Генри Киссинджер
Годы в Белом доме. Том 1
И все же 1 февраля в ответ на сообщение об озабоченности в Восточной Европе возможностью китайско-американских контактов Никсон написал мне памятную записку:
«Я отметил в твоем сообщении от 31 января интересные замечания из (восточноевропейского) источника. Считаю, что нам следует всячески поощрять подход, суть которого состоит в том, что наша администрация «изучает возможности сближения (так!) с китайцами». Это, разумеется, следует делать приватно и ни при каких обстоятельствах не должно попадать в печатные издания отсюда. Однако при контактах со своими друзьями и особенно любым способом, каким ты можешь связаться с этим… источником, я бы продолжил развивать эту идею».
Короче, памятная записка не требовала от меня что-либо предпринять в отношении китайцев; в ней просто содержалось требование создать впечатление, что мы изучаем какой-то шаг в направлении Китая. Мне следовало развивать эту идею, более того, не с друзьями китайцев, а с восточными европейцами. Маневр был направлен, чтобы озаботить Советы и почти наверняка – с учетом того, чем был занят Никсон, – дать им стимул помочь нам окончить войну во Вьетнаме.
Я использовал памятную записку Никсона, чтобы приступить к пересмотру политики, и 5 февраля настоял на межведомственном исследовании китайской политики. Министерствам и ведомствам было предложено изучить следующее:
1) нынешнее состояние отношений США с коммунистическим Китаем и Китайской Республикой;
2) характер угрозы со стороны коммунистического Китая и его намерения в Азии;
3) взаимодействие между политикой США и политикой других крупных заинтересованных стран в отношении Китая;
4) альтернативные подходы США по Китаю и их издержки и риски.
Тема Китая присутствовала в беседах Никсона с президентом де Голлем во время визита в Париж 1 марта 1969 года. Никсон фактически не просил де Голля оказать какую-то конкретную помощь; на самом деле, это именно де Голль первым поднял эту тему, а Никсон, казалось, был полон скепсиса. В характерном для него всеохватывающем тоне де Голль подчеркнул важность Китая, огромного образования с огромными ресурсами. Со временем китайцы добьются того, что их влияние будет ощущаться во всем мире; устремления китайцев соответствуют их способностям. Глупо изолировать их «в озлобленности». Контакты могут оказать пользу. Никсон ответил, что в краткосрочном плане не произойдет никаких изменений, преимущественно по той причине, что неясно воздействие такого шага на остальную Азию. Но в долгосрочном плане – скажем, через 10 лет – у нас будет больше каналов связи с Китаем, особенно после того как они добились прогресса в ядерных вооружениях. Этот косвенный ответ Никсона был явным знаком того, что он имел желание оставить двери открытыми. Это было совместимо как с тем, что придется ждать 10 лет, так и с тем, что можно использовать первую открывающуюся возможность. В лучшем случае, ответ отражал реальность отсутствия у новой администрации четко выраженного плана.
В силу этого 14 марта мы вновь переговорили, как казалось, в явно антикитайском тоне. При объявлении о нашей программе ПРО «Сейфгард» («Меры предосторожности») президент придал ей частично такой же антикитайский подтекст, который был принципиальным мотивом для программы ПРО «Сентинел» («Часовой») администрации Джонсона 1967 года. Одинаковая причина имелась у обеих администраций: казалось умным получить какую-то защиту от случайных запусков или преднамеренного нападения со стороны ядерных держав с меньшим ядерным арсеналом, без покушения на массированную гражданскую оборону Советского Союза, которое вызвало бы проблемы, связанные с контролем над вооружениями и бюджетными расходами. «Китайская угроза нашему населению, – объявлялось в заявлении Никсона, – равно как и опасность случайного нападения не могут не учитываться. После одобрения этой системы можно будет сократить количество жертв со стороны США до минимального уровня в случае китайского ядерного удара в 1970-е годы или в результате случайного удара из любого иного источника». Осложнив дела еще больше, с точки зрения китайцев, Никсон продолжил, сделав предположение о том, что Советский Союз и Соединенные Штаты имеют общий интерес в сдерживании Китая: «Я представляю себе, что Советский Союз был бы точно так же, как и мы, не в восторге оставить свою страну оголенной в свете потенциальной угрозы со стороны коммунистического Китая. Итак, отказ от всей этой системы, особенно до тех пор, пока существует китайская угроза, не будет восприниматься ни одной из стран позитивно». Неудивительно, что агентство «Синьхуа» 16 марта осудило решения по ПРО как американский «сговор с советскими ревизионистами для совместной ядерной угрозы и ядерного шантажа против народов мира, особенно против китайского народа».
Таким образом, к марту 1969 года китайско-американские отношения казались по существу замороженными на уровне враждебности, основанной на взаимном непонимании и недоверии, характерном для них на протяжении 20 лет. У новой администрации имелось свое мнение, но это пока еще не была какая-то стратегия движения в направлении Китая. Политика появляется тогда, когда концепция попадает на благоприятную почву. Такая возможность возникла, когда советские и китайские войска столкнулись в замерзшей сибирской тундре[58] вдоль реки, о которой никто из нас никогда не слышал. С тех пор исчезла всякая двусмысленность, и мы пошли без дальнейших колебаний к важной перемене в глобальной дипломатии.
Столкновения на реке Уссури
В отдаленных районах Северо-Восточной Азии небольшой участок границы между Советским Союзом и Китаем протяженностью почти в 6500 километров разграничен рекой Уссури. Если провести прямую линию от Владивостока до Хабаровска, то ее большую часть займет река Уссури. В безлюдном месте на реке на расстоянии около 400 километров от Владивостока расположен небольшой островок, который назывался Даманский у русских и Чжэньбаодао – у китайцев. Остров имеет площадь около одного квадратного километра, порос лесом, необитаем. Он находится несколько ближе к китайскому берегу реки; земля по обе ее стороны болотистая и малонаселенная. За исключением редких рыбаков и лесорубов с обеих сторон, единственным присутствием людей в этом районе являются пограничные заставы, советские и китайские, охраняющие соответствующие берега реки. Граница в отношении острова никогда не была делимитирована. Китайцы в течение какого-то времени утверждали, что демаркационная линия проходила по середине реки, в результате чего остров оказывался китайским. Советская сторона придерживалась мнения о том, что историческая граница включала в себя все русло реки Уссури и ставила ее под русский контроль. До настоящего времени никто толком не объяснил, почему каждая сторона придавала такое большое значение незаселенному острову на этой пустынной и поросшей мелким кустарником территории.
Утром 2 марта 1969 года, согласно сообщениям советской прессы, 300 китайских военнослужащих на острове устроили засаду русскому дозору пограничников, автоматными очередями убив 23 и ранив 14 пограничников в 20-минутной схватке. Советской стороной были направлены подкрепления, и они тоже попали в засаду. С тех пор обе стороны покинули остров.
Советы немедленно устроили из столкновения большую шумиху. Это было само по себе беспрецедентно. Кажется, впервые каждая из сторон сообщила о вооруженном инциденте и признала потери. Обе стороны обменялись нотами и пропагандистскими обвинениями. Китайцы утверждали, что советские войска 16 раз вторгались на остров Чжэньбаодао с 1967 года, из них восемь раз в январе и феврале 1969 года. Они приводили длинный список советских вторжений на другие спорные острова на реке Уссури, а также случаи нападений и противоправных действий в отношении китайских рыбаков, пограничных нарядов и местных жителей. Около 10 тысяч китайских демонстрантов окружили толпой советское посольство в Пекине 3 марта. Сообщалось о стотысячной толпе советских демонстрантов, напавших на китайское посольство в Москве 7 марта, разбивавших окна и бросавших чернильницы. Демонстрации распространились на другие советские города в течение следующих четырех дней. «Красная звезда», газета советского министерства обороны, сообщила 8 марта, что советские войска на Дальнем Востоке были в состоянии повышенной боевой готовности. На пресс-конференции в советском министерстве иностранных дел продемонстрировали фотографии советских солдат, которые, как утверждалось, были убиты и изуродованы китайцами, а советское телевидение подготовило и передало специальную программу, посвященную пограничным столкновениям. Китайские газеты 4 марта провозгласили лозунг «Долой новых царей!». Пекинское радио сообщало, что свыше 400 миллионов человек (половина населения страны) приняло участие в различных демонстрациях по всему Китаю.
В Вашингтоне мы все еще были слишком заняты Вьетнамом, чтобы реагировать на события, природу которых слабо понимали, а их значение проявилось лишь несколько недель спустя. И пока я ратовал за создание «треугольника» взаимоотношений как главную теорию, мы оба, и Никсон, и я, по-прежнему считали Китайскую Народную Республику более агрессивной из коммунистических держав. Мы считали вполне вероятным, что именно Пекин начал эту драку.
По иронии судьбы, но именно тяжеловесная советская дипломатия вынудила нас подумать об открывающихся для нас возможностях. 11 марта возбужденный посол Добрынин поднял вопрос об инциденте на реке Уссури в беседе со мной. Я даже не просил его об этом. Но он настоял на том, чтобы дать кровавый отчет преступлений, якобы совершенных китайцами, и провел расширенный брифинг. Когда я попытался сменить тему, предположив, что это двусторонняя китайско-советская проблема, Добрынин стал страстно утверждать, что Китай стал общей проблемой. Я вежливо слушал, много размышлял, но от комментариев воздержался. Позже в тот вечер я описал встречу президенту. Никсон был заинтригован и заметил, как порой неожиданные события могут оказывать важное воздействие. Я предположил, что нам представляется огромная возможность в стратегическом плане. Никсон согласился, что инцидент, должно быть, потряс китайцев.
Утром 15 марта имело место второе столкновение на Даманском/Чжэньбаодао. В отличие от 2 марта на этот раз обе стороны были подготовлены. Сражение длилось доˊльше, а количество жертв было боˊльшим. Советская сторона усилила патрулирование, разведывательная группа разместилась лагерем на острове в ночь 14 марта, вероятно, для того, чтобы устроить ловушку. Началось сильное сражение и продолжалось с перерывами девять часов; были использованы танки, бронемашины, артиллерия и противотанковые ракеты. Обе стороны заявляли о своей победе (хотя китайцы, как представляется, сохранили за собой владение островом)[59].
Природа этих инцидентов – кто что начал – вероятно, никогда не станет явной. Но китайская аргументация о том, что они отвечали на длинную серию советских вторжений, имеет определенную правдоподобность. В конце концов, более слабые силы, как правило, не идут на поражение, устраивая неспровоцированные нападения. Спустя два года, как я упомянул, Чжоу Эньлай заявил, что Советы преднамеренно начали устраивать инциденты, чтобы отвлечь внимание от их провала заблокировать проведение западногерманских выборов в Западном Берлине. Какой бы ни была истинная причина, коммунистические дипломаты проследили, чтобы мы не проигнорировали эти столкновения. В середине марта в Будапеште Советы якобы захотели, чтобы страны Варшавского договора осудили Китай как агрессора в инциденте на реке Уссури. Они также обратились индивидуально к каждому союзнику по Варшавскому договору с просьбой направить «символическое военное подразделение» в район советско-китайской границы. Румыны заблокировали оба этих шага.
На первой частной встрече наших участников парижских переговоров с северными вьетнамцами 22 марта Суан Тхюи разразился неожиданным фонтаном красноречия, заявив, что Соединенные Штаты ничего не получат от попыток выиграть от раскола между Советским Союзом и Китаем. Вьетнамцы, как заявил он, будут опираться на собственные силы. Соединенные Штаты не поднимали такого рода вопрос ни в Вашингтоне, ни в Париже (хотя я размышлял об этом в статье, опубликованной в «Форин афферс»). Но Суан Тхюи настаивал, что и Москва, и Пекин помогали Северному Вьетнаму много лет, несмотря на десятилетние споры. У него не было сомнения в том, что они будут продолжать это делать.
28 марта в директиве, призывающей пересмотреть ограничения на торговлю с коммунистическими странами, я специально потребовал пересмотра нашего эмбарго на торговлю с «азиатскими коммунистическими странами».
3 апреля Добрынин вернулся к своему обвинению. Он прочитал в сообщении прессы о том, что я намерен пересмотреть китайскую политику (предположительно, ознакомился с директивой от 5 февраля). Он хотел бы узнать побольше об этом. Хотя мы не имели никаких каналов связи с китайцами, я дал уклончивый ответ, из которого следовало, якобы выбор в плане сближения зависит только от нас. Добрынин предположил, что пока еще оставалось время для двух сверхдержав распоряжаться событиями, но такой возможности может больше и не представиться. Он добавил, что многим в Советском Союзе кажется, что Тайвань вполне мог бы стать независимым государством. Призвав все свои силы, дабы казаться таинственным, я промолчал.
22 апреля наш посол в Москве Джекоб Бим вручил премьеру Косыгину письмо от президента Никсона, посвященное широкому спектру американо-советских отношений. Китай специально в нем не упоминался. Однако мы дали указание Биму добавить устно, что не собираемся использовать китайско-советские трудности, – имея в виду, разумеется, что могли бы, если бы захотели этого. Советы проглотили эту приманку. 27 мая министр иностранных дел Громыко пригласил Бима для того, чтобы вручить ответ Косыгина. Громыко добавил устно, что Советский Союз также не станет использовать наши трудности с Китаем и что в целом американо-советские отношения должны базироваться на «долгосрочных соображениях».
Отношения в рамках «треугольника», все еще весьма непрочные, переживали первые потрясения.
Китай между тем не дремал. 1 апреля Линь Бяо, которого вскоре назовут преемником Мао, выступил с политическим докладом на девятом съезде Коммунистической партии Китая:
«Мы ни в коем случае не должны в связи с победой ослаблять нашу революционную бдительность и ни в коем случае не должны игнорировать американский империализм и советский ревизионизм, развернувший крупномасштабную войну агрессии. …Председатель Мао сказал очень давно о том, что мы не нападем, если на нас не нападут. Но если на нас нападут, мы будем контратаковать. Если они вынудят нас воевать, то мы не оставим их без компании и будем сражаться до самого конца. Китайская революция победила на поле боя».
Несмотря на воинственный тон, речь содержала интересные, поистине заманчивые намеки. В ней подчеркивалось, что Китай не нападет, если не будет атакован первым, тем самым снимались наши страхи в отношении китайской интервенции в Индокитае. В ней Советский Союз и Соединенные Штаты перечислялись как одинаковая угроза для Народной Республики, что отвечало одному из условий треугольной дипломатии, говорящей о том, что Соединенные Штаты не будут главным противником.
29 апреля я направил президенту итоговый обзор материалов съезда Китайской компартии. Как представляется, съезд отражал продолжающуюся борьбу в Китае по вопросам внутренней, социально-экономической политики и за политический контроль. Вопросы внешней политики представлялись одинаково неопределенными, но занятость китайцев скорее советской, а не американской опасностью, казалось, нарастала. Я информировал Никсона:
«Направление политики не было определено. …Поддержка классовой борьбы в Юго-Восточной Азии, Индии и Израиле была подтверждена Линь Бяо, но без особого нажима.
Нападки на США носили формальный характер.
Линь Бяо упомянул, что китайцы отвергли срочный советский запрос на обсуждение пограничных проблем, но отметил, что Китай рассматривает возможность подключения к пограничным обсуждениям…
Публичные заявления не свидетельствуют о китайской озабоченности по поводу неизбежности войны с США или с СССР.
Отношение к Вьетнаму было поверхностным, и китайцы не одобрили северокорейскую позицию во время недавнего инцидента[60].
…Съезд не нашел добрых слов ни об одном правительстве и только об одной партии, албанской. Сочетание морализаторской непреклонности к другим коммунистам вместе с открыто заявленным желанием свергнуть некоммунистических соседей, несомненно, вызовет враждебное отношение как тех, так и других».
Какой бы ни была значимость в долгосрочном плане этого моего анализа, ссылка в нем на продолжение борьбы Мао за переделку политики в области образования заставила Никсона выявить общность целей с его былым заклятым врагом. Он написал на полях: «ГК: Обрати внимание, Мао (тоже) борется с системой образования!»
Пока партийный съезд продолжался в Пекине, 16–17 апреля на китайско-советской границе произошло еще больше столкновений – на этот раз в четырех тысячах километров на запад на границе между Синьцзяном и Казахстаном. Еще одна стычка случилась там же 25 апреля, а еще одна 2 мая. 26 апреля СССР официально предложил Китаю возобновить встречи смешанной советско-китайской комиссии по судоходству на пограничных реках, которая прекратила свою работу с 1967 года. 8 мая советская пресса сообщила о военных маневрах советских войск недалеко от китайской границы. 9 мая в приказе министра обороны маршала Андрея Гречко по случаю 24-й годовщины победы в войне Китай был перечислен вместе с Соединенными Штатами и Западной Германией как главный враг СССР.
Явно ощущая накал, китайцы 11 мая приняли советское предложение возобновить обсуждение вопросов речной навигации. Но произошли еще столкновения вдоль реки Амур 12, 15, 25 и 28 мая, а также новые столкновения 20 мая и 10 июня на синьцзянской границе. Враждебные действия в Синьцзяне заставили принять окончательное решение по вопросу о том, кто является возможным агрессором. Изначально я принял распространенное мнение о том, что китайцы были более воинственно настроенной страной. Но когда посмотрел на подробную карту и увидел, что синьцзянские инциденты происходили всего в нескольких километрах от советских станций снабжения и нескольких сотнях километров от китайских конечных станций, мне пришло в голову, что китайские военные руководители не выбрали бы такие неподходящие места для атак. После этого я взглянул на проблему по-иному. Если агрессором был Советский Союз, так или иначе перед нами была не только проблема, но и возникала возможность. Проблема заключалась в том, что полномасштабное советское вторжение в Китай нарушало не только геополитическое, но и психологическое равновесие в мире. Оно создавало бы толчок к непреодолимой жестокости. Но было бы нелегко оказать сопротивление такой агрессии от имени страны, с которой у нас не было ни дипломатических отношений, ни эффективных каналов связи ни на каком уровне.
А возможность заключалась в том, что Китай мог бы вновь вступить на дипломатическую арену, а это потребовало бы смягчения его прежней враждебности по отношению к Соединенным Штатам. В таких обстоятельствах китайская угроза в адрес многих наших друзей в Азии уменьшилась бы; в то же самое время с усилением озабоченности Советского Союза ситуацией вдоль длинной азиатской границы могло бы уменьшиться его давление на Европу. Но для того, чтобы четче выявить такие возможности, нам были нужны выходы на китайских руководителей. Если мы начнем действовать слишком быстро или слишком явно, – пока культурная революция полностью не исчерпала себя, – китайцы могли отвергнуть любые заходы. Действуй мы слишком медленно, то лишь подогрели бы подозрения китайцев относительно советско-американского сговора, что завело бы их на выгодную сделку с Москвой. Относительно Советов, мы считали китайский вариант полезным для сдерживания; но нам следовало действовать не слишком сильно и напористо, чтобы не спровоцировать советское превентивное нападение на Китай. А дома нам необходимо было преодолеть тот настрой, когда Народная Республика представлялась или непримиримым противником, или третируемой страной, озабоченной только проблемой Тайваня.
Моей главной заботой на этой стадии было убедиться в том, чтобы в нашем правительстве были заданы нужные вопросы. Моя директива от 5 февраля явилась итогом межведомственного документа по Китаю, который группа анализа СНБ собралась обсудить 15 мая. В документе уделялось особое внимание обычным китайско-американским проблемам: Тайвань, прием в Организацию Объединенных Наций, торговля и путешествия и различные планы по разоружению. В нем также обсуждались наши противостоящие интересы в Азии. Все эти озабоченности воспринимались так, будто они существовали в вакууме. Не было никаких ссылок на глобальное воздействие китайско-советской напряженности и возможностей для нас во взаимоотношениях в рамках «треугольника». На встрече я поставил под сомнение то, что мне казалось излишним акцентом на идеологию Китая и приписываемую ему воинственность. Я полагал, что вопрос следует ставить по-иному. Из межведомственного документа вытекало, что американская политика преследовала по существу психологическую цель достижения смены взглядов у китайского руководства, поворота их взглядов от воинственности к примирению. А такой подход вел к игнорированию китайской роли в балансе сил. Страна с населением в 800 миллионов человек, окруженная более слабыми государствами, являлась геополитической проблемой, независимо от того, кто ею управлял. Какие из наших проблем с Китаем были вызваны его размерами и ситуацией, а какие его руководством? Что мы хотели от Китая и как мы в разумной форме могли бы влиять на его решения? Как мы рассматриваем эволюцию китайско-советских отношений? В какой степени мы могли бы влиять на них, и какую сторону нам следует поддерживать? Я также ставил под сомнение мнение многих кремленологов о том, что любая попытка улучшить наши отношения с Китаем испортит отношения с Советским Союзом. История свидетельствует о том, что, как правило, выгоднее объединяться с более слабым из двух противостоящих друг другу партнеров, потому что это действовало в качестве сдерживающего элемента для более сильного.
8 июня Советы возобновили свое дипломатическое наступление. Брежнев в выступлении на международном совещании коммунистических партий в Москве осудил Мао и запустил концепцию «системы коллективной безопасности в Азии». Он не вдавался в детали, но такая «система» могла быть направлена только против Китая. В конце июня советские послы предприняли скоординированные действия с целью «разоблачения» китайской политики правительствам, при которых они были аккредитованы, и отговаривания западноевропейских стран от признания Пекина. Советский Союз старался расширить свои контакты с некоммунистическими странами Азии; зондаж распространялся даже на Тайвань. В ходе кампании, направленной на срыв китайских усилий выйти из изоляции, советские дипломаты намекали, что ради более эффективной изоляции Китая Советский Союз готов избегать осложнения отношений с Соединенными Штатами. Я обобщил эти накопившиеся сигналы в докладе на имя президента:
«Я считаю это убедительным доказательством растущей одержимости советских руководителей в связи с их китайской проблемой, …по крайней мере, есть основания считать, что Советы могут стать более гибкими в вопросах отношений между Востоком и Западом. …Таким образом, советская озабоченность может в итоге достичь такой точки, что это сможет обернуться нам на пользу, если они на деле будут пытаться обеспечить наш нейтралитет в их политике сдерживания Китая, если не наше активное сотрудничество».
Президент оставил свой восторженный отклик на полях, он выглядел так: «Это наша цель». Он предложил, чтобы мы «осторожно поддержали» все страны, которые Советы просили не устанавливать отношения с Пекином, продолжать свои действия (разительный сдвиг, по сравнению с его жалобами на нашего посла в Европе через пять дней после его инаугурации).
Мы теперь удвоили наши собственные усилия с целью установления контактов с Пекином. 26 июня президент прислал мне поручение, чтобы мы поддержали сенатора Майка Мэнсфилда, который издавна был заинтересован в Китае, в реализации им своего плана получить визу для поездки в Китай. Я развил на шаг дальше указания президента, попросив Брайса Харлоу, тогда отвечавшего за связи с конгрессом в Белом доме, поддержать Мэнсфилда в том, чтобы он обнародовал свою инициативу. Но нужен был более очевидный жест. Настало время упорядочить наше торговое эмбарго в отношении Китая. Реальная перемена была совершенно не важна, но символизм играл огромную роль. Мучительные размышления, необходимые для осуществления этого сравнительно незначительного шага, являются мерой расстояния, которое мы уже прошли. Решение возникло после общего изучения торговых ограничений, которое было приказано осуществить 28 марта. Мы решили рассматривать торговлю с Китаем как отдельное особое дело. 26 июня я подписал директиву ведомствам о том, что «президент, исходя из общего внешнеполитического контекста, принял решение внести коррективы в некоторые положения нашего контроля над торговлей с Китаем». Комитету СНБ заместителей министров, умело руководимому Эллиотом Ричардсоном, было предложено подготовить детальные рекомендации по претворению в жизнь решения президента.
Вначале предполагалось, что любое конкретное изменение должно ждать прохождения через конгресс пересмотренного закона о контроле над экспортом в сентябре. Но Ричардсон и я вскоре поняли, что, если мы будем ждать до того времени, нас опередят события в Азии, которые, как представлялось, уже доходили до своей кульминации. Я обратил внимание Никсона на то, что директива от 26 июня, несомненно, получит утечку в прессу и даст старт внутренним дебатам, которые ослабили бы благоприятное воздействие на Пекин. А потом существовала проблема американо-советских отношений. Мы рассчитывали в любой момент объявить о начале переговоров по ОСВ; если бы мы объединили это с ослаблением ограничений на торговлю с Китаем, то оказались бы под огнем обвинений со стороны защитников американо-советских отношений, что это будет беспричинной пощечиной Советам, и нас обвинят во всех тупиках переговоров по ОСВ. Аналогичным образом, если о решении будет объявлено после возвращения президента из предстоящей поездки в Румынию (одного из друзей Китая), эта поездка приобретет «чрезмерно открытое антисоветское значение».
Ричардсон и я в итоге согласовали три рекомендации: 1) разрешение американским туристам покупать некоммерческих товаров китайского производства на сумму до 100 долларов США; 2) снятие запрета на поездки в Народную Республику; 3) разрешение на поставки зерна. Президент дал согласие на первые две рекомендации, но по совету консервативных сенаторов отказался одобрить третью. Когда мы уже были готовы объявить об этом, случилось одно из тех пустяшных непредвиденных событий, способных разрушить даже самые лучшие планы. 16 июля яхта под управлением двух американцев потерпела крушение недалеко от Гонконга; их спасательная шлюпка продрейфовала в китайские воды, где они были схвачены китайцами. Ричардсон и я решили отложить объявление на несколько дней, чтобы посмотреть, станут ли китайцы разыгрывать этот инцидент в антиамериканской кампании. Но Пекин хранил молчание. 21 июля 1969 года, как раз накануне отбытия президента в мировое турне, Государственный департамент сделал неафишированное будничное заявление об облегчении (но не о снятии) ограничений на торговлю и поездки в Народную Республику. В объявлении не было речи о взаимности. Китайцы могли рассматривать это решение без официальной ответной реакции. 24 июля китайцы освободили яхтсменов. Чжоу Эньлай тоже знал, как делать шаги, которые не требовали взаимности. Пекин все понял.
К тому времени Никсон уже отправился в поездку по странам мира, во время которой собирался оставлять визитные карточки для китайцев на каждой остановке. Никсон сразу же начал распространять слова о нашей готовности открыть каналы связи с Пекином. В Индонезии и Таиланде он сказал руководителям этих стран, что мы не хотим иметь ничего общего с советским предложением о планах азиатской коллективной безопасности. Это было косвенное заверение китайцам, равно как и предупреждение о том, что мы окажем сопротивление распространению советского влияния в Юго-Восточной Азии. Как он сказал тайскому премьер-министру: «Кондоминиума не будет».
Никсон говорил гораздо свободнее с Яхья Ханом в Пакистане и Николае Чаушеску в Румынии, потому что знал, что они оба на дружеской ноге с китайцами. 1 августа Никсон сказал президенту Яхья Хану в Лахоре, что его личное мнение, – не разделяемое полностью остальными членами его правительства или многими американцами, – что Азия не может «двигаться вперед», если такая крупная страна, как Китай, остается изолированной. (Никсон, кажется, полагал, что это повышает его репутацию среди иностранных руководителей, если он признается, что действует вопреки советам своих подчиненных, – действительно, если бы они знали, что он делает, то выступили бы против него. Что эти руководители, привыкшие к иерархической субординации, думали о такого рода признаниях на самом деле, станет известно лишь при публикации их собственных мемуаров.) Никсон подчеркнул, что Соединенные Штаты не станут участвовать ни в каких построениях, направленных на изоляцию Китая. Он попросил Яхья Хана передать свои симпатии китайцам на самом высоком уровне. Яхья Хан позже в тот же день организовал в доме для приема высоких гостей в Лахоре для меня брифинг с маршалом авиации Шер Али Ханом, только что посетившим с визитом Китай. Маршал считал, что внутренние беспорядки в Китае постепенно стихают и что Китай скоро попытается покончить с дипломатической изоляцией, которую сам себе навязал. Он также описал китайских руководителей в характеристиках, совершенно отличающихся от распространенных тогда стереотипов почти безумно фанатичных приверженцев своей идеологии. Он считал их дисциплинированными, прагматичными и надежными, если они дали свое слово.
Последующие два дня, 2 и 3 августа, в Бухаресте Никсон вернулся к этой теме с президентом Чаушеску. И вновь энергично отверг азиатскую систему безопасности на том основании, что неправильно, когда Советский Союз плетет интриги в Азии против Китая. Через 25 лет в Китае будет проживать миллиард человек, как утверждал Никсон. Если он будет изолирован от других, то может превратиться во взрывоопасную силу. Наша политика состояла в том, чтобы иметь хорошие отношения как с Советским Союзом, так и с Китаем. Никсон выразил надежду на то, что Румыния согласится выступить в качестве канала связи с китайцами. Чаушеску отметил, что готов действовать в качестве посыльного; он пообещал передать наши мнения и сообщить любой ответ с китайской стороны.
