Генри Джеймс
Женский портрет
– Не думаю. Тот, кто заподозрит в ней подобный дар при первом знакомстве, после поймет свою ошибку. Впрочем, прозреть ее подлинную натуру не так-то просто.
– Выходит, Уорбертон обманывается! – воскликнул Ральф. – Льстит себе: дескать, для него Изабелла – открытая книга.
– Лорду Уорбертону не понять моей племянницы, – покачала головой миссис Тушетт. – Не стоит и пытаться.
– Уорбертон умен, – возразил Ральф, – и все же ему полезно порой заняться разрешением ребусов.
– Изабелла с удовольствием загадает загадку вашему лорду.
– Что она может знать о лордах? – вновь нахмурился Ральф.
– Совершенно ничего, а потому озадачит его еще более.
Рассмеявшись, Ральф выглянул в окно.
– Разве вы не выйдете к папеньке?
– Выйду – без четверти восемь, – ответила миссис Тушетт, заставив сына взглянуть на часы.
– Стало быть, у нас есть пятнадцать минут. Расскажите же еще об Изабелле.
Мать покачала головой, дав сыну понять, что ему следует и самому приложить некоторые усилия.
– Хорошо, – промолвил тогда Ральф. – Допустим, племянница способна оказать выгодное влияние на ваше реноме, но не думаете ли вы, что она доставит вам хлопот?
– Надеюсь, нет. А ежели вы правы – на попятный не пойду. Это не в моей манере.
– По-моему, Изабелла чрезвычайно непосредственна.
– Непосредственность – не самый большой порок.
– Разумеется, нет, – согласился Ральф, – и вы – лучшее тому подтверждение. Ведь вы чрезвычайно естественны, однако никому тем самым беспокойства не причинили – ведь для вас это значило бы лишний раз утруждать себя. Скажите мне вот что: способна ли Изабелла проявлять своеволие?
– Ах, Ральф, довольно вопросов! – вскричала миссис Тушетт. – Будьте добры поискать ответы сами.
Тем не менее любопытство молодого человека далеко не иссякло.
– А ведь вы мне так и не сказали, что планируете с Изабеллой…
– Что планирую… Разве она отрез шелка? Моя племянница – девушка самостоятельная, так она мне и заявила.
– О чем, интересно, вы говорили в телеграмме, когда упоминали ее независимость?
– Господи боже мой! Что могла – то и написала. Подробные объяснения стоят слишком дорого, особенно когда телеграфируешь из Америки. Пойдемте-ка к вашему папеньке.
– Так ведь еще не время.
– Очевидно, он вне себя от нетерпения, – улыбнулась миссис Тушетт.
О нетерпении отца Ральф мог бы рассказать немало, однако смолчал и предложил матери руку. Воспользовавшись положением, остановил ее на середине лестничного марша. Следует отметить, что лестница была широкой, пологой, из потемневшего от времени дуба, с весьма надежными перилами – словом, одной из достопримечательностей Гарденкорта.
– Не собираетесь ли вы выдать кузину замуж?
– Замуж? Я еще не выжила из ума, чтобы сыграть с ней подобную шутку. Кроме того, она вполне способна сама найти себе партию. Все в ее руках.
– Имеете в виду, что она уже присмотрела себе будущего супруга?
– Насчет супруга не скажу, однако есть один молодой человек из Бостона…
Ральф, не желая слышать о молодых людях из Бостона, возобновил спуск.
– Папенька говорит, что какую американскую девицу ни возьми – все помолвлены!
Мать снова напомнила, что любопытство Ральфу следует удовлетворить, побеседовав с его объектом. А молодому человеку и без того было ясно: поводов хоть отбавляй. К счастью, ему выдалась возможность для подобной беседы, когда они остались с Изабеллой вдвоем в гостиной. Лорд Уорбертон, приехавший верхами из собственного поместья за десять миль, откланялся еще перед ужином, а через час после трапезы миссис и мистер Тушетт, по-видимому вдоволь насладившись обществом друг друга, под предлогом усталости удалились каждый в свои покои. Итак, молодому человеку выпал целый час наедине с мисс Арчер. Та, невзирая на поездку из порта, занявшую добрую половину дня, признаков изнеможения не выказывала. На самом деле утомилась она до крайности и сознавала, что назавтра за стойкость непременно придется расплачиваться. Впрочем, признаваться самой себе в отсутствии сил Изабелла почитала возможным лишь тогда, когда таковых не оставалось вовсе.
Этим вечером притворство далось ей без труда. Изабелла испытывала необычайный интерес; ее уже захватил поток радостных событий. В доме было собрано множество картин, большую часть из которых приобретал Ральф, и юная леди попросила его показать коллекцию. Лучшие полотна украшали стены отделанной дубом, очаровательно устроенной галереи с двумя небольшими гостиными в каждом конце. Вечером здесь обыкновенно зажигали свечи, однако света на картины попадало недостаточно, чтобы оценить их достоинства, и потому экскурсию следовало бы отложить назавтра. С подобным предложением Ральф и попытался выступить, однако на лице Изабеллы проступило разочарование. Впрочем, она нашла в себе силы улыбнуться.
– Мне все же хотелось бы немного здесь побродить, ежели не возражаете.
Молодая леди сознавала, что проявляет неподобающее нетерпение, но совладать с собою никак не могла. Ральф мысленно сказал себе – хм, а она в советах не нуждается! И все же поведение кузины его нисколько не раздражало, скорее напротив – позабавило и даже доставило удовольствие.
Лампы со свечами, подвешенные на кронштейнах через равные промежутки, излучали слабый, но приятный свет, падающий на размытые в полутьме богатые палитры картин с поблекшей позолотой тяжелых рам и отражающийся мягкими бликами от навощенных полов.
Ральф взял подсвечник и пошел рядом с гостьей, попутно указывая на любимые свои полотна. Изабелла застывала то у одного холста, то у другого, тихо вскрикивая от изумления или бормоча себе под нос. А она ценитель искусства, причем с хорошим вкусом, решил Ральф. Изабелла перехватила у него подсвечник и медленно пошла дальше, разглядывая каждую картину по очереди. Порою поднимала его выше, и тогда молодой человек замирал на полушаге, более любуясь кузиной, нежели развешанными по стенам шедеврами. Впрочем, он ничего не потерял, отвлекшись от работ мастеров: Изабелла того стоила. Будучи высокой, стройной и тонкой до невесомости, она значительно отличалась сложением от своих сестер. Гибкая, словно ива, говорили о ней. Ее темные в черноту волосы заставляли женщин завидовать подобному богатству; светло-серые глаза создавали очаровательный флер душевной мягкости, хоть порой умели бросить и твердый взгляд.
Они медленно прошли вдоль одной из стен галереи, вернулись вдоль другой, и Изабелла заметила:
– Что ж, теперь я знаю куда больше, чем еще полчаса назад.
– Похоже, у вас сильнейшая тяга к знанию, – откликнулся кузен.
– Пожалуй; ведь в основном девушки моего возраста чудовищно невежественны.
– Уверен, вы сильно от них отличаетесь.
– Ну, некоторые мои сверстницы желали бы того же, однако к их желаниям относятся пренебрежительно, – пробормотала Изабелла и, решив перевести разговор со своей особы, вдруг выпалила: – А скажите, есть ли здесь привидения?
– Привидения?
– Ну, эфирные существа, которые бродят по старым замкам. В Америке их называют привидениями.
– В Англии их называют точно так же.
– Вам они являются? Признайтесь, ведь наверняка являются! В таком-то романтическом старом доме…
– Что ж в нем романтического? – пожал плечами Ральф. – Ежели вы всерьез так думаете, вынужден вас разочаровать: жилище наше удручающе прозаично. Романтики тут ровно столько, сколько вы привезли с собой.
– Привезла немало, и, похоже, туда, куда требовалось.
– И здесь она будет в полной безопасности – уж мы с папенькой за этим присмотрим.
Изабелла задержала на нем долгий взгляд.
– Так в доме более никто не бывает? Только вы и мистер Тушетт?
– Разумеется, бывает маменька.
– О, насчет нее я знаю. Она особа далеко не романтическая. А другие люди?
– Гостей мы принимаем редко.
– Прискорбно… Люблю, когда вокруг много народу.
– О, мы готовы пригласить все графство, лишь бы вас развлечь, – улыбнулся Ральф.
– Изволите надо мной потешаться? – нахмурилась девушка. – Кто тот джентльмен, что прогуливался с вами по лужайке?
– Сосед, живет неподалеку, однако наезжает нечасто.
– Ах, как жаль! Он мне понравился, – огорчилась Изабелла.
– Да ведь вы с ним и словом не перемолвились, – хмыкнул Ральф.
– И что же? Все равно он мне пришелся по душе. И ваш отец тоже – даже очень.
– И тут вы совершенно правы. Папенька – лучший человек на свете.
– Как грустно, что он недомогает…
– Поможете мне о нем заботиться. По-моему, из вас вышла бы неплохая сиделка.
– Это вряд ли; мне говорили совсем наоборот – якобы я порой слишком погружаюсь в собственные мысли. А кстати, вы мне так и не рассказали о привидениях.
– Стало быть, вам по душе и мой отец, и лорд Уорбертон… – пробормотал Ральф, пропустив мимо ушей вопрос кузины. – Полагаю, маменька вам тоже нравится.
– Миссис Тушетт? Еще как! Потому что… э-э-э…
Изабелла замялась, пытаясь облечь в слова причину своей привязанности к тетушке.
– Ах, случается, что и не знаешь, чем тебя привлекает человек, – засмеялся Ральф.
– Вовсе нет! Я всегда знаю, – живо ответила девушка. – Потому что тетушка не делает попыток никому понравиться. Ей это неважно.
– Хм. Неужто вы полюбили маменьку ей назло? Кстати, я на нее в этой части похож.
– Вот уж не поверю! Вы хотите нравиться и все для этого делаете.
– Боже правый, да вы меня насквозь видите! – с неподдельной тревогой воскликнул Ральф.
– И все равно вы мне по нраву, – улыбнулась Изабелла. – А ежели покажете мне ваше привидение, понравитесь еще больше.
Молодой человек печально покачал головой:
– Я бы с удовольствием, однако вы его не увидите. Является оно редким счастливцам, только им не позавидуешь. Молодых, жизнерадостных и невинных особ вроде вас привидение не жалует. Чтобы увидеть нашего призрака, надобно в жизни вынести немало мук, приобрести печальное знание. Я вот, к примеру, сталкивался с ним, хоть и давно.
– Я ведь говорила, что отличаюсь нешуточной тягой к знанию, – промолвила Изабелла.
– Да, но знанию радостному, приятному. Вы не страдали, да вы для страданий и не созданы. Надеюсь, вам никогда не придется увидеть местное привидение.
Девушка выслушала его внимательно, и, хоть на губах ее играла улыбка, глаза оставались серьезны. Ральф находил кузину очаровательной и все же довольно самоуверенной. А впрочем, отчасти тем она его и привлекала. Он с нетерпением ждал ответа.
– Я не из боязливых, милый кузен, – наконец сказала Изабелла, и вновь ее слова прозвучали самонадеянно.
– Вы не боитесь страданий?
– Страданий боюсь, а призраков – нет. Еще думаю, что люди склонны страдать по любому поводу.
– Ну, вы-то, похоже, не из таких, – взглянул на нее Ральф, сунув руки в карманы.
– Разве это плохо? Страдания – не обязанность. Живем мы не для того.
– Вы – точно нет.
– Да я не о себе, – вздохнула Изабелла и сделала шаг к двери.
– Разумеется, не плохо, – пожал плечами Ральф. – Быть сильным – достоинство.
– Другое дело, что тех, кто страданиям не поддается, называют черствыми, – заметила девушка.
Они вышли из гостиной, где устроились после обхода галереи, и остановились в холле, у подножия лестницы. Сняв из настенной ниши приготовленную на ночь свечу для спальни, Ральф вручил ее своей спутнице.
– Какая разница, как вас назовут? Того, кто страдает по пустякам, окрестят глупцом. Согласен, смысл жизни заключается в радости.
Изабелла вновь внимательно его изучила, затем приняла свечу и поднялась на дубовую ступеньку.
– За тем я и приехала в Европу – хочу получить свою меру счастья. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи! Желаю вам преуспеть, а сам постараюсь в том помочь, насколько в моих силах.
Изабелла медленно пошла наверх. Ральф некоторое время за ней наблюдал и наконец, снова заложив руки в карманы, удалился в пустую гостиную.
Глава VI
Мыслей в головке Изабеллы Арчер бродило и впрямь неисчислимое множество; ей всегда было свойственно замечательно живое воображение и глубокое восприятие мира; ее страстно влекло к неведомым знаниям. Нашей героине посчастливилось обладать умом более острым, нежели у большинства знакомых. В своем кругу она почиталась за особу невероятных мыслительных способностей, которыми открыто восхищались, хоть о глубине их имели представление довольно слабое. Изабелле небезосновательно приписывали невероятные таланты, тем более что она читала классическую литературу, хоть и в переводе.
Миссис Вариан, тетка со стороны отца, однажды пустила слух – мол, Изабелла пишет книгу. Утверждала, что девочка непременно отличится на писательском поприще. К литературе тетка испытывала благоговение, поскольку сама любовью к чтению была обделена. В ее огромном доме, славившемся мозаичными столешницами и изысканной лепниной потолков, не нашлось места библиотеке, а книг там имелось едва ли с полдюжины. Стояли романы на полочке в апартаментах одной из дочерей. Знакомство самой миссис Вариан с литературой ограничивалось чтением «Нью-Йорк Интервьюер». Надо сказать, она не раз замечала: прочтя номер данной газеты, теряешь веру в существование культуры. Отдадим ей должное: к «Интервьюеру» она старалась дочерей не подпускать. Намерена была дать девочкам должное воспитание – а раз так, они не читали вообще ничего.
Понимание о занятиях Изабеллы тетушка имела крайне неверное: та никогда не пыталась писать сама и желания снискать писательские лавры не проявляла. Не видя в себе дара к литературному выражению мыслей, способности свои к писательству она оценивала трезво и тем не менее почитала за должное, когда знакомые отзывались о ее уме в превосходной степени. Справедливо ли было их восхищение – не суть важно; раз о ней так думают – пусть восторгаются. Собственно, Изабелле всегда казалось, что соображает она и вправду быстрее многих, а потому нередко проявляла нетерпение, которое и принимали за превосходство.
Тут следует заметить, что юная леди все ж была подвержена некоторому самолюбованию и порой предавалась размышлениям о собственных талантах. Не имея к тому достаточных свидетельств, частенько полагала себя правой в любых теориях и комплименты своим достоинствам принимала без стеснения. Между тем ее промахи и заблуждения нередко имели характер столь вопиющий, что любой биограф, буде такой нашей героине положен, от их упоминания воздержался бы. Рассуждения Изабеллы в отсутствие человека сведущего, способного поправить, частенько бывали путаны и неточны. В спорных вопросах она всегда имела собственное мнение, с которым, случалось, попадала впросак. Убедившись в своей неправоте, устраивала себе неделю смирения, после чего вновь поднимала голову еще выше, чем раньше.
Изабелла испытывала неодолимое желание думать о себе в превосходных тонах, хоть пользы в том было и немного, а все ввиду личной теории: только при подобном условии и стоит жить. Надобно быть среди лучших, верить в собственную тонкую умственную организацию (каковой она, разумеется, обладала) и прокладывать жизненный путь, держась солнечной стороны, где царят мудрость, счастье и неиссякаемое вдохновение. В ее системе сомневаться в себе считалось столь же неподобающим, как и в своем лучшем друге. С собою следует находиться в дружбе и тем самым составлять самому себе достойную компанию.
Воображением она обладала довольно-таки романтическим, что оказывало ей услугу, но и злых шуток сыграло также немало. Много времени Изабелла проводила за размышлениями о красоте, доблести и великодушии, а мир рассматривала как место, наполненное счастием, свободой самовыражения и действия. Страх и стыд почитала явлениями отвратительными, теша себя надеждой, будто дурные поступки с ее натурой несовместны, и приходила в негодование, вдруг обнаружив за собой нечто в подобном духе. Поймав себя на недостойных чувствах, наша героиня впадала в нервную дрожь, словно едва избежав страшной ловушки, способной подавить духовную сущность. Умозрительная возможность причинить вред ближнему своему, пусть и ненамеренно, буквально лишала ее дыхания. Не дай Бог… Изабелла твердо определяла для себя качества предосудительные, хоть и не желала о них размышлять: злоба, зависть, лицемерие, жестокость. Ей почти не доводилось сталкиваться с настоящим злом, однако она знала некоторых женщин, не стеснявшихся солгать или причинить боль ближнему.
При виде неблаговидных проявлений все естество Изабеллы восставало; безнравственно не наградить злонамеренную особу презреньем! Разумеется, в ее линии таилась опасность впасть в противоречие: сдать крепость, а стяг над нею оставить. Позорнее не придумаешь… Другое дело, что наша юная героиня почти не имела представления об осадных орудиях жизни, угрозам обстрела из которых подвергались молодые женщины, а потому льстила себя надеждой, что никогда не сможет опуститься до поведения столь непоследовательного. Уж она всегда будет производить впечатление приятное, но не только: внутренняя ее сущность с внешним впечатлением в противоречие ни в коем случае не вступит.
Порой Изабелла заходила в своих размышлениях столь далеко, что нарочно желала попасть в затруднительное положение, требующее выказать истинный героизм. Знания ее были довольно скудны, идеалы – преувеличены, взгляды – одновременно невинны и категоричны, а нрав – и требователен, и снисходителен. В ней сочетались любопытство и брезгливость, живость и безразличие; Изабелла желала производить впечатление достойное и становиться сколь возможно лучше. В ней жило стремление видеть, пробовать и насыщаться знанием. Обладая натурой деликатной, но легко вспыхивающей и непостоянной, будучи обязанной своим складом личным обстоятельствам, она вполне могла бы пасть жертвой решительной критики, ежели ее лучшие душевные качества не пробудят в читателе теплого отношения и интереса к предстоящим ей коллизиям.
Изабелла придерживалась мнения, что независимость – условие счастливое, из которого надобно извлечь как можно больше. Она не приравнивала независимость ни к одиночеству, ни тем более к затворничеству: подобное сравнение представлялось ей проявлением слабости. Да и откуда взяться одиночеству? Во-первых, Лили часто звала младшую сестру в гости и даже предлагала переехать вовсе, а во-вторых, незадолго до кончины отца Изабелла свела знакомство с одной молодой дамой. Та подавала столь яркий пример деятельности на благо общества, что впору было считать ее образцом для подражания.
Генриетта Стэкпол имела большой талант к журналистике, в которой сделала впечатляющие успехи: ее очерки, присланные в «Интервьюер» из Вашингтона, Ньюпорта, Уайт-Маунтинс и прочих интересных мест, цитировались повсеместно. «На потребу публике», – самонадеянно отзывалась о них Изабелла и все же отдавала должное мужеству, энергии и бодрости репортера – ведь та, не имея ни родителей за спиной, ни состояния, приняла на попечение троих детишек слабой здоровьем овдовевшей сестры и оплачивала им школу из своих доходов. Генриетта всегда была в передовых рядах журналистики, придерживалась собственного мнения по самым разным вопросам и давно мечтала попасть в Европу, где собиралась написать серию критических заметок для «Интервьюера». Предприятие выглядело несложным, ибо достойная журналистка заранее составила себе мнение о недостатках многих европейских институций. Прослышав, что Изабелла как раз намерена посетить Старый Свет, Генриетта тут же решила присоединиться, воодушевившись прекрасной компанией. Впрочем, ввиду некоторых обстоятельств поездку ей пришлось отложить.
Изабеллу она считала божественным созданием и упоминала о ней в своих очерках, хотя и между строк. Хранила подобные упоминания в тайне, поскольку подруге, не являющейся поклонницей «Интервьюера», ее экзерсисы вряд ли понравились бы.
Генриетта стала для Изабеллы доказательством: женщина может быть свободной и счастливой. Разумеется, основой для ее успеха стал талант; однако вовсе не обязательно обладать даром к журналистике и предугадыванию потребностей публики, говорила Генриетта. Разве это повод считать, что у тебя нет ни призвания, ни определенных способностей? Разве следует смириться с тем, что из тебя выйдет лишь легкомысленная пустая пташка? Ни пустой, ни легкомысленной Изабелле быть вовсе не хотелось. Стоит набраться терпения – и достойное занятие найдется.
В рассуждениях нашей героини не обходилось и без самых разных идей на тему брака. Первая: часто предаваться подобным мыслям – вульгарно. Изабелла молила Господа, дабы не попасть от них в зависимость; убеждала себя, что женщина может жить и своим умом – тут главное быть сильной. Так ли уж невозможно стать счастливой без грубого существа иного пола? Вероятно, всевышний молитвы услышал: чистая и гордая натура Изабеллы (которую неподходящий мужчина назвал бы холодной и суховатой) до сих пор не давала ей впадать в тщеславные размышления о возможной партии. Лишь немногие из мужчин казались достойными того, чтобы растрачивать себя на мечты. Она с улыбкою воспринимала внутренний голос, подсказывающий: один из них может стать наградой за терпение и надежду. В самой глубине ее души таилась вера в невероятное – в темноте вдруг забрезжит маяк, на который она и возьмет курс. Впрочем, туманная эта картина представлялась Изабелле опасной, а потому и непривлекательной. Маяк порою всплывал в воображении, однако надолго не задерживался, внушая тревогу.
Временами ей приходило в голову, что она слишком много думает о себе. Пожалуй, так недолго заслужить звание отъявленной себялюбицы… При одном этом слове ее бросало в краску. Изабелла постоянно строила планы, как сделать себя лучше, совершеннее, и исподволь следила за собственным развитием. Внутренний свой мир она сравнивала с садом: ароматы созревших плодов, шелест ветвей, тенистые беседки и уходящие вглубь тропинки… Копание в собственной душе – не более чем прогулка на свежем воздухе, а посещение самых дальних ее тайников – лишь поход в глухой заросший угол, где расцвел розовый куст.
Впрочем, Изабелла нередко напоминала себе, что, помимо личного внутреннего сада, в мире есть и другие, а есть места, которые садом назвать никак нельзя – убогие запущенные делянки, захваченные сорняками несчастья и нищеты.
И вот теперь она отдалась на волю любознательности, которая и привела ее в замечательную старую Англию, а могла бы повлечь еще дальше. Изабелла нередко приказывала себе остановиться и подумать о тысячах людей, которым подобного счастья познать не суждено, и в ее утонченной душе поселялось уныние от собственной нескромности. Как человеку счастливому обрести гармонию, если другие несчастны? Впрочем, вопрос этот никогда не занимал Изабеллу надолго – слишком она была молода, слишком торопилась жить и знать не знала, что такое боль. Наша героиня взамен возвращалась к своим теориям: допустим, вот молодая женщина, которую, как ни крути, почитают весьма неглупой. С чего ей следует начать? Верно – следует получить общее впечатление о жизни окружающего мира, ведь опыт позволит уберечься от ошибок. А уж после она уделит внимание тем, кто несчастен.
Англия стала для нее откровением, увлекла, как увлекает ребенка представление в кукольном театре. В детстве Изабелле случалось выезжать в Европу, однако посещала она лишь континентальную ее часть, да и ту видела все больше из окошка детской. Для отца Меккой был Париж, а не Лондон, и его интересы совместных прогулок с дочерями не предполагали. Воспоминания о той поре давно уж сделались размытыми и далекими, а потому Старый Свет теперь казался очаровательным, но совершенно незнакомым. Дом дядюшки выглядел идеальным воплощением Англии; ни одна его особенность не ускользнула от Изабеллы. Совершенство Гарденкорта открыло ей мир и удовлетворило первую потребность в познании.
Просторные комнаты с низкими потолками, потемневшие балки и потайные уголки, глубоко врезанные в стены окна и затейливые их переплеты, приглушенный свет, играющий на отполированных деревянных панелях, пышная зелень снаружи, будто бы пытающаяся вползти в дом, ощущение совершенного уединения в самом центре поместья – местечке, куда почти не проникали звуки, где податливая земля приглушала шаги, а густой, словно сметана, воздух смягчал неприятные слова и делал дружелюбным любой резкий жест – все здесь было по вкусу нашей юной леди, все настраивало ее на благодушный лад.
С дядюшкой Изабелла быстро сдружилась и частенько сидела у его кресла, когда он отдыхал на лужайке. Мистер Тушетт проводил долгие часы на свежем воздухе, скрестив на груди руки, словно умиротворенный домашний божок, выполнивший свою добрую работу и получивший за нее вознаграждение. Теперь же домовому предстояли долгие выходные – недели и даже месяцы, – к которым он пытался привыкнуть.
Изабелла вызывала в старике интерес куда больший, чем смела предположить, а впрочем, впечатление, которое она производила на людей, нередко противоречило ее ожиданиям. Мистер Тушетт не без удовольствия вызывал племянницу на разговоры, находя в милом щебете немало дельного, что обычно присуще американским девушкам, к которым мир склонен прислушиваться более, чем к их сверстницам за океаном. Как и любую американку, Изабеллу поощряли не таить в себе мысли и чувства, замечаниям придавали значение, от нее ждали мнений. Разумеется, многие ее слова большой ценности не представляли, а чувства быстро улетучивались, и все же, когда тема была небезразлична, оставляли за собою след, приучая думать, переживать и достигать той быстроты ума, которую обычно принимают за признак превосходства.
Изабелла нередко заставляла старика вспоминать свою супругу в том же возрасте. Племянница была столь же свежа, естественна, сообразительна и так же не лезла за словом в карман – потому он в свое время и полюбил Лидию. Изабелле он о своих соображениях не говорил: тут дело в том, что, если миссис Тушетт когда-то на нее походила, то Изабелла тетушку не напоминала вовсе.
Мистер Тушетт был добр к племяннице. Замечал, что в их доме уж давненько не дули молодые ветра, и чистый голосок нашей беспокойной стремительной героини ласкал его ухо, словно журчание ручейка. Старику хотелось сделать для девушки что-то приятное – только бы попросила, но просьб от нее не слышал, одни лишь вопросы – великое множество вопросов. Он и отвечал без устали, хотя порой напор Изабеллы озадачивал. Девушка расспрашивала об Англии, о британских законах, о нравах и политике, о традициях и обычаях королевской семьи, об особенных чертах аристократического класса, интересовалась соседями и их образом жизни. Выслушивая ответы, непременно сравнивала их с тем, что пишут в книгах. Старик поглядывал на нее со своей обычной суховатой и слегка лукавой улыбкой, разглаживая шаль на коленях.
– В книгах? – переспросил он как-то раз. – Ну, в книгах я понимаю немного – лучше спросите у Ральфа. Я для себя решил раз и навсегда получать все, что нужно, естественным путем. Мне даже не требуется задавать много вопросов: прислушиваюсь и примечаю нужное. Но, разумеется, возможностей у меня для этого больше, чем у молоденькой леди, да и характер от природы любознательный, хотя сразу так и не скажешь; вы ко мне присматриваетесь, однако я присматриваюсь к вам в два раза внимательнее. За британцами я наблюдаю уже тридцать пять лет и опыт приобрел не-оценимый. Так вот, Англия – прекрасная страна. Возможно, даже лучше, чем о ней думают на другом берегу океана. Разумеется, мне хотелось бы видеть в ней некоторые изменения, однако, вероятно, пока в них особой необходимости нет. Ежели таковая ощущается, тогда их сразу и производят, но торопить события здесь никто не станет – не тот характер. Я чувствую себя в Англии как дома – первое время после переезда такого даже и не ожидал. Хотя, скорее всего, я добился тут определенного успеха – вот в чем причина. Когда ты успешен – тебе везде будет хорошо.
– Я тоже приживусь, ежели достигну успеха?
– Наверняка достигнете и тоже станете здесь своей. Молодых американских леди в Англии уважают; к ним очень добры. Впрочем, не советую совсем уж становиться англичанкой.
– О, не думаю, что до этого дойдет, – рассудительно заметила Изабелла. – Англия мне нравится чрезвычайно, однако не уверена, что смогу полюбить англичан.
– Люди они неплохие, особенно ежели вы сумеете заставить себя их принять.
– Да, неплохие – я в том и не сомневаюсь, – возразила Изабелла. – Но приятны ли они в обществе? Понимаю, что меня не побьют и не обворуют; а будут ли со мной любезны? Любезность – вот что мне особенно нравится в людях. Боюсь, с девушками они здесь не слишком учтивы. Во всяком случае, так пишут в романах.
– О романах сказать ничего не могу, – пожал плечами мистер Тушетт. – Пишут в них много чего, но все ли точно? Однажды у нас гостила писательница – знакомая Ральфа. Он ее и пригласил. Во всем уверена, во всем сведуща, однако ж положиться на нее, как выяснилось, было нельзя. Я сказал бы, что она страдала слишком вольной фантазией. Несколько после эта дама издала художественную книгу, в которой, как можно предположить, вывела мой образ – причем в довольно смехотворном виде. Я книгу не читал, однако Ральф вручил мне экземпляр, где отчеркнул важные места. Просмотрев их, я сообразил: речь вроде бы о моей манере разговора – тут вам и американский акцент, и выговор в нос, и свойственные янки представления, словом, сплошные звезды и полосы. Однако изображение вышло совершенно неточным – вероятно, слушала она меня не слишком внимательно. Ради бога, я не возражаю, чтобы кто-то живописал вашего покорного слугу в книге, однако как можно передать мои слова, толком к ним не прислушавшись? Допустим, выговор американский, так ведь я и не готтентот, к примеру. В Англии его прекрасно понимают, и речь у меня вовсе не такая, как у старого джентльмена в романе. Ежели дама хотела описать типичного американца – у нее ничего не вышло; подобного фрукта в Новый Свет не пустили бы ни за какие коврижки. Я, собственно, к тому, чтобы показать: написанному в романах не всегда следует верить. Увы, дочерей у нас нет, а миссис Тушетт живет во Флоренции, потому я мало знаю, каково приходится в Англии особам женского пола, а тем паче молодым. Вероятно, иной раз с девушками из низших классов и вправду обращаются не слишком достойно, и все же в высшем классе их положение куда как лучше, да и в среднем – до некоторой степени.
– Боже милостивый! – воскликнула Изабелла. – Да сколько ж у них здесь классов? Не менее пятидесяти, как я погляжу?
– Ну, считать не считал, да и внимания особого на это никогда не обращал. В том и преимущество американца, живущего в Англии: для тебя их условности значения не имеют.
– Что ж, вы меня успокоили, – улыбнулась Изабелла. – Представить только, что ты принадлежишь к какому-либо классу!
– Полагаю, среди них есть и весьма достойные – особливо те, что повыше. Лично для меня классов всего два: есть те, которым я доверяю, и те, кому не верю. Вы, милая моя, относитесь к первому.
