Георгий Ланской
Козырная пешка
В отличие от актеров, билетерша Ирина Филиппова сразу углядела все открывающиеся перед ней перспективы. Дочь, ставшая примой театра (а в этом Ирина не сомневалась) замолвит слово и за маму. Ирина не пропустила мимо ушей злобную реплику Шалаевой, что дочь спуталась с главным спонсором театра, и это заставляло столь радужные перспективы искрить всеми гранями, словно хрустальный графин.
– Ах, если бы они смогли пожениться! – сладострастно напевала Ирина, несясь домой всполошенной курицей. Бриллиантовый дым застилал глаза, стоптанные резиновые тапочки спадали с ног. Только бы непутевая дочь была дома…
Непутевой дочери дома не было. Ирина позвонила Женьке домой, потом на работу перепугав ее до такой степени, что Женька, с грехом пополам выполнив мелирование постоянной клиентки, понеслась к подруге со всех ног.
– Нашли из-за чего волноваться, – фыркнула Алиса. – Мне все равно дадут играть Офелию только до конца сезона, а это всего ничего. Ну, отыграю я еще три спектакля, а потом то что?
– Дура ты, прости господи, – оскорбилась Женька. – Тебе счастье прямо в руки в кои то веки упало, как зерно под рыло слепой курице… Дали нищему огурец, а он его в канаву выбросил – кривой видите ли… Твое дело сейчас спонсора не упустить. Вот если Мержинский от тебя откажется, тебя в театре поедом сожрут все, включая директрису. А так – респект и уважуха…
– А если не упущу – меня сожрут все, кроме директрисы, – парировала Алиса. – Невелика разница.
– Балда ты, – снисходительно протянула Женька. – Я, кстати, справки наводила. Мержинский в разводе и к постоянной любовнице вроде как охладел. А тут ты со своей неземной красотой, гламуром и пафосом. Вот зуб даю, он тебя завтра после репетиции будет встречать.
– Давай зуб, – протянула руку Алиса. Женька рассмеялась.
– Алисочка, а ведь Женечка права, – робко пискнула из своего угла мать. – Владимир Леонидович – человек солидный, и еще… не старый. Мне он кажется очень импозантным. Я даже тебе немного завидую. Ты уж… не отказывай ему сразу.
– Хорошо, я откажу ему постепенно, – пообещала Алиса. Женька сдвинула брови и погрозила Алисе кулаком.
– Я тебе откажу! Мы не можем ждать милости у мужчин, взять их у них наша задача.
– Слова Мичурина? – фыркнула Алиса.
– Нет, актрисы Васильевой, если ты не в курсе. Так, пошли в ванную, будем лепить из тебя романтическую героиню.
Алиса покорно пошла следом за подругой. Ей самой было интересно, чем закончится эта авантюра, столь бурно воровавшаяся в ее скучную жизнь. В ванной, сидя на табуретке, утыканная со всех сторон фольгой, словно космическая антенна, Алиса спросила у хлопотавшей вокруг нее Женьки.
– С чего ты взяла, что он охладел к своей любовнице?
– А? – не поняла Женька, вынырнув откуда-то из-под Алисиного подола.
– Бэ! Про любовницу ты откуда знаешь?
– Про чью?
Алиса выразительно закатила глаза вверх. Женька почесала затылок, на ее лице появилась искорка понимания.
– А, ты про Мержинского? Тоже мне, тайна! Она к нам в салон стричься ходит, укладки делает, маникюр, педикюр, все по высшему классу.
– К тебе что ли?
– Щассс… Ее Дарья сама стрижет. У мадам рот никогда не закрывается. Она каждым бриллиантиком похвастается. Как-то приехала на новой тачке, Мержинский подарил… Только машиной она не долго гордилась. Я так поняла, что это был его прощальный подарок.
– Кто она такая хоть?
– Она? А, ну да, соперниц надо знать в лицо… Мадам Кочкина, глава городского отдела культуры.
– Жанна что ли? – недоуменно дернулась Алиса.
– Не дергайся… Жанна, Жанна… Слушай, давай мы тебе сзади в черный цвет волосы выкрасим?
– Не надо таких радикальных перемен. Какая я тогда буду на фиг Офелия?.. М-да… Жанна баба серьезная. И с нами она повязана. Представляю, что она сделает, чтобы меня с дороги убрать…
– А тебе то что? – удивилась Женька. – Если ты захомутаешь Мержинского, Жанка будет тебе глубоко до лампочки. Кстати, именно благодаря нему она так высоко взлетела. Будешь держать руку на пульсе – тоже станешь примой нашего театра.
– Чего ж нашего то? – капризно протянула Алиса. – Желаю покорить Ла Скала и Мулен Руж.
– А там разве играют? – засомневалась Женька.
– Нет. Там поют и танцуют. А я сыграю. И будет мне счастье.
Покладистая Женька согласилась и принялась мыть и сушить свежевыкрашенные волосы Алисы. После завершения процедуры та посмотрела в зеркало и осталась довольна результатом.
– Типичная пастушка, – довольно констатировала Женька. – Сиротка просто. Такую хочется прижать к груди и никогда больше не выпускать. Завтра не вздумай испортить образ пошлой красной помадой. Блеск для губ, светлые тени и никакой готики.
– Когда я в готику рядилась, окстись, – возмутилась Алиса.
– Когда мы с тобой на Кипелова ходили. Там надо было соответствовать. И бусики завтра одень попроще, что-нибудь невинное. Он должен сомлеть от восторга.
– Глупости ты говоришь, – хмуро сказала Алиса. – Если он меня будет ждать, как ты предсказываешь, после репетиции, а то и после спектакля, это будет глубокий вечер. Здесь более уместно что-то более яркое. Он меня видел в вечернем наряде. Не переборщим с образом невинной пастушки?
– Хорошего много не бывает, – рассудила Женька. – Будем работать на контрасте. Чует мое сердце, завтра ты получишь путевку с жизнь.
– На БАМ? – иронично подняла бровь Алиса. – Бог бы услышал твое сердце-вещун…
– А твое сердце тебе ничего не подсказывает?
– Подсказывает. А как же? Говорит – завтра, изумрудная моя, встретится тебе бубновый король темным вечером с трефовым тузом на сердце.
– И что сие значит? – не поняла Женька.
– Да откуда мне знать? Я картами никогда не увлекалась, даже в соплячьем возрасте. Максимум, на что я способна, это играть в подкидного дурака.
– Я так думаю, это к деньгам, – рассудила Женька.
– У тебя все к деньгам.
– А что, плохо что ли? Лучше к деньгам, чем к пустым хлопотам. Ладно, домой пойду. Провожать не надо. Дверь за собой захлопну.
– Не сопри ничего дорогой, – напутствовала Алиса. Женька скривилась.
– Чего у тебя спереть можно? Тапки твои стоптанные? Ладно, пошла я… А ты давай спать ложись, чтобы посвежее быть и покрасившее…
Утром в театре Алису встретили злобными взглядами и Костюкова и Шалаева. Обе не поздоровались и лишь презрительно фыркнули, когда Шалаев объявил Алисе, что та будет в сегодняшнем спектакле играть Офелию. Королевой-матерью осталась Костюкова, но лишь потому, что эту роль не знала Шалаева. Послезавтра королеву должна была сыграть супруга режиссера, что не добавило оптимизма Костюковой. Да и Шалаеву это ставило в ряд престарелых матрон, чего она очень не хотела, омолаживаясь изо всех сил.
Репетиция шла из рук вон плохо. Алиса дважды сбивалась и получала злобные нагоняи от режиссера, шпынявшего ее до тех пор, пока в зале не появилась директриса. Под тяжелым взглядом Лошаковой, Шалаев стал рассыпаться любезностях, нервно озираясь и вглядываясь в полутемную ложу – не сидит ли там спонсор? После прогона, Алиса зашла в буфет и села в угол с чашкой чая. Тут же в зал вкатили заклятые подруги в лице Костюковой и Шалаевой. Они уселись за соседний столик и, с преувеличенной заботой друг о друге («Ах, дорогая, вам не дует?»), завели светскую беседу о современных нравах молодежи. Алиса стиснула зубы. Мерзкие старухи все-таки вывели ее из себя. Она уже хотела уйти, чтобы не портить и без того шаткое равновесие между ними, как вдруг в буфет тяжелой поступью вошла Лошакова. Директриса окинула взглядом зал и уселась за один столик с Алисой. Алиса молчала, и даже бровью не повела, хотя внутри все колотило, перекатывалось с места на место как студень на покатой миске, и так же тряслось.
– Боишься? – спросила Лошакова. Алиса пожала плечами.
– Боюсь. В первый раз не так страшно было. А сейчас… – Алиса покосилась на ожесточенно сплетничавших старух, которые хорошо поставленными голосами обсуждали, как низко падают некоторые актрисульки, ложась в постель с первым встречным.
Лошакова оглянулась на Костюкову и Шалаеву, и те вдруг притихли.
– Да наплюй ты на них, – вдруг рассмеялась она. – Ничего они тебе не сделают. Их давно пора приструнить. Просто не было у меня кандидатуры подходящей на роли, они ж все-таки заслуженные актрисы… Ты меня держись, со мной не пропадешь!
– Спасибо, – буркнула Алиса, некстати подумав, что пока не требовалось выбить деньги из спонсора, Лошакова обращала внимания на Алису меньше, чем на гардеробщиц. А вот теперь, когда богатый кошелек решил прибрать к рукам молодое тело (что, кстати, было еще под вопросом!) директриса ничуть не сомневаясь продала Алису, словно сутенерша, да еще и пообещала свое покровительство. Внезапно Алиса стала сама себе противна. Но уйти тоже было невежливо. Алиса молча допила свой чай, улыбнулась директрисе и вышла из буфета. Но в свою гримерную не пошла. На улице, под раскидистой ивой, где была оборудована курилка, Алиса просидела с полчаса, жалея, что не научилась курить. Так неестественно было сидеть здесь одной, почти неподвижно, застыв, как статуя сфинкса. Перерыв заканчивался, но, судя по тому, что актеры, занятые в постановке расходились из служебного входа, второго прогона не требовалось. Алиса поднялась со скамейки и пошла внутрь за вещами. Можно было расслабиться до вечера и отдохнуть.
Подслушивать в планы Алисы вовсе не входило, но голос Шалаевой был громким и въедливым, даже когда она пыталась говорить тише. Судя по репликам, обсуждалась именно Алиса, и, видимо, довольно давно. Оппонентами Шалаевой была извечная соперница театральной примы Костюкова, а также еще одна актриса – Зинаида Гуц, успешно перешагнувшая за третий десяток лет и тоже претендовавшая на роль Офелии. Актрисы взахлеб распекали внезапно оказавшуюся на волне Филиппову, досталось и ее маме. Алисе стало как-то гадко. Подавив в себе естественное желание войти и заставить нахалок замолчать, Алиса сделала было шаг в сторону, как вдруг голос Шалаевой заставил ее замереть на месте.
– Не волнуйтесь, девочки. Я этой выскочке на сегодняшнем спектакле устрою. Сегодня будет день ее полного и неукротимого провала. Даже ее хахаль увидит, как она ничтожна. Последний раз в этом сезоне Офелию сыграю я.
Костюкова благоразумно промолчала, а Гуц восторженно воскликнула:
– Ах, Лилия Михайловна, вы такая великолепная женщина! Что же вы такое придумали?
– Ну, милая моя, не надо этих отчеств. Называйте меня просто Лили, – жеманно протянула Шалаева.
– Хорошо… Лили… так что вы придумали?
Шалаева многозначительно хихикнула и помолчала, выдерживая паузу. Алиса вдруг почувствовала, как в подсознании что-то шевельнулось, но злость была сильнее. Она стиснула кулаки и обратилась в слух.
– Ну… Лили, не тяните… Вы же знаете, что мы все на вашей стороне, – нервно воскликнула Гуц.
– Не скажу, – захихикала Шалаева. – Могу лишь намекнуть, что именно так поступила с соперницей великая Джулия Ламберт. Если вы, деточка, знакомы с классикой, вы поймете, что я имею в виду. Я уже всех журналистов обзвонила. Дроздецкий обещал быть, Коротков, Гаврилова, Шмелев… Это будет час моего триумфа.
Шалаева захохотала. Алиса отпрыгнула от дверей и вылетела из театра, нервно тыкая в кнопки телефона. Вот мерзкая старуха! Захотела опозорить прямо во время спектакля… ну, зараза, еще посмотрим, кто кого.
Женька прилетела к театру через полчаса, растрепанная и нервная.
– Господи, Дашка меня выгонит на фиг, пока ты устроишь свою личную жизнь! – нервно воскликнула она. – Рассказывай, что стряслось?
– Не уволит, – успокоила ее Алиса и быстро пересказала подслушанное ею в коридорчике перед гримерной Шалаевой. Женька вытаращила глаза и слушала, затаив дыхание.
– Вот калоша старая, – выпалила она, наконец. – Удавила бы гниду собственными руками.
– Удавишь – посадят, – хмуро произнесла Алиса. – Надо чтить уголовный кодекс. Это еще классики писали.
– А что нам, кстати, подсказывает классика? – забеспокоилась Женька. – Что эта самая Джулия Ламберт сделала с соперницей? Облила кровью с кулис?
– Кровью это Стивен Кинг любит…. В «Кэрри» так девочку унизили, а она оказалась экстрасенсом и переколбасила весь город с огорчения.
– Ага, ага… А Джулия чего?
– А Джулия просто вышла на сцену в платье, затмившем соперницу, понесла околесицу, сбив партнершу по сцене с толку, и вынула из рукава красный платок, отчего зрители только на платок и смотрели.
– Давай мы тебе тоже в рукава платков напихаем? – предложила Женька. – У тебя же много с ней общих сцен. Прикинь, выходишь ты на сцену. Только она рот разинула, а ты – хоп, и платок из рукава! Например, синий…
– Сдурела? – возмутилась Алиса. – У меня целых два действия несколько сцен вместе с ней. Что же я, как в шапито, буду из карманов платки доставить все время? Синие, красные, зеленые… Давай уж тогда кроликов напихаем мне под платье, голубей. А еще можно, чтобы у меня во время сцены безумия искры из головы летели.
– Ха, а было бы прикольно, – рассмеялась Женька. – Вот потеха была бы! Она – раз платок из рукава, а ты – раз и другой достала.
– Угу… Потом повяжем их на голову и спляшем под «Калинку-малинку», – фыркнула Алиса. – Скачем, а у обеих из под юбок кролики сыплются.
– У нее, скорее жабы, – резюмировала Женька. А Алиса вдруг застыла и уставилась на клумбу у театра. Женька тоже повернулась и посмотрела туда. Клумба ничем выдающимся не отличалась от других клумб. Цвели пионы, нивяник и еще какие-то пестренькие цветочки.
– Ты чего? – удивилась Женька.
– Кажется, я придумала, как мне ответить на все ее выбрыки, – медленно произнесла Алиса, не отрывая взгляд от клумб. – Надо коробку или банку какую-нибудь. Пошли!
– Зачем? – не поняла Женька. – Ты ее банкой по башке хочешь долбануть? Или в коробку запихнуть? Куда ты меня тащишь?
Для осуществления Алисиного плана потребовалось чуть более полутора часов. Когда дело было сделано, Алиса напоследок проинструктировала Женьку.
– Придешь перед спектаклем, позвонишь. Я тебя проведу в суфлерскую.
– А вдруг там суфлер?
– Не будет там суфлера. Я ему водочки куплю. Можешь даже с ним выпить, только не очень сильно. Он со стакана с копыт двигается. А уж с бутылки будет спать как убитый.
– А вдруг ты слова забудешь?
– Чего бы я слова забыла? – возмутилась Алиса. – Да и не главное это. Как-нибудь выкручусь, даже если чего забуду. Офелия – не самая большая роль. Если уж я премьеру отыграла без подсказок почти и без подготовки, то сегодня и подавно справлюсь. Главное – не пропусти момент моего безумия, когда я подойду и встану прямо напротив тебя.
– Ты уверена, что она начнет свои выкрутасы именно во время сцены безумия? – осторожно спросила Женька.
– Не совсем, но думаю, что так и будет. Это моя самая сильная сцена в спектакле, тем более, общая с ней. Думаю, там она и захочет меня добить. Ну, может, иногда будет сбивать меня с толку каким-нибудь неправильными репликами, молчать будет – это она особенно любит.
– Я бы не стала сбрасывать со счетов способы Стивена Кинга, – засомневалась Женька. – А вдруг они обольют тебя какой-нибудь гадостью сверху?
– Ну, я вверх поглядывать буду и наличия постороннего на кулисах увижу. И маму предупрежу, чтобы посматривала. Но думаю, что дело ограничится платьем или платком.
За кулисами, во время спектакля атмосфера царила просто кладбищенская. Воздух, казалось, был просто заряжен озоном. Алиса видела, как косятся на нее актеры, как прячут ухмылки, причем даже те, кто до сего момента весело отплясывал с ней на утренниках, изображал ее добрых друзей гномов и поросят. Шалаева постаралась на славу, и теперь у Алисы не было ни одного соратника. Народ шарахался от нее, как от прокаженной, а Шалаева злорадно ухмылялась.
На сцене Шалаева вела себя почти прилично. Правда, дважды она постаралась взять паузу, но Алиса, подготовленная к этому финту, отбарабанила без запинки и свои и ее реплики, да так ловко, что зритель ничего не понял, а Шалаева злобно поджала губы. Краем глаза Алиса увидела, как мается в суфлерской Женька, а в ложе поблескивают таинственные глаза Мержинского. Приближалась коронная сцена.
Сменить платье Шалаева не смогла. К сожалению, она не была Джулией Ламберт и не располагала обширным гардеробом, который был бы способен поразить зрителя. Она ограничилась платком. Как только Алиса пошла в зал с букетом цветов, Шалаева двинулась следом и, встав на краю сцены, вытащила из рукава громадное, как знамя, алое полотнище. Зритель ахнул. Алиса с неудовольствием отметила, как защелкали затворами фотографы и, в корне переломив свой спуск, двинулась назад. Шалаева скакала позади, размахивая платком, как красноармеец флагом. Беглого взгляда, брошенного наверх, Алисе хватило, чтобы увидеть – с кулис опасность не угрожает. Никто не торопился облить ее краской или кровью.
– Я подарила бы вам фиалки, – промолвила Алиса, надвигаясь на Шалаеву, – но все они увяли, когда умер мой отец… Говорят, он умер хорошо…
Шалаева сбилась и замерла, держа перед собой на вытянутых руках платок. Голос Алисы прозвучал совсем по-другому. В нем не было покорности судьбе и печали. В этот самый момент Алиса попала под бьющий сверху зеленый луч, отчего ее лицо стало демонически-прекрасным, а голос прозвучал зловеще, со столь явной угрозой, что Шалаева поежилась. В этот самый момент Алиса вырвала платок из ее рук, набросила его себе на голову и, придерживая за уголки, пошла к оркестровой яме, где в суфлерской нервно подпрыгивала Женька с банкой в руках. В зале воцарилась гробовая тишина. Замерли зрители, превратились в соляные столбы актеры. Только фотовспышки сверкали, освещая тоненькую белую фигурку с растрепанными волосами и багряной пеленой за спиной.
– Спокойной ночи, леди, – произнесла Алиса и отпустила платок. Красное полотнище плавно упало на пол, и в этот самый момент Женька открыла банку и встряхнула ее содержимое.
Снизу, прямо к прожекторам устремились бабочки. Десятки белых бабочек на мгновение облепили фигурку Алисы, стоявшей в свете софитов с раскинутыми в стороны руками, а потом взмыли вверх. И в этот же миг Алису накрыло шквалом аплодисментов. Народ срывался со своих мест. Такой овации в театре не помнили давно.
Поскольку в третьем действии Алиса уже не участвовала, то с чистой совестью наблюдала за происходящим. Совершенно деморализованная поведением партнерши Шалаева пыталась перетянуть на себя планку первенства, забыв, что роль королевы отнюдь не главная. А поскольку красный платок упал к Женьке в суфлерную, Шалаева как фокусник вытащила из рукава что-то блестящее веселенькой расцветки.
– Ну, все, – замогильным голосом сказала тень отца Гамлета, – если сейчас она еще подштанники из рукава достанет, я повешусь.
Алиса бегло бросила взгляд на говорившего и прыснула. Шалаева теребила цветную тряпицу, как могла, и даже умудрилась, умирая, набросить ее себе на голову, а потом демонстративно уронить, но на публику это не произвело впечатления. Ни одной вспышки фотоаппарата не блеснуло во время этой сцены.
На поклоне зрители устроили артистам настоящую овацию. Шалаевы удостоились двух букетов из чахлых гвоздик, которые выносили люди предпенсионного возраста. В них Алиса без труда узнала подружек Шалаевой, частенько приходивших в театр. Алису же просто засыпали цветами. Последней каплей стала громадная, как зонт корзина белых лилий от Мержинского. Шалаева неприлично всхлипнула и ушла со сцены, не дождавшись пока упадет занавес.
Алиса долго принимала поздравления в своей гримерной, где сидела и злопыхательница Гуц, на сей раз льстиво и недостоверно изображая великую любовь к своей коллеге. За стеной слышались рыдания. Это страдала Шалаева, столь же недостоверно утешаемая Костюковой и супругом. Мержинский в гримерке не появился, впрочем, о нем Алиса даже не вспомнила.
Женька ждала на улице, не желая толкаться в духоте. Собственно, из-за подруги Алиса несколько свернула все поздравления, получила поцелуй от мэра и, спешно вытолкав всех из гримерки, смыла грим и переоделась. Она даже не вспомнила, что ей сейчас нужно изображать нежную и трепетную фиалку, чтобы завоевать сердце сверхмогучего спонсора. Выбежав на улицу, она устремилась к подруге.
– Ты бы еще час собиралась, – недовольно пробурчала Женька. Алиса всучила ей охапку цветов (корзину с лилиями забрала домой мама).
– Держи. Ты заслужила.
– Спасибо, – буркнула придавленная букетами Женька. Впрочем, похвала ей явно польстила. – Я думала, умру там от страха, когда ваш Семеныч понес ахинею и рухнул спать прямо к мои ногам.
– Ты самая отважная женщина на свете, – с жаром произнесла Алиса.
– Ой, только вот этого не надо…, – зарделась Женька. – Все ж таки сегодня Шалаева получила по заслугам. Хоть бы зуб вставила перед ролью… Позорище… Хотя кто знает, в каком состоянии были зубы у королевы-матери…
– Я даже не заметила, что она так и не вставила зуб… – Алиса мечтательно задрала голову и зажмурилась… – Господи, воздух какой, почти лето… А когда ты бабочек выпустила, у нее какое лицо было, ты видела?
– Видела, – рассмеялась Женька. – Я думала ее Кондратий обнимет прямо на сцене. Она реально в шоке была. А ты?
– Я тоже в шоке. Зал охнул, это я уразумела. Я до последнего момента боялась, что они передохнут, или не полетят вверх.
– Да ну, капустницы живучие, а летят они на свет, куда ж им еще лететь? – пожала плечами Женька. – До чего твои букеты тяжелые. Забери хоть половину.
Алиса отняла у подруги часть добычи и они, весело смеясь, пошли по театральной площади к стоянке машин. Сегодняшний триумф решили отпраздновать. Подойдя к верениц замерших железных коней, Алиса вдруг услышала:
– Эй, красивая, не проходи мимо!
Девушки обернулись. У своего лакированного джипа стоял Михаил, сияя белозубой улыбкой.
– Привет, – улыбнулась Алиса и подошла ближе. Женька последовала за ней.
– Думал, не дождусь, – оскалился Михаил. – Вау, сколько цветов… А я тут тебе тоже букетик припас, да не хотел на сцену выходить. Думаю, вручу после спектакля, в приватной, так сказать, обстановке.
– Ты на спектакле был? – удивилась Алиса.
– А что я, по-твоему, чучело необразованное? – обиделся Михаил. – У меня, между прочим, два высших образования.
Женька кашлянула.
– Ой, – спохватилась Алиса. – Я вас не представила. Это Миша, очень милый молодой человек. Мы недавно познакомились, я тебе рассказывала. А это Женя, моя лучшая подруга.
– Очень рада, – кисло ответила Женька. – Ну, если вы настолько милый, может вы заберете цветы и отгрузите нас до родных пенат?
– С удовольствием, – оскалился Михаил и забрал у Женьки букеты, небрежно забросив их на заднее сидение машины. Алиса протянула ему свои цветы и тут услышала за спиной:
– Алиса!
Она обернулась. Позади с не самым приятным выражением на лице стоял Мержинский, держащий в руках еще один букет – на сей раз красные розы. Смотрел он почему-то не на Алису, а на Михаила, с лица которого сползала улыбка.
– Здравствуй, племянник, – холодно поздоровался Мержинский.
– Здрасьте, дядя Вова, – ехидно ответил Михаил. – Вы к искусству приобщились, я смотрю?
– Давно. А у тебя подобной тяги я никогда не наблюдал, – с ледяным высокомерием ответил Мержинский и повернулся к Алисе. – Что же ты от меня так быстро убежала, прямо как Золушка.
– Ей не привыкать, – ляпнула Женька. Мержинский сурово посмотрел на нее, а Женька нервно защебетала, – я к тому, что она Золушку играет в спектакле уже год. Вот и удирает от принцев по инерции.
– Мы с Женей хотели отпраздновать сегодняшний спектакль, – попыталась исправить положения Алиса. – Присоединяйтесь к нам, мы вас приглашаем. Вот только цветы домой отвезем. У нас прямо рядом с домом чудное кафе.
– Спасибо, но сегодня я запланировал для нас праздник в другом месте, – вежливо ответил Мержинский, а понятливая Женька тут же влезла в беседу.
– По правде говоря, мне нужно домой, у меня там… – на этой фразе Женька смутилась, поскольку чего у нее там она придумать не успела, поэтому закончила фразу несколько скомкано. – Дела у меня там, короче говоря.
– Вот и чудненько, – улыбнулся Мержинский. – Думаю, что Михаил как раз Евгению и отвезет. Не так ли, племянничек?
Женька стрельнула в сторону Михаила кокетливым взглядом, а тот, стиснув зубы и сжав кулаки, лишь коротко кивнул головой.
Два черных джипа разъехались в разные стороны. Женька из окна машины Михаила показала Алисе два поднятых вверх больших пальца. Алиса улыбнулась и посмотрела на чеканный профиль своего кавалера. Похоже, жизнь налаживалась.
Холодные струи воды, бившие мне в лицо, отрезвили меня. Я осторожно приоткрыла глаза.
Да, это моя ванная. Я лежу в ванне на треть наполненной водой, потому что отверстие слива где-то подо мной, и я его частично перекрыла. У меня болит все тело, только лицо онемело от холода, потому что вода до сих пор смывает с него мою боль и мою кровь.
Ванна забрызгана смазанными вишневыми каплями. Шею щиплет, а под пальцами что-то странно хрустит. Я пошевелила рукой и слабо вскрикнула от боли. Под пальцами звякнули осколки стекла, о которые я только что порезала руку. Это мое зеркало, которое украшало ванную комнату. Что оно делает подо мной?
Ах да… Эль-Нинье…
Я хотела остановить льющуюся на меня воду, но боялась, что как только эти шелестящие струи остановятся, вернется боль и мужчина, избивший меня. Но мне было так холодно, очень холодно в этой воде, что я не выдержала и потянулась к краю ванны. Все тело, словно ожидая этого движения, протестующее вскрикнуло. Я застонала, но тут же прикусила губу, опасаясь, что ОН еще где-то поблизости, услышит мой всхлип и придет.
И тогда я умру.
Вода продолжала шуметь, но больше я не слышала ни звука. Неужели он ушел? Медленно, не сводя глаз с двери, я нащупала кран и опустила рычаг вниз. Странно всхлипнув, вода из душа перестала течь. Я сдвинулась в сторону, подо мной зажурчало, вода с шумом уходила в слив. Я вновь потянулась к краю ванны и, уцепившись за него пальцами, потянула тело прочь их этого устрашающего белого лона. Неуклюже перекатившись через бортик, я рухнула на пол, взвыв от боли. На зеленый коврик текла смешанная с кровью вода. Я упала навзничь и начала выть, как раненная волчица.
Сколько я лежала на полу? Время, как говорили сумасшедший Шляпа и Мартовский заяц – Время – существо разумное. Я выла и выла, смешивая слезы с текущей с головы водой, пока не стала захлебываться и кашлять. Время снисходительно смотрело на мои корчи, не забывая двигать свои стрелки. Мне показалось, что прошла целая вечность.
Нужно встать. Нужно двигаться.
Свои силы я преувеличила, потому что встать, то я встала, а вот идти совершенно не могла. Пол сразу же вздыбился у меня под ногами, и я едва не раскроила себе череп об унитаз. Только в последний момент я вцепилась в дверной косяк, и оттого удержалась на ногах.
Нет, так дело не пойдет…
Я села на пол и привалилась к стене. Ощущение дурноты постепенно проходило. Я подняла глаза вверх. Потолок качался, словно я плыла в сильный шторм в небольшом суденышке по бурному морю. Меня снова замутило. Хорошо, что унитаз был рядом.
Нужно добраться до телефона. Эта здравая мысль посетила меня, как только мне стало чуть-чуть полегче. Нужно позвать на помощь. Не помню, требовал Эль-Нинье, чтобы я не обращалась в милицию, но я лично не собиралась подчиняться его требованиям. Но сейчас не до милиции. Мне нужен врач, а еще лучше верная подруга, которая поможет. И Агата, черт побери, Агата… Она наверняка сходит с ума в пустом доме, хотя никогда не признается в этом.
Трубки на базе не было. Где она валялась, я не знала. Я нажала на кнопку и услышала противное пищание где-то в спальне. Да, кажется, я оставила телефон там. Но расстояние между спальней и ванной казалось мне непреодолимым. Нет, я не доползу… Где мой мобильный?
Сумка валялась здесь же в прихожей, но почему-то на полу. Рядом находилось ее содержимое: свернутые вчетверо бумажки, косметичка, раздавленная помада… Телефона не было. Проклятый Эль-Нинье унес его с собой.
Трубка продолжала пищать. Я всхлипнула и поползла в спальню на четвереньках, оставляя за собой мокрый след. Женька, только бы ты была дома… Я не могу позвонить тебе на сотовый, потому что номер вбит в мой мобильный, и я его не помню… Вечер. Уже темно, ты должна быть дома, если не убежала на свидание… Пожалуйста…
– Ты что, с ума сошла, – сонно пробурчала Женька в трубку. – Второй час ночи…
– Женечка… – прошелестела я. – Женечка…
– Алиса, ты где? Что с тобой? – перепугалась Женька. – Я тебе домой звонила, Агата на меня наорала… Она думала, что мы вместе. Ты где?
– Я… – мне потребовалось осмыслить и внятно донести до Женьки, где я находилась, – я дома… в маминой квартире… Я совсем рядом…
– Тебе плохо? – тоненьким голосом спросила она. Я поняла, что она до смерти напугана и сама сейчас заплачет. – Что случилось?
– Я… Меня избили. Женя, приходи… Мне очень больно…
Женька бросила трубку, даже не дослушав меня. Я выпустила трубку из рук и легла на ковер. О том, чтобы перебраться на кровать, я не могла даже мечтать. Я закрыла глаза и почти сразу же услышала шум в прихожей. Женька влетала в квартиру и заорала:
– Алиса, ты где?
«Здесь», – ответила я, а точнее подумала, что ответила и провалилась в беспамятство.
Когда я открыла глаза, то увидела потолок. Самый обыкновенный потолок с неаппетитным бурым пятном от сырости на нем и жирной мухой, радостно потирающей лапки. Потолок был не моим, я бы такого безобразия не потерпела бы, оттого и скосила глаза в сторону. Стены тоже были не моими. Чересчур белыми, белеными и в таких же мерзких потеках от сырости. Рядом кто-то сопел, по другую сторону от меня кто-то громогласно храпел. Солнечные лучи оптимистично скакали по стенам. Я пошевелилась. Болело все, рука, голова, грудь… Лицо щипало и зудело, что больше всего меня испугало. Боже мой, что у меня с лицом? Нужно встать и добраться до зеркала. Я излишне резко подняла голову, и немедленно была наказана. Меня замутило, я рухнула в подушку, которая не отличалась мягкостью.
То, что сопело у меня под боком, завозилось. Надо мной возникла Женькина голова.
– Господи, как ты меня напугала! – выдохнула она. – Захожу, ты вся в кровище, квартира разгромлена…
– Я в больнице что ли? – осведомилась я.
– А где еще? Я сразу и ментов и врачей вызвала… – тут Женька опасливо покосилась по сторонам и добавила шепотом, – или ментов не надо было?
Я попыталась пожать плечами, что получилось неплохо.
– Насчет этого указаний не было. Видимо, ментов он не опасался.
Женька придвинулась ближе.
– Слушай, а кто это был?
– Эль-Нинье, – серьезно ответила я. Женька вытаращила глаза.
– Мексиканец что ли?
– Почему мексиканец? – удивилась я.
