«Дай коры мне, о Береза! Желтой дай коры, Береза, Ты, что высишься в долине Стройным станом над потоком! Я свяжу себе пирогу, Легкий челн себе построю, И в воде он будет плавать, Словно желтый лист осенний, Словно желтая кувшинка!
Скинь свой белый плащ, Береза! Скинь свой плащ из белой кожи: Скоро лето к нам вернется, Жарко светит солнце в небе, Белый плащ тебе не нужен!»
Так над быстрой Таквамино, В глубине лесов дремучих, Восклицал мой Гайавата В час, когда все птицы пели, Воспевали Месяц Листьев, И, от сна восставши, солнце Говорило: «Вот я – Гизис, Я, великий Гизис, солнце!»
До корней затрепетала Каждым листиком береза, Говоря с покорным вздохом: «Скинь мой плащ, о Гайавата!»
И ножом кору березы Опоясал Гайавата Ниже веток, выше корня, Так, что брызнул сок наружу; По стволу, с вершины к корню, Он потом кору разрезал, Деревянным клином поднял, Осторожно снял с березы.
«Дай, о Кедр, ветвей зеленых, Дай мне гибких, крепких сучьев, Помоги пирогу сделать И надежней и прочнее!»
По вершине кедра шумно Ропот ужаса пронесся, Стон и крик сопротивленья; Но, склоняясь, прошептал он: «На́, руби, о Гайавата!»
И, срубивши сучья кедра, Он связал из сучьев раму, Как два лука, он согнул их, Как два лука, он связал их.
«Дай корней своих, о Тэмрак, Дай корней мне волокнистых: Я свяжу свою пирогу, Так свяжу ее корнями, Чтоб вода не проникала, Не сочилася в пирогу!»
В свежем воздухе до корня Задрожал, затрясся Тэмрак, Но, склоняясь к Гайавате, Он одним печальным вздохом, Долгим вздохом отозвался: «Все возьми, о Гайавата!»
Из земли он вырвал корни, Вырвал, вытянул волокна, Плотно сшил кору березы, Плотно к ней приладил раму.
«Дай мне, Ель, смолы тягучей, Дай смолы своей и соку: Засмолю я швы в пироге, Чтоб вода не проникала, Не сочилася в пирогу!»
Как шуршит песок прибрежный, Зашуршали ветви ели, И, в своем уборе черном, Отвечала ель со стоном, Отвечала со слезами: «Собери, о Гайавата!»
И собрал он слезы ели, Взял смолы ее тягучей, Засмолил все швы в пироге — Защитил от волн пирогу.
«Дай мне, Еж, колючих игол, Все, о Еж, отдай мне иглы: Я украшу ожерельем, Уберу двумя звездами Грудь красавицы пироги!»
Сонно глянул Еж угрюмый Из дупла на Гайавату, Словно блещущие стрелы, Из дупла метнул он иглы, Бормоча в усы лениво: «Подбери их, Гайавата!»
По земле собрал он иглы. Что блестели, точно стрелы; Соком ягод их окрасил, Соком желтым, красным, синим, И пирогу в них оправил, Сделал ей блестящий пояс, Ожерелье дорогое, Грудь убрал двумя звездами.
Так построил он пирогу Над рекою, средь долины, В глубине лесов дремучих, И вся жизнь лесов была в ней, Все их тайны, все их чары: Гибкость лиственницы темной, Крепость мощных сучьев кедра И березы стройной легкость; На воде она качалась, Словно желтый лист осенний, Словно желтая кувшинка.
Весел не было на лодке, В веслах он и не нуждался: Мысль ему веслом служила, А рулем служила воля; Обогнать он мог хоть ветер, Путь держать – куда хотелось.
Кончив труд, он кликнул друга, Кликнул Квазинда на помощь, Говоря: «Очистим реку От коряг и желтых мелей!»
Быстро прыгнул в реку Квазинд, Словно выдра, прыгнул в реку, Как бобер, нырять в ней начал, Погружаясь то по пояс, То до самых мышек в воду. С криком стал нырять он в воду, Поднимать со дна коряги, Вверх кидать песок руками, А ногами – ил и травы.
И поплыл мой Гайавата Вниз по быстрой Таквамино, По ее водоворотам, Через омуты и мели, Вслед за Квазиндом могучим.
Вверх и вниз они проплыли, Всюду были, где лежали Корни, мертвые деревья И пески широких мелей, И расчистили дорогу, Путь прямой и безопасный От истоков меж горами И до самых вод Повэтин, До залива Таквамино.
Гайавата и Мише-Нама
По заливу Гитчи-Гюми, Светлых вод Большого Моря, С длинной удочкой из кедра, Из коры крученой кедра, На березовой пироге Плыл отважный Гайавата.
Сквозь слюду прозрачной влаги Видел он, как ходят рыбы Глубоко под дном пироги: Как резвится окунь, Сава, Словно солнца луч сияя; Как лежит на дне песчаном Шогаши, омар ленивый, Словно дремлющий тарантул.
На корме сел Гайавата С длинной удочкой из кедра; Точно веточки цикуты, Колебал прохладный ветер Перья в косах Гайаваты. На носу его пироги Села белка, Аджидомо; Точно травку луговую, Раздувал прохладный ветер Мех на шубке Аджидомо.
На песчаном дне на белом Дремлет мощный Мише-Нама, Царь всех рыб, осетр тяжелый, Раскрывает жабры тихо, Тихо водит плавниками И хвостом песок взметает. В боевом вооруженье, Под щитами костяными На плечах, на лбу широком, В боевых нарядных красках — Голубых, пурпурных, желтых — Он лежит на дне песчаном; И над ним-то Гайавата Стал в березовой пироге С длинной удочкой из кедра.
«Встань, возьми мою приманку! — Крикнул в воду Гайавата. — Встань со дна, о Мише-Нама, Подымись к моей пироге, Выходи на состязанье!» В глубину прозрачной влаги Он лесу свою забросил, Долго ждал ответа Намы, Тщетно ждал ответа Намы И кричал ему все громче: «Встань, царь рыб, возьми приманку!»
Не ответил Мише-Нама. Важно, медленно махая Плавниками, он спокойно Вверх смотрел на Гайавату, Долго слушал без вниманья Крик его нетерпеливый, Наконец сказал Кенозе, Жадной щуке, Маскенозе: «Встань, воспользуйся приманкой, Оборви лесу нахала!»
В сильных пальцах Гайаваты Сразу удочка согнулась; Он рванул ее так сильно, Что пирога дыбом встала, Поднялася над водою, Словно белый ствол березы С резвой белкой на вершине.
Но когда пред Гайаватой На волнах затрепетала, Приближаясь, Маскеноза, — Гневом вспыхнул Гайавата И воскликнул: «Иза, иза! Стыд тебе, о Маскеноза! Ты лишь щука, ты не Нама, Не тебе я кинул вызов!»
Со стыдом на дно вернулась, Опустилась Маскеноза; А могучий Мише-Нама Обратился к Угодвошу, Неуклюжему Самглаву: «Встань, воспользуйся приманкой, Оборви лесу нахала!»
Словно белый полный месяц, Встал, качаясь и сверкая, Угодвош, Самглав тяжелый, И, схватив лесу, так сильно Закружился вместе с нею, Что вверху, в водовороте, Завертелася пирога, Волны, с плеском разбегаясь, По всему пошли заливу, А с песчаных белых мелей, С отдаленного прибрежья, Закивали, зашумели Тростники и длинный шпажник.
Но когда пред Гайаватой Из воды поднялся белый И тяжелый круг Самглава, Громко крикнул Гайавата: «Иза, иза! Стыд Самглаву! Угодвош ты, а не Нама, Не тебе я кинул вызов!»
Тихо вниз пошел, качаясь И блестя, как полный месяц, Угодвош прозрачно-белый, И опять могучий Нама Услыхал нетерпеливый, Дерзкий вызов, прозвучавший По всему Большому Морю.
Сам тогда он с дна поднялся, Весь дрожа от дикой злобы, Боевой блистая краской И доспехами бряцая, Быстро прыгнул он к пироге, Быстро выскочил всем телом На сверкающую воду И своей гигантской пастью Поглотил в одно мгновенье Гайавату и пирогу.
Как бревно по водопаду, По широким черным волнам, Как в глубокую пещеру, Соскользнула в пасть пирога. Но, очнувшись в полном мраке, Безнадежно оглянувшись, Вдруг наткнулся Гайавата На большое сердце Намы! Тяжело оно стучало И дрожало в этом мраке.
И во гневе мощной дланью Стиснул сердце Гайавата, Стиснул так, что Мише-Нама Всеми фибрами затрясся, Зашумел водой, забился, Ослабел, ошеломленный Нестерпимой болью в сердце.
Поперек тогда поставил Легкий челн свой Гайавата, Чтоб из чрева Мише-Намы, В суматохе и тревоге, Не упасть и не погибнуть. Рядом белка, Аджидомо, Резво прыгала, болтала, Помогала Гайавате И трудилась с ним все время.
И сказал ей Гайавата: «О мой маленький товарищ! Храбро ты со мной трудилась, Так прими же, Аджидомо, Благодарность Гайаваты И то имя, что сказал я: Этим именем все дети Будут звать тебя отныне!»
И опять забился Нама, Заметался, задыхаясь, А потом затих – и волны Понесли его к прибрежью. И когда под Гайаватой Зашуршал прибрежный щебень, Понял он, что Мише-Нама, Бездыханный, неподвижный, Принесен волной к прибрежью.
Тут бессвязный крик и вопли Услыхал он над собою, Услыхал шум длинных крыльев, Переполнивший весь воздух, Увидал полоску света Меж широких ребер Намы И Кайошк, крикливых чаек, Что блестящими глазами На него смотрели зорко И друг другу говорили: «Это брат наш, Гайавата!»
И в восторге Гайавата Крикнул им, как из пещеры: «О Кайошк, морские чайки, Братья, сестры Гайаваты! Умертвил я Мише-Наму, — Помогите же мне выйти Поскорее на свободу, Рвите клювами, когтями Бок широкий Мише-Намы, И отныне и вовеки Прославлять вас будут люди, Называть, как я вас назвал!»
Дикой, шумной стаей чайки Принялися за работу, Быстро щели проклевали Меж широких ребер Намы, И от смерти в чреве Намы, От погибели, от плена, От могилы под водою Был избавлен Гайавата.
Возле самого вигвама Стал на берег Гайавата; Тотчас крикнул он Нокомис, Вызвал старую Нокомис Посмотреть на Мише-Наму: Мертвый он лежал у моря, И его клевали чайки.
«Умертвил я Мише-Наму, Победил его! – сказал он. — Вон над ним уж вьются чайки, То друзья мои, Нокомис! Не гони их прочь, не трогай: Я от смерти в чреве Намы Был сейчас избавлен ими. Пусть они свой пир окончат, Пусть зобы наполнят пищей; А когда, с заходом солнца, Улетят они на гнезда, Принеси котлы и чаши, Заготовь к зиме нам жиру».
И Нокомис до заката Просидела на прибрежье. Вот и месяц, солнце ночи, Встал над тихою водою, Вот и чайки с шумным криком, Кончив пир свой, поднялися, Полетели к отдаленным Островам на Гитчи-Гюми, И сквозь зарево заката Долго их мелькали крылья.
Мирным сном спал Гайавата; А Нокомис терпеливо Принялася за работу И трудилась в лунном свете До зари, пока не стало Небо красным на востоке. А когда сменило солнце Бледный месяц, с отдаленных Островов на Гитчи-Гюми Воротились стаи чаек, С криком кинулись на пищу.
Трое суток, чередуясь, С престарелою Нокомис, Чайки жир срывали с Намы. Наконец меж голых ребер Волны начали плескаться, Чайки скрылись, улетели, И остались на прибрежье Только кости Мише-Намы.
Гайавата и Жемчужное Перо
На прибрежье Гитчи-Гюми, Светлых вод Большого Моря, Вышла старая Нокомис, Простирая в гневе руку Над водой к стране заката, К тучам огненным заката.
В гневе солнце заходило, Пролагая путь багряный, Зажигая тучи в небе, Как вожди сжигают степи, Отступая пред врагами; А луна, ночное солнце, Вдруг восстала из засады И направилась в погоню По следам его кровавым, В ярком зареве пожара.
И Нокомис, простирая Руку слабую к закату, Говорила Гайавате: «Там живет волшебник злобный Меджисогвон, Дух Богатства, Тот, кого Пером Жемчужным Называют все народы; Там озера смоляные Разливаются, чернея, До багряных туч заката; Там, среди трясины мрачной, Вьются огненные змеи, Змеи страшные, Кинэбик, То хранители и слуги Меджисогвона-убийцы.
Это им убит коварно Мой отец, когда на землю Он с луны за мной спустился И меня искал повсюду. Это злобный Меджисогвон Посылает к нам недуги, Посылает лихорадки, Дышит белой мглою с тундры, Дышит сыростью болотных, Смертоносных испарений!
Лук возьми свой, Гайавата, Острых стрел возьми с собою, Томагаук, Поггэвогон, Рукавицы, Минджикэвон, И березовую лодку. Желтым жиром Мише-Намы Смажь бока ее, чтоб легче Было плыть ей по болотам, И убей ты чародея, Отомсти врагу Нокомис, Отомсти врагу народа!»
Быстро в путь вооружился Благородный Гайавата; Легкий челн он сдвинул в воду, Потрепал его рукою, Говоря: «Вперед, пирога, Друг мой верный и любимый, К змеям огненным, Кинэбик, К смоляным озерам черным!»
Гордо вдаль неслась пирога, Грозно песню боевую Пел отважный Гайавата; А над ним Киню могучий, Боевой орел могучий, Вождь пернатых, с диким криком В небесах кругами плавал.
Скоро он и змей увидел, Исполинских змей увидел, Что лежали средь болота, Ежась, искрясь средь болота, На пути сплетаясь в кольца, Подымаясь, наполняя Воздух огненным дыханьем, Чтоб никто не мог проникнуть К Меджисогвону в жилище.
Но бесстрашный Гайавата, Громко крикнув, так сказал им: «Прочь с дороги, о Кинэбик! Прочь с дороги Гайаваты!» А они, свирепо ежась, Отвечали Гайавате Свистом, огненным дыханьем: «Отступи, о Шогодайя! Воротись к Нокомис старой!»
И тогда во гневе поднял Мощный лук свой Гайавата, Сбросил с плеч колчан – и начал Поражать их беспощадно: Каждый звук тугой и крепкой Тетивы был криком смерти, Каждый свист стрелы певучей — Песнью смерти и победы.
Тяжело в воде кровавой Змеи мертвые качались, И победно Гайавата Плыл меж ними, восклицая: «О, вперед, моя пирога, К смоляным озерам черным!»
Желтым жиром Мише-Намы Он бока и нос пироги Густо смазал, чтобы легче Было плыть ей по болотам. И до света одиноко Плыл он в этом сонном мире, Плыл в воде, густой и черной, Вековой корой покрытой От размытых и гниющих Камышей и листьев лилий; И безжизненно и мрачно Перед ним вода блестела, Озаренная мерцаньем Огоньков, что зажигают Души мертвых на стоянках В час тоскливой, долгой ночи.
Белым месячным сияньем Тихий воздух был наполнен; Тени ночи по болотам Далеко кругом чернели; А москиты Гайавате Пели песню боевую; Светляки, блестя, кружились, Чтобы сбить его с дороги, И в густой воде Дагинда Тяжело зашевелилась, Тупо желтыми глазами Поглядела на пирогу, Зарыдала – и исчезла; И мгновенно огласилось Все кругом стозвучным свистом, И Шух-шух-га издалека, С камышового прибрежья, Возвестила громким криком О прибытии героя!
Так держал путь Гайавата, Так держал он путь на запад, Плыл всю ночь, пока не скрылся С неба бледный, полный месяц. А когда пригрело солнце, Стало плечи жечь лучами, Увидал он пред собою На холме Вигвам Жемчужный — Meджисогвона жилище.
Вновь тогда своей пироге Он сказал: «Вперед!» – и быстро, Величаво и победно Пронеслась она средь лилий, Чрез густой прибрежный шпажник, И на берег Гайавата Вышел, ног не замочивши.
Тотчас взял он лук свой верный, Утвердил в песке, коленом Надавил посередине И могучей тетивою Запустил стрелу-певунью Запустил в Вигвам Жемчужный, Как гонца с своим посланьем, С гордым вызовом на битву: «Выходи, о Меджисогвон: Гайавата ожидает».
Быстро вышел Меджисогвон Из Жемчужного Вигвама, Быстро вышел он, могучий, Рослый и широкоплечий, Сумрачный и страшный видом, С головы до ног покрытый Украшеньями, оружьем, В алых, синих, желтых красках, Словно небо на рассвете, В развевающихся перьях Из орлиных длинных крыльев.
«А, да это Гайавата! — Громко крикнул он с насмешкой, И, как гром, тот крик раздался. — Отступи, о Шогодайя! Уходи скорее к бабам, Уходи к Нокомис старой! Я убью тебя на месте, Как ее отца убил я».
Но без страха, без смущенья Отвечал мой Гайавата: «Хвастовством и грубым словом Не сразишь, как томагавком; Дело лучше слов бесплодных И острей насмешек стрелы, Лучше действовать, чем хвастать!»
И начался бой великий, Бой, невиданный под солнцем! От восхода до заката — Целый летний день он длился, Ибо стрелы Гайаваты Бесполезно ударялись О жемчужную кольчугу. Бесполезны были даже Рукавицы, Минджикэвон, И тяжелый томагаук: Раздроблять он мог утесы, Но колец не мог разбить он В заколдованной кольчуге.
Наконец перед закатом, Весь израненный, усталый, С расщепленным томагавком, С рукавицами в лохмотьях И с тремя стрелами только, Гайавата безнадежно На упругий лук склонился Под старинною сосною; Мох с ветвей ее тянулся, А на пне грибы желтели, — Мертвецов печальных обувь.
Вдруг зеленый дятел, Мэма, Закричал над Гайаватой: «Целься в темя, Гайавата, Прямо в темя чародея, В корни кос ударь стрелою: Только там и уязвим он!»
В легких перьях, в халцедоне, Понеслась стрела-певунья В тот момент, как Меджисогвон Поднимал тяжелый камень, И вонзилась прямо в темя, В корни длинных кос вонзилась. И споткнулся, зашатался Меджисогвон, словно буйвол, Да, как буйвол, пораженный На лугу, покрытом снегом.
Вслед за первою стрелою Полетела и вторая, Понеслась быстрее первой; Поразила глубже первой; И колени чародея, Как тростник, затрепетали, Как тростник, под ним согнулись.
А последняя взвилася Легче всех – и Меджисогвон Увидал перед собою Очи огненные смерти, Услыхал из мрака голос, Голос Погока призывный. Без дыхания, без жизни Пал могучий Меджисогвон На песок пред Гайаватой.
Благодарный Гайавата Взял тогда немного крови И, позвав с сосны печальной Дятла, выкрасил той кровью На головке дятла гребень За его услугу в битве; И доныне Мэма носит Хохолок из красных перьев.
После, в знак своей победы, В память битвы с чародеем, Он сорвал с него кольчугу И оставил без призора На песке прибрежном тело. На песке оно лежало, Погребенное по пояс, Головой поникнув в воду, А над ним кружился с криком Боевой орел могучий, Плавал медленно кругами, Тихо, тихо вниз спускаясь.
Из вигвама чародея Гайавата снес в пирогу Все сокровища, весь вампум, Снес меха бобров, бизонов, Соболей и горностаев, Нитки жемчуга, колчаны И серебряные стрелы — И поплыл домой, ликуя, С громкой песнею победы.
Там к нему на берег вышли Престарелая Нокомис, Чайбайабос, мощный Квазинд; А народ героя встретил Пляской, пеньем, восклицая: «Слава, слава Гайавате! Побежден им Меджисогвон, Побежден волшебник злобный!»
Навсегда остался дорог Гайавате дятел, Мэма. В честь его и в память битвы Он свою украсил трубку Хохолком из красных перьев, Гребешком багровым Мэмы, А богатство чародея Разделил с своим народом, Разделил по равной части.
Сватовство Гайаваты
«Муж с женой подобен луку, Луку с крепкой тетивою; Хоть она его сгибает, Но ему сама послушна, Хоть она его и тянет, Но сама с ним неразлучна; Порознь оба бесполезны!»
Так раздумывал нередко Гайавата и томился То отчаяньем, то страстью, То тревожною надеждой, Предаваясь пылким грезам О прекрасной Миннегаге Из страны Дакотов диких.
Осторожная Нокомис Говорила Гайавате: «Не женись на чужеземке, Не ищи жены по свету! Дочь соседа, хоть простая, — Что очаг в родном вигваме, Красота же чужеземки — Это лунный свет холодный, Это звездный блеск далекий!»
Так Нокомис говорила. Но разумно Гайавата Отвечал ей: «О Нокомис! Мил очаг в родном вигваме, Но милей мне звезды в небе, Ясный месяц мне милее!»
Строго старая Нокомис Говорила: «Нам не нужно Праздных рук и ног ленивых; Приведи жену такую, Чтоб работала с любовью, Чтоб проворны были руки, Ноги двигались охотно!»
Улыбаясь, Гайавата Молвил: «Я в земле Дакотов Стрелоделателя знаю; У него есть дочь-невеста, Что прекрасней всех прекрасных; Я введу ее в вигвам твой, И она тебе в работе Будет дочерью покорной, Будет лунным, звездным светом, Огоньком в твоем вигваме, Солнцем нашего народа!»
Но опять свое твердила Осторожная Нокомис: «Не вводи в мое жилище Чужеземку, дочь Дакота! Злобны дикие Дакоты, Часто мы воюем с ними, Распри наши не забыты, Раны наши не закрылись!»
Усмехаясь, Гайавата И на это ей ответил: «Потому-то и пойду я За невестой в край Дакотов, Для того пойду, Нокомис, Чтоб окончить наши распри, Залечить навеки раны!»
И пошел в страну красавиц, В край Дакотов, Гайавата, В путь далекий по долинам, В тишине равнин пустынных, В тишине лесов дремучих.
С каждым шагом делал милю Он в волшебных мокасинах; Но быстрей бежали мысли, И дорога бесконечной Показалась Гайавате! Наконец, в безмолвье леса, Услыхал он гул потоков, Услыхал призывный грохот Водопадов Миннегаги. «О, как весел, – прошептал он, — Как отраден этот голос, Призывающий в молчанье!»
Меж деревьев, где играли Свет и тени, он увидел Стадо чуткое оленей. «Не сплошай!» – сказал он луку, «Будь верней!» – стреле промолвил, И когда стрела-певунья, Как оса, впилась в оленя, Он взвалил его на плечи И пошел еще быстрее.
У дверей в своем вигваме, Вместе с милой Миннегагой, Стрелоделатель работал. Он точил на стрелы яшму, Халцедон точил блестящий, А она плела в раздумье Тростниковые циновки; Все о том, что будет с нею, Тихо девушка мечтала, А старик о прошлом думал.
Вспоминал он, как, бывало, Вот такими же стрелами Поражал он на долинах Робких ланей и бизонов, Поражал в лугах зеленых На лету гусей крикливых; Вспоминал и о великих Боевых отрядах прежних, Покупавших эти стрелы. Ах, уж нет теперь подобных Славных воинов на свете! Ныне воины что бабы: Языком болтают только!
Миннегага же в раздумье Вспоминала, как весною Приходил к отцу охотник, Стройный юноша-красавец Из земли Оджибуэев, Как сидел он в их вигваме, А простившись, обернулся, На нее взглянул украдкой. Сам отец потом нередко В нем хвалил и ум и храбрость. Только будет ли он снова К водопадам Миннегаги? И в раздумье Миннегага Вдаль рассеянно глядела, Опускала праздно руки.
Вдруг почудился ей шорох, Чья-то поступь в чаще леса, Шум ветвей, – и чрез мгновенье, Разрумяненный ходьбою, С мертвой ланью за плечами, Стал пред нею Гайавата.
Строгий взор старик на гостя Быстро вскинул от работы, Но, узнавши Гайавату, Отложил стрелу, поднялся И просил войти в жилище. «Будь здоров, о Гайавата!» — Гайавате он промолвил.
Пред невестой Гайавата Сбросил с плеч свою добычу, Положил пред ней оленя; А она, подняв ресницы, Отвечала Гайавате Кроткой лаской и приветом: «Будь здоров, о Гайавата!»
Из оленьей крепкой кожи Сделан был вигвам просторный, Побелен, богато убран И дакотскими богами Разрисован и расписан. Двери были так высоки, Что, входя, едва нагнулся Гайавата на пороге, Чуть коснулся занавесок Головой в орлиных перьях.
Встала с места Миннегага, Отложив свою работу, Принесла к обеду пищи, За водой к ручью сходила И стыдливо подавала С пищей глиняные миски, А с водой – ковши из липы. После села, стала слушать Разговор отца и гостя, Но сама во всей беседе Ни словечка не сказала!
Да, как будто сквозь дремоту Услыхала Миннегага О Нокомис престарелой, Воспитавшей Гайавату, О друзьях его любимых И о счастье, о довольстве На земле Оджибуэев, В тишине долин веселых.
«После многих лет раздора, Многих лет борьбы кровавой Мир настал теперь в селеньях Оджибуэев и Дакотов! — Так закончил Гайавата, А потом прибавил тихо: — Чтобы этот мир упрочить, Закрепить союз сердечный, Закрепить навеки дружбу, Дочь свою отдай мне в жены, Отпусти в мой край родимый, Отпусти к нам Миннегагу!»
Призадумался немного Старец, прежде чем ответить, Покурил в молчанье трубку, Посмотрел на гостя гордо, Посмотрел на дочь с любовью И ответил очень важно: «Это воля Миннегаги. Как решишь ты, Миннегага?»
И смутилась Миннегага И еще милей и краше Стала в девичьем смущенье. Робко рядом с Гайаватой Опустилась Миннегага И, краснея, отвечала: «Я пойду с тобою, муж мой!»
Так решила Миннегага! Так сосватал Гайавата, Взял красавицу невесту Из страны Дакотов диких!
Из вигвама рядом с нею Он пошел в родную землю. По лесам и по долинам Шли они рука с рукою, Оставляя одиноким Старика отца в вигваме, Покидая водопады, Водопады Миннегаги, Что взывали издалека: «Добрый путь, о Миннегага!»
А старик, простившись с ними, Сел на солнышко к порогу И, копаясь за работой, Бормотал: «Вот так-то дочки! Любишь их, лелеешь, холишь, А дождешься их опоры, Глядь – уж юноша приходит, Чужеземец, что на флейте Поиграет да побродит По деревне, выбирая Покрасивее невесту, — И простись навеки с дочкой!»
Весел был их путь далекий По холмам и по долинам, По горам и по ущельям, В тишине лесов дремучих! Быстро время пролетало, Хоть и тихо Гайавата Шел теперь – для Миннегаги, Чтоб она не утомилась.
На руках через стремнины Нес он девушку с любовью, — Легким перышком казалась Эта ноша Гайавате. В дебрях леса, под ветвями, Он прокладывал тропинки, На ночь ей шалаш построил, Постелил постель из листьев И развел костер у входа Из сухих сосновых шишек.
Ветерки, что вечно бродят По лесам и по долинам, Путь держали вместе с ними; Звезды чутко охраняли Мирный сон их темной ночью; Белка с дуба зорким взглядом За влюбленными следила, А Вабассо, белый кролик, Убегал от них с тропинки И, привстав на задних лапках, Из норы глядел украдкой С любопытством и со страхом.
Весел был их путь далекий! Птицы сладко щебетали, Птицы звонко пели песни Мирной радости и счастья. «Ты счастлив, о Гайавата, С кроткой, любящей женою!» — Пел Овейса синеперый. «Ты счастлива, Миннегага, С благородным, мудрым мужем!» — Опечи пел красногрудый.
Солнце ласково глядело Сквозь тенистые деревья, Говорило им: «О дети! Злоба – тьма, любовь – свет солнца, Жизнь играет тьмой и светом, — Правь любовью, Гайавата!»
Месяц с неба в час полночный Заглянул в шалаш, наполнил Мрак таинственным сияньем И шепнул им: «Дети, дети! Ночь тиха, а день тревожен; Жены слабы и покорны, А мужья властолюбивы, — Правь терпеньем, Миннегага!»
Так они достигли дома, Так в вигвам Нокомис старой Возвратился Гайавата Из страны Дакотов диких, Из страны красивых женщин, С Миннегагою прекрасной. И была она в вигваме Огоньком его вечерним, Светом лунным, светом звездным, Светлым солнцем для народа.
