Генри Лайон Олди
Сын Ветра
II. Саркофаг
– Извините, вы модификант?
– Нет, я под шелухой.
Разговор напоминал беседу умалишённых. Человек, задавший вопрос – жилистый, загорелый мужчина – изобразил лицом удивление. Мимике ларгитасского посла позавидовал бы иной актёр. Не знай Гюнтер, сколько лет Николасу Зоммерфельду, он с равным успехом мог бы дать ему и шестьдесят, и все семьдесят пять – в зависимости от выражения лица и угла освещения.
Ровесник своей жены, доктора Ван Фрассен, Зоммерфельд в этом году отметил пятьдесят седьмой день рождения. Чепуха по меркам Ойкумены, в особенности – Ларгитаса, но выглядел посол скверно. Кожа обветрилась, покрылась морщинами, худоба граничит с измождением. Шаровары зелёного шёлка, рубаха подпоясана кушаком, жилет с вышивкой, колпак с меховой оторочкой – при сабле и кинжале, Зоммерфельд походил не на дипломата высокого ранга, а на бандита из костюмного исторического фильма.
Левую руку, затянутую в перчатку из тонкой кожи, он держал скованно. Повреждение нерва? Тогда зачем ему и сабля, и кинжал?
– Под шелухой? Что вы имеете в виду?
– Я – ментал. Эмпакт. Это значит…
– Эмпат активный. Я знаю, что это значит. Моя жена – ментал. Универсал высшей квалификации.
– Да, конечно. Я – кавалер пси-медицины.
– Диссертация?
– Готовлю баронскую…
Напротив стояло высокое зеркало в резной раме: золочёные переплетения листьев и виноградных лоз. Гюнтер взглянул на себя и чуть язык не проглотил. В зеркале отражался кавалер пси-медицины, гражданин просвещённого Ларгитаса: рогатый, мохноногий, парнокопытный. Козёл козлом. Кем еще мог счесть его посол, кроме как модификантом?
– Увы, – Гюнтер развел руками. Уши полыхали двумя кострами. – Таков мой облик в галлюцинаторном комплексе, он же вторичный эффект…
– Спасибо, я в курсе.
– Короче, в нём я сейчас и нахожусь. Собственно, мы все в нём находимся.
– В вашем галлюцинаторном комплексе?
– Не в моём! – подступило раздражение. Гюнтер еле сдержался, чтобы не нахамить послу. – В нашем общем. На изнанке бытия, если угодно. Разве госпожа Ван Фрассен вам не говорила?
Посол кивнул:
– Говорила. Но это всего лишь её гипотеза.
– Считайте, что гипотеза госпожи Ван Фрассен полностью подтвердилась.
– И как же тогда выглядит…
Зоммерфельд на миг замялся, подбирая слова:
– Как выглядит в обычной реальности он?
Посол указал на подпиравшего стену мрачного Натху. Макушка юного антиса на восемь сантиметров не доставала до потолка комнаты. Булава занимала весь угол целиком.
– В обычной реальности он мальчик четырёх лет.
В путаницу с возрастом сына Гюнтер решил не вдаваться. Зоммерфельд всё равно ему не верил, так какая разница?
– А он?
Указать на брамайна, невозмутимо восседавшего в углу, посол не решился. Лишь красноречиво посмотрел в его сторону.
– Мудрые разговаривают без посредников, – сообщил Горакша-натх, делая вид, что не имеет в виду никого конкретно. – На другой грани вселенской иллюзии мой облик не слишком отличается от здешнего. Разумеется, я не ношу на поясе кобру, а на плечах – шкуру. Но в целом…
Кобра зашипела на посла: чего уставился? Аскетов не видел?
– Но почему тогда все мы, – шипение кобры Зоммерфельд проигнорировал, – я, моя жена, сотрудники посольства, местные… Почему мы выглядим как обычно? Если мы находимся в галлюцинаторном комплексе, как вы утверждаете?
Гюнтер вздохнул:
– Это долгая история, господин посол. Объяснения потребуют времени. Желаете, чтобы я всё рассказал вам прямо сейчас? Или подождем, когда соберутся все?
– Вы правы, не стоит повторяться. Подождём остальных. А сейчас извините, вынужден вас оставить. У меня есть обязанности. Пожалуйста, не покидайте этой комнаты до моего возвращения.
– Мы под арестом?
– Ни в коем случае. Это моя просьба, и она касается вашей безопасности. Дверь не заперта, ваша свобода при вас. Еду вам принесут сюда. Санузел за той дверью.
Посол вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Щелчка не последовало: похоже, гостей и правда не заперли. Гюнтер откинулся на спинку продавленного кресла. Кресло встало на задние ножки, молодой человек чуть не упал на спину. Восстановив равновесие, он обвёл взглядом комнату. И это – посольство Ларгитаса, богатого и просвещённого? Драпировка стен – варварская роскошь! – выцвела, полиняла, а кое-где и протёрлась. Кресла знавали лучшие времена. Дверь скрипит. Ни визор-центра, ни узла связи, ни пультов управления светом, климатизатором, прозрачностью окон. Может, это они туземцев берегут, а? От цивилизационного шока?!
О цивилизационном шоке Гюнтер читал. Хорошо, туземцы. Но ведь в здании живут ларгитасцы! В запустении, упадке! От Ойкумены их отрезали, куча времени прошла, но порядок-то поддерживать можно? Аккуратист от природы, кавалер Сандерсон отказывался принять такое положение вещей.
– Хватики. Их хотят съесть?
После драки, закончившейся знакомством, Натху впервые подал голос. В голосе мальчика звучало беспокойство. Гюнтер расслышал и угрозу: «Пусть только попробуют!»
– Что за ерунда? – изумился Гюнтер. – Никто не станет есть твоих хватиков!
Натху промолчал, но было видно: мальчик не слишком доверяет гарантиям отца. Потянувшись и хрустнув могучими плечами, он направился к окну. Сгорбился, опёрся о подоконник. Кресло жалобно застонало, когда Гюнтер выбрался из него и встал рядом с сыном. Кончики рогов едва доставали до плеча Натху.
Растут дети, да.
С той стороны окна на кавалера Сандерсона смотрел город. Здания, украшенные резьбой и барельефами. Плоские крыши. Ажурные арки мостов. Выветрившиеся скульптуры: львы держали в пасти человеческие головы, кони пытались взлететь. Далёкие башни, купола: храмы? дворцы? Фонтан на площади не работал. Всё, как и посольство, носило на себе следы упадка и запустения, всё было изгрызено зубами разрухи. Обшарпанные стены, штукатурка местами обвалилась, часть барельефов сколота. Мутные бельма давно не мытых окон. Гниёт палая листва. Ветер гонит по брусчатке грязные обрывки. Кожа? бумага? ткань? Людей не было, а те, что изредка появлялись, спешили шмыгнуть в какой-нибудь переулок. Гюнтер толком не успевал их рассмотреть.
Госпожа Ван Фрассен, мысленно воззвал Гюнтер. Что здесь у вас происходит? Он смотрел из окна на город, пыльный и безрадостный, а видел пустыню, руины, химеру с тремя телами. Видел огненного человека и женщину с флейтой.
* * *
– Гюнтер Сандерсон? Это действительно вы?
Со второй попытки Регине Ван Фрассен удалось подобрать флейту. Женщина сжала её в руках так, словно это было последнее сокровище, которое у неё собирались отнять.
– Да, госпожа Ван Фрассен. Извините, я сегодня плохо выгляжу.
Губы женщины тронула улыбка: сухая, нервная. Время, проведенное под Саркофагом, не пощадило Регину. Гюнтер помнил её по той последней встрече, да ещё по снимкам, которые, бывало, разглядывал, мучаясь бессонницей, не в силах избавиться от нервного напряжения после рабочего дня. Да, она должна была постареть за эти годы, но не так же! Тонкие руки флейтистки загрубели под солнцем неприветливого мира. Лицо изрезали морщинки – мелкие, как следы песчаных бурь на выветренном камне. Некогда каштановые, а ныне пепельные волосы были коротко острижены и убраны под круглую, расшитую бисером шапочку. Длинный, до колен, жакет блестел тёмным малахитом. Лиловые мужские шаровары заправлены в сапоги из мягкой кожи. На поясе – длинный прямой кинжал в ножнах, украшенных серебром.
– Значит, я всё-таки была права!
– Простите, вы о чём?
Это сон, сказал себе Гюнтер. Я стою под Саркофагом, в яйце, которое двадцать лет били-били, не разбили. Стою в компании сына-антиса, террориста-брамайна и стаи криптидов. Беседую с доктором Ван Фрассен, мир её энергичному праху.
– О том, что вокруг – вторичный эффект Вейса. А нашу, привычную реальность от нас отсекло.
– Что отсекло?
– Не что, а кто, кавалер Сандерсон. Вы кавалер или уже барон?
– Кавалер, – Гюнтер зарделся.
– Это я её отсекла, кавалер. Иначе мы бы все погибли. Впрочем, тогда я не вполне понимала, что делаю. Просто очень жить хотелось… Вы пришли за нами?
Ну конечно! Они тут целую вечность лет ждали, что за ними придут! Взломают Саркофаг, вытащат, вернут домой… Уже и надеяться перестали, и вдруг появляемся мы – посланцы из внешнего мира!
– Мне очень жаль, госпожа Ван Фрассен.
– Регина. Просто Регина, без госпожи.
– Мне очень жаль, Регина. Мы всего лишь беглецы. Мы здесь случайно, – Гюнтеру больно было произносить эти слова. – Ох, простите! Я не представил моих спутников.
Этикет, думал он, знакомя доктора с сыном и брамайном. Нормы приличия. Я цепляюсь за них, как за последнюю ниточку, что связывает меня с привычной жизнью. Хрупкая опора, но уж какая есть.
– Артур Зоммерфельд, – представила доктор человека-из-огня, когда пришёл её черед проявить вежливость. – Мой сын.
– Зоммерфельд?
– У него фамилия отца. Артур, он некоторым образом джинн. Вы только не удивляйтесь, хорошо? Здесь происходит много необычного.
Артур к тому времени окончательно перестал полыхать. Лишь под кожей кое-где рдел жар, подобно углям под слоем пепла. Ровесник кавалера Сандерсона, атлетически сложённый – Гюнтер ощутил укол зависти – Артур был полностью обнажён и нисколько этого не стеснялся. Смотрел он на Натху, и только на Натху, словно они остались вдвоём на целой планете. Натху отвечал джинну таким же мрачным взглядом.
– Я не удивляюсь.
Гюнтер запоздало осознал, что не соврал ни на йоту. Похоже, лимит удивления был исчерпан.
– Фрида, моя химера.
Фрида сменила ипостась на козью, но при этом продолжала по-кошачьи тереться о ноги хозяйки. Пришельцы химеру не интересовали.
– Беглецы? – доктор Ван Фрассен нервно сжала флейту. – Я не стану спрашивать, от кого вы бежите. Меня больше интересует, как вы сюда попали?
– В целом, из космоса. Мы двигались под шелухой. Извините, я сам всё это плохо понимаю.
– Из космоса?
В отличие от Гюнтера, доктор ещё сохранила способность удивляться.
– Да. То, как вы нас видите – это, в сущности, наши волновые тела. Понимаете, мой сын некоторым образом антис.
– Антис? Сегодня день сюрпризов!
– Я, мой сын и этот брамайн… Мы некоторым образом, – чудно́й оборот привязался накрепко, – коллант, коллективный антис. А может, просто коллектив из трех антисов, мы ещё не проверяли.
– Коллектив, значит. А эти тоже с вами? В коллективе?
Госпожа Ван Фрассен указала на криптидов. Стая опасливо жалась позади Натху.
– Криптиды?
– Как вы их назвали?
– Криптиды. Флуктуации континуума, если не ошибаюсь, первого класса. Хищные, но симпатичные. Вы не волнуйтесь…
Флейтистка улыбнулась:
– Я не волнуюсь. Вы тоже мне симпатичны, Гюнтер. Вы так мило вешаете лапшу на уши! Антисы? У нас, техноложцев, не рождаются антисы. Кстати, флуктуации не могут спускаться на планеты. Прочесть вам курс начальной космобестиологии?
Я ей завидую, подумал Гюнтер. Для неё всё разложено по полочкам: могут, не могут.
– Да, вы правы, – он шагнул к женщине. – Мы невозможны. А отсечь физическую реальность от галлюцинаторного комплекса – возможно? Одним ментальным усилием, а?!
– Уели, – честно призналась флейтистка. – Тут вы меня уели, кавалер, спору нет. Значит, флуктуации? Вы уверены?
– Абсолютно!
Госпожа Ван Фрассен зашлась хохотом.
– Флуктуации! – с трудом выговорила она между приступами смеха. – А мы-то, мы, дураки дурацкие… Мы же их едим!
III. Ларгитас
– О чем я думаю? – спросил Фрейрен.
Линда пожала плечами:
– О том, что я говорю правду? Это было бы лучшим вариантом.
Без труда, в течение доли секунды, она могла бы узнать, о чём думает Зигмунд Фрейрен, начальник отдела внутренних расследований службы Т-безопасности. Могла бы, несмотря на блокаду, защищавшую рассудок Фрейрена. Как ментал, Линда Рюйсдал была вдесятеро сильнее любого начальства. Черт возьми, она была сильнее еще тогда, когда мелкой соплюшкой училась в интернате, а Фрейрен ходил в старших инспекторах, не претендуя на высокие посты. В те годы его главной обязанностью было изъятие детей-телепатов из семей, а также давление на родителей, оказывавших безрассудное сопротивление.
Чтение мыслей руководства? Без разрешения, оформленного надлежащим образом?! В Т-безопасности это деяние квалифицировалось как уголовное преступление с отягчающими обстоятельствами. Рискни Линда, соверши роковую ошибку, и ей было бы гарантировано пожизненное заключение в спецтюрьме для узников, обладающих ментальными способностями. Трехразовое полноценное питание, спортзал, видеотека, прогулки, камера-одиночка (ионный душ, санутилизатор, средства гигиены) – и, вишенкой на торте, ежедневные инъекции «Нейрама плюс». Кси-контроллер двенадцатого поколения применяли к телепатам-преступникам сразу же по вынесении приговора. «Нейрам» подавлял кси-ритмы мозга, ослабляя ментальную деятельность до безопасного минимума. У телепатически одарённых детей, не прошедших курс социализации, он снижал шанс воздействовать на окружающих – в шутку или всерьёз, неважно. Сроки приёма «Нейрама» рассчитывались интернатскими медиками для каждого пациента индивидуально, иначе ребёнок рисковал впасть в каталепсию. Взрослым, если речь шла о Т-преступниках, срок ограничивали только сроком пребывания за решёткой. Препарат с отметкой «плюс» не имел побочных действий в виде каталепсии. Инструкция утверждала: безопасен для постоянного применения. Тот факт, что двадцать восемь процентов заключенных, ходивших под «Нейрамом плюс», лишались рассудка уже в первый год заключения, а ещё девять процентов находили способы покончить с собой, списывался на конфликт тюремных реалий с хрупкой психикой менталов.
– Вы мне не верите? – спросила Линда.
Фрейрен отмахнулся:
– Верю. Вам я верю целиком и полностью. Но я человек, и вы человек. Людям свойственно ошибаться, впадать в крайности, принимать желаемое за действительное. Обвинение, выдвинутое вами против господина Бреслау, слишком серьёзно, чтобы мы удовлетворились слепой верой.
– Чего вы хотите?
– Сбросьте мне вашу энграмму. Я сам ознакомлюсь с воспоминанием.
– Вы даете разрешение на контакт наших разумов?
– Даю.
Огромная рука потянулась к сенсорной панели. Палец лег на красный огонёк. Красный сменился зелёным, но этим панель не удовольствовалась – из нее выдвинулась мини-камера на гибком стебельке-манипуляторе. Лицо Фрейрена, круглое как луна, отсняли в шести различных ракурсах, после чего камера убралась в гнездо.
Прозвучал зуммер: разрешение зафиксировано.
– Ну? – нетерпеливо буркнул Фрейрен.
Сформировав чувственный образ, Лина отпасовала его начальству.
На полу вздувается глянцевый волдырь, вздувается и лопается.
– Натху, стой! – кричит кавалер Сандерсон. – Назад!
Из пузыря наружу прыгает мальчик. Отца мальчик не слушает.
Не слушается.
– Вернись в детскую!
Понял, вопит Натху во во всю мощь своего разума. Понял! Не боюсь!
– Натху! Вон отсюда!
– Ну, допустим, – пробормотал Фрейрен. – Смотрим дальше.
– Этого вам мало?!
– Мало.
Давит, отметила Линда. Как всегда. Он иначе не умеет.
Давить Фрейрену было чем – его габариты приводили неискушенного зрителя в трепет. Свитер из серой шерсти с красными оленями, который связала ему Линда на позапрошлый день рождения, туго обтягивал тушу гиппопотама. Под свитером Фрейрен скрывал пояс с антигравитационными поплавками – иначе он не сумел бы сделать и шага. Согласно распоряжениям медиков, пояс облегчал вес Фрейрена на треть, чтобы мышцы – а главное, сердце! – окончательно не отвыкли справляться с нагрузкой. Оставшихся двух третей хватало, чтобы Фрейрен начинал пыхтеть, пройдя от стола к двери.
В юности он был борцом, в зрелости напоминал борца, утратившего форму. Сейчас же форма развеялась как дым, а от борца не осталось и напоминания. Диета? Физкультура? Медикаментозная коррекция? Хирургическое удаление жира? Бесполезная трата времени и сил. Врачи по сей день спорили, какой вид гипоталамического синдрома вызывает такие резкие нарушения метаболизма. Линда уверяла себя, что её собственный лишний вес не связан с проблемой Фрейрена – ей вовсе не хотелось с годами превратиться в неподъемную груду жира.
Впрочем, взгляд начальства оставался острым, а голос – звучным и требовательным.
– Смотрим дальше, – повторил Фрейрен.
…пузырь лопается, исторгает из себя обезьяну. Ловкая, быстрая, с собачьей головой, обезьяна скалит острые клыки. Прыжок, и зверь повисает на плечах брамайна, словно голодный самец-бабуин на детёныше антилопы. Металл наплечников лопается под напором хищных челюстей. Хлещет кровь, кипящая от чувств, мыслей, переживаний, но наземь падают разве что редкие капли.
Обезьяна пьёт, давится, глотает.
– Это не ваше воспоминание.
– Да, не моё.
– Где вы его взяли?
– Я подцепила эту заразу во время свалки. Полагаю, это энграмма одного из налётчиков. Не сомневайтесь, всё было именно так. Вот моё персональное воспоминание. Я специально начала с чужой энграммы, чтобы вы имели возможность сравнить.
С минуту Фрейрен молчал, изучая два воспоминания: личное и подхваченное. Минута – это очень, очень долго. Линда не знала, как толковать такую задержку – в свою пользу или наоборот. Дерзкая и насмешливая со всеми, включая любимого мужа, в присутствии Фрейрена она терялась, хотя и старалась не подавать виду. Только Регина Ван Фрассен, школьная подруга, умела держать Фрейрена на расстоянии – единственный человек, которому Линда завидовала в этом смысле.
– Это ничего не доказывает, – наконец произнесло начальство.
– Смеётесь?
– Я абсолютно серьёзен.
– Мальчик был под шелухой во время нападения на бункер!
– Он антис.
– Антисы опускаются под шелуху только во время взлёта! Это означает выход в большое тело!
– Он и взлетел.
– Позже!
– Это всего лишь ваши домыслы. Мы не знаем, как взлетают антисы. Мы о них вообще ничего не знаем. Возможно, процесс старта способен затянуться по внутреннему времени. Что же до времени внешнего, его и так прошло очень мало.
– Он сосал эмоции жертвы! Он эмпат!
– Вам могло померещиться. Адреналин – штука коварная.
– Хорошо, мне померещилось. А брамайну? Я не зря скинула вам обе энграммы. Брамайну тоже померещилось?!
– И это возможно. Но даже если вы правы… Сосал эмоции? Мальчик несколько лет прожил в стае флуктуаций. Да, он сосал человеческие эмоции, и не только эмоции. Последствия нам известны. Если он начал выход в большое тело, если пошёл на взлёт – почему бы ему не вернуться к старым привычкам? Нет, энграммы ничего не доказывают.
– Мальчик – ментал! Он был менталом всё время, которое провёл в бункере!
– И ни разу не раскрылся перед вами?
– Я не отслеживала…
– А перед отцом? Кавалер Сандерсон – сильный эмпат. У него большой опыт работы с трудными подростками.
– Я уверена, что отец знал. Знал и скрывал.
– С мёртвых спрос невелик.
– А с живых?
– Для обвинения такого уровня энграмм недостаточно.
– Вы должны потребовать, чтобы память господина Бреслау принудительно отсканировали. Вскроются факты…
– Предположим, я добился принудительного сканирования. И оно показало, что Ян Бреслау ни сном ни духом не знает о ментальных способностях Натху Сандерсона. Мы голословно обвинили адъюнкт-генерала Бреслау, начальника особого отдела научной разведки. Как это скажется на моей карьере? На вашей?!
Фрейрен наклонился вперед:
– А если нас обвинят в измене? В шпионаже?! Скажут, что обвинение было уловкой? Что целью сканирования было похищение ряда государственных тайн с целью переподажи их врагу? Брамайнам, например?! Да голова Бреслау просто нафарширована этими тайнами! Комиссар Рюйсдал, вы готовы рискнуть?!
У Линды затряслись руки. Ты зашла слишком далеко, сказала она себе. Подруга, ты в опасных краях. Тут водятся драконы. Мальчик сбежал, его вряд ли поймают. Кавалер Сандерсон погиб. Что у тебя есть, кроме твоего слова и комплекта сомнительных воспоминаний? В ответ по тебе шарахнут из самых тяжёлых орудий. В ход пойдёт всё: компромат, провокации. Отступить? Да, пожалуй. Отступление – наилучший выход…
Всё существо Линды Рюйсдал, вся её буйная натура противилась такому решению. Мастер работать с чужими эмоциями, Линда с трудом управлялась со своими собственными.
Взвизгнул зуммер служебного коммуникатора. Срочно, поняла Линда.
– Обождите, я быстро…
Фрейрен включил конфидент-поле. Линда видела, как шевелятся его губы, отвечая на вызов, но не слышала ни слова. Смешно, конечно: от ментального вторжения конфидент-поле не защищало. Два пожизненных вместо одного? Линда с трудом сдержала истерический смешок. Она бросила все, оставила подопечного в бункере, точнее, в наскоро оборудованном лагере-муравейнике, которым стал бункер после атаки брамайнов; рванула к Фрейрену, не думая о последствиях, уже в дороге отправила заявку на срочную встречу… Стоп! Ты оставила Бреслау, подруга! Оставила на произвол судьбы, забыв о своих обязанностях. Словно наяву, Линда увидела Скорпиона, идущего по лагерю. Если наемный убийца клана Сякко решит навестить Бреслау в ее отсутствие, никто не сможет остановить сякконца. Голова подопечного нафарширована государственными тайнами? Подопечный оставлен без защиты?!
Три пожизненных. Четыре. Десять.
Смертная казнь слишком гуманна: раз, и всё. Ты рассчитывала дожить до глубокой старости, Линда Рюйсдал? Боялась располнеть сверх меры? Так, что никаких оленей не хватит тебе на свитер? Ты состаришься и располнеешь за решеткой, под вечным «Нейрамом плюс». Тебе подберут оранжевый комбинезон по размеру. И покончить с собой тебе не дадут, уж поверь! Останется лишь надеяться на безумие. Двадцать восемь шансов из ста? Не самый плохой вариант…
– Конец связи.
Фрейрен отключился. Конфидент-поле растаяло, начвнур, как звали Фрейрена сослуживцы, пристально глядел на Линду. Взгляд его ясно говорил, что разговор состоялся, и комиссару Рюйсдал было уделено в разговоре должное внимание.
– Вы знакомы с доктором Йохансоном?
– Да.
– Вы в курсе, что он – один из постоянных экспертов Бреслау?
– Да. Дело яхты «Цаган-Сара», охота на Отщепенца…
– Вы в курсе, что доктор Йохансон контактировал с кавалером Сандерсоном?
– Да. Я видела их встречу.
– Лично?
– Нет, трансляцию.
– О чём они беседовали?
– О мальчике. Кавалер Сандерсон пичкал сына позитивом. Они с доктором Йохансоном обсуждали состав эмоциональных коктейлей. Состав, дозировку… Кавалер Сандерсон отмечал прогресс в поведении ребёнка.
– Какой?
– Раньше мальчик отвечал отцу изменением позы. Со временем его реакции стали естественней. Сбросить вам воспоминание?
– Не надо. Во время их встречи вы были рядом с Бреслау?
– Разумеется. Мы находились в его кабинете.
– Он вам предлагал подслушать разговор Йохансона с Сандерсоном? Я имею в виду ментальный план?
– Да.
– Вы ему отказали?
– Что за дичь! – взорвалась Линда. Нервное напряжение требовало выхода, и она пустила направленный взрыв по безопасному каналу. – Вы прекрасно знаете, что я ему отказала! Любой на моем месте отказал бы!
– Извините, – буркнул Фрейрен. – С языка сорвалось. Вы ответили отказом, в этом у меня нет сомнений. Я прошу еще раз извинить меня. Но уже не за то, что оскорбил вас подозрением. Я прошу прощения совсем за другое…
– За что же?
– За то, что не поверил вам сразу. Мальчик – ментал, вы были правы.
– Вам звонил доктор Йохансон? – догадка, едва возникнув, превратилась в уверенность. – Он рассказал вам, о чем они говорили с Сандерсоном на ментальном уровне?!
Фрейрен отрицательно мотнул головой. Блики от лампы дневного света играли на бритом черепе начвнура. Сейчас Фрейрен напоминал святого, страдающего водянкой.
– Нет, мне звонил не Йохансон. Мне звонил Ансельм Лонгрин.
– Реаниматолог?
– Да. Он тоже входит в команду экспертов Бреслау.
– Лонгрин – ваш осведомитель?
– Ну почему сразу осведомитель? В молодости Лонгрин прошел обучение на Сякко. Как вам известно, все менталы Ларгитаса, получившие сякконское образование, являются внештатными сотрудниками службы Т-безопасности. Об этом их предупреждают еще до отлета на Сякко. Те, кто не соглашаются…
– Никуда не летят, – съязвила Линда.
– Именно так. Никуда не летят. А те, кто летит, прилетают нашими внештатниками.
– Что сообщил вам Лонгрин?
– Что доктор Йохансон изучал параллели между спектрограммой антиса, находящегося в большом теле, и ментограммой телепата, находящегося в активном состоянии. Он разослал другим экспертам ряд спектрограмм разных антисов, коллантов и флуктуаций…
– Он разослал им волновые слепки фагов?!
– Доктор не сказал коллегам, чьи это слепки. Он солгал, заявив, что это вообще не слепки, а ментограммы, записи деятельности мозга разных людей и животных. Все спектрограммы, кстати, были из открытых источников. Так что формально Йохансон не разгласил никаких секретов. Для достоверности он подмешал туда ряд настоящих ментограмм ларгитасских телепатов, включая свою собственную.
– Что сказали эксперты?
– Эксперты, в том числе и Лонгрин, ни на минуту не усомнились, что во всех случаях имеют дело с ментограммами. Кретины! Им даже не пришло в голову проверить источники записей! Волновой слепок антиса они отметили как мозг, обладающий сильными ментальными способностями, но с отклонениями от нормы. Волновой слепок колланта – как коллективное сознание группы менталов слабого уровня. Слепки флуктуаций классифицировались как нечеловеческая мозговая деятельность.
– Ваш честный парень Лонгрин тоже не стал проверять?
– Нет. Он реаниматолог, а не следователь прокуратуры. Но тут, на наше счастье, доктор Йохансон не выдержал. Ему захотелось признания, аплодисментов. Он встал в позу и сообщил коллегам о сути розыгрыша. Согласно гипотезе доктора, сходство антисов и менталов принципиально, что открывает нам новое понимание эволюции. Лонгрин проникся величием момента и пересмотрел список заново, уже внимательней…
– И что?
– В списке присутствовали ментограмма Гюнтера Сандерсона и волновой слепок Натху Сандерсона. Лонгрин опознал слепок мальчика – как эксперт Бреслау, он работал с ним ещё тогда, когда Бреслау только ловил парня в открытом космосе. Ментограмму Сандерсона он тоже опознал, несмотря на анонимность. Затем сложил факты один к одному: доктор Йохансон работает с юным антисом, доктор встречался с кавалером Сандерсоном по просьбе Сандерсона, у доктора проснулся живейший интерес к сходству антисов и менталов…
– Это шаткие доказательства.
– О, вы заговорили совсем как я! Да, шаткие, если сами по себе. Но вкупе с вашим заявлением, подкрепленным рядом воспоминаний… Это совсем другое дело, комиссар. Если я выясню, что Бреслау действительно скрыл от нас факт ментальной одаренности ребёнка, что Натху Сандерсоном должна была заниматься не научная разведка, а Т-безопасность…
Глаза Фрейрена сверкнули чёрным огнём:
– Скорпион?
Начвнур привстал. Казалось, он сбросил тридцать лет и сто пятьдесят килограммов, готовясь вновь выйти на борцовский ковёр.
– Господин Бреслау тысячу раз пожалеет, что им занялся я, а не Скорпион.
Десять пожизненных отменяются, поняла Линда. Начинается славная потасовка. Радуйся, подруга. Гиппопотам на твоей стороне, о большем нельзя и мечтать.
