bannerbannerbanner
Генрик Ибсен

Георг Брандес
Генрик Ибсен

Полная версия

Но Генрик Ибсен, конечно, сполна заслужил обращенные на него взоры. С ним вместе в первый раз проникает скандинавский север в историю развития европейской литературы. Ведь не в том дело, чтобы стало известным то, а не другое имя, но в том, чтобы тот или иной произвел на массы несомненное влияние. А для этого требуется, чтобы личность обладала твердостью и остротой, сверкающими на подобие бриллиантов. Только таким образом вооруженный человек может начертать свое имя на скрижали веков.

* * *

В последний раз я видел Ибсена больше 3-х лет тому назад, в Христиании. Увидеть его снова было и радостно, и грустно в одно и тоже время. С тех пор, как у него был удар. работа стала для него невозможной, хотя ум его и оставался все еще ясным. Поразительная мягкость сменила прежнюю строгость; он сохранил всю тонкость чувства и стал как будто еще сердечнее, но общее впечатление, которое он производил, было впечатление слабости. С тех пор он быстро пошел на убыль. И чего он не перестрадал за это время? 25 лет тому назад он заставил своего Освальда в «Привидениях» сказать: «Никогда не быть больше в состоянии работать, никогда – никогда; быть живым мертвецом! Мама, можешь ли ты представить себе что-либо более ужасное»? И вот в продолжение шести лет это было его собственной участью.

Я знал его долго. С апреля 1866 г. мы находились с ним в переписке, увидел же я его в первый раз 35 лет тому назад. Когда мы с ним встретились, на его долю выпал первый литературный успех за его «Бранда». И хотя он не был рассматриваем тогда, как поэт первоклассный, но во всяком случае, как таковой. Единственный тогда читаемый критик в Дания и Норвегии, почитавший своим долгом некоторым образом похвалить Ибсена, восклицал тем не менее: «и это теперь называется поэзией!»

За восемь лет до этого времени Бьернсон уже сделался известным за свой рассказ «Сюнневе». Его сейчас же провозгласили, особенно в Дании, не только единственным великим человеком в Норвегии, но и глашатаем нового правления в литературе. Говорили, и не без справедливости, что его гений идет вперед с уверенностью лунатика.

А Ибсен между тем вел свою литературную жизнь, как бледный месяц в виду блестящего солнца – Бьернсона. Критика, задававшая тогда тон как в Норвегии. так и в Дании, отметила его, как второстепенный талант, экспериментатора, который пробует то то, то другое в противоположность, хотя и более молодому, но ранее его признанному, его товарищу по призванию, который никогда не раздумывает, все схватывает на лету и, наивный как гений. никогда не идет ощупью.

Такому мечтателю, каким был Ибсем, само собою разумеется, пришлось вести жестокую борьбу. чтобы завоевать доверие к своему поэтическому призванию. Его долго самого мучило беспокойство, что, несмотря на свое влечение к великим поэтическим деяниям, у него не хватит сил их выполнить. В его юношеских стихотворениях, в особенности в одном, под названием «В картинной галерее» – он признается, что «испил горькую чашу сомнения».

Его вера в самого себя завоевана и достигнута им углублением в свое собственное я, а его склонность вообще к одиночеству возвысила его до гения.

Холодность и равнодушие окружающих помогли ему стать самоуверенным.

Когда он в одной газете прочел: «Г-н Ибсен большой нуль», а в другой: «у Ибсена нет того, что называется гениальностью. но он талант в смысле артистическом и техническом», это так подействовало на его самочувствие, что он в своем самосознании причислил и себя к избранникам.

* * *

Скоро у Ибсена явилась возможность очень близко наблюдать человека, в котором никто не сомневался и который, сам ни в чем не сомневаясь, шел от победы к победе, буквально захлебываясь от непосредственной самонадеянности.

Следствием этого было то, что Ибсен в одной саге, рисующей Норвегию в первую половину XIII ст., нашел материал, который, как ему казалось, представляли исторический её фигуры, – для изображения, занимавшего его тогда контраста. Он написал «Претенденты на престол». Гаком – непосредственный гений; Скуле – гениальный мечтатель, фантазия Ибсена извлекает на свет все, что делает Скуле интересным, интереснее Гакона.

Даже после того, как Скуле дал провозгласить себя королем, он сомневается в своем к тому призвании. Он спрашивает скальда, какой дар нужен ему, чтобы быть королем, и когда тот отклоняет вопрос, говоря, что он уже король, Скуле спрашивает его снова, всегда-ли он уверен в том, что он скальд? Иными словами, это сомнение в призвании поэта освещается лишь постановкой вопроса о сомнении в призвании короля, но не наоборот.

В другом виде и гораздо худшем взят Бьернсон моделью в «Союзе молодежи». Многие черты его характера перешли к фразеру и карьеристу Штейнегору, которого опьяняют рукоплескания. Мы находим сатиру на молодого Бьернсона в следующих выражениях: «Будь верен и справедлив. Да, я буду. Разве не неоцененное счастье уметь привлекать к себе массы? Не должно-ли стать хорошим и добрым уже из-за одного чувства благодарности? И как же после того не любить человечество? Мне кажется я мог бы заключить в мои объятия всех людей, и плакать, и просить у них извинения за несправедливость Бога, который наградил меня щедрее, чем их»!

Бьернсон очевидно понял, что это было мечено в него, потому что в своем стихотворении к Иохану Сведрупу[2] пишет:

 
Не должна ли жертвенная дубрава поэзии
Быть свободна от нападения коварного убийцы?
Если нов тот, кто приходит в брожение,
Я немедля пред ним ретируюсь!
 
2Сведруп, бывший тогда либеральный министр, вожак свободомыслящей партии, известный проведением многих либеральных реформ.
Рейтинг@Mail.ru