Яков Шпренгер
Молот ведьм
Денежный момент вообще играл очень значительную роль в ведовской инквизиции, и не без основания каноник Корнелий Лоос называл процессы против ведьм алхимией, с помощью которой из человеческой крови получаются серебро и золото. На ландтаге 1522 г. в Нюрнберге сторонники Лютера заявляли, что Рим берет 2 1/2 гульдена с каждого человека, на которого поступает донос в ведовстве, но которому удается установить полную непричастность к этому тяжкому греху. Летописец XVI века описывает нищету, охватившую Трир и его окрестности, но прибавляет, что теперь богаты судьи, следователи и инквизиционные ищейки: «палач и его жена ходят даже в серебре и золоте». Когда доходность процессов стала падать, начало уменьшаться и их число, – так заявляет С. Зугенгейм в своем серьезном описании Баварии XVI века, хотя прибавляет, что и в «плохие» годы палач «зарабатывал» на ведьмах 169 талеров. В Кобурге доносчики ежегодно получали в конце XVI века с преступника 4–5 талеров. Князь-епископ Ольмюца выдал судье Боблигу 246 гульденов за его труды, причем за сожжение в Проснице двух «выдающихся» ведьм была выдана изрядная дополнительная сумма. Боблиг жил только с доходов от ведовских процессов. Рицлер в своих основательных работах о ведовстве в Баварии рассказывает, как в целом ряде баварских городов установилось мнение, что кататься на тройке лошадей могут себе позволить лишь духовные судьи. В 1628 г. в Дибурге судье было выдано свыше 250 гульденов, причем расчет производился по 3 гульдена за преступника.
После Тридцатилетней войны разоренные мелкие германские владетельные особы видели в процессах против ведьм средство улучшить свое положение, и приводимые старым писателем Горстом слова о том, как в Линдгейме судья Гейс доказывал владетелю города, как много пользы он извлечет из преследований ведьм, являются прекрасной иллюстрацией положения мелких рыцарей Германии после страшной Тридцатилетней войны. Гейс говорил убежденно и мог сослаться на собственную практику: из его отчетов было видно, что он во время арестов виновных в ведовстве собрал наличными деньгами 188 талеров. В Эсменгене процессы против ведьм в 1662–1663 гг. потребовали расхода в 2300 гульденов, а чистый барыш достиг 1045 гульденов. Инквизитор «рвал на себе волосы» вследствие этих больших расходов, но, по-видимому, сократить их было невозможно: юридическим факультетам Страсбурга, Тюбингена и Гейдельберга пришлось платить за удостоверения, что виновные подлежат именно духовному суду; священникам надо было платить за заботу о душе тех, виновность коих вызывала сомнения. Впрочем, установилась практика – священникам вместо денег выдавать крепкое вино – согласно присказке:
Bonum vinum cum sapore
Bibat abbas cum priore
(хорошее вино с пеной пусть-де пьет аббат с приором). В деле выпивки установился полный демократизм, и представители духовенства говорили:
Bibat servus et ancilla,
Bibat herns, bibat hera
Ad bibendum nemo serus.
(Пусть пьет крепостной, пусть пьет прислуга, господин и госпожа – выпивать никогда не поздно)[17].
Иногда представитель церкви не гнушался ни пивом, ни хлебом.
Все расходы по ведовским процессам покрывались из средств осужденных или просто привлеченных к ответственности ведьм и колдунов. Конфискации подлежало не только недвижимое имущество, но и все движимое, вплоть до предметов первейшей необходимости. Обратно оправданный ничего не получал.
Ввиду обуздания зарвавшихся аппетитов искоренителей нечисти была установлена такса на все виды службы: сожжение оценивалось дороже всего; бичевание розгами считалось легким заработком, доносительство занимало в прейскуранте почетное место, и им занимались упорно и систематически при полном одобрении церкви. Только время от времени, под тяжестью чрезмерных требований доносчиков, их такса уменьшалась, и им обещались не столько земные блага, сколько небесные. Однако на этой почве возникали горячие споры, и лишь страх доносителя очутиться в положении своей жертвы заставлял его идти на уступки.
Иногда ведовское доносительство являлось последним средством лишить человека его имущества: когда иной способ законного грабежа оказывался невозможным, выдвигалось обвинение в ведовстве. Так, монетный мастер еврей Липпольд из Берлина был в 1573 г. обвинен в том, что благодаря ему дела его покровителя курфюрста Иохима идут плохо. Вина Липпольда не была доказана. Тогда его обвинили в колдовстве: имущество и векселя были конфискованы, и он был в 1573 г. сожжен на том самом месте, где ныне высится памятник Лютера в честь религии, любви и милосердия (доктор Аккерман. Miinzmeister Lippold. Франкфурт, 1910).
Доносительство нередко принимало эпидемический и совершенно безумный характер, в особенности при наличии страха у доносителя, что он сам на подозрении у ревнителей религиозной чистоты. Так, некто Труа-Эшель, накануне своего ареста в 1576 г., донес, что он может выдать 300 тыс. ведьм и колдунов. Ему дали возможность подвергнуть игольному уколу поголовно население многих местностей[18]. Однако больше трех тысяч преступников Труа-Эшель найти никак не мог. Власти, однако, не стали преследовать даже этих преступников, что, по словам Жана Бодена, было поставлено в вину Екатерине Медичи, тогдашней правительнице
Франции. О ней определенно говорили, что она занимается магией и, следовательно, соучастница тех, которые были отмечены уколом Труа-Эшеля.
Доносительство приняло в Страсбурге такие размеры, что в 1630 г. магистрат опубликовал закон против диффамации путем обвинения в ведовстве. Закон мотивировался тем, что вскоре в Эльзасе не будет ни одного человека, который был бы вне подозрения (Рудольф Рейсс. La Sorcellerie. 1893). Лишь в самых редких случаях доносительство не заканчивалось сожжением виновного; но и тогда оно зачастую доводило жертву до сумасшествия или самоубийства. Так, в 1669 г. на еврейку Гольду, жену Рувима из местечка Трейс, поступил донос, и «ведьма» была арестована. В заключении она томилась несколько месяцев и не выдержала пыток. Гольда созналась, что была проклята дьяволом еще в чреве своей матери, что находилась в связи с подмастерьем-пекарем и намеревалась погубить всю деревню. Безумную Гольду отправили в Марбург для дальнейших расспросов. В Марбурге она была в заточении четыре месяца, а потом была признана умалишенной и отпущена на свободу, причем имущество ее мужа Рувима было своевременно конфисковано и обратно не возвращено.
Характерно, что материальная подкладка процессов во имя чистоты религии была подмечена еще Карлом Великим, который в одном капитулярии от 811 г. обвинял духовенство в том, что оно злоупотребляет дьяволом и адом с целью скопления денег и всяческих материальных благ. Ту же мысль в XVII веке проводит красной нитью в своей книге «Cautio criminalis» (1631), Фридрих Шпе, сам вышедший из иезуитской среды.
«Многие духовные и не духовные лица, – говорит Шпе, – ныне голодают по осуждениям, которые их так обильно кормили жирным супом». Шпе приводит, между прочим, факты шантажа со стороны многих инквизиторов: они сеяли панику среди народа, вызывали перед ним образ самых ужасных демонов, а когда народ, нафанатированный и полный бредовых мыслей, умолял инквизитора приступить к искоренению дьяволов, ему отвечали, что у инквизиции есть обязанности в другом месте и только за уплату определенной суммы отъезд инквизитора может быть временно отсрочен. Эти отсрочки были чрезвычайно кратковременны и каждый раз возобновлялись при условии внесения денег со стороны напуганного населения. Вскоре дьявол стал предметом добывания средств для самых разнообразных слоев.
Калеки, горбуны, прокаженные, слепые, глухие выдавали себя не то за спасенных от еще худшего дьявольского наваждения, не то за его жертвы, и жалостливые сердца одаривали всякими подаяниями несчастных, торговавших своим уродством и болезнями. Толпами народ шел по городам, рассказывая о своих несчастиях, демонстрируя свои недуги и вызывая и жалость, и страх людей, которых бог охраняет от беса. Этих торговцев болезнями сопровождало духовенство, продававшее средства против происков дьявола и его рати. Так, ведовство далеко перешагнуло через залы судебных процессов и вызвало уличную ведовскую профессию, кадры которой вербовались из злостных мошенников и обманутых обманщиков.
Обманутыми обманщиками являлись так называемые одержимые бесом, которыми кишели в XVII веке все монастыри, в особенности женские. Одержимость упоминается еще в Библии; о ней определенно говорится в Евангелиях; но эпидемический характер она приняла лишь в XVII веке, когда церковь в течение двух столетий насыщала атмосферу разными страшными духами и довела слабых людей до полного безумия. Исцеление одержимых производилось церковью путем молитв и заклинаний, причем процедура заклинаний была введена церковью в ритуал.
Формул заклинаний было очень много. Вот одна из наиболее распространенных: «Изыди, злой дух, полный кривды и беззакония; изыди, исчадие лжи, изгнанник из среды ангелов; изыди, змея, супостат хитрости и бунта; изыди, изгнанник рая, недостойный милости божией; изыди, сын тьмы и вечного подземного огня; изыди, хищный волк, полный невежества; изыди, черный демон; изыди, дух ереси, исчадие ада, приговоренный к вечному огню; изыди, негодное животное, худшее из всех существующих; изыди, вор и хищник, полный сладострастия и стяжания; изыди, дикий кабан и злой дух, приговоренный к вечному мучению; изыди, грязный обольститель и пьяница; изыди, корень всех зол и преступлений; изыди, изверг рода человеческого; изыди, злой насмешник, полный лживости и возмущения; изыди, враг правды и жизни; изыди, источник несчастий и раздоров; изыди, бешеная собака, подлая змея, дьявольская ящерица; изыди, ядовитый скорпион, дракон, полный злых козней; изыди, лакей сатаны, привратник ада; изыди, козел, страж свиней и вшей; изыди, зараженное страшилище, черная ворона, рогатая гадина; изыди, лжец коварный, поганый, зачумленный и т. д.
Первая большая бесовская эпидемия разразилась в 1610 г. в Провансе, в Эксе, в монастыре урсулинок. У двух монахинь появились какие-то удивительные припадки, которые внушили всем уверенность в том, что эти монахини одержимы дьяволом. Над ними были произнесены заклинания с целью изгнать дьявола, но безуспешно. Одна из монахинь Луиза Капо призналась, что в ней сидят три дьявола: Веррин, добрый дьявол, католик, легкий, один из демонов воздуха; Левиафан, злой дьявол, любящий рассуждать и протестовать, и, наконец, третий – дух нечистых помыслов; кроме того, она заявила, что чародей, наславший на нее этих дьяволов, – патер Луи Гофриди. Другая Магдалина де-ля-Палю, обезумевшая от страха, созналась также в том, что Гофриди испортил ее своими чарами и наслал на нее целый легион демонов, именно 6666 дьяволов. Инквизитор Михаэлис, которому обе монахини были переданы для заклинаний, донес на чародея Гофриди, который и был арестован. Обвинение было основано на показаниях этих двух монахинь и Михаэлиса, наблюдавшего во время заклинания, как дьявол обращался со своими жертвами. «Во время заклинания, – показывал Михаэлис, – Вельзевул продолжал терзать Магдалину, то с силою бросая ее на живот, то опрокидывая на спину; до трех или четырех раз он принимался душить ее за горло. За обедом демоны продолжали истязать ее, пригибая ей голову к земле, а за ужином они ее пытали в течение целого часа, выворачивая ей руки и ноги с такой силой, что у нее кости трещали и все внутренности переворачивались; окончив истязания, они погрузили ее в такой глубокий сон, что она казалась мертвой». Луиза показала, что Гофриди, хотя и делает вид, что не ест мясной пищи, на самом деле наедается до отвала мясом маленьких детей, которых он душит или откапывает из могил. Магдалина, на которую сильно воздействовал бред Луизы, после рассказа Луизы об употреблении Гофриди детского мяса, разразилась против него проклятиями и обвинила его в разных преступлениях, между прочим и в том, что он ее обольстил. Несчастный священник клялся именем бога и святых, что все эти обвинения ложны, но ему не верили, связь между его чародейством и дьяволами, которыми одержимы монахини, вполне установлена показаниями монахинь. Его подвергают пытке, чтобы добиться признания; он понимает, что погиб, и сознается, что дьявол посещал его часто, что он обыкновенно поджидал сатану у дверей церкви и заразил до тысячи женщин ядовитым дыханием, сообщенным ему Люцифером. «Признаюсь и в том, – говорил он, – что когда я желал отправиться на шабаш, я становился у открытого окна, через которое являлся ко мне Люцифер, и вмиг переносился на сборище, где я оставался два, три, а иногда и четыре часа». На теле Гофриди нашли в трех местах «печать дьявола», т. е. в трех местах тела вонзали иглу и он не чувствовал никакой боли, и кровь не текла. После этого его виновность была признана окончательно, и 30 апреля 1611 г. его сожгли в Эксе, после того, как он был отрешен от сана и подведен палачом к главному входу в церковь, где он должен был публично каяться и просить прощения у бога, короля и правосудия (Я. Канторович. Средневековые процессы о ведьмах, 1899). Безумие, разумеется, охватывало и детей. В 1669 г. в шведском округе Далекарлии у детей появилась какая-то болезнь, сопровождавшаяся обмороками и спазмами. Во время болезни дети рассказывали о какой-то местности Блакулла, куда их ночью приводят ведьмы и где происходит шабаш. Весь округ заволновался, и со всех сторон стали требовать строгого следствия. Была создана специальная комиссия, подвергшая допросу около 300 детей. В результате, после применения пытки, 84 взрослых и 15 детей были сожжены, 128 детей еженедельно у церковных дверей подлежали наказанию плетьми, самые маленькие дети, в количестве 20, были избавлены от еженедельной порки; ее заменили троекратной поркой в течение одного лишь дня. Нужно заметить, что выдающиеся шведские юристы оспаривали право сжигания людей на основе детских показаний. Однако духовенство не соглашалось с доводами юристов и ссылалось на Псалом, в котором говорится, что устами младенца глаголет сама истина. Так дети стали жертвой всеобщего безумия и более того – вызвали гибель многих матерей.
Из Далекарлии эпидемия детского ведовства распространилась на Ангермандланд, где в 1675 г. было сожжено 75 человек; не избегли этой заразы ни Стокгольм, ни Упланд, ни некоторые другие местности Швеции. Впрочем, Швеция не была единственной страной, где дети стали жертвами безумия. В 1659 г. в Бамберге были сожжены 22 девочки в возрасте от 7 до 10 лет. Во время казни они проклинали своих матерей, научивших их дьявольскому искусству. В описании этого случая говорится: «Колдовство до такой степени развилось во всей Баварии, что дети на улице и в школах учили друг друга колдовать». Детская эпидемия колдовства наблюдалась в 1673 г. и в Кальве (Вюртемберг). Дети вообразили, что ночью их возят на метлах, козлах, курицах, кошках на шабаш, где их заставляют отрицать Святую Троицу и т. д. Учрежденная специально комиссия должна была удостовериться – не улетают ли дети по ночам из своих кроваток. Выяснилось, что дети пребывают в объятиях родителей всю ночь, и ввиду этого решено было, что детские показания в действительности не что иное, как наваждение ведьм. В результате было сожжено несколько женщин.
* * *
Пресловутая булла Иннокентия VIII против ереси ведьм, булла Summis desiderantes гласит так:
«Всеми силами души, как того требует пастырское попечение, стремимся мы, чтобы католическая вера в наше время всюду возрастала и процветала, а всякое еретическое нечестие искоренялось из среды верных. Не без мучительной боли недавно мы узнали, что в некоторых частях Германии, особенно в Майнцском, Кельнском, Трирском, Зальцбургском и Бременском округах, очень многие лица обоего пола пренебрегли собственным спасением и, отвратившись от католической веры, впали в плотский грех с демонами инкубами и суккубами и своим колдовством, чарованиями, заклинаниями и другими ужасными суеверными, порочными и преступными деяниями причиняют женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах и плоды на деревьях, равно как портят мужчин, женщин, домашних и других животных, а также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания; что они нещадно мучают как внутренними, так и наружными ужасными болями мужчин, женщин и домашних животных; что они препятствуют мужчинам производить, а женщинам зачинать детей и лишают мужей и жен способности исполнять свой супружеский долг; что, сверх того, они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, и что они, по наущению врага рода человеческого, дерзают совершать и еще бесчисленное множество всякого рода несказанных злодейств и преступлений, к погибели своих душ, к оскорблению божеского величия и к соблазну для многого множества людей. И хотя возлюбленные сыны наши, Генрих Инститорис и Яков Шпренгер, члены ордена доминиканцев, профессора богословия, нашим апостольским посланием были назначены и до сего времени состоят инквизиторами, первый – в вышеназванных частях Верхней Германии, обнимающих, как надо понимать, и провинции, и города, и земли, и епархии, и другие такого рода местности, а второй – в некоторых областях вдоль Рейна; однако некоторые клирики и миряне в этих странах, не в меру высоко ставя свое разумение, не стыдятся упорно утверждать, что так как в полномочных грамотах не были поименно и точно указаны эти епархии, города и местности, а также некоторые лица и их проступки, то поэтому вышепоименованным инквизиторам в вышеназванных провинциях, городах, епархиях, землях и местностях нельзя заниматься инквизицией и что их не должно допускать к наказанию, заключению в тюрьму и исправлению упомянутых лиц за вышесказанные злодейства и преступления. Благодаря сему в вышесказанных провинциях, городах, епархиях, землях и местностях подобные провинности и преступления и остаются безнаказанными, к очевидной пагубе их душ и потере ими вечного спасения. Но мы устраним с пути все помехи, которые могут каким-либо образом препятствовать исполнению обязанностей инквизиторов; и дабы зараза еретического нечестия и других подобного рода преступлений не отравила своим ядом невинных людей, мы намерены, как того требует наш долг и как к тому побуждает нас ревность по вере, применить соответствующие средства. Посему, дабы названные местности не остались без должного обслуживания инквизицией, мы нашей апостольской властью постановляем: да не чинится никакой помехи названным инквизиторам при исполнении ими их обязанностей и да позволено будет им исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершающих указанные преступления, как если бы в полномочных грамотах были точно и поименно названы округа, города, епархии, местности, лица и преступления. С великим попечением мы распространяем эти полномочия на названные местности и поручаем вышеназванным инквизиторам, чтобы они и каждый из них, при помощи нашего возлюбленного сына Иоанна Гремпера, магистра из Констанцской епархии, всякого из названных областей, кого найдут виновным в указанных преступлениях, исправляли, заключали под стражу и наказывали с лишением имущества, а также даем названным инквизиторам полную возможность во всех церквах, где они найдут то потребным, проповедовать слово божие и все иное совершать, что они найдут полезным и необходимым. Особым посланием мы повелеваем почтенному собрату нашему епископу Страсбургскому, дабы он, поскольку названным инквизиторам сие потребуется, торжественно заявлял, чтобы никто и ни в чем не чинил им какой-либо помехи и не наносил никакого вреда; тех же, кои будут чинить препятствия, какого бы положения эти лица ни были, он должен без всякого прекословия карать отлучением, запрещением в священнослужении, лишением таинств и другими еще более ужасными наказаниями, а если потребуется, то и привлекать к содействию против них руку светской власти. Никто не должен нарушать это наше послание или дерзновенно поступать противно ему. Буде же кто-либо попытается это сделать, то пусть знает, что он навлечет на себя гнев всемогущего бога и апостолов Петра и Павла.
Дано в Риме, у св. Петра, от воплощения Господа в 1484 г., нашего первосвященства 1-м году, 5 декабря».
* * *
Поводом к изданию этой буллы, по-видимому, послужили жалобы двух названных в ней инквизиторов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера, встречавших в разных местностях Германии препятствия в своей инквизиционной деятельности. На этот момент в достаточной мере ясно намекается в самой булле, официальной задачей которой, в первую очередь, объявлялось устранение тех помех, которые «чинились упомянутым инквизиторам при исполнении ими своих обязанностей»; папа счел необходимым даже дать в помощь обоим инквизиторам «своего излюбленного сына» магистра Иоанна Гремпера из Констанцской епархии. Отныне никто не мог оспаривать у Инститориса и Шпренгера их права самым жестоким образом преследовать всяких еретиков, а в первую очередь заподозренных в колдовстве, и преследования эти должны были беспрепятственно происходить почти во всей Германской империи.
Булла Иннокентия VIII была прежде всего талисманом, устраняющим всякий протест, всякое сопротивление энергичной расправе с врагами человеческого рода обоих германских инквизиторов. Что эта расправа будет достаточно кровавой, свидетельствовало сожжение за короткий срок этими двумя лицами 48 ведьм; с другой стороны, оказанная им поддержка в лице магистра Гремпера, с благословения которого в течение одного лишь года было сожжено в Вормсе 85 человек, говорила о нелицемерной готовности представителя Христа на земле придать борьбе с ведьмами такой размах, который далеко превосходил все, что до этого времени делалось в области преследования еретиков вообще, в частности околдованных чарами дьявола и сатаны. Однако кровавая энергия Инститориса и Шпренгера, даже вооруженная таким орудием, как булла 5 декабря 1484 г., не могла не натолкнуться на народное возмущение в целом ряде местностей, и в 1485 г., когда во многих германских городах пылали дьявольско-ведовские костры, зажженные свежей Иннокентьевской буллой, Генрих Инститорис встретил в Инсбруке, в момент подготовки торжественного сожжения ведьм, такое сопротивление, которое побудило его отказаться от практического применения изложенных в папской булле «великих истин».
Мало того, Инститорису удалось сравнительно легко отделаться лишь благодаря вмешательству «добродушнейшего» Георга Гольсера, епископа Бриксена. Этот епископ взял на себя задачу выпроводить за пределы Инсбрука Инститориса и заставить город забыть о тех чрезвычайно тревожных переживаниях, которые у инсбрукчан связывались с коротким пребыванием в их городе инквизитора Генриха Инститориса.
С льстивыми речами Гольсер провожал неудачника-инквизитора за городские ворота: «Он мне казался, – говорил Гольсер, – впавшим в чрезмерное детство от большой старости». Надо было устранить и последние помехи с инквизиционного пути; надо было сломить и последнее возможное сопротивление деятельности святой инквизиции, и Генрих Инститорис, только что переживший неприятные минуты в Инсбруке и Бриксене, задумал издать «божественную, священную книгу», которая со ссылками на Ветхий и Новый Заветы, с доказательствами, почерпнутыми у авторитетнейших отцов церкви и учителей богословия, утвердила бы во веки веков священнейшее право инквизиции преследовать наиболее опасных еретиков, каковыми являются ведьмы, в чьем существовании может сомневаться лишь достойный суровейшей кары еретик.
Вопреки всем каноническим правилам, в отношении ведьм должна применяться смертная казнь даже тогда, когда ведьма раскаивается в своем преступлении и не является ни упорствующим, ни закоренелым преступником.
Инквизитор Инститорис ищет сотрудника для своего «публичного инструмента», чтобы с его помощью создать такое творение, которое навеки упрочило бы дело искоренения дьявольской ереси и лишило бы возможности чинить инквизиции и на будущие времена какие-либо препятствия в ее богоугодной работе.
Товарищ Инститориса по инквизиционной деятельности, Шпренгер, подобно ему – профессор теологии и член доминиканского ордена, казался нашему «скомпрометированному» борцу за великое дело наиболее подходящим сотрудником, и Яков Шпренгер был привлечен к авторству «Молота ведьм».
Однако его работа, по-видимому, ограничивалась лишь введением, названным «Апологией», – вся же книга была написана самим Генрихом Инститорисом, чувствовавшим потребность в целях придания ей большего морального веса, прикрыть себя авторитетом Шпренгера, тогда еще ничем не запятнавшего своего инквизиторского имени.
Инститорис энергично работал над своей книгой, которую он называл «публичным инструментом», и весной 1487 г. она уже была совершенно готова; возможно даже, что в мае того же года она была и напечатана.
Столь же расторопен был и Шпренгер, который сдал свою «Апологию» в надлежащий момент и нисколько не тормозил печатания книги своего товарища по работе.
Во введении Шпренгер писал: «В наше время, когда вечер мира (mundi vesper) клонится к полному закату, старое зло, не прекращавшее ни на одну минуту, в силу неиссякаемого вреда своего падения, насылать на мир полную яда заразную чуму, особенно отвратительным образом проявляет себя, так как в своем великом гневе чувствует, что в его распоряжении осталось мало времени (se modicum tempus habere)».
Особенно опасными еретиками Шпренгер считает ведьм, которые «заключили союз с адом и договор со смертью», и именно против них должен был быть направлен главный удар «молота», причем под ударом следует разуметь, поскольку это касается книги, скорее нечто теоретическое, чем практическое, хотя теория и практика, разумеется, сливаются в глазах инквизитора воедино.
Шпренгер говорит, что в его книге нет ничего нового, ранее не сказанного великими учителями церкви и авторитетными представителями богословской мысли. «Наша книга одновременно и стара, и нова; она одновременно и коротка, и длинна. Она стара по содержанию и авторитету; она нова по компиляции мыслей и по их расположению; она коротка, потому что произведения многочисленных авторитетов приведены в кратких отрывках; она длинна, потому что тема бесконечно велика и неисчерпаемо причиняемое ведьмами зло». Книга не должна служить, по мнению Шпренгера, к вящей славе и прославлению ее авторов, она лишь возвеличит почет и благоговение к тем, чьи имена она цитирует и на сочинения которых она делает ссылки. Будучи составлена из чужих отрывков, из мыслей и сентенций великих авторитетов, книга не нуждалась «ни в наших собственных стихах, ни в наших тонких теориях». «Мы писали по обычаю переписчиков (more exceptorum), во славу высшей троицы и неделимого единства, мы писали в трех частях: начало, продолжение и конец; мы назвали книгу “Молотом ведьм”, оставляя ее просмотр нашим товарищам, а ее применение тем, на ком лежит обязанность суровейшего суда, потому что они назначены Господом к мести злым и к прославлению добрых. Да будет Господь почитаем и прославляем во веки веков. Аминь».
Однако и двуавторство казалось обоим инквизиторам недостаточной гарантией того, что «Молотом» можно будет беспрепятственно и жестоко дробить ведьм, и Шпренгер вместе с Инститорисом обратились за санкцией и одобрением своей книги к наиболее тогда авторитетному немецкому учреждению, к теологическому факультету Кельнского университета, под маркой которого должна была появиться на свет божий эта книга.
Для Инститориса и Шпренгера это было тем более важно, что Кельнскому университету, на основании специальных постановлений папы Пия II и Сикста IV, было предоставлено право высшей цензуры.
Декан теологического факультета Ламберт де Монте, в согласии с четырьмя профессорами того же факультета, дал благоприятный, но несколько сдержанный отзыв о книге. Отзыв этот был приблизительно таким: «В своей теоретической части книга обстоятельна, в практической – она стоит на твердой почве канонических законов; в общем, она может рассчитывать на сравнительно небольшой круг компетентных читателей и специалистов; за этими пределами она с трудом будет находить усердных читателей».
Кроме того, книга была снабжена выражением чувств императора Максимилиана I в адрес обоих инквизиторов, которым папа поручил столь ответственную и высокую миссию.
На долю книги, однако, выпал неимоверный успех: в течение девяти лет она выдержала 9 изданий, 7 раз была издана в XVI веке и продолжала выходить новыми изданиями и позднее, так что их общее число равно 29, причем 16 изданий вышло в Германии, 11 – во Франции и 2 – в Италии.
С первого момента своего появления книга вызвала бесконечное множество восторженных отзывов, и знаменитый нидерландский юрист XVI века Иодокус Дамгудер в своей очень популярной «Практике уголовных дел» заявил, что «книга эта имеет для мира силу закона». Теологи, философы и юристы наперегонки спешат с изъявлением своего восторга по адресу «Молота ведьм», и протестантские ученые присоединяют свои голоса к голосам католических богословов и представителей духовенства. Гениальный художник Альбрехт Дюрер готов посвятить ему свою кисть, а ортодоксальный лютеранин проф. Бенедикт Карпцов считает эту книгу крупным авторитетом. Поэты поют ей гимны, а творцы баварского Кодекса Максимилиана исходят при составлении отдела наказания еретиков из книги Инститориса и Шпренгера как из незыблемых и прочно установленных предпосылок.
Папы Александр VI, Лев X и Адриан VI неоднократно подчеркивали правильность всех основных положений «Молота ведьм» и выпустили по этому поводу специальные указания.
Успех привел к тому, что книга все увеличивалась в объеме, но совершенно своеобразно: к ней механически прибавлялись другие сочинения на эту же тему. Так целых шесть изданий «Молота ведьм» были снабжены в виде продолжения пятой частью известной книги Иоанна Нидера «Муравейник», авторитет которой был также очень высок и распространение которой было облегчено тем, что она стала как бы дополнением к «Молоту ведьм».
На некоторых изданиях этой коллективной книги имелась надпись: «Покупай и читай эту книгу, о деньгах не пожалеешь». Судьбу книги Нидера разделили многие богословские произведения XVI века; в особенности часто присоединяли к «Молоту ведьм» разные сочинения в XVII веке, причем некоторые классические произведения католическо-инквизиционной мысли получили широкое распространение именно благодаря этому своеобразному взятию на буксир тяжеловесных томов. Даже знаменитый Варфоломей де Спина нуждался в протекции «Молота ведьм».
