Я подумал, что уже второй человек дает такую характеристику Глебу, но делать выводы не спешил. В моей практике слишком часто встречались убийцы с ангельскими лицами. Вместо этого я предложил Броху продолжить.
– Ну что тебе сказать про Макаровых? Обычные, среднестатистические миллионщики, без закидонов, – пожал плечами Брох. – Знаешь, их довольно сложно зацепить. Не азартны, не алкота, не наркоманы. Сергей Павлович – мужчина обстоятельный и, разбогатев, не сменил свою Наташу на молоденькую модельку. Как поженились двадцать лет назад, так и живут. Глебушка у них единственный ребенок, наследник империи, но сильно сомневаюсь, что когда-нибудь ее возглавит. В плане бизнеса совершенно бестолков, но картины пишет прекрасные. Он уже в Англии выставляется, ты в курсе?
Я был не в курсе.
– А Рокотов?
– Олег? Ну, тот из другого теста. Не будь он так богат и хваток, я охарактеризовал бы его любимой фразой моей супруги Изольды – сраная богема. Хотя дочку он обожал, да и жену тоже, что неудивительно, ведь свою старую баржу он спихнул еще лет пятнадцать назад.
– Лара не мать Ксении? – удивился я. Брох затрясся беззвучным смехом и замахал на меня руками.
– Лара, конечно, строит из себя девочку и вполне по возрасту могла бы Ксюшу родить, но, уверяю тебя, она не ее мать. Первой женой Рокотова была Светлана, генеральская дочь, и это она благодаря своим связям вывела Рокотова в люди. Олежа, хоть и строил из себя миллионщика, в младые лета был еще тем альфонсиком. Девочка прельстилась на его представительные манеры, хотя за душой у него не было почти ни гроша. Хотя какая девочка? Света была его старше почти на десять лет, а Олег мог так хорошо ухаживать… Они прожили в любви и согласии лет восемь, а потом Светин папа помер, мир его праху, и Олег тут же бросил ее. Без отца она ему была не нужна. Хотя дочь не забывал, потом и к себе забрал.
– Почему Ксения не осталась с матерью? – спросил я. Брох развел руками.
– Неподходящая обстановка в доме. После развода Света стала пить, и пить крепко. По сути, я могу Олега понять. Она до замужества была женщиной в соку, а после изрядно перебродила. Какой мужчина захочет видеть в своей постели чудовище с отвислой грудью, когда рядом столько молоденьких и хорошеньких? Однажды он познакомился с Ларочкой, и та его запросто увела из семьи.
– У Лары и Ксении были нормальные отношения?
– Ну, дорогой мой, ты переоцениваешь мои возможности, – развел руками Брох. – Я в их дом не вхож, могу сказать только, что на людях они вели себя прилично. Лара падчерицу не шпыняла, не тыкала в бок иголками, а Ксюша не закатывала при виде мачехи глаза. Нет, ничего страшного в их отношениях я не видел.
– Ты что-нибудь знаешь о трениях между Макаровым и Рокотовым?
– По-моему, сферы их интересов не пересекаются, – ответил старый еврей. – Они вполне могли породниться и слить корпорации в одну, это никак бы им не помешало, даже наоборот. Рокотов, если верить слухам, некоторое время надеялся выдать дочь замуж за Егора Черского, сына Боталова, но Ксюша была слишком юна, а Черского быстро окольцевали. Так что Глеб Макаров был для нее отличной партией. Поверь мне, этот союз никому не мешал, а дети друг друга любили.
Я задумался, уставившись в пол. После посещения квартиры Ксении страх не оставлял меня, подталкивая к собственным демонам. Мне хотелось выпить. Не уверен, что отказался бы, если бы Брох предложил налить коньяку, но старый жмот редко угощал даже кофе.
– Макаровы прячут сына, – глухо произнес я. – А мне нужно с ним поговорить. Ты не знаешь, куда парень мог деваться?
Брох пожал плечами.
– Я ничего не буду обещать, Ваня, – ответил он. – Если у меня появится что-то интересное, я сообщу. И даже не буду просить тебя приехать лично. Эсэмэс пришлю. Я, знаешь ли, научился пользоваться смартфонами, это не сложнее, чем пульт от телевизора. Тебя интересует что-то еще?
– Я никак не могу понять, кто из твоих дочерей Сара, а кто – Роза, – сказал я. – Как ты их различаешь?
– Тебя провожала Сара, – неласково ответил Брох.
– Она ушла до того, как я открыл дверь.
– Ванечка, мой магазин оснащен видеокамерами, – снисходительно пояснил Семен Натанович. – То, что я выключил телевизор перед твоим приходом, не говорит о том, что я не видел, как ты поднимался наверх. И я надеюсь, что ты не имеешь блудливых мыслей в отношении моих девочек?
Я хотел было сказать, что блудливые мысли, скорее, имеют его девочки, но лишь помотал головой.
– Я очень тебя ценю, Ваня, – сказал Брох. – Особенно то, что ты для меня сделал. Я никогда этого не забуду. Но мне крайне неудобно постоянно чувствовать себя должником.
– Прости, Натаныч, – вздохнул я, – но, кроме тебя, с деликатными вопросами мне некуда идти. Боюсь, что этот крест тебе придется нести до конца своих дней.
– Нашему народу не привыкать, – горестно возвел глаза горе Брох, но чуточку улыбнулся и, прощаясь, протянул мне свою изуродованную руку.
Добраться до отца Глеба с первой попытки у меня не вышло. Не получилось и со второй, и даже с третьей. Сергей Павлович Макаров посторонних не принимал. Я попытался прийти к нему на работу, решив, что беспокоить его дома, по крайней мере до того, как получу отказ, не слишком прилично. Но мой крестовый поход завяз в приемной, где я бессмысленно проторчал почти два часа. Спокойствие босса охраняла не только вышколенная секретарша, белозубая, беловолосая, совершенно стерильная, с пронзительными голубыми глазами и ледяным голосом, но и пара мордоворотов ростом с хороший шкаф. Мои невинные попытки взять журнал или вынуть телефон сопровождались свирепыми взглядами. Когда Макаров наконец-то вышел из кабинета, меня тут же оттеснили, не дав сказать ни слова. Макаров же не удостоил меня взглядом.
На следующий день я подкараулил его у офиса и почти успел перехватить у лифта. Меня вновь оттеснили, но я смог бросить фразу, которая должна была заставить Макарова пообщаться со мной.
– Сергей Павлович, я – адвокат Стахов, и у меня есть к вам разговор по поводу вашего сына.
Макаров ответил мне равнодушным взглядом. Под его набрякшими веками не шевельнулась даже толика интереса. Он вошел в лифт, а затем двери закрылись. Охранник, сдерживавший меня, сурово пообещал, что в следующий раз свернет мне шею. Глядя на его руки, я охотно поверил. Что, впрочем, не остановило меня от третьей попытки, когда я явился в их дом и не прошел дальше ворот. Лезть через забор я не рискнул. Во дворе бегали два ротвейлера. Я оставил попытки пообщаться с Макаровым и перевел внимание на его жену.
В отличие от мужа, Наталью Макарову охраняли слабо. Ее распорядок был излишне простым. Большую часть времени она проводила дома, изредка отправляясь в салон красоты и торговый центр, где шаталась по бутикам. Охранник, забирая покупки, сразу уходил в машину, оставляя хозяйку в компании продавцов-консультантов. Наблюдая за этой женщиной, еще сохранившей остатки красоты, я подумал, что она ходит по магазинам не из-за желания что-то купить и даже не от безделья. Наталья словно отбывала тяжкую повинность.
Мне повезло, когда она неожиданно свернула к кинотеатру, купила билет и прошла в зал. Я посмотрел на расписание: Макарова выбрала детский сеанс с диснеевским мультфильмом. Я подумал, что полутемный зал кинотеатра – отличное место для тайной встречи или передачи посылки. Купив билет, я последовал за ней и уселся двумя рядами дальше.
К моему удивлению и разочарованию, к Наталье никто не подошел, она не попыталась оставить конверт с деньгами или что-то в этом духе. В полупустом зале никто не вступил с женщиной в контакт. Предположение, что Наталья назначила здесь встречу с Глебом, потерпело фиаско. Я озирался по сторонам весь сеанс, но не заметил ничего подозрительного. Когда в зале вспыхнул свет, Наталья поднялась и пошла к выходу, бросив в мусорную корзинку ведерко из-под попкорна.
Я дождался, когда она выйдет из дамской комнаты и перегородил ей дорогу. Наталья, не глядя, сделала попытку меня обойти, и только поняв, что я стою тут не просто так, подняла глаза. Страха я не заметил, только надменность и чуть заметная злость, что заставила Макарову плотно сжать подкрашенные в темно-красный губы.
– Что вам надо? – резко спросила она.
– Я – адвокат Стахов. И мне нужно поговорить с вами.
В ее глазах мелькнула настороженность, но она не сменила тон, спросила, вызывающе подняв подбородок:
– О чем?
– О вашем сыне Глебе. И обстоятельствах смерти Ксении Рокотовой.
– Мой сын ничего не знает об обстоятельствах смерти Ксении, – выплюнула Наталья и вновь сделала попытку обойти меня. – Пропустите, иначе я закричу.
– Наталья Александровна, я ведь адвокат, а не прокурор, и не собираюсь тащить Глеба Сергеевича в каталажку. Мой клиент просто хочет прояснить некоторые детали. Если вы опасаетесь, что я могу как-то повредить ему, то, уверяю…
– Глеб не будет с вами разговаривать, – холодно сказала Наталья. – Ему нечего сказать.
– Вы так уверены в этом?
– Абсолютно. А теперь оставьте меня в покое и потрудитесь больше не приближаться к членам нашей семьи. Привет Рокотову.
Она обогнула меня и торопливо бросилась прочь, словно за ней гнались черти.
– Вам не жаль девушку? – крикнул я вслед. Наталья словно споткнулась и бросила на меня взгляд через плечо, в котором пробудилась и подняла голову опасная гадюка, щелкнувшая ядовитыми зубами.
– Вы, наверное, удивитесь, господин адвокат, – прошипела Макарова, – но, нет. Мне ее нисколько не жаль. Ни капли. Каждому по заслугам.
– Чем же она вас обидела? – спросил я. Наталья открыла рот, но в последний момент сдержалась и почти побежала по коридору, подальше от меня.
Мой недавний шеф, Анатолий Базаров, жил в ведомственном доме, неподалеку от моего бывшего обиталища. После смерти жены и сына мне было невыносимо находиться там, и я съехал, наивно полагая, что на новом месте полегчает.
Шефу дали квартиру одному из первых. Кубик, построенный в новом микрорайоне, быстро заселили бюджетники, особо предприимчивые продали свои квартиры и переехали ближе к центру, но шефу тут нравилось. Его угловая квартира выходила окнами на юго-запад. Супруга полковника – Ада, статная дама с окрашенными в нежный фиолет волосами – облюбовала балкон и засадила его цветами. Яркое пятно на высоте девятого этажа выглядело странновато, но, кажется, никто не возражал, что плети вьюнов спускаются на пару этажей вниз. На балконе мы с Базаровым обычно пили кофе или пиво, здесь же я спал пару ночей после трагедии.
К экс-шефу я прибыл в половине восьмого, благополучно объехав длинную, как кишка, пробку. Ада без лишних разговоров проводила меня на балкон, подставив щеку для сухого поцелуя. На кухне что-то скворчало и подпрыгивало на сковороде, источая умопомрачительный мясной дух. Я почувствовал, как у меня заурчало в животе, и понадеялся, что Ада это не услышала, но, по-моему, жены полковников обладают какими-то шестыми чувствами.
– Ужин через полчаса, – негромко объявила она, обращаясь то ли ко мне, то ли к сковородке. – Рада тебя видеть. Давно не заходил.
Я козырнул ей в спину.
– К пустой башке руку не прикладывают, – так же негромко сказала Ада, не поворачиваясь. Я хмыкнул, увидев перед ней никелированную кастрюлю, в которой кривлялось мое исковерканное отражение.
Базаров нашелся на балконе, он восседал на складном икеевском стуле, облаченный в трико с вытянутыми коленками и камуфляжную майку. Я коротко пожал ему руку и уселся напротив. Базаров молчал и с видимым наслаждением шевелил пальцами ног, видимо, недавно разулся. На столе той же шведской марки помещались початая бутылка водки, рюмка и блюдце с криво нарубленной колбасой. Я покосился на водку и сглотнул: так мне хотелось выпить.
– Как там служба? – без особого интереса спросил я. – Все так же опасна и трудна?
– Зубоскал, – лениво отбил мою подачу Базаров. – Сам знаешь, ничего у нас не меняется, не то что у вас, бесовского адвокатского племени. Мы вот сажаем шваль всякую, а вы потом выпускаете.
– Мы-то причем? – удивился я. – Суд выпускает.
– Суд, – проворчал Базаров. – А в суде кто соловьями поет? Вы. Я бы прочитал тебе лекцию про перевертышей, что погоны сняли да на другую сторону баррикады переметнулись, но ты же сам все знаешь, верно?
– Еще бы, – поддакнул я. – Ты мне ее столько раз читал, а уж сколько раз носом тыкал в мое предательство, даже не вспомню.
– Шутник, – скривился Базаров. – «Кривое зеркало» по тебе плачет, у них там как раз с комиками недобор, шуточки все казарменные, как на плацу у престарелых прапоров. Если что, могу попробовать составить тебе протекцию, станешь там гвоздем программы.
– Что-то ты не в духе сегодня, – заметил я. Базаров махнул рукой и мотнул подбородком на бутылку. Я покачал головой.
– Будешь тут в духе, – вздохнул он. – Начальство имеет во все дыры, показатели падают, а с кем мне работать, Ваня? С операми сопливыми, которые на трупе в обморок падают? Или со старой гвардией, которая, как ты вот, или разбегается во все стороны, или горькую пьют? Милованов вон по синьке чуть не застрелился, чертей гонял. Я пока это скрываю, но не могу я его запои вечно прикрывать. Мне до пенсии четыре месяца.
– Уйдешь?
– Уйду. Буду помидорки на балконе выращивать. Огурчики. На дачу буду ездить как белый человек, когда захочу. Натолкаю в машину ящиков с рассадой, включу Круга, и – вперед и с песней.
– Ты не сможешь, старый волчара, – покачал я головой.
Базаров прищурился и криво усмехнулся:
– Чегой-то? Ты же смог? А ведь того же рода-племени.
Я пожал плечами, чувствуя, как холодная капля стекла по спине между лопатками. Базаров долго смотрел мне в лицо, а затем нехотя спросил:
– Зачем пожаловал-то, Вань? Помощь нужна?
– Нужна, – ответил я и сунул полковнику листок бумаги. – Вот эти телефончики надо пробить, но исключительно неофициально. Особенно меня интересуют последние три.
Я обвел пальцем три номера, принадлежащие семье Макаровых. Базаров хмуро смотрел на меня, не делая попыток взять листок с записями.
– Чем ты сейчас таким занят, что тебе я понадобился, а не девочки из отдела? – спросил он с неудовольствием. – Они бы тебе за свидание или шоколадку то же самое сделали. Работы нам хочешь прибавить?
– Скорее наоборот, – пояснил я и снова ткнул пальцем в номера. – Вот это – телефоны Глеба Макарова и его родителей. А вот этот – номер его бывшей девушки Ксении Рокотовой. По Рокотовой мне нужны все ее звонки и сообщения. А по Макаровым еще и локации. Допускаю, что парень телефон выкинул, а его родители звонят с левых симок, но попытка не пытка.
– Помню я Рокотову, – сжал губы Базаров. – Молоденькая девчонка, красивенькая. Папенька ейный сильно сокрушался и нам потом мозги выел. Но там же стопроцентное самоубийство, или нет?
На кухне забрякала посуда. Ада уже накрывала на стол. Я почувствовал, как от голода сводит кишки. Базаров глядел на меня пронизывающим взглядом, и я решил не юлить. В конце концов, я пришел в его дом за помощью.
– Родители так не считают, – ответил я. – И, кажется, уже нашли козла отпущения. Я в этом не особенно уверен, и потому хочу найти парня первым.
– Почему?
– Потому что, если не разберусь, Рокотов парня убьет. А вы получите междоусобицу двух богатеев. Оно тебе надо, когда до пенсии четыре месяца?
– Да тьфу на тебя! – рассердился Базаров. – Пошли ужинать, а потом ты мне все расскажешь.
Ужин затянулся. Когда я вышел из дома Базарова, на город уже опустились сумерки. Я оглянулся на светящиеся окна чужих квартир и нехотя потянулся к двери автомобиля, думая о людях, что сидят сейчас на своих кухнях, в гостиных перед телевизорами, обнимая супругов, ругаясь, целуясь или выясняя отношения. Меня никто не ждал и никто не хотел видеть, кроме, разве что одного человека. Усевшись за руль, я вынул телефон и, повозюкав пальцем по сенсорному экрану, нашел нужный номер.
– Привет, – тихо произнес я, когда низкий женский голос выдохнул мне грустное «алло?». – Не помешал?
– Ты же знаешь, я поздно ложусь, – ответила Таня.
– Я приеду?
– Приезжай, – согласилась она. – Только учти, что кормить тебя нечем. Я весь день в работе, так что максимум моего гостеприимства – чай. И то, если купишь заварку, у меня, кажется, последний пакетик. И сигарет мне купи.
– Я поел.
– Ничего, пока доедешь, проголодаешься.
Таня Алдонина была той самой женщиной, что сумела выжить, попав в лапы к Чигину. Израненная, с изуродованным лицом, вытекшим глазом, она выступила на суде, гордо подняв разрезанный пополам подбородок. После заседания у меня хватило смелости подойти и выразить свои соболезнования. После нападения ее жизнь изменилась в корне. С работы ее выжили, долго приседая в реверансах и униженно объясняя, что негоже такому страшилищу оставаться редактором небольшого издательства. Гордая и непреклонная Таня ушла, занялась фрилансом, а из дома выходила преимущественно по вечерам, чтобы не шокировать людей своим вешним видом. Заработанные деньги Таня откладывала на пластическую операцию, надеясь, что в будущем ее изуродованное лицо приведут хотя бы в относительную норму.
Из пары десятков людей, окружавших меня в прошлой жизни, она осталась почти единственным, кто был мне по-настоящему близок. В те черные дни после нападения на Таню и смерти моей семьи мы поддерживали друг друга как могли. Муж бросил ее почти сразу, не в силах выносить ежедневный кошмар рядом. Таня его не удерживала, не помню, чтобы она хоть раз пожаловалась на него, скупо отвечая, что все понимает.
Я помню ее на похоронах жены и сына, укутанную в дешевый черный плащ, с лицом, скрытым шарфом и темными совиными очками, по которым стекали капли ливня, скрывая слезы. Не счесть ночей, которые я провел в ее квартире со снятыми зеркалами, пьяный, мятый, засыпая на ковре посреди комнаты, с подушкой под щекой, и просыпаясь от прикосновения ее прохладных пальцев.
Ввалившись в ее квартиру, я не глядя сунул Тане пакет с продуктами, разулся и направился в ванную, где висел старый мужской халат, оставшийся от благоверного. После целого дня в туфлях ноги ныли, а носки провоняли, словно провалявшийся на солнцепеке труп. Таня брякала посудой, а я с наслаждением встал под прохладный душ, смывая тяжелый запах пота.
– Ты останешься? – крикнула Таня с кухни.
– Не могу! – гаркнул я в ответ. – Много дел. Завтра с утра пара важных встреч.
Она показалась в дверях ванной, а я поспешно загородился шторкой.
– Какая стыдливость, Стахов, – усмехнулась Таня. – Я видела тебя во всех видах, даже самых неприглядных. Брось вещи в машинку, я постираю.
– Обратно не в чем ехать, – вздохнул я. – Но спасибо.
– Не за что. Ужин на столе. Домывайся, расскажешь, как провел день, а я расскажу про свой.
Я вымылся, торопливо вытерся старым полотенцем и, с сомнением поглядев на вонючие комки, в которые превратились носки, старательно прополоскал их под краном, насыпав в каждый стиральный порошок. Повесив носки на полотенцесушитель, я вышел в кухню, где на столе уже шипела и плевалась гигантская глазунья в тяжелой чугунной сковороде. Таня стояла у окна и курила, жадно затягиваясь.
– Мне предложили работу, – оживленно сказала Таня. – Представляешь? Правда, внештатно, но за неплохие деньги.
– Здорово! – обрадовался я и подвинул к себе сковороду. – А куда?
– На новостной портал. Буду заниматься копирайтом. Совершенно непыльная работенка. Главное условие – грамотность, а этого у меня, как ты понимаешь, хоть отбавляй… Ешь, Вань, не смотри на меня, я сыта.
– Ну здорово, – невнятно произнес я, торопливо дыша. Она, как всегда, оказалась права. После ужина у бывшего шефа я вновь захотел есть. Огненная яичница обожгла нёбо и язык. – Контора серьезная?
– Более чем, – кивнула Таня. – Отзывы положительные. Работы, правда, много, но что мне еще делать? По светским мероприятиям я не ходок теперь.
В ее голосе прозвучала едкая горечь. Я смутился, откусил от жирной сардельки и зажмурился от удовольствия: так мне было вкусно.
– Ты бы прожевывал хоть, – усмехнулась Таня. – Такое впечатление, что весь день не ел.
– Недавно ел, но чего-то пробило опять на хавчик, – согласился я. Таня молчала, а я принялся рассказывать о порученном деле. Болтать не в моих правилах, но ей я доверял. К тому же вряд ли Таня могла с кем-то поделиться услышанным. Впрочем, дело было больше в том, чтобы не дать ей заскучать, позволить вновь почувствовать себя живой. Так и происходило. С каждым моим словом Таня оживлялась, а под конец истории уселась напротив, позабыв о привычке прятать лицо даже от меня.
– У тебя уже есть версии? – спросила Таня.
– Все как-то слишком гладко, – поморщился я. – Родители правы. Версия о несчастном случае кажется мне притянутой за уши. Если Ксения и вывалилась из окна, то явно не потому, что решила перевесить шторы. Девочка совершенно себя не утруждала. А учитывая, что ее не смущало позировать обнаженной, вряд ли она беспокоилась о том, что кто-то увидит ее из окон напротив, тем более что ее квартира выходит на сосновый бор, да и расположена на верхнем этаже. Пропавший парень меня тоже тревожит. Он вполне может оказаться убийцей.
– Или свидетелем, – озвучила Таня мои мысли.
– Или свидетелем, – кивнул я. – И тогда возникает вопрос: от кого же решил спрятаться парень из очень богатой семьи, да так, чтобы никто не мог его найти?
Таня помолчала, а затем неуверенно добавила.
– Знаешь, я могу ошибаться, но бегство этого Глеба говорит скорее о вине, нежели о страхе. Я бы предположила, что произошла ссора, и он случайно вытолкнул девушку из окна. Толкнул, например, а она упала.
– Сомнительно, Тань, – возразил я. – Там очень широкий каменный подоконник, за окном декоративная решетка с цветочками. Как надо было ее толкнуть, чтобы она вылетела в окно, не попытавшись зацепиться ни за подоконник, ни за ажурный балкончик, не сбив ни одного цветка?
– Самоубийство? – предположила Таня и сама себе ответила: – Записки, конечно, нет.
– Записки нет, есть сломанный стул и сорванная штора.
Поглядев на опустевшую тарелку, Таня поднялась и подошла к плите сварить кофе. Помолчав несколько минут, она дождалась, пока над туркой поднимется черная ароматная пена, налила кофе в две микроскопические чашки, щедро разбавила молоком и сказала:
– Чем дольше я думаю, тем больше мне кажется, что это – постановка. Я абсолютно верю твоим описаниям. Знаешь, у меня в голове прямо картинка нарисовалась.
– Для ссоры там было слишком чисто, – согласился я. – В мусорном ведре – упаковки от презервативов и остатки романтического ужина: шкурки от фруктов, шоколад, на балконе – пустые бокалы от вина. Если они поругались, то уже потом.
Помолчав, я неохотно добавил.
– Есть кое-что еще.
Таня не пошевелилась, но ее плечи напряглись, словно она догадалась, о чем я хочу сказать. Я залпом допил кофе, проглотил немного гущи и закашлялся, отфыркиваясь. Таня терпеливо ждала, и только ее тонкие пальцы нервно подергивались от напряжения.
– У меня… Понимаешь, у меня опять это было, – неохотно выдохнул я. – Это ощущение. Холод. Прикосновения. Дыхание. Особенно после того, как я увидел бабочек. Словно привет с того света.
– Тебе не могло показаться? – участливо спросила Таня. Я криво усмехнулся и пожал плечами.
– Все может быть. Я не ожидал увидеть на картинах мнемозину, потому что… Черт, ты сама все понимаешь.
Таня отодвинула нетронутую чашку в сторону и выдернула сигарету из пачки. Закурив, она нервно помахала перед лицом рукой, разгоняя дым, а затем спросила:
– Это… ощущение… Не могло оно появиться потому, что ты был в доме Ксении?
Я отрицательно покачал головой.
– Я часто бываю в разных домах. В том числе и тех, где недавно умерли люди. Но еще ни разу мертвецы не касались меня, если умерли своей смертью или в результате несчастного случая.
– Из этого ты сделал вывод, что Ксению убили? – без всякой иронии спросила Таня. – Или ты сделал такой вывод, осмотрев ее квартиру?
– Я подумал о том, что ее убили, до того как попал в ее квартиру, – возразил я. – Или же она покончила с собой. И тогда возникает вопрос: почему она на это решилась?
Таня вздохнула и отвернулась к окну. Ее худые плечи тряслись.
– Ты хочешь узнать, что случилось с Ксенией? – спросила она тусклым, неживым голосом. – Или взялся за это дело, потому что Рокотов пообещал тебе помочь свести счеты с Чигиным?
– Не знаю, – честно ответил я.
Таня уговаривала остаться, но я не поддался, скомкано попрощался в дверях и выскочил в душный летний вечер, когда за окном уже совсем стемнело. Мошкара моментально атаковала мое пропотевшее лицо. Отмахиваясь, я торопливо уселся за руль, закурил, завел мотор и бездумно уставился перед собой. Просидев в машине пару минут, я тронулся с места.
Домой я не поехал. У меня уже пару часов зудело под ложечкой – неприятное, хорошо знакомое тягучее ощущение. В этот вечер меня ждали на другом конце города, а я не собирался противиться. Притормозив на светофоре, я пропустил запоздалую парочку влюбленных, которые висли друг на друге и глупо хохотали, и с неожиданной завистью подумал: вот, мне уже не придется так делать.
Через час я выехал из придушенного жарой города в частный сектор. Машина запрыгала по колдобинам, и мне пришлось сбавить скорость.
До этого по доброй воле я приезжал сюда дважды, а в своей полицейской жизни не совался в этот район никогда – не мой участок – и смутно представлял, как живут тут простые смертные. Район был нехорошим. Горожане называли его «цыганским краем», хотя цыгане тут давно вывелись. Лет тридцать назад, еще в советские времена, цыганские семьи и впрямь жили тут через дом друг от друга. Многие торговали наркотой – дешевым маковым сырцом, самопальной водкой, крадеными магнитолами. Цыганские детишки бегали по улицам, оглашая дворы гортанными резкими криками или сопровождали своих родителей, которые на телегах мотались по округе, скупая пустую тару по дешевке. Но постепенно цыгане, самая ядреная и наглая нация, оказались вытеснены алкашами, что было просто равносильно чуду. Район хирел, городские власти старательно делали вид, что цыганского края не существует. Теперь здесь жило всякое отребье. За небольшие деньги здесь можно спрятать труп, купить дешевый наркотик, сваренный из моющих средств, а порой в сводках я читал, что на очередной свалке кто-то случайно находил изуродованные тела, брошенные разлагаться в куче мусора.
Это случилось после смерти моей семьи. Я пил, ходил на работу в полумертвом состоянии и, кажется, пытался работать. Начальство меня не трогало, поручая какую-то ерунду, и не особенно устраивало выволочки за незавершенные к сроку дела, а когда Базаров вызывал меня на ковер, я тупо глядел перед собой, не пытаясь вслушиваться. Мне было все равно.
Женщина остановила меня на улице: обычная городская сумасшедшая лет пятидесяти, в ярком тряпье немыслимых расцветок, с пудовыми бусами, разноцветными перьями во всклокоченных волосах и диким вульгарным макияжем портовой шлюхи. Не знаю, почему я не выдернул руку, когда она схватила меня за локоть и развернула к себе. Усталые глаза старой сенбернарши глядели на меня с сочувствием из-под густо накрашенных фиолетовыми тенями век.
– Бедный мальчик, – сказала она бархатным голосом. – Сколько же в тебе боли.
Я стоял и молчал, чувствуя, как ее ладонь обжигает мою холодную кожу, и не двигался с места, а она гладила меня по руке и заглядывала в глаза, как когда-то мама, а затем потянула меня куда-то прочь от оживленной улицы, а я поддался. Меня прорвало, и я разрыдался, а затем наступила темнота. Спустя час я очнулся в кафе и обнаружил, что впервые за много лет с аппетитом ем и взахлеб рассказываю незнакомке, что работаю опером. Я болтал, как возбужденный первоклассник, впервые оставшийся рядом со стриптизершей. В ответ женщина рассказала, что ее зовут Вера Афанасьева и она – городская шаманка.
Это меня ненадолго отрезвило. Я рассмеялся ей в лицо и даже переспросил: шаманка? Но она не обиделась, даже когда я рассмеялся во второй раз и грубо сказал, что почему-то так и подумал, глядя на ее наряд. Мне захотелось ударить ее побольнее, и я это с наслаждением сделал, подумав, что на самом деле веду себя как подонок.
– Запиши мой номер, Ванечка, – сказала она.
– Зачем? – усмехнулся я. – Я не нуждаюсь в танцах с бубном.
Я поманил официантку и заказал водки. Шаманка наблюдала за мной с плохо скрываемым сочувствием. Я ответил ей вызывающим взглядом, но пить почему-то постеснялся.
– Запиши, – настойчиво попросила Вера. – Даже если сейчас не нужно, потом, когда они придут, тебе неоткуда будет ждать помощи. Они ведь давно в твои двери стучали, только ты раньше не слышал. Ну ничего, теперь будешь, хочешь ты этого или нет.
Предсказание показалось мне смешным, и, чтобы отвязаться, я вынул сотовый и вбил в него номер, подписав так, как она попросила: Вера, городская шаманка. Она простилась и ушла, оставив меня в легком недоумении, но у меня тут же из головы вылетел не заданный вопрос: кто ко мне должен был прийти? Отупев от съеденного, я еще пару минут просидел за столиком, затем выпил рюмку водки, и тут же, зажав рот, побежал в туалет, где выблевал весь обед. Уткнувшись лицом в унитаз, я устало отрыгивал и с вялым удивлением понял, что шаманка, видимо, смогла что-то со мной сделать, поскольку желание напиться пропало и так и не вернулось вечером, когда я обычно накидывался в хлам перед сном.
Наутро я пробил шаманку по номеру телефона, и когда до Базарова дошли слухи о моих запросах, он явился ко мне в кабинет, уселся на подоконник и спросил, чем я занимаюсь.
– Да вот, наткнулся на один интересный экземпляр человеческой природы, – рассмеялся я. – Подцепила меня какая-то шарлатанка, очнулся в сортире, мордой в толчке, и с тех пор не могу бухать. Не иначе как она меня тайно закодировала.
– Афанасьева – не шарлатанка, – мягко возразил Базаров. – У нее и правда редкий дар, в том числе и поисковика. Мы ее даже привлекали пару раз к расследованиям. Оформляли как консультанта. Помнишь прошлогоднее убийство двух семей в районе? У Новотроицкого, где бабы своим мужикам могилы рыли, а потом их рядышком же и положили? Мы тогда долго упырей этих искали, ведь никаких следов не осталось. А Афанасьева могилы нашла и на убийц указала. Так что я бы на твоем месте к ней отнесся посерьезнее. Вера… как бы тебе помягче сказать… Очень много чего видит…
– Не заметно что-то, – фыркнул я. – Иначе бы в зеркало чаще гляделась.
Базаров молчал и без интереса разглядывал портрет президента, который так давно висел на стене, что выцвел и стал походить на копию самого себя. Я ждал, пока полковник нехотя не пояснил:
– Да, она немного не от мира сего и одевается, как Леди Гага, но ей, видите ли, так положено. И потом, какая разница, как одет человек, если он делает свое дело хорошо?