Генри Лайон Олди
Крепость души моей
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Право первородства
Иов:
– Не буду я молчать, не буду покоряться,
Невинен я, и пусть меня накажет Бог.
О, если б с Ним я только мог,
Как равный с равным, состязаться!
Дмитрий Мережковский
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Марина Цветаева
1. Артур Чисоев
День первый
14:27
…почему я ненавижу коньяк?…
– Зачем вы сдали кровь?
Чисоев не ответил. Он стоял спиной к главврачу, намертво впечатав в пол обе ступни в дорогих, сшитых под заказ туфлях. Врос в затертый линолеум, сделавшись частью скудного интерьера больницы – массивным, старомодным шкафом, который для смеху облачили в белый халат. Взгляд двух замочных скважин уперся в матовое стекло дверей, отсекавших путь в отделение нейрохирургии.
– Артур Рустамович…
Шевельнувшись, шкаф превратился в человека. Медленно, всем телом, развернулся, словно вместо шеи у него был бетонный надолб. Главврач едва не попятился. Лицо у Артура Чисоева было серым, как застиранная до дыр простыня.
– Что?
– Зачем вы сдали кровь?
– Что?
Артур моргнул. Раз, другой. Густые, сросшиеся на переносице брови собрались грозовой тучей. На лбу обозначились злые, резкие складки. Дрогнули губы:
– Сказали: нужно. Я и сдал.
Он внезапно пошатнулся. Ухватился за стену, чтобы не упасть.
– Вы с ума сошли, Артур Рустамович! Ну, прямо как дитя малое…
Стараясь говорить успокаивающим, мягким тоном, главврач шагнул ближе. Подхватил Чисоева под локоть, аккуратно, но решительно отлепил крупного мужчину от стены. Увлек за собой, придерживая на ходу – ноги Артура слушались плохо.
– Мне что, учить вас надо? Дали бы денег…
– Сказали, нужна кровь…
Артур еле ворочал языком.
– Да я вас умоляю! Есть у нас кровь, есть!
– Сказали, надо…
– Мало ли что вам сказали? Уж для вашей супруги точно нашлась бы. И группа, и резус, можете быть уверены. А если, извините, вам так приспичило… Ну, вышли бы на улицу, достали сто баксов, кликнули добровольцев. Тут бы очередь выстроилась! Теперь отпаивай вас… Детский сад, штаны на лямках!
На воспитанника детского сада Артур Чисоев походил мало. Но сейчас ему было стыдно, как ребенку. Артур привык держать удар. Валить, ломать, класть на лопатки – привык. В любом смысле. И вот – пожилой, хрупкий главврач тащит его на своем горбу. В глазах темнеет, колени ватные, подгибаются, как после «мельницы», когда тебя с размаху воткнули башкой в ковер… Действительно, какого хрена он поперся сдавать кровь?! Узкий бокс в отделении переливания походил на гроб. Старый, выщербленный кафель. Тусклый блеск инструментов. Жесткая кушетка застелена сине-зеленой клеенкой. Мертвенный свет люминесцентных ламп под потолком, казалось, источал резкий запах хлорки. «Вы знаете, какая у вас группа? Резус? Садитесь сюда. Поработайте кулаком…» Врачиха – пересушенная вобла. Амбал-медбрат. Второй тяж, привычно оценил Чисоев. На морде – трехдневная щетина, взгляд оловянный. И повадка знакомая. Бывший вольник? С таким пришлось бы повозиться, хоть на ковре, хоть где…
Выходя из кабинета, он чувствовал себя нормально. Легкая слабость. Чуть кружилась голова. И вдруг накрыло, словно заморыша-студента. От духоты, насквозь пропитанной миазмами страдающих тел. От вездесущей хлорки. От запахов пищеблока: кислый борщ, паровые тефтели. Тефтели, вспомнил Артур. Дурацкое слово; детская обида. Его едва не вывернуло наизнанку. Вспомнился знакомый с юных лет запах спортивной раздевалки: настоящий, мужской. Прав главврач, кругом прав: какого хрена?! Дал бы денег…
«Вика, – вспомнил он. – Там, за дверями, Вика. Мне сказали: нужна кровь.»
Больной, шепнули ему из темноты.
«Я – здоровый.»
Больной. На всю голову.
«Мне сказали. Я пошел и сдал. Все.»
Ну и кретин.
«Я не думал. Я делал.»
– А зря, Артур Рустамович, – ворчливо заявил главврач. – Следовало бы иногда думать. Вы и бизнес свой тоже так ведете? Ни за что не поверю!
Оказывается, он говорил вслух. Плевать. Не важно.
– Куда мы идем?
– Ко мне в кабинет. Буду вас отпаивать коньяком. По-хорошему вам бы сейчас красного винца. «Кагора», триста граммулек. Извините, «Кагора» у меня нет. А тот, что в магазине – отрава. Примете «Арарата»…
– Не надо меня лечить. Я здоров…
– Не спорьте с врачом! Я ведь не учу вас, как зарабатывать деньги. Нам сюда, налево. Осторожней, тут ступенечки. Вот так…
В кабинете, где на дверях красовалась табличка «Ремизов С. С.», главврач первым делом распахнул окно. Ветер, только и дожидавшийся этого, мигом ворвался внутрь, принеся с собой аромат жасмина и отцветающей сирени. Взъерошил кипу бумаг на столе и умчался прочь. Чисоева главврач усадил в кресло у окна – дышать, приходить в чувство – а сам сунулся в тумбу стола. Скрипнула дверца; в тумбе звякнуло.
– Мне нужно быть там.
– Не нужно.
– Нужно, Степан Самойлович. Рядом…
– Вот же вы человек упрямый!
Ремизов выставил на стол бутылку «Арарата отборного» и два пузатых бокала.
– Успеете на дежурство. Операция – дело долгое. Если вдруг закончат раньше, мне первому сообщат. Но это вряд ли. Нечего вам зря нервы трепать. Поверьте, Виктории Сергеевне ваш сердечный приступ ничем не поможет.
– Почему так долго? Я уже три часа жду…
– Ну, батенька! Быстро только кошки родят. Это вам не аппендикс, извините, удалить. Да вы не сомневайтесь, профессор Кличевский – мировое светило. Бригада у него…
– Знаю, – угрюмо кивнул Чисоев.
– А раз знаете, нечего изводить себя понапрасну. Сейчас наше дело – ждать.
Степан Самойлович придирчиво рассмотрел оба бокала на просвет – видимо, изучая на предмет стерильности. Кивнул с удовлетворением; ловко откупорил бутылку. Чувствовалось: у главврача в этом деле большой опыт.
– Пейте. Только не залпом…
– Я в курсе, как пьют коньяк.
– Ну и замечательно.
Не почувствовав вкуса – одну лишь обжигающую крепость – Артур сообразил, что они с главврачом выпили, не чокаясь. Как на поминках. Коньяк, подумал он. Всегда одно и то же: коньяк. Напоминание; пощечина из прошлого, из темноты. Я никого не предал. Я не пользовался запрещенными приемами. Я всего лишь не пил, когда пили другие. Промолчал, когда надо было вмешаться. Выждал, когда требовалось остановить. Один раз; давным-давно. Почему я ненавижу коньяк с тех пор? Почему в коньячном бокале вижу почетный кубок, где на краю стоит фигурка борца – Рустама Чисоева, моего покойного отца?
Он смотрел на бокал, как на врага.
– Еще? – по-своему понял его главврач.
– Да.
10:18
…все равно, и даже не слишком интересно…
До начала фотосессии оставалось минут сорок. Спешить было некуда. Темно-серебристый «BMW Tycoon» Виктории Чисоевой шел по трассе, приближаясь к городу. Новое покрытие шуршало под шинами. Не Германия, конечно. Но с тем кошмаром, который был здесь еще год назад – не сравнить. Сыто урчал двигатель. Бархатистая упругость рулевых накладок под пальцами, кожаное нутро салона, совершенство обводов; металлический зверь, послушный воле хрупкой амазонки – все это доставляло Вике неподдельное удовольствие.
«670 лошадей! Хаманновский тюнинг! Эксклюзив!» – распинался Артур зимой, вручая ей ключи от подарка на день рожденья. А она не слушала мужа, пожирая глазами серебряное чудо, притрушенное блестками мягкого снега, ощущая с замиранием сердца: влюбилась! Влюбилась не в мужика – в машину. С первого взгляда…
Переливчатая трель мобильника заставила ее поморщиться. Вика никогда не разговаривала по телефону за рулем. И гарнитуру не любила. На миг скосив глаза, она скользнула взглядом по дисплею. Борис. Ничего, обойдется. Даже если она опоздает, Борис с Аллой справятся без нее – не впервой. Вика сбавила скорость, протянула руку – сбросить вызов. В этот миг темно-синий «Ниссан», шедший перед ней, резко вильнул вправо. Он уходил на обочину с риском свалиться в кювет. Из-под колес «Ниссана» вихрем взметнулась пыль. Целое облако пыли, которой неоткуда было взяться на новеньком шоссе. Вике померещилось, что пыль ворвалась в салон, хотя все окна были плотно закрыты. И в буйстве пыли, будь она проклята, из-за туши громыхавшего по «встречке» самосвала, который вез песок из Безлюдовского карьера, вдруг возник и надвинулся грязно-белый холодильник с оскаленной пастью радиатора.
Водителю маршрутной «Газели» надоело плестись в хвосте чадящего солярой «МАЗа». Он решил пойти на обгон. Ничего сложного: шоссе – на четыре полосы, места с избытком, асфальт сухой, «МАЗ» идет не больше пятидесяти… Взбрыкнув, «Газель» отказалась слушаться руля. Рванула наискосок, через осевую. Если бы маршрутка не заартачилась…
Если бы Вика не сбросила скорость, отвлекшись на звонок…
Если бы «Ниссан» не вильнул вправо…
Если бы не пыль, перекрывшая обзор…
Она бы справилась.
Огромная ладонь легла на серебристый «BMW Tycoon». Другая ладонь опустилась на самосвал, прихватив края бортов. Вниз посыпались струйки песка, становясь лавиной. Пальцы третьей руки взяли синий «Ниссан» за капот и подняли вверх. Нашлась рука и для маршрутки. Вика так ясно видела эту партию, когда машины переставлялись, будто фигуры, бились друг о друга, а затем сбрасывались с доски, эти руки с запястьями, поросшими жестким волосом, рыжим и черным – словно она была высоко-высоко, там, где все равно, и даже не слишком интересно.
14:59
…видишь, как оно бывает?..
В кармане заерзал мобильник, поставленный на виброрежим.
Не глядя, Чисоев сбросил вызов. Ему звонили уже раз двадцать – с того момента, как менты доложились про Вику. Телефон завибрировал снова. Артур попытался сунуть руку в карман – выключить чертов мобильник на хрен! – но что-то мешало. Как выяснилось, пустой бокал, который Артур машинально продолжал сжимать в пальцах. Захотелось влепить бокал в стену – чтоб стеклянные брызги, чтоб звон, острей бритвы. От коньячного аромата мутило. Говорят, так пахнут клопы. Наверное. Артур понятия не имел, как пахнут клопы. У них никогда не было клопов.
– Еще капельку?
– Хватит.
– Ну, как хотите…
Поставив бокал на стол, Чисоев отключил телефон.
– Я пойду. Буду ждать там.
Он тяжело поднялся. Ноги держали.
– Может, все-таки останетесь у меня?
– Нет.
– Вас проводить?
– Нет.
С трудом, словно толкая камень в гору, он заставил себя добавить:
– Спасибо.
На обратном пути он заблудился. Промахнулся где-то, спустился на этаж ниже, чем следовало. Этот коридор, казалось, проходил под всеми корпусами навылет и терялся в бесконечности. Цементный пол, неровные стены, выкрашенные до уровня глаз в темно-зеленый цвет. Выше – обшарпанная побелка. Под потолком, через каждые десять шагов – тусклые желтые лампы накаливания, забранные металлической сеткой. Изредка справа и слева попадались закрытые двери.
Куда он забрел?
Одна из дверей лязгнула и открылась. В коридор, дребезжа, выдвинулась медицинская каталка. На каталке лежало тело, накрытое простыней с бурыми пятнами. Торчала босая нога; на щиколотке, привязанный суровой ниткой, болтался клеенчатый ярлык. Труп, понял Артур. Как молотом в висок, ударило: «Вика!» Уймись, сказал он себе. Вика, расхохотались из темноты. Они скрыли, решили тебя не волновать, ты и так психуешь… Он до хруста сжал кулаки. Вика наверху, в операционной. Главный сказал, еще долго. Часа два, не меньше. Главный знает, что говорит…
Следом за каталкой объявился знакомый амбал-медбрат. Сейчас он был без медицинской шапочки, и Чисоев разглядел: амбал – крашеный. В косматой шевелюре цвета выгоревшей соломы пестрели черные «перья» – точь-в-точь пропалины. Вроде, не пацан, подумал Артур. За сорок мужику. И на педика не похож.
Просто придурок.
Придурок запер дверь и покатил каталку с телом в сторону Артура. Чисоев посторонился, брезгливо прижавшись к стене. Иначе было не разминуться. В двух шагах от него медбрат остановился, полез в карман, словно решив закурить – и уставился на Чисоева. Взгляд его привел Артура в бешенство. И рожа небритая, и «перья», и…
Он сам не заметил, как присел на полусогнутых, втянув затылок в плечи. Памятный холодок пробежался по спине. Мышцы словно наэлектризовали. Давай, подсказали из темноты. Чего ждешь?
– Ты смотри, – вдруг сказал медбрат. – Ты осторожней, да?
– Смотрю, – кивнул Артур.
– Ты на дорогах смотри. Тачка, небось, крутая?
– Крутая.
– Ну вот и смотри. Видишь, как оно бывает?
Медбрат кивнул на труп под грязной простыней. Тело было большим, оно никак не могло принадлежать Вике, но Чисоева все равно затрясло. Не от страха за жену, а от внезапно нахлынувшей ненависти: беспричинной, ослепляющей. Скользнуть вдоль стены на сближение, левую – под подбородок, правую – на затылок…
– Водила это. С аварии на Полтавском.
– Какой еще водила?
– А такой. Грудная – в хлам, голова – всмятку. Ты смотри, не зевай…
Медбрат умолк, толкнул каталку и проследовал мимо Артура.
– Эй? – крикнул ему вслед Чисоев. – Как к нейрохирургии выйти?
– Иди прямо, по первой же лестнице, какую увидишь.
– А дальше?
– На третий этаж…
Лестница обнаружилась через полсотни шагов. Третий этаж встретил Артура больничным амбре, и Чисоев, как ни странно, вздохнул с облегчением. Все лучше, чем подземный лабиринт, по которому возят трупы. Авария на Полтавском, сообразил он. Водила…
Тот самый?!
– Доктор, скажите…
– Я не доктор.
Сухонькая старушка в больничной пижаме отшатнулась от Артура, как от дикого зверя. С усилием опираясь на костыль, она спешно заковыляла прочь. Чисоев сунулся к дежурной медсестре, сидящей за столом у входа в нейрохирургию:
– Не выходили еще?
– Нет.
– Скажите, девушка…
– Ждите. Когда закончат, вам сообщат.
– Артур Рустамович!
Он обернулся.
10:18
…это я ваш отель вскрывал…
Сеня Волчик был медвежатником.
На его визитке было написано синим по желтому: «ЧП «Медвежатники» предлагает услуги по вскрытию сейфов и замков. Работаем круглосуточно! Прибытие мастера в течение 30 минут!» Сегодня Сеня примчался за четверть часа. Шеф сказал: бекицер, Сеня! На колеса и бегом! Когда шеф говорил: «бекицер», Сеня в уме переводил из Высоцкого: «Меня к себе зовут большие люди…»
И ни разу не ошибся.
Вскрывать отель ему довелось впервые. Сеня чувствовал себя неловко. За спиной топтались «маски-шоу»: броники, шпа́леры, морды, обтянутые дешевым трикотажем. Один все время заглядывал Сене через плечо. Если бы не он, Сеня уболтал бы замок ногтем на мизинце. А так пришлось ломать комедию. Сеня пыхтел, сопел, звенел инструментом. В шортах до колен, в футболке навыпуск, в шлепанцах на босу ногу, с желтым рабочим чемоданчиком, медвежатник выглядел тем еще жлобом. Внешность не раз спасала Сеню: там, где человеку с двумя дипломами давно начистили бы сурло, Волчик проскальзывал, как с вазелином. Даже с учетом своей кандидатской степени. О степени вспоминала только мадам Волчик, два раза в год: на Сенин день рождения и в день смерти ее папы, Сениного научного руководителя.
– Быстрее можно? – спросили Сеню с нажимом.
– Уже, – согласился он.
Замок клацнул. В отель пошла часть «масок» и двое чинов. Сеня с первого взгляда назвал их: г-н Горсовет и г-н Облсовет. Он редко ошибался в оценке руководящих половых органов. Собирая инструмент в чемоданчик, Сеня разглядывал отель. Три звезды; ремонтируют под четыре. Место хлебное, центр города; рядом – парк. Он прикинул количество номеров, перемножил на сто баксов в день (для круглого счета), мысленно положил эту сумму себе в карман, вздохнул и направился к верному Россинанту. Тот, жалкий и облезлый, уже бил землю передним колесом.
– Ж-ж-жжжихх!
Едва не снеся Россинанту бампер, рядом встал породистый, злой «мерин». Из салона прянул г-н Адвокат. Движения новоприбывшего г-на были нервными и суетливыми, как у собачки чихуахуа. Вокруг запахло дорогим одеколоном.
– Я! – вскричал Адвокат. – Что здесь происходит?!
Две маски загородили ему дорогу.
– Я – представитель владельцев отеля! Я хочу знать…
Сене стало грустно. Он тоже много чего хотел бы знать. Например, где спит счастье. Но жизнь научила Сеню: не трогай г-но, не будет вони. Лучше покури, брат, табачку. Прислонившись к чахлому клену, он сосал мятую сигарету, пыхал дымом и наблюдал, как г-н Адвокат бодается на улице с вернувшимся г-ном Горсоветом.
– …конкурс! В 2008-м…
– Хозяйственный суд… удовлетворив иск прокурора…
– …сорок с половиной миллионов…
– …своим решением признал недействительным…
– …свидетельство на право собственности…
– …договор-купли продажи…
– …в рамках действующего законодательства…
– …целостного имущественного комплекса…
– …кассационная жалоба!..
В окне музшколы пиликала скрипочка. Галдели воробьи, ссорясь с голубями за хлебные крошки. Сеня позвонил шефу, спросил: ждать ли денег? Шеф отключил связь. Минутой позже он прислал СМС: «Забыть и насрать!» Затем позвонила мадам Волчик: напомнила Сене, что он идиот, и велела купить хлеба. Молочный батон и кирпичик «Бородинского». Сеня глянул в сторону булочной. Там стоял здоровенный оглоед – на таком пахать отсюда до Сахалина – и пялился на Сеню. Волосы оглоеда были выкрашены забавным образом: светлые, вроде липового меда, с черными «перьями». Мадам Волчик говорила, что так красят через специальную шапку.
Меньшинство, вздохнул Сеня. Мы с ним оба в меньшинстве. Сексуальное, национальное – какая разница? Хорошо, если толерантность. Хуже, когда погром. И хлеба купить не успеешь. Вставят, провернут – ему удовольствие, а мне?
– Сорок с половиной миллионов, – печально сказал Адвокат.
Он был один. Г-н Горсовет сбежал.
– Забыть и насрать, – предложил Сеня.
– Вам легко говорить… А кто вы, собственно, такой?
– Медвежатник, – объяснил Сеня. – Работаем круглосуточно!
– А что вы делаете здесь?
– Это я ваш отель вскрывал.
– Очень приятно, – вздохнул г-н Адвокат.
15:27
…теперь у меня новая жизнь…
– Они там что, взбесились?
– Рустамыч, ты только не нервничай…
– Это Дорфман! Это его хитрожопости…
– Рустамыч, не бери в голову…
Водители «скорых», курившие у въездного пандуса, отошли подальше. То, что не удалось главврачу, и лишь частично удалось внезапной, плохо объяснимой ненависти к амбалу-медбрату – это сделал Геныч, глава юридической службы Чисоева. Артур забыл о Вике. Загнал аварию в глухой угол сознания, забил двери и окна досками крест-накрест. Дал увести себя из корпуса на свежий ветерок, под елки. Атаковали его бизнес – хозяйство, как при жизни говорил отец. Отец полагал, что у мужчины есть два хозяйства, одно из которых ниже пояса. И оба надо охранять любой ценой, рвать врага зубами. Если, конечно, ты мужчина.
Артур вспомнил, как в Махачкале, в гостях у Жорика Джалилова, бывшего танцора ансамбля «Лезгинка», отец хлебнул лишку и залез спать в будку к Карачуну, цепному кобелю-волкодаву. И как злобный, косматый, не признающий никого, кроме хозяина, Карачун рычал на всех, включая обалдевшего Жорика, не подпускал людей к будке. Отец же придавил часа полтора, выбрался наружу, поцеловал Карачуна в мокрый нос: «Кунак! Берег гостя…» – умылся и пошел к столу. Он обожал свежий ччар-лаваш, а бабушка Тават как раз принесла стопку горяченького.
Живой отец. Не бронзовая фигурка на краю кубка.
– Звонил Шамиль, – сказал Геныч, глубоко затягиваясь сигаретой. В последние годы он перешел на трубку: берег здоровье. Пачку штатовского «Parlament» Геныч носил в кармане на всякий случай, и случай пришел. – Мне звонил. Ты ж трубку не берешь… Он договорился с клиникой в Израиле. Профессор Лившиц на низком старте. И еще у немцев, с Гильзбахом, для страховки. Как только Вика будет транспортабельна, берем медицинский чартер. Я кинул бронь в «Air Charter Service», они подтвердили…
Артур не ответил. Кусал губы, хмурился.
– Отель я возьму на себя, – Геныча беспокоило, что от Чисоева пахнет коньяком. Геныч понимал, что алкоголь расслабляет. Он бы и сам налил Артуру. Но Артур никогда не пил коньяк. Текилу, виски, водку – пожалуйста. От коньяка Чисоев отказывался наотрез. Такая вот причуда. – Разберемся. Ты, главное, не волнуйся. Ты Вику спасай. Мы сами…
– Что шьют? – спросил Артур.
– Горсовет выразил несогласие с продажей облсоветом здания отеля. Прокурор города подал иск от имени горсовета. Они считают, что на момент продажи отеля частному собственнику отель находился в совместной собственности двух советов. Насколько я в курсе, сейчас область переписывает свою долю на город, в спешном порядке.
– Если они вернут здание горсовету, пусть вернут нам деньги. И возместят средства, потраченные на реконструкцию…
– Шутишь? Дорфман скорее удавится.
– Или я его удавлю.
– Остынь. Я погнал к отелю Стасика, он разведал. Налоговая подала еще один иск. Они хотят ликвидировать отель, как предприятие. Производство по делу открыто, первое заседание – через пять дней.
– Почему так быстро?
– Не знаю. Думаю, команда сверху. Велели рассмотреть в сжатые сроки.
– Ликвидация? На каком основании?
– В ЕГР появилась запись об отсутствии предприятия по юрадресу.
– Что? Кто внес?!
– Конь в пальто. Исполкомовский департамент госрегистрации. Они якобы зафиксировали, что руководство отеля не находится по своему юрадресу. Налоговики тут же подорвались с иском в окружной админсуд. Я, кстати, сделал заявление, что это незаконно. Согласно законодательству внесение в госреестр такой записи возможно в двух случаях…
– Брось, Геныч. Законно, не законно… Нас топят.
– Выплывем.
– Это он Вику убил.
– Кто?
– Дорфман. Это он…
– Ты с ума сошел!
Артур рассмеялся. Услышав этот смех, Геныч – не Геннадий, даже не Генрих, а Егор Альбертович Геныч, с ударением на «ы», что сильно осложняло ему школьные годы – побледнел. Он имел несчастье встречаться с людьми, которые так смеются. Его мать шестой год жила в частном пансионате для душевнобольных. Геныч очень любил маму. Он навещал ее раз в неделю, если не чаще. Мама смеялась и настойчиво просила привезти внуков, Сережу и Оленьку, а у Геныча прихватывало сердце.
Он был холост и бездетен.
Чисоев сорвался с места. Крупный, сильный, в последние годы слегка заплывший жирком мужчина метался, как зверь, от ступенек, ведущих в корпус, до ствола ели-великанши – и обратно. Бил кулаком в дерево, ободрав костяшки до крови и перемазавшись смолой. Пинал ступеньку ногой, хрипло матерясь – мягкий носок туфли не спасал пальцы. Казалось, он хотел этого: движения, крови, боли. Словно платил какую-то цену, предъявленную безумным, безжалостным кредитором. Геныч отошел подальше, не в силах оторвать взгляда от беснующегося Чисоева. Звонок мобильного он услышал не сразу.
– Геныч на связи. Что?
Он не мог поверить.
– Что?!
– Что?! – эхом повторил Артур, кидаясь к юристу.
У Геныча пропал голос.
– Говори!
Две требовательные руки схватили Геныча за плечи. Затрясли – так пес, играя, трясет матерчатую куклу. У Геныча лязгнули зубы. Запрыгали очки на носу. Кровь ударила в голову, вскипела, наполнила виски грохотом. Хорошо, подумал Геныч. Хорошо, что неотложка. Примут сразу. Когда инсульт, хорошо, если сразу.
Он знал про инсульт все: готовился заранее.
– Ну?!
– Нацбанк, – выдохнул Геныч. Больше всего на свете ему хотелось лечь и сдохнуть. – Они отозвали банковскую лицензию. Уже назначили ликвидатора.
– Какой банк?
– Наш, Артур. В смысле, твой…
Его отпустили. Держась за сердце, Геныч смотрел, как Артур меняется в лице – хоть сейчас в пансионат, к Генычевой маме. Если он спросит про Оленьку и Сережу, подумал Геныч, я сбегу. Я пробегу марафон с олимпийским рекордом. Видеть, как железный Чисоев, волк среди волков, сходит с ума, было невыносимо.
– Так не бывает, – сказал Артур.
Геныч кивнул.
– Ты пил коньяк? – спросил он.
– Да. С главврачом.
– Ты же не пьешь коньяк?
И я, мелькнуло в голове у Геныча. И я к маме, в байковой пижаме.
– Раньше не пил, – сказал Артур. – Теперь у меня новая жизнь.
