Генри Райдер Хаггард
Одиссей. Владычица Зари (сборник)
VIII. Ка, Ба и Ку[11]
Божественный фараон Рамзес умер и воссиял в Осирисе. Вот этими руками я закрыл его гроб и положил в великолепный саркофаг, где он будет покоиться до дня пробуждения. Правителями Кемета стали Мериамун и Менепта. Но она была очень холодна со своим супругом-фараоном, хотя он исполнял все ее желания; у них родился всего один ребенок, и довольно скоро ее красота перестала его волновать.
Но эта женщина наделена выдающимся умом, и потому она властвовала не только всей страной, но и фараоном.
А я – я был обласкан и высоко вознесен ею, она сделала меня главным зодчим Кемета и командующим легионом Амона, часто и подолгу беседовала со мной.
Однажды Мериамун устроила пир в честь фараона, и рядом с ним во время пира сидела Хатаска – первая среди придворных дам в свите царицы, красивая, но наглая, она на короткий миг стала очередной фавориткой фараона. Фараон опьянел и, никого не стесняясь, стал гладить руку Хатаски, однако царица Мериамун не обратила на это никакого внимания, и Хатаска, тоже выпившая слишком много теплого вина из виноградников Нижнего Египта, повела себя и вовсе вызывающе, как это было ей свойственно. Она отпила несколько глотков из своего золотого кубка и приказала рабу отнести кубок царице, воскликнув: «Выпей за мое здоровье, сестрица!» Все поняли, что сделала эта приближенная Мериамун: Хатаска во всеуслышание объявила, что она жена фараона и считает себя равной царице. Мериамун было безразлично, кого берет себе в любовницы фараон, но чтобы кто-то покусился на ее власть? Этого она допустить не могла. Мериамун сдвинула брови, ее темные глаза сверкнули, однако она взяла кубок и прикоснулась к нему губами. Потом подняла свой кубок, полюбовалась им, сделала вид, что пьет, и ласково сказала королевской любовнице, пожелавшей, чтобы царица выпила за ее здоровье:
– Выпей и ты за меня, прислужница моя Хатаска, ведь я предвижу, что скоро ты возвысишься и надо мной, царицей.
Глупая женщина не поняла сказанных ее госпожой слов и взяла кубок из рук евнуха, который поднес его. Слегка кивнула царице, небрежно махнула ей своей маленькой ручкой и выпила вино, но тут же издала леденящий душу крик и упала, бездыханная, на стол. Все окаменели от ужаса, люди не смели произнести ни слова, но и молчать боялись, а Мериамун с презрительной усмешкой глядела на темноволосую голову, лежавшую на столе среди роз. Фараон вскочил, побелев от бешенства, и приказал стражникам схватить царицу, но она остановила их движением руки.
Она издала леденящий душу крик и упала, бездыханная, на стол
– Осмельтесь только прикоснуться к коронованной царице Кемета, вас постигнет та же судьба, что покарала ее, – медленно, грозно произнесла она. – А ты, Менепта, не забывай своей брачной клятвы. Чтобы твоя девка бросала мне в лицо оскорбления и называла своей «сестрицей»? Никогда! Может быть, глаза мои слепы, зато слух острее острого. Молчи, она получила по заслугам, а ты выбирай себе любовниц попроще, не из знати!
Фараон молчал, он боялся Мериамун, боялся все больше и больше. А она спокойно откинулась на спинку своего роскошного кресла и, играя золотым скарабеем на своем ожерелье, наблюдала, как рабы уносят тело Хатаски. Гости один за другим с почтительными поклонами удалились, радуясь, что наконец-то можно уйти, остались только фараон, царица Мериамун и я, жрец Реи, всех остальных прогнал страх. И тут фараон заговорил, не глядя ни на нее, ни на меня, и голос его срывался от страха и от ярости:
– О, как я тебя ненавижу! Будь проклят тот день, когда я увидел, как ты красива! Да, ты победила меня, но берегись: я все еще фараон и твой господин. И если ты еще хоть раз дерзнешь мне перечить, то, клянусь Тем, кто покоится в священной земле острова Филэ[12], я свергну тебя с престола и отдам твое тело на истязания палачам, а душа твоя полетит следом за той, которую ты сейчас убила.
– Запомни, фараон, – с презрением бросила Мериамун, – если ты хоть пальцем шевельнешь, чтобы причинить зло мне, царице, ты погиб. Тебе меня убить не удастся, а вот я легко уберу тебя со своего пути, клянусь той же клятвой, что клялся ты! Клянусь Тем, кто покоится в священной земле острова Филэ, посмей только поднять против меня руку, посмей только помыслить о предательстве, и ты умрешь. Меня невозможно обмануть, мне обо всем сообщают вестники, которых ты не видишь и не слышишь. Мне известны тайны колдовства царицы Тайи, жившей прежде меня. Выслушай меня, фараон Менепта, и сделай так, как я скажу, тогда мы перестанем ссориться и угрожать друг другу. Живи своей жизнью и не мешай мне жить моей. Я – царица и царицей я останусь, пока жива; во всех государственных делах мы равноправны, хотя о решении объявляешь ты. И это единственное, что нас связывает, отныне мы будем жить врозь, потому что ты боишься меня, Менепта, а я тебя не люблю, но и никого другого я тоже не люблю.
– Что ж, пусть будет так, – согласился фараон, дрогнув, к нему вернулся прежний страх. – В злосчастный день мы встретились с тобой, дорогой ценой расплачиваюсь я за свою страсть. Отныне мы не делим ложе, мы навсегда чужие, и только в совете мы по-прежнему едины, потому что у нас одни и те же цели. Я знаю о твоем могуществе, Мериамун, дарованном тебе злыми богами. Не бойся, я не убью тебя, ибо копье, брошенное в богов, поражает того, кто его бросил. Слуга мой Реи, ты был свидетелем наших брачных клятв, теперь будь свидетелем того, как мы их расторгаем. Мериамун, царица древнего Кемета, отныне ты мне больше не жена. Прощай.
И фараон ушел мрачный, терзаемый страхом.
– Ну вот, свершилось, – произнесла Мериамун, глядя ему вслед, – я больше не супруга Менепта, но по-прежнему грозная царица Кемета. Старый мой друг Реи, как же мне всё постыло. Странная мне выпала судьба. У меня есть всё, что только можно пожелать, – всё, кроме любви, и мне ничего этого не нужно. Я жаждала власти, и вот власть в моих руках, и что такое власть? Суета, бессмысленная, нескончаемая суета. Мне невыносима эта жизнь без любви в однообразном круговороте повседневности. Один только час любви, и потом умереть! О, если бы Судьба согласилась поднять завесу и показала мне мое будущее! Послушай, Реи, ведь у тебя хватит смелости, ведь ты отважишься… – Она схватила меня за рукав и зашептала прямо в ухо на мертвом языке, который мы с ней знали: – Та, которую я убила… ты видел…
– Да, царица, видел… зачем тебе она? То был жестокий, злой поступок.
– Нет, я поступила правильно, поделом ей. Ты ведь знаешь, тело ее еще не остыло и еще сколько-то времени будет оставаться теплым, а я обладаю искусством вызывать дух умерших оттуда, где они находятся, пока их тело не сковал холод, и узнавать из их уст будущее, ведь они соединились в этот миг с Осирисом, и им открылось всё тайное.
– Нет, нет! – воскликнул я. – Это кощунство, нельзя тревожить умерших, их боги-охранители разгневаются!
– Я все равно вызову ее дух. Если ты боишься, Реи, не ходи со мной, я пойду одна. Я должна все узнать, а узнать я могу только у нее, другого способа нет. И если я умру, совершая этот страшный обряд, напиши, что царица Мериамун хотела узнать свою судьбу и встретила ее!
– Нет, царица, – ответил я, – ты не пойдешь туда одна. Я тоже сведущ в искусстве волхвованья и, может быть, сумею охранить тебя от злых сил. И если ты действительно хочешь совершить это святотатство, то я, твой слуга, буду, как всегда, рядом с тобой.
– Хорошо. Нынешнюю ночь тело, согласно обычаю, будет лежать в святилище храма Осириса, что возле больших ворот, ожидая прихода бальзамировщиков. Идем же, Реи, пока ее тело не стало холоднее моего сердца, идем со мной в храм царя загробного мира!
Она ушла в свои покои, закуталась в темное покрывало, и мы поспешили к храму. У входа нас остановила стража.
– Кто идет? Священным именем Осириса, отвечайте!
– Реи, главный зодчий Кемета и верховный жрец, со спутником, – ответил я. – Откройте дверь.
– Не откроем. В храме находится та, чей покой нельзя тревожить.
– Кто же это?
– Та, кого убила царица.
– Царица послала нас взглянуть на ту, которую убила.
Стражник вгляделся в закутанную фигуру, стоящую рядом со мной, и, отпрянув, крикнул:
– Покажи знак, благородный Реи!
Я показал ему свой перстень с королевской печатью, и он, поклонившись, отворил дверь. Войдя в храм, я зажег тонкие восковые свечи, которые принес с собой. При их слабом свете мы прошли через зал к святилищу, задернутому занавесями. Здесь я погасил свечи, потому что святилище не должен освещать никакой свет, кроме огня, который горит на алтаре перед умершим. Этот огонь был виден сквозь занавеси.
– Открой! – приказала Мериамун. Я откинул занавес, и мы с ней вошли в святилище. Огонь на алтаре горел ярко. Святилище было небольшое, ведь это самый маленький из всех храмов Таниса, и все же свет не развеивал царящий здесь мрак, не достигал до стен, мы едва могли различить изображенные на них фигуры богов, однако он ясно освещал статую Осириса за алтарем, изваянную из черного сиенского камня[13], он сидел, завернутый в погребальные пелены, с короной Верхнего Египта на голове, и держал в руках символ божественной власти и наказующую плеть. На коленях бога лежало белое, внушающее ужас тело – обнаженное тело мертвой Хатаски, которую несколько часов назад убила Мериамун. Ее голова лежала на груди бога, длинные волосы свесились до полу, руки были скрещены на груди, открытые глаза, в которых едва успел погаснуть свет жизни, мертво глядели в темноту. Мы, в Танисе, до сих пор соблюдаем обычай класть внезапно умерших особ высокого происхождения и положения на колени статуи Осириса и оставлять их в храме на всю ночь.
– Смотри, – сказал я царице шепотом, подавленный зловещей тишиной этого страшного места, – смотри: всего час назад эта хорошенькая распутница смеялась и веселилась, а сейчас, убитая твоей рукой, она лежит, осененная недосягаемым для смертных величием и красотой смерти. Подумай еще раз, царица, неужели ты все-таки дерзнешь вызвать дух той, которую освободила от бренного тела? Не так-то легко это сделать даже при всем твоем искусстве чародейства, и если она все же тебе ответит, то может произнести столь страшные слова, что мы не выдержим и погибнем.
– Нет, я сильна в своем искусстве, – возразила она, – и ничего не боюсь. Я знаю, каким именем вызвать Ку, который витает на пороге чертога Правосудия, и как вернуть его обратно. Я не боюсь, но если тебе, Реи, страшно, уходи, я сумею все сделать одна.
– Нет, – ответил я, – я тоже силен в этом искусстве, и я никуда не уйду. Но еще раз повторю: это святотатство.
Больше Мериамун ничего не сказала, она воздела руки высоко к небу и застыла с таким же неподвижным лицом, какое было у мертвой Хатаски. Я, как того требует обряд, очертил своим посохом круг вокруг нас, вокруг алтаря и статуи Осириса с лежащей у него на коленях Хатаской. Потом произнес священное заклинание, которое должно охранить нас от зла в этот страшный час.
Мериамун бросила в горящий на алтаре огонь горсть порошка, и от алтаря поднялся в воздух огненный шар. Трижды бросала она в огонь порошок, и трижды поднимался в воздух огненный шар, ибо только огонь может вызвать дух умерших к живым. Три огненных шара проплыли над головой Осириса и растаяли в воздухе, и тогда Мериамун трижды громко воскликнула:
– Хатаска! Хатаска! Хатаска! Страшным именем заклинаю тебя! Повелеваю: явись от порога царства смерти! Явись от врат чертога Правосудия! Явись от двери Судьбы! Заклинаю тебя нитью жизни и смерти, которая связует нас с тобой, явись оттуда, где пребывает сейчас твой дух, и скажи мне то, что я хочу знать.
– Хатаска! Хатаска! Хатаска!
Страшным именем заклинаю тебя!
Она умолкла, но никто не отозвался на ее призыв. Каменный холодный Осирис все так же улыбался, все так же глядела в пустоту лежащая у него на коленях мертвая Хатаска.
– Не так-то легко это кощунство совершить, – прошептал я. – Но ты знаешь Страшное Слово. Произнеси его, если осмелишься, или уйдем отсюда.
– Нет, я его произнесу, – сказала Мериамун. Подошла к статуе Осириса, закрыла голову накидкой и обеими руками сжала ногу убиенной Хатаски. Увидев это, я тоже распростерся на полу и спрятал лицо в складках плаща, ибо услышавший Страшное Слово с непокрытым лицом должен умереть.
Тихо-тихо, шепотом, едва ли более слышным, чем дыхание, произнесла Мериамун Страшное Слово, которое нельзя написать, но звучание его способно лететь через миры и пространства и достигать слуха мертвых, обитающих в Аменти. Сорвавшийся с уст шепот взорвался раскатами грома под священными сводами, на нас будто налетел ураган, стены храма закачались, точно деревья на ветру, крыша, казалось, сейчас рухнет.
– Откройте лица, вы, смертные! – раздался грозный голос. – И взирайте с ужасом на тех, кого вы дерзнули вызвать!
Я поднялся с пола и сбросил с лица полу плаща, но, подняв глаза, тут же снова в ужасе упал. Вокруг круга, который я очертил своим посохом, столпились сонмы мертвецов, их было больше, чем песчинок в пустыне, они смотрели на нас своими мертвыми глазами. Огонь на алтаре погас, но было светло – светились пустые глаза мертвецов, глаза мертвой Хатаски. Ужасные лица беспрерывно менялись, менялось их выражение, черты… Под моим взглядом они словно таяли, оставались только глаза, и тут же вокруг глаз словно появлялось лицо, но уже совсем другое. Лица плотно лепились друг к другу вокруг нас, от пола до потолка храма, точно стены пирамиды, и их горящие глаза ни на миг не отрывались от нас.
Я, жрец Реи, посвященный в тайны древних знаний, знал, что поддаться страху нельзя, тогда я умру, и если выйду за пределы очерченного круга, тоже умру. И я воззвал в своем сердце к повелителю царства мертвых Осирису, моля его защитить нас, и едва я произнес священное имя, как сонмы лиц в благоговении склонились и потом обратились друг к другу, словно беседуя о чем-то, и снова стали меняться, еще быстрее, чем прежде.
– Мериамун! – сказал я царице, собрав все свои силы. – Мериамун, не бойся, но будь осторожна!
– Почему я должна бояться? – ответила она. – Только потому, что с чувств спала пелена и нам на короткий срок дано видеть тех, кто и без того всегда находится рядом с нами и знает все наши тайные мысли? Я не боюсь.
И она смело подошла к черте круга и крикнула:
– Приветствую тебя, о Сахус[14], приветствую вас, духи умерших, среди которых когда-нибудь буду и я!
В то же самое мгновенье лица мертвецов раздвинулись, перед ней образовалось пустое пространство, и в этом пространстве возникли две огромные черные руки, они протянулись к Мериамун, но замерли на расстоянии трех зерен пшеницы от ее груди.
Но Мериамун лишь рассмеялась, слегка подавшись назад.
– Напрасно рвешься, злой дух, магическую преграду тебе не одолеть. Но не будем терять время. Хатаска, еще раз заклинаю тебя тайной, связующей жизнь и смерть, явись, – ты, бывшая при жизни непотребной девкой и поднявшаяся сейчас в своем величии выше царицы!
От мертвого тела, лежащего на коленях Осириса, отделилась женщина, словно змея, вылезшая из старой кожи, и встала перед нами – точное подобие Хатаски: то же лицо, те же волосы, руки, ноги, взгляд. Но труп по-прежнему оставался лежать на коленях Осириса, ибо нам явилась Ка.
И вот что произнес голос Хатаски устами Ка:
– Что нужно от меня тебе, умертвившей мое тело своими руками? Я больше не пребываю в твоем мире, зачем ты меня потревожила?
И Мериамун ей ответила:
– Я хочу, чтобы ты сейчас, в присутствии всех слетевшихся сюда духов, открыла мне будущее. Говори, повелеваю тебе!
– Нет, Мериамун, это мне неподвластно, ибо я – всего лишь Ка, я обитаю в гробнице и должна охранять дух убиенной тобой Хатаски во все время ее смерти до часа воскрешения. Будущее мне неведомо. Спроси тех, кто знает.
– Отойди в сторону, – приказала царица, и обитательница гробницы повиновалась.
Мериамун снова приказала Хатаске явиться, и едва ее голос умолк, как раздался шум крыльев, и на голову каменного Осириса опустилась большая птица в золотом оперении и с головой женщины, у нее было лицо Хатаски. Это была Ба, и вот что она сказала голосом Хатаски:
– Что тебе нужно от меня, Мериамун? Ведь я больше не пребываю в мире живых и не должна тебе повиноваться. Зачем ты вызвала меня из загробного мира, меня, принявшую смерть от твоих рук?
И Мериамун ответила:
– Я хочу, чтобы ты открыла мне будущее. Говори, повелеваю.
– Нет, Мериамун, я не могу открыть тебе будущее. Я всего лишь Ба той, которая в жизни была Хатаской, я летаю от Смерти к Жизни и от Жизни к Смерти, пока не наступит час пробуждения. Я ничего не знаю о будущем. Спроси тех, кто знает.
– Оставайся там, где ты есть, – приказала царица, и ужасная птица осталась сидеть на голове Осириса.
Мериамун снова приказала Хатаске предстать перед ней, где бы она сейчас ни пребывала. И в глазах покойной, что лежала на коленях Осириса, загорелся яркий огонь, такой же огонь загорелся в глазах обитательницы гробниц Ка и крылатой вестницы Ба, сидевшей на голове Осириса. Раздался вой, словно налетел порыв могучего ветра, и сверху, сквозь тьму спустился язык пламени и замер на челе мертвой Хатаски. Глаза бесчисленных духов приковались к языку пламени. И мертвая Хатаска заговорила, хотя губы ее не шевелились.
– Зачем я тебе нужна, Мериамун, тебе, принадлежащей другому миру? – спросила она. – Как ты посмела потревожить меня, ты, убившая мое тело собственными руками, зачем вызвала от порога Чертога Истины в мир живых?
– Ты спрашиваешь, Ку, зачем я вызвала тебя? Отвечу. Меня тяготит моя тоскливая жизнь, и я хочу узнать, что меня ждет в будущем. Да, я хочу узнать свое будущее, но раздвоенный язык Той, что спит, не произнес ни слова, и уста Того, кто цепенеет в холоде смерти, тоже немы. Так ответь же мне ты, Ку, которой ведомо всё, заклинаю тебя Страшным Словом, которое имеет власть отверзать уста умерших, ответь, радость или горе ожидают меня в будущем?
– Тебя ожидает радость – ты полюбишь, тебя ожидает горе – смерть отнимет твоего любимого, – ответствовала Ку. – С севера приплывет мужчина, которого ты любила и будешь любить из жизни в жизнь, пока не свершится предначертанное. Вспомни сон, который тебе приснился на ложе фараона, в нем разгадка. Велика твоя слава, Мериамун, твое имя известно всей земле, его знают даже в Аменти. Высоко вознесла тебя судьба, но путь твой полит кровью и горькими слезами. Я всё сказала, теперь отпусти меня.
– Отпущу, – сказала царица, – но помедли немного. Сначала открой мне, заклинаю тебя Страшным Словом и Священным Звуком, связующим Жизнь и Смерть, открой, будет ли мужчина, которого я полюблю, принадлежать мне здесь, на земле, в этой жизни?
– Преступным коварством, злодейскими уловками привлечешь ты его к себе, Мериамун; стыд и жгучая ревность обрушатся на тебя, когда его отнимет та, что сильнее тебя, хоть ты и могущественна, та, что красивее тебя, хоть ты и красавица; и ты из мести погубишь его, и наградой тебе будет твое собственное разбитое сердце. Но на сей раз она ускользнет от тебя – та, что неразрывно связана с тобой и с мужчиной, который будет принадлежать и тебе, и ей. Однако наступит день, когда ты отплатишь ей мерой за меру, злом за зло. Я всё сказала. Отпусти меня.
– Нет, Ку, повремени. Я еще не всё узнала. Покажи мне лицо моей соперницы и лицо мужчины, которого я полюблю.
– Трижды, о дерзновенная царица, тебе дозволено обратиться ко мне, – ответил внушающий благоговейный ужас голос Ку, – и трижды я могу тебе ответить. А потом мы встретимся с тобой лишь на пороге Чертога Истины, откуда ты меня вызвала. Что же, смотри на лицо Хатаски, которую ты убила. Прощай.
И под нашими взглядами лицо покойницы стало меняться, точно так же стало меняться лицо ее двойника, Ка, стоящей рядом, и лицо огромной птицы, Ба, распростершей крылья над головой каменного Осириса. Мы увидели женщину ослепительной, ошеломляющей красоты, которую не описать словами, и эта женщина спала. Потом над мертвой Хатаской возникла тень мужчины, казалось, он охраняет ее сон. Лица его, о Странник, мы не увидели, оно было скрыто забралом золотого двурогого шлема, а в навершии этого шлема торчал бронзовый наконечник сломанного копья! На мужчине были доспехи, какие носят аквайюша, что живут в странах за Северным морем, и на его плечи падали темные, как цветы гиацинта, кудри.
– Гляди же на свою соперницу и на своего возлюбленного! Прощай! – произнесла Ку устами мертвой Хатаски, и едва эхо этих слов смолкло, как прекрасное лицо растаяло, язык пламени метнулся вверх и погас, глаза бесчисленных мертвецов вновь обратились друг к другу, казалось, они даже о чем-то шепчутся.
Мериамун стояла и молчала, потрясенная. Наконец опомнилась и, взмахнув рукой, крикнула:
– Прочь, Ба! Исчезни, Ка!
И огромная птица с лицом Хатаски взмахнула золотыми крыльями и скрылась в темноте, а Ка, точный образ и подобие Хатаски, приблизилась к коленям покойной и вернулась в тело той, от которой отделилась. Сонмы мертвых лиц стали таять во тьме, хотя их горящие огнем глаза продолжали глядеть на нас.
Мериамун накинула на голову покрывало и снова произнесла Страшное Слово, я тоже накрыл голову плащом. И хотя сейчас она произнесла Слово вслух, как того и требует магический ритуал, оно прозвучало почти шепотом, и все же стены храма содрогнулись, как от порыва бури.
Мериамун сбросила с головы покрывало – на алтаре по-прежнему горел огонь, на коленях Осириса лежала Хатаска, холодная и мертвая, вокруг царили тишина и пустота.
– Я сделала то, что хотела, – произнесла Мериамун, – и теперь мне страшно, я боюсь того, что было, и того, что будет. Уведи меня отсюда, Реи, сын Памеса, я не могу здесь больше оставаться.
С тяжелым предчувствием вывел я из храма самую могущественную из всех заклинательниц Кемета. Теперь ты понимаешь, о Скиталец, почему царица так взволновалась, когда увидела мужчину в доспехах, какие носят люди, живущие на севере, и в золотом двурогом шлеме с наконечником копья в навершии.
