bannerbannerbanner
Внук Персея. Сын хромого Алкея

Генри Лайон Олди
Внук Персея. Сын хромого Алкея

Полная версия

8

– Едут!

По давней привычке Амфитрион проснулся с зарей. Розовые персты Эос[14], одетой в шафранный пеплос, едва тронули шапку облаков на вершине Паутинной горы, а внук Персея уже был на ногах. Пробуждался он мгновенно, рывком выдергивая рассудок из трясины сна. На войне по-другому нельзя. «Война закончилась, – напомил себе Амфитрион. – Я дома.» Ночью ему не снился мертвый Трезен – ему вообще ничего не снилось, и, ополаскиваясь в лохани, он в мыслях возблагодарил за это Морфея с Гипносом.

Очнулся и дворец. По двору засновали рабыни. От кухни потянуло бараниной, жарившейся на вертеле. Визжала свинья под ножом мясника. Визжала смазливая девчонка, намекая, что ее можно ущипнуть еще разок. За компанию взвизгнула собака – бедолаге отдавили лапу. Есть не хотелось. Лепешка с сыром, глоток воды – родниковой, едва подкрашенной вином – вот и весь завтрак. Дядя грозился выехать в Микены с рассветом. Ну и где он? Колесница стоит под навесом, никто не спешит запрягать лошадей. Дрыхнет ванакт. От долгого сна, говорят, державная мудрость прибывает…

– Едут! Едут!

Амфитрион птицей взлетел на галерею. Со стороны Эпидавра на Тиринф надвигалось облако пыли. Гигантская сколопендра ползла, не помещаясь на дороге. Ее отвислые бока волочились по обочинам. В пыльном мареве тускло отблескивали сегменты панциря. При ближайшем рассмотрении сколопендра распалась на вереницу груженых повозок, десяток колесниц, сотню воинов и слуг – и дальше, дальше: табун лошадей, стадо коров, бесконечная отара овец, рекой текущая из-за холмов…

– Твоя добыча?

Дядя вырос за плечом.

– Откупное. Боятся, что я вернусь в Трезены.

– За их троносом?

– Нет. Ем много, не прокормят.

– Смешно, – оценил Электрион. – Шути, племянник, сегодня твой день…

Он одобрительно хлопнул Амфитриона по спине.

– Пойду вниз, встречу.

Легко, словно был обут в крылатые сандалии, Амфитрион сбежал по ступенькам. Микенский ванакт начал спускаться следом – не торопясь, с достоинством. «Запрягать лошадей?» – сунулся к нему конюх из свиты. «Позже,» – отмахнулся Электрион. Желание взглянуть на добычу племянника пересилило. Наглый Пелопс обождет. И сынки Пелопсовы обождут. В Тиринфе праздник, надо уважить родича…

– Радуйтесь! – закричал Амфитрион, выбежав за ворота. – Вы дома, живые и с добычей!

В ответ громыхнул мощный хор голосов:

– Радуйся, лавагет!

– Радуемся! – басил Тритон, ухмыляясь.

Подавая пример, детина честно радовался – сиял надраенной медяшкой.

– Откуда у пиратов такие богатства? – заинтересовался дядя, догнав Амфитриона. – Ты пугаешь меня, родич! Неужели ты по пути ограбил Мидею с Лессой? Учти, Мидею я обещал Пелопидам…

– Цела твоя Мидея. В Орее кое-кто решил телебоев поддержать. Политики, Танат их забери! – Амфитрион искоса глянул на подошедшего Сфенела. Слушаешь? Вот она, твоя «политика»: на телегах в Тиринф едет. – В итоге расплатились с лихвой. Ну и Питфей расщедрился…

За Сфенелом увязалось все семейство младшего Персеида. Жена смеялась, всплескивая руками. Дочки бросились к повозке, груженой трофеями: щупать и восторгаться. Сфенел хмурился: зависть грызла сердце.

– Папа, мама! Смотрите, какой пояс!

– Красненький!

– С бахромой!

– Братик Амфитрион! Можно мне…

Амфитрион махнул рукой: бери, не жалко!

– Кыш отсюда! – суровый окрик Сфенела превратил дочек в испуганных цыплят. – Вы что, нищие? Отца позорить вздумали?! Попрошайки!

– Медуза! – опомнилась жена. – Алкиона! Идите к маме…

Алкиона отошла, надув губки. Прижалась к матери, с обидой зыркая на отца. Малышка Медуза заупрямилась – и огребла пониже спины тяжкой отцовской ладонью. Захныкав, она бегом присоединилась к сестре.

В воротах объявились Алкей с Лисидикой.

– Это все твое, сынок?

– Мое, мама. Наше!

– Ты стал совсем взрослый…

Лисидика глядела на сына с гордостью и удивлением. «Неужели это ты? – читалось на материнском лице. – Мужчина, воин? Победитель? Давно ли я заставляла тебя взять в Аргос новый хитон, чтоб ты не выглядел голодранцем…»

– Проезжай, не задерживай! – деловито распоряжался советник Филандр. – Добро – в кладовые, там уже ждут. Овец – на северный выгон, к пастухам. Лошадей – на Пирейскую луговину… Куда прешь! Сказал же: скотину – к пастухам! Да не тебя, болван, а коров! Передайте, чтоб с нашими не смешивали. Посчитать надо будет…

Смех, крики, грохот телег. Ржание лошадей и мулов. Запахи конского пота, дегтя, свежего навоза. Радуга тканей и одежд, навалом лежащих на повозках. Амфоры с вином. Мешки с пшеницей и просом. Солнце подмигивает с пузатых боков чаш и кубков, с панцирей и шлемов. Медь, бронза, серебро. Золото.

Богатая добыча.

Амфитрион улыбался. Всем и каждому. Возничим и их лошадям. Тритону. Дядям. Маме. Хлопал по плечам соратников, охранявших обоз. Война закончилась. Он дома. Все хорошо. Все замечательно! И пусть кто-нибудь вспомнит ему дедушку Пелопса! Пусть кто-нибудь скажет, что он – проклятый!

Взгляд отца ударил его, будто гром.

Алкей стоял в стороне, опираясь на посох. Щурился, сплевывал пыль, скрипящую на зубах. Даже, вроде бы, смеялся. Но старший сын Персея был отдельно. Люди и телеги текли мимо, надрывался советник, а басилей Тиринфа просто смотрел. Все хорошо. Все сделают и решат без него. Как вчера на семейном совете.

Амфитрион встал рядом.

– Знаешь, отец… Поеду-ка я в Микены с дядей.

– С дядями, – поправил Алкей. – Сфенел тоже едет. Зачем это тебе?

– Хочу увидеть, что там за парочка. Чем дышат…

Алкей долго молчал.

– Хотел бы я знать, чей это поступок? – наконец сказал он. – Воина или правителя?

Позже, когда колесницы сына и братьев скрылись за холмами, и дорога опустела – Алкей, кряхтя, вернулся во дворец. Ему помогал дюжий раб – считай, тащил волоком. Время перевалило за полдень, но Гелиос медлил склониться к западу. День тянулся и тянулся. У басилея оставалось еще много дел.

9

– Спасите! Пропадаем!

Гонец, безусый мальчишка, размазывал слезы по щекам. Одежду его составляла пыль. Она коркой налипла на голое, потное тело, превращая гонца в глиняного истукана. Впору поверить, что в Тиринф примчался не человек – свистулька, сделанная гончаром для забавы.

– Спасите…

– Толком говори! – рявкнул Алкей.

Басилей Тиринфа был не в том расположении духа, чтобы вникать в дрязги черни. Межу на поле передвинули, свиненка украли; сельская дурочка родила от сатира, у младенца рога на заднице…

И тут гонец выдал толком:

– Пираты!

– Кто? – не поверил Алкей.

– Телебои!

– Где?

– В Навплии! Пропадаем…

– Много?

– Много! Целая ладья…

– Одна ладья?

– Здоровенная… спасите…

Вокруг загомонили. На побережье близ Тиринфа еще не видели пиратов. «Началось? – вздрогнул Алкей. – Обломилось в Орее, решили здесь остров отхватить?» Он начал судорожно вспоминать ближайшие острова в Миртойском море. Питиус, Гидра… Питиус у самого входа в Арголидский залив! Золото песка, зелень сосен; благоухание мяты и розмарина. Отец в детстве возил Алкея на Питиус. Остров крошечный, но для телебоев сойдет…

«Боги, о чем я думаю?!»

Закружилась голова. Сердце ударило через раз; опомнилось, ринулось вскачь по камням. К горлу подкатил комок. Почудилось: отец рядом. Стоит, хмурится. Ждет. Прости, отец. Я подвел тебя. Я, хромой Алкей, ничтожество, севшее на твой тронос. Лучше бы я всю жизнь просидел на складном табурете. Не злись, отец. С внуком тебе повезло больше.

«Сын уехал в Микены. Брат уехал в Микены. Младший брат, и тот…»

– Пропадаем!

«Послать за ними? Долго…»

– Мой доспех!

Он не узнал свой голос.

– А? – глупо спросили в толпе.

– Доспех! Мой доспех! Шевелитесь, болваны!

– У тебя нет доспеха, – тихо сказала какая-то женщина. Алкей не сразу понял: это Лисидика. Жена, мать его детей. Бледная, как мел, прижав ладони к груди, она в одночасье высохла от страха. – У тебя никогда не было…

– Доспех моего сына! Быстрей!

Кто-то сорвался с места. Он вспомнил парня. Ликий, сын фракийца Спартака, ходил с Амфитрионом на телебоев. Волчонок вырос в матерого волка[15]. Ишь, бежит! Лишь бы доспех оказался впору…

– Опомнись! – шепнула жена.

Нет. Ему померещилось. Лисидика молчала.

– Филандр! Сколько человек может выступить немедленно?

– Полусотня, – откликнулся старый советник. – Дашь время, соберем больше…

– Некогда! К оружию!

Старик глядел на Алкея так, что хотелось обернуться: и впрямь, не стоит ли за плечом воскресший Персей? «Если бы!» – усмехнулся первенец Убийцы Горгоны. Алкей и не знал, как это прекрасно – жить наотмашь, ухватив за глотку змею рассудка. Главное – не дать гадине ужалить себя, впрыснув яд в жилы.

Одна ладья. Повезет – сорок телебоев. Не повезет – шесть десятков.

Справимся.

– Фирей!

– Я! – гаркнул второй сын Спартака.

– Будешь моим возницей. Иди сюда!

И тоном ниже, едва парень встал рядом:

– Я возьмусь за твое плечо. Совладаешь с лошадьми?

Фирей кивнул.

– Точно?

– Да хоть за два плеча! – осклабился жилистый Спартакид. – Хоть за…

И осекся, вспомнив, где находится.

Доспех сел, как влитой. В плечах и груди Алкей оказался пошире сына, но Ликий умело распустил ремни панциря, повозился с пряжками, и все сошлось. Бедра охватил кожаный запон, усеянный бляхами. К запону Ликий прикрепил фартук из медных полос. Топорщилась щетка конских волос, окрашенных в цвет крови – гребень шлема. С наручей скалились львиные морды. С поножей – лики Медузы, в обрамлении разъяренных змей.

 

Добрая примета.

– Твои копья, басилей, – сказал Филандр. – Твой меч.

О боги! Он так и сказал: «Твои копья…» Быть сыном великого героя, подумал Алкей. Быть отцом великого героя. Это значит – быть между молотом и наковальней.

– Ремни! Несите ремни! И веревки…

– Зачем? – изумились оба Спартакида.

– Вязать!

– Кого? Пленных?

– Меня!

Взойдя на колесницу, Алкей сцепил зубы. Он ждал боли. Но все вышло проще – сухая нога давным-давно утратила чувствительность. Возница, сопя от сосредоточенности, привязывал «обузу» – так Алкей тайком звал ногу – к бортику, пеленая ее ремнями от лодыжки до середины бедра. Алкей рискнул перенести на «обузу» вес – и рассмеялся. Если опереться на копье, а правой рукой ухватиться за Фирея…

«Губитель! – воззвал сын Персея к богу войны. – Сто быков за один день!»

И увидел в небе коршуна – Арееву птицу.

Муки Тантала, изнывающего в Аиде от жажды и голода, страдания Сизифа, катящего в гору огромный камень, пытки Иксиона, распятого на огненном колесе – ничто в сравнении с дорогой от Тиринфа до Навплии.

Шлем скрывал слезы и глушил стон.

Шлем его сына.

10

Туча ползла с запада, от яблочного сада Гесперид на краю земли – сизый нож в мягкое подбрюшье неба. Отлежалась бронза в земле, сгнила по краям, выщербилась. Навстречу ножу багряной струей текла кровь солнца. Так и сошлись – нож и струя. Скользнули впритирку, заняли небокрай над Арголидским заливом. В щербинах бронзы – живой багрец. В дырах пурпура – хищный металл.

Быть беде.

На берегу, где окрестные мальчишки годами играли в Персея и Медузу, сгрудились телебои. Сохла ладья, вытащенная из воды. Задрав корму, она напоминала пленницу, распяленную для насилия. Вдоль борта, лопастями вверх, стояли весла. В десяти шагах от ладьи, концом зарывшись в песок, отдыхала мачта. Еще дальше, на безопасном расстоянии от корабля, горел костер. Огонь жадно лизал свиную тушу – жил кабан, да кончил жизнь на вертеле. Стекая вниз, жир шкворчал на углях. Привязаная к колышку, жалобно мекала коза.

Бедняге хотелось на волю.

По рукам шел мех с вином. Кормчий, сдвинув на затылок шапку из собачьей кожи, хлебнул дважды – видать, заслуги позволяли. Высокий, широкоплечий пират, хохоча, отобрал у кормчего мех. Но пить раздумал: повернулся к незваным гостям – верней, незваным хозяевам – которые явились аккурат к трапезе.

Алкей замахнулся копьем.

Мудрый, здравомыслящий человек, сейчас Алкей был новобранцем, впервые угодившим на поле боя. Весь его предыдущий опыт не мог подсказать: что делать? Ветеран орейских сражений, окажись он на месте старшего Персеида, сразу оценил бы главное – телебои ведут себя, как дома. Караулов, и тех не выставили. Ну хотя бы встрепенулись, заслышав стук колес и топот десятков ног! Нет же, вино пьют. Вопль рыдающего гонца: «Пропадаем!» – боги свидетели! – наверняка был преувеличением. Если Навплию только собираются грабить – чего ждут? Ночной тьмы? Если Навплия уже разграблена – где добыча? Где уведенные в рабство?

Кабан с козой, что ли?!

В поведении тафийских головорезов крылась загадка, которая удержала бы руку матерого вояки. Увы, рука Алкея подчинялась иным законам. Милостью судьбы он перестал быть калекой, сделавшись защитником, военачальником, первым вступающим в битву. В крови кипел алый пламень смертных и серебряный ихор Олимпийцев – многих поколений бойцов, готовых рвать соперника зубами. Безошибочно определив вожака, он изо всех сил метнул копье в высокого пирата. Метнуть следом за первым и второе копье Алкей не догадался. Сын Персея опирался на него, как на посох, а метать посох – святотатство для хромца.

– А-а! – выдохнули за спиной тиринфяне.

В момент броска Алкей поклялся бы щитом Афины, что копье поразит цель. Уверенность царила в нем, даруя ясность чувств. Но высокий пират тряхнул гривой темных волос, вопреки обычаям доходившей телебою до лопаток, и странный блеск ослепил Алкея. Словно златая нить впилась в зрачок, прорастая в мозгу лозами дурмана. Цепкие усики добрались до руки, державшей оружие – вцепились в жилы, мышцы, навязывая чуждую волю. Копье сорвалось в полет, воплощенной смертью пронизывая воздух. Мелькнув у плеча жертвы, избранной Алкеем, оно поразило кормчего в лицо. Хрустнула переносица, уступая напору медного жала; миг, и лопнула шапка на затылке, выпуская острие на свободу. Кормчий опрокинулся на спину, дергая ногами. Укоренясь меж глазами тафийца, копье вознесло к небу тупой конец древка.

В ответ горизонт полыхнул багрянцем.

Гибель врага – нектар для воина. Даже Алкей принял свой промах за победу. Он моргал, пытаясь избавиться от сверкания златой нити, а в сердце пенилось счастье – жгучее, хмельное. Отец, беззвучно кричал Алкей. Видишь ли? Дед мой небесный! Внемли, Громовержец! Арей, гроза мужей, благодарю! Жизнь моя – тебе, Губитель…

– Бей! – взорвался тиринфский отряд.

Телебои схватились за оружие. Пираты уже были готовы встретить врагов бронзой, когда вожак зарычал, как разъяренный лев – и, не дожидаясь своих, не давая чужим опомниться, ринулся на Алкея. Так надвигается волна, вздымая клокочущий гребень к облакам. Так шторм, казавшийся дымкой на горизонте, встает отовсюду, сжимая корабли в губительных объятьях. Ухватив колесницу за край днища, вожак одним рывком опрокинул ее – вместе с возницей и Алкеем. Молодой Фирей вылетел прочь камнем из пращи. Алкея придавило; лошади взбесились, захлебываясь истошным ржанием – быть сыну Персея размазанным по гальке, да вожак поймал лошадей под уздцы, смиряя силу силой. Беспомощней младенца, всхлипывая от боли в ноге – здоровой, ибо сухая не знала боли – Алкей смотрел, как вожак, только что спасший ему жизнь, из-под косматых бровей сверкает глазами на тиринфян, и те ежатся под взглядом силача, будто напроказившие дети.

– Я – Птерелай, сын Тафия!

Низкий голос вожака распугал чаек в небе.

– Кто вы такие?!

– Алкей… – каждое слово давалось чудовищным усилием. – Сын Персея…

– Алкей Персеид?

Птерелай махнул рукой. Двое телебоев бегом кинулись распрягать лошадей. Сам же вожак решил было поднять колесницу – и лишь тут заметил, что его несостоявшийся убийца привязан к бортику. Гримаса изумления исказила черты Птерелая. Вернув самообладание, он стал возиться с ремнями. Освободив Алкея, он ощупал ноги тиринфского басилея с ловкостью воина, привыкшего к чужим ранам – и еще раз наморщил лоб, когда понял, что левая нога Персеида высохла не сейчас, и не в прошлом месяце. Прикосновение к здоровой, правой ноге вызвало у Алкея хриплый вопль.

– Сломана, – сказал Птерелай. – Ничего, срастется…

Легко, как ребенка, внук Посейдона поднял на руки внука Зевса.

– Готовьте носилки, – велел он тиринфянам. – Отнесете раненого домой.

Покоясь в мощной хватке Птерелая, Алкей видел свое копье. Оно торчало из лица кормчего – гномон солнечных часов смерти. Время отмеряется тенью, думал Алкей. Тень уходит в Аид, и начинается новое время. Алкей моргнул, и в его глазах угас блеск златой нити. Сознание милосердно оставило хромца, канув во мрак.

– Вот и славно, – кивнул Птерелай. – Так проще.

11

…песок взрыт ногами и копытами. Бурые пятна крови. Опрокинутая колесница – левое колесо откатилось в сторону. Так уже было в детстве, в скальном лабиринте меж Тиринфом и Аргосом. Над трупами лошадей жужжат мухи – жирные, зеленые. И над телами людей – мухи. Мертвые глаза равнодушно уставились в небо, дотла сожженное солнцем. Сверху вопят чайки, мечтая о падали.

Амфитрион знает, что спит, Амфитрион не имеет сил проснуться. Сон мешается с явью; вопреки очевидному, в груди тлеет уголек надежды – на этот раз все будет иначе. Он успеет, переломит судьбу: мертвецы останутся живы…

Два тела на песке. Он снова опоздал.

Сон выворачивается наизнанку. Исчезает Тритон – верная тень. Один ты, Амфитрион, против дюжины. Некому прикрыть спину. И еще – тела. Раньше они были позади. А теперь смотри – убитый лежит прямо перед тобой, в двух шагах, придавлен колесницей. Взгляни в лицо бедняге – и попробуй сдержать крик.

– Отец?!

Телебои подступают, закрываясь щитами. Кое-кто, прячась за строем товарищей, натягивает лук. Но ты не видишь врагов. Ты – камень. Ты – статуя. Ты – воплощение скорби.

Рядом с отцом, раскинув руки, лежит Персей, Убийца Горгоны.

– Как же так, дед?

Мертвец молчит.

– Медуза, гвардия Аргоса, вакханки… И какие-то морские разбойники?

– Разбойники! – соглашается эхо. – Пираты!

Строгий дед высматривает кого-то в небе. Своего отца? Олимпийца, который побоялся забрать сына с погребального костра? Может быть, здесь, во сне…

– Пираты! Тревога!

Знать бы, когда он успел выскочить в коридор. Голый, с мечом в руке, готовый разить – один на дюжину, на сотню! – к счастью, коридор оказался пуст. Амфитрион замер, прислушиваясь, и с опозданием сообразил, что сон кончился. Он в Микенах, во дворце дяди; он выскочил из гостевой комнаты, не помня себя – и хорошо, что никто не попался под горячую руку. Зарезал бы спросонья, и глазом не моргнул.

– Пираты! К оружию!

Пираты? В Микенах?!

В гостях у дяди он бывал редко, и плохо помнил здешние лабиринты. Чужак мог бродить по дворцу, словно дитя в подземельях Крита, путаясь в кладовых, спальнях, ванных и жилых комнатах, преследуемый визгом женщин, возмущенных вторжением в гинекей – и молить богов о чудовище, которое прекратило бы его муки. Как встрепанный, Амфитрион кинулся на голос, мысленно взывая к Гермию Трикефалу[16]: не дай сбиться с пути! На поворотах, укреплены в розетках треножников, чадили светильники. Трещали фитили, воняло прогорклым жиром. Один светильник он едва не снес. Только пожара не хватало! По стенам, сложенным из необожженного кирпича, металась тень – съеживаясь до размеров карлика, упираясь макушкой в потолок. Тень силилась догнать хозяина. Казалось, за ним по пятам следует призрачный Тритон. Вослед Тритону-призраку, сыпля проклятиями, топал Тритон во плоти. Верный тирренец спал у порога, как пес, и сын Алкея сослепу хорошенько пнул его по ребрам. Хор воплей надвигался, катился навстречу штормовой волной. Сломя голову Амфитрион вылетел из-за угла – и пламя факелов полыхнуло в глаза. На миг ослепнув, он сбил с ног какого-то человека. Острый аор[17] молнией метнулся вперед, замер у кадыка.

Ужас в расширенных зрачках.

– Сфенел?

Меч сделался тяжелей наковальни.

– Что происходит?! – Амфитрион отвел клинок в сторону.

– Не знаю! Кто-то поднял тревогу…

Сфенел зашелся кашлем, судорожно прочищая горло. В отличие от племянника, он успел набросить льняную эксомиду[18]. В руке – кривой кинжал. Эх, дядя, подумал Амфитрион. Мирный ты человек. Другой бы уже пырнул меня в живот. А так… Выскочи на тебя враг – ты б кашлял в лодке у Харона.

– Где Электрион?

Сфенел повел головой туда-сюда, проверяя, цела ли шея. И лишь затем пожал плечами. Вокруг топтались, гомонили люди. Большей частью нагие, как Амфитрион; кое-кто – в плащах на голое тело. Хватали друг друга за руки, спорили взахлеб, брызжа слюной:

– Пираты! Напали!

– Где стража?!

– Да не на нас напали! На Тиринф!

– Врешь! На нас!

 

– Гонец из Тиринфа прибежал…

– Какой Тиринф?! На эту… Навпилею…

– Навплию!

– А я что говорю? Высадились с дюжины ладей…

– …и давай всех резать!

– Где гонец? Гонец где? У него спросим…

– Вырезали?

– Не успели. Басилей Тиринфа с отрядом на выручку…

– Алкей? Он же хромой!

– Вот тебе и хромой!

– Убили басилея. Сам Птерелай и убил.

В груди Амфитриона сжался медный кулак. Сердце превратилось в ледышку; миг, и оно вспыхнуло жарче горна в кузнице. Шагнув вперед, он плечами растолкал людей, схватил болтуна за шкирку:

– Ты! Повтори, что сказал!

– Да врет он! Он с младых ногтей врет…

– Жив Алкей! Раненый…

– Ты! – Амфитрион отпустил насмерть перепуганную жертву. Палец уперся в грудь бородача, утверждавшего, что Алкей жив. – Откуда знаешь?

– Гонец донес!

– Где гонец?

– К ванакту побежал!

– Где ванакт?

– Да вот же он!

Толпа расступилась. Света прибавилось: факелов натащили уйму. Языки пламени образовали огненный коридор, и по нему размашистым, уверенным шагом шел Электрион-Сияющий. Среди общей паники ванакт не утратил царского достоинства. Это вы голышом, говорил его облик. А мы – при всем величии. Темный пурпур фароса заткан звездами; хитон белей снегов на вершине Олимпа; пояс скреплен золотыми «когтями», на ногах – крепиды из воловьей кожи…

За ванактом едва поспевал гонец. Амфитрион узнал тиринфянина. Ну конечно же, это Гий, сын терета Филандра! Друг детства изменился, став подобием своего деловитого отца. Приятели встретились взглядами, и Гий – мрачней ночи – сразу отвернулся, до дрожи испугав этим Амфитриона. Неужели тронос Тиринфа опустел…

«Сон в руку?» – издеваясь, спросила память.

– Сфенел? Амфитрион? Идите за мной.

Стража у дверей, ведущих в мегарон, расступилась, пропуская Персеидов. Миг, и двери захлопнулись за их спинами, отсекая ванакта с родней от гудящего улья толпы.

14Эос – богиня зари, сестра Гелиоса-Солнца и Селены-Луны.
15Ликий – Волчий (греч.).
16Трикефал – «Трехглавый». Эпитет Гермия, как бога перекрестков.
17Аор – меч с прямым, широким и мощным клинком. Таким мечом Одиссей сумел выкопать канаву шириной в локоть, а Гектор – разрубить ясеневое копье Аякса. Слово «аор» также обозначает вооружение стрелка – лук и колчан. Великан Хрисаор, сын Медузы Горгоны, в разных переводах значится как Златой Меч и Златой Лук.
18Эксомида – разновидность легкого хитона, не стеснявшая движений. Концы эксомиды связывались на левом плече.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru