Геннадий Турмов
Пробное погружение
А вот как описывал Владивосток минный офицер с клипера «Наездник», первый раз побывавший во Владивостоке в 1880 году в составе эскадры В. Лесовского, мичман Генрих Цывинский:
«Город Владивосток широко раскинут в беспорядке по холмам и балкам, окружающим прекрасную, совершенно закрытую Владивостокскую обширную бухту, в которой мог бы поместиться самый многочисленный флот. Деревянные домики настроены как попало, без всякого плана. По кочкам, по балкам, без фонарей пролегает вдоль северного берега бухты немощеная, пыльная Светланская улица, названная в честь фрегата «Светлана», с которым сюда приходил в конце 1860-х годов Вел. Кн. Алексей Александрович в чине лейтенанта. Она-то и служит главной артерией раскинутой на несколько верст города.
Горы, окружающие бухту со всех сторон, были когда-то покрыты строевым лесом, но со временем присоединения Уссурийского края… беззаботные российские пионеры вырубили эти леса на постройку своих домов и на топливо (хотя рядом, на реке Сучан, имеются рудники каменного угля).
Южный берег, именуемый почему-то Итальянским, сохранил еще местами молодые деревья и кустарники южной флоры. Широта Владивостока та же, что у Крыма, но в начале лета здесь стоят дожди и туманы от холодного течения из Охотского моря, омывающего восточные берега этого края. В окрестностях Владивостока созревают арбузы, дыни и даже виноград. Владивостокская бухта защищена с юга строящейся теперь крепостью, форты располагаются на материковом берегу и на острове Русском, лежащем у южного входа. Для Владивостокской флотилии, состоящей из нескольких канонерок и небольших пароходов-транспортов, имеется пока небольшая порт-база (для ремонта) с несколькими мастерскими. Сибирский флотский полуэкипаж, пехотный полк и одна казачья сотня составляли пока военные силы порта. На берегу из домов выделяются морской штаб, дом главного командира порта и Морское собрание, где морские местные офицеры обедают и проводят вечера. Для перевода сюда из Балтийского флота офицерам назначались усиленные прогоны (до 2000 р.), и с целью заохотить молодым мичманам и даже гардемаринам разрешалось жениться, и, таким образом, здесь накопился контингент численностью, достаточной для обслуживания Владивостокской флотилии. Но попавшие в это захолустье из Петербурга молодые жены скоро разочаровываются, скучают, и семейное счастье часто разрушается в этом замкнутом круге.
Летом с приходом сюда Тихоокеанской эскадры местное морское общество оживляется: на приемах и балах, даваемых судами эскадры, заводятся знакомства с пришедшими офицерами, поездки за город, пикники и нередко заканчиваются увлечениями, а ведь свои сибирские мужья в то время отсутствуют – флотилия находится в плавании по восточным морям. И вот по Владивостоку ходила молва (конечно, облыжная), что местные дамы, уезжая с балов с мичманами на берег, любили слушать соловьев в рощах Итальянского берега… Но осенью, с уходом эскадры, когда Владивостокская флотилия возвращалась домой, каждый вернувшийся Уллис[2] находил свою верную Пенелопу в добром порядке. Мы, офицеры «Наездника», можем рассеять этот поклеп на владивостокских дам, т. к. у нас на клипере тоже был дан вечер с танцами и музыкой, и мы ручаемся, что после бала ни один из нас не слушал в ту ночь соловьев на Итальянском берегу»…
Братья Беклемишевы могли присоединиться к этому поручительству, видимо потому, что им просто не повезло…
К осени 1880 г. Кульчжинский кризис, благодаря усилиям российской дипломатии, был разрешен. Из-за кулис этого кризиса выглядывали уши разведки вечного недруга России – Англии.
Английское правительство противостояло России, которая после присоединения Туркмении приблизилась к главной драгоценности английской короны – Индии. Кроме того, Россия уверенно осваивала просторы Сибири и Дальнего Востока, проводила независимую политику в отношении Китая, Японии и Кореи.
Корабли Сибирской флотилии к ноябрю передислоцировались в Японию.
В то время русские военные корабли часто заходили в Нагасаки для зимней стоянки и докования.
Весь период 80-х годов (эпоха Мэйдзи) в Японии характеризовался законодательными преобразованиями и реформами. По примеру Западной Европы в стране стали создаваться министерства. Милитаризм стал отличительной чертой бурно развивающейся Японии.
Эти реформы буквально вырвали Японию из международной изоляции. Интересно, что индустриализация в Японии началась почти одновременно с Россией с 1869 г.
Офицеры «Разбойника» отмечали значительные изменения в жизни Страны восходящего солнца. Наряду с традиционными национальными платьями все больше появлялось японцев, щеголявших в европейских костюмах. Униформы армейских и флотских рядовых и офицеров, да и полицейских все больше напоминали покрой униформ европейских стран.
Михаил неоднократно задумывался о том, что столкновение интересов Японии и России на Дальнем Востоке неминуемо приведет к военному конфликту между ними.
А кто-то из молодых офицеров однажды в кают-компании высказался: «Япония по своим параметрам – это аналог Германии в Азии».
Клипер «Стрелок», в экипаже которого состоял Николай Беклемишев, направился на север для гидрографических исследований в бухте Провидения Берингова моря, где именем Николая Беклемишева была названа гора.
А в начале февраля 1881 г. и «Разбойник» отплыл в Россию.
В Гонконге моряков застало известие о трагической смерти императора Александра II. Пройдя Красное море, Суэцкий канал, Средиземное море и выйдя через Гибралтарский пролив в Атлантику, клипер взял курс на север и прибыл на Кронштадтский рейд в начале осени. Михаил получил, как и другие офицеры «Разбойника», двухмесячный отпуск и жалованье за полгода. После отпуска его назначили на первый русский броненосец «Первенец», затем перевели на канонерскую лодку «Мина», которой командовал лейтенант Э.И. Щенснович, служба под начальством которого оказала большое влияние на дальнейшую судьбу Михаила.
Лейтенант Щенснович преподавал в недавно организованном Минском офицерском классе. Российский флот в то время овладевал новым смертоносным оружием – минами. В 1870—1880-х годах минное дело в России развивалось довольно интенсивно. Высочайшим приказом по Морскому ведомству на флоте было создано единое учебное заведение в составе двух минных школ – для офицеров и для «нижних чинов». Разместились они в Кронштадте.
Крымская война (1877–1878 гг.) только подтолкнула к дальнейшему развитию минного оружия как в русском флоте, так и за рубежом.
Именно тогда капитан-лейтенант С.О. Макаров (впоследствии легендарный адмирал) стал Георгиевским кавалером, применив в 1878 г. первую торпедную атаку, в результате которой был потоплен турецкий военный пароход.
Брат Михаила Николай кончил Минный класс еще в 1878 г. перед заграничным плаванием на Дальний Восток, но он отдавал предпочтение надводному применению минного оружия.
По следам брата и под влиянием своего командира Щенсновича Михаил Беклемишев уже в 1883 г. поступил в Минный офицерский класс, где встретился с Генрихом Цывинским.
Кстати, служебные пути всех трех братьев Беклемишевых и Генриха Цывинского неоднократно пересекались. Третьим двоюродным братом был сын Александра Петровича, дослужившегося до тайного советника. В свое время именно он помог сыновьям брата поступить в Техническое училище Морского ведомства.
В 1890 г. Г. Цывинский получил назначение старшим офицером на фрегат «Владимир Мономах», который отправлялся на Дальний Восток в составе отряда кораблей, сопровождавших Цесаревича Николая. Как общеизвестно, 11 мая во время нахождения Николая в небольшом городке Оцу, недалеко от Нагасаки, на Цесаревича набросился японский полицейский Цуда Сандзо, успев нанести саблей два удара по голове наследника. Ранения для жизни оказались неопасными, однако крови Николай потерял довольно много. Полицейского скрутили принц Георг и двое рикш, которые и везли будущего императора и принца Георга в открытых колясках. Николаю тут же была оказана помощь.
Цуда Сандзо был осужден и приговорен к смертной казни, которая впоследствии была заменена пожизненной каторгой на острове Хоккайдо, где 30 сентября 1891 года уже бывший «японский городовой» и скончался от пневмонии. Родственники Цуда стали изгоями. В деревне, где родился полицейский, навсегда запретили называть детей его именем.
Официальную версию нападения на Цесаревича выразил российский посланник в Японии Дмитрий Шевич с дикой своеобразной логикой, выработанной односторонним пониманием китайских классиков», ненавидящий иностранцев, гордый и самолюбивый, мечтающий о великих подвигах и перемене своей скромной доли, напал на Цесаревича.
Михаил Беклемишев с интересом прочитал в петербургском еженедельнике «Правительственный вестник»:
«…Торжественная встреча, оказанная в Японии в совершенно исключительной форме Русскому Цесаревичу, которому повсюду отдавались императорские почести, а главное – овационный характер приема Августейшего Гостя самим народом в течение всего путешествия, давно уже мутили закоренелого «самурая», вспоминавшего к тому же, как в его юные годы этот самый народ питал к чужеземцам чувства глубокой ненависти. Восторженный прием в Киото, древней столице Японии, всегда отличавшейся своим антииностранным фанатизмом, довершил дело озлобления в душе преступника. Он не мог перенести рассказов о народном приветствии в Киото… и когда он поутру рокового дня выстраивался в рядах своих товарищей, предназначенных для охранения…, он, надо полагать, уже принял свое гнусное решение».
С тех пор и пошла гулять по России то ли присказка, то ли ругательство – «японский городовой».
Сразу же после известия о покушении от государя была получена срочная телеграмма: «Отставить дальнейшее путешествие по Японии и немедленно идти во Владивосток», что и было исполнено.
Генрих Цывинский не удержался от возможности описать встречу Цесаревича во Владивостоке:
«11 мая 1891 г. отряд под флагом Наследника в пасмурный, холодный, туманный день входил на Владивостокский рейд. С крепости и судов Сибирской флотилии гремел салют, а на пристани были собраны высшие военные и морские власти Дальнего Востока, выстроены шпалерами гимназии и городские школы, а берега и Светланская улица пестрели городскими жителями. Вновь построенная на берегу каменная триумфальная арка «Николаевские ворота», пристани и городские улицы были убраны флагами и зеленью. Суда нашего отряда выстроились вдоль берега в одну линию. Приняв рапорты властей на «Азове», Наследник съехал на берег вместе со свитою и обошел фронт выстроенных войск. «Ура» гремело в воздухе, институтки бросали цветы, а одна мещанка в порыве энтузиазма скинула с себя шелковую косынку и бросила Наследнику под ноги, очевидно, с целью получить на ней отпечаток его ноги, но он аккуратно перешагнул через и, не задев ее, пошел по фронту войска и школ. Приняв «хлеб-соль» и депутатские приветствия, Наследник поехал в собор, в крепость и порт.
Установив фрегат на два якоря фертоинг[3], я с мостика в бинокль обозревал город, который не видел 10 лет. Город значительно вырос и изменился: появились каменные дома, Новый дом с парком главного командира, дом военного губернатора, морской клуб, несколько новых пристаней, коммерческий порт с краном, вокзал железной дороги, а вокруг бухты на горах появились крепостные форты и шоссейная дорога между фортами. Но пресловутая Светланская улица была вымощена лишь в центре, у собора, а в остальном своем протяжении шла по балкам и ухабам, как 10 лет назад…»
Ни братья Беклемишевы, ни сам Цывинский не могли даже подумать о том, что менее чем через пятнадцать лет Владивосток станет колыбелью подводного флота России.
В сентябре 1892 г. Г. Цывинский был назначен помощником Главного инспектора по минному делу и принял деятельное участие в проектировании надводных бортовых аппаратов для выбрасывания мин Уайтхеда (тогда еще они не назывались торпедами).
В русском флоте все, связанные с подводным взрывом, традиционно относились к минному делу. Термин «мина» (заграждения, шестовая, буксируемая и т. д.) прочно вошел во флотский лексикон. Торпеды тоже именовали «самодвижущимися минами». Под этим названием они просуществовали вплоть до середины 20-х годов XX века.
В 1894 г. закончилось испытание новой конструкции аппарата для стрельбы минами (торпедами). Корабли флота получили новое минное вооружение. За разработку этих аппаратов Г. Цывинский получил Высочайшую денежную награду в 1000 рублей, а его сотрудники по минному отделу – Беклемишев (Николай) и Андерсон – по 500 рублей.
Впоследствии он добавил в своих записях:
«По трем специальностям я имел трех талантливых помощников капитанов 1-го ранга Гемера, М. Беклемишева и Шрейбера».
Во время службы в минном отделе Г. Цывинский вплотную сошелся с братьями Беклемишевыми – фанатами минного дела. И если оба Николая Беклемишева были сторонниками усовершенствования надводных минных кораблей, то Михаил грезил на флоте мечтами о скором появлении на флоте нового грозного класса морских кораблей – подводной лодки.
Надводник до мозга костей, Г. Цывинский, как и многие другие моряки, не верил в использование подводных лодок в военно-морском флоте, считая это фантастикой, и на неоднократные заявления младшего Беклемишева о грядущем будущем подводного флота неизменно отвечал:
– Ну! Нашему теляти да волка бы съесть…
Хотя раздумывая о быстром прогрессе в военно-морском флоте, восклицал в сердцах:
– А дьявол его знает!
Это было время перехода от парусного к паровому флоту и от деревянного к стальному судостроению.
Вместе со строительством металлических кораблей шло развитие и морского оружия, в первую очередь минного.
Зимой 1895 г. Г. Цывинский в свое третье прибытие на Дальний Восток принял в Нагасаки клипер «Крейсер» у капитана 1-го ранга Николая Александровича Беклемишева, который сразу же отправился во Владивосток.
Забегая немного вперед, можно отметить, что в начале сентября 1905 г. Г. Цывинского назначили командующим Балтийским отрядом судов, стоявших на Большом рейде Кронштадта под флагом контр-адмирала Н.А. Беклемишева.
Двоюродный брат Михаила и Николая Беклемишевых Николай Александрович в 1906 г. был ранен в плечо во время Кронштадтского бунта и, так и не оправившись от ранения, скончался в 1907 г.
Оставил свои записки о встречах с Михаилом Беклемишевым и Петр Николаевич Рыбкин, сподвижник изобретателя радио А.С. Попова. В своей книге «50 лет на флоте» он писал:
«Главным руководителем и двигателем сложного учебного дела на судах Учебно-минного отряда был флагманский минный офицер Михаил Николаевич Беклемишев. Три брата Беклемишевы были широко известны на флоте, из них особенно выделялся младший брат Михаил Николаевич.
Три брата Беклемишевых обладали замечательными способностями. Они блестяще окончили Морское Николаевское инженерное училище. Солидная подготовка, которой всегда славилось это училище, не удовлетворила братьев Беклемишевых. Они не хотели носить мундир с серебряными погонами. Они старались стать полноценными морскими специалистами и все трое поступили в Морскую Академию. Михаил Николаевич блестяще окончил Академию, где хорошо изучил минное дело, тотчас же был назначен на должность флагманского минного офицера в Учебно-минный отряд и ревностно принялся за свое дело и своей энергией, трудом и своими глубокими познаниями увлекал буквально весь личный состав отряда.
Он вел все учебное дело отряда, обучал минных офицеров, составлял ответы на многочисленные бумаги, поступавшие к нему, отвечал за выполнение учебной программы и за испытания по минному делу, назначенные Морским Техническим Комитетом на текущую кампанию. Он выслушивал многочисленные запросы, жалобы и прочее, и прочее.
Все это заставляло Михаила Николаевича почти целый день сидеть в своей каюте и зарываться в самую гущу бумаг, книг, карт и целых полотнищ таблиц с точным указанием, что на каждую неделю предстоит делать по всем отраслям минного дела двум сменам минных офицеров и 32 сменам минеров. Все это он делал шутя, весело напевая про себя легкомысленные мотивы; он успевал отвечать шутками на бесконечные вопросы надоедливых руководителей смен. Дверь его каюты, выходящая в кают-компанию, была всегда открыта и его неутомимая работа в облаках густого дыма папиросы была у всех налицо. Ему редко удавалось выходить из каюты, чтобы хоть несколько минут отдохнуть, покурить и поиграть в трик-трак, его любимую игру. Но, удивительно, заваленный сверх головы своими делами, он как-то успевал все слушать, что говорилось в кают-компании, и особенно он прислушивался, когда мне приходилось принимать в кают-компании прикомандированных в Учебно-минный отряд морских офицеров других морей и отрядов для ознакомления с беспроволочным телеграфом. Он не пропускал ни одного слова из моих пространных бесед, ни мою пропаганду нового средства связи.
А таких бесед приходилось вести беспрерывно, и отвечая на вопросы молодого мичмана, и уже пожилого инженер-механика корабля. Интересные опыты, которые мне приходилось вести, увлекали почти весь офицерский состав и особенно самого выдающегося из них флагманскою минного офицера. Когда в редкие минуты перед завтраком, обедом или ужином Михаилу Николаевичу удавалось бросить все дела и выскочить из своего кабинета в кают-компанию, то веселый смех, шум, радостные возгласы, приветствия слышны были издалека. Остроумная беседа или полный увлекательности по содержанию рассказ из интересных плаваний, остроумные анекдоты всегда были неисчерпаемыми темами всей дружно живущей морской семьи. Большая начитанность, редкая память, живой ум, остроумный, все это проявлялось у Михаила Николаевича на каждом шагу. Многие годы учебы, бессонные ночи, проводимые за работой, наложили на него свои отпечаток. Он казался гораздо старше своих лет, что очень повышало его авторитет среди окружающей его молодежи, к которой он всегда относился с большой сердечностью и добротой. Особенно он полюбил меня и всегда со мной обращался как с младшим братом. Мне никогда не забыть дивные летние вечера на Транзундском рейде, когда после захода солнца на кораблях спускали флаги и заканчивался учебный день. Молодая, уставшая за день, команда по сигналу разбирала койки, быстро успокаивалась и засыпала.
На острове Тейнерсари в небольшой деревне снимали дачи семьи многих офицеров, и каждый вечер дежурная шлюпка отвозила их на остров.
Офицеры с крейсера «Африка» вместе со старшим офицером также торопились: женатые к своим семьям, а неженатые погулять по живописным уголкам острова Тейнерсари.
Все это показывало, что там жили своей счастливой жизнью. В них молодые хозяйки радостно встречали своих усталых любимых мужей и старались лаской и заботой поскорее забыть проведенный ими тяжелый день и хотя бы последние часы провести вместе.
На борт корабля почти каждый день оставались только вахтенный офицер, я и Михаил Николаевич, приводивший в порядок при полной тишине свои расписания и приказы на следующий учебный день. Наконец и он заканчивал свои дела. Вечером он часто выходил на палубу и, слегка обнимая меня, гулял по палубе вдоль правого борта. Он много рассказывал про устройство корабля, вникал во все мелочи моих опытов и давал очень ценные указания, к кому обращаться за помощью, к кому писать рапорта. Вечер быстро подходил к концу. Вот уже склянки пробили 11 часов. Застучали уключины. Это последняя шлюпка уходила за офицерами на остров.
Наступило время и мне идти в каюту, заканчивать записи в рабочем журнале и тем заканчивать свой трудовой день.
Михаил Николаевич Беклемишев вскоре увлекся новым типом боевого корабля – подводными лодками и сделался большим специалистом в этой только что появившейся новой области морского дела…»
Воплощение мечты
После возвращения с Дальнего Востока Михаил с головой окунулся во флотские будни. Учеба в минном классе, практические плавания на кораблях Минного отряда не оставляли свободного времени для личных дел.
Правда, иногда они с братом Николаем заходили в морское собрание. Где можно было покопаться в библиотеке, встретиться с сослуживцами…
В морском собрании нередко проходили балы, на одном из которых братья познакомились с Любовью Степановой, дочерью учителя из Архангельска, приехавшей к родственникам в Кронштадт. Люба танцевала то с одним, то с другим, строила им «глазки», принимала их ухаживания, но не отдавала пока предпочтения ни одному из них. А братья влюбились… и кажется, по-настоящему.
– Ну, что будем делать-то? – по праву старшего спросил Николай Михаила.
В ответ Михаил только пожал плечами.
– Ты не будешь возражать, если мы оставим право выбора за Любой? – после недолгого молчания предложил Николай.
Михаил снова пожал плечами:
– Да, я согласен, конечно. Другого решения, наверно, нет.
Через некоторое время Николай Беклемишев обвенчался с Любовью Степановой…
Отношения между Михаилом и Николаем оставались по-прежнему по-братски теплыми. Только иногда, глядя на счастливую пару, Михаилу становилось грустно, но он быстро пересиливал себя, искренне желая брату семейного благополучия.
В свободное от службы время Михаил пропадал в библиотеках, кропотливо собирая скудные сведения, иногда появляющиеся в иностранной печати о подводных лодках.
Французы были первыми. У них еще в 80-х годах XIX века появились электрические торпедные подводные лодки. За ними вплотную шли американцы.
Морское ведомство России наконец-то спохватилось, и летом 1890 г. Николай Евлампиевич Кутейников, начальник кораблестроительного отдела морского технического комитета, выехал в зарубежную командировку, с целью заключить договор на покупку подводной лодки. Но переговоры не удались, и тогда было принято решение создать комиссию для проектирования собственных «полуподводных судов».
Николай Евлампиевич Кутейников был одной из самых значительных фигур отечественного кораблестроения середины XIX – начала ХХ века.
«Н.Е. Кутейников – самый образованный инженер в нашем флоте» – так отзывался о нем один из выдающихся его учеников известный кораблестроитель А.Н. Крылов.
К сожалению, отношения между ними были натянутыми и, в общем-то, недостойными для людей такого масштаба.
Двойственная позиция и недомолвки А.Н. Крылова в отношении Н.Е. Кутейникова были вызваны скорее уязвленным самолюбием ученика. Как ни печально, но так нередко бывает между выдающимися учениками и учителями.
Дошло до того, что после гибели «Петропавловска» и разгрома Цусимской эскадры в Русско-японскую войну 1904–1905 гг. А.Н. Крылов возложил вину за это на Н.Е. Кутейникова.
Вероятнее всего, обвинения, выдвинутые А.А. Крыловым, стали причиной преждевременной смерти Николая Евлампиевича, последовавшей через год после его отставки в 1906 году.
А между тем Н.Е. Кутейников был одним из создателей ледокола «Ермак» и первой в России подводной лодки, по его инициативе был в 1901 году создан Петербургский политехнический институт с кораблестроительным факультетом…
Пошел по стопам отца и его сын Николай, принявший непосредственное участие в разработке проекта одной из русских боевых подводных лодок.
А по-настоящему в комиссию по проектированию подводных лодок вошли знакомые Кутейникова специалисты.
В своем докладе по этому поводу Кутейников отмечал:
«Берутся за это дело: по кораблестроению – старший помощник судостроителя Бубнов, по механике – помощник старшего инженера – механик Горюнов, по электротехнике – лейтенант Михаил Беклемишев…»
Причем последний сочетал несколько морских профессий: штурман, минер, механик и корабельный инженер. К тому времени Михаил успел закончить офицерские минные классы, механическое и кораблестроительное отделение Николаевской морской академии, преподавал в Минном классе, Военно-электротехнической школе, инженерном училище и Морской академии. Он был одинок, не знал семейных забот. И поэтому его хватало на многое, даже на написание нескольких учебников и статей по минному делу.
Старший брат иногда укорял:
– Когда ты, наконец, возьмешься за ум? Пора бы тебе, Михаил, в твои годы остепениться. Офицеру нужна жена, это важно для карьеры. Мне неприятно отвечать, когда спрашивают, почему мой брат не женат?
Михаил только отшучивался…
Михаилу исполнилось сорок лет, а он все еще «холостяковал». Однако времени на хандру у него не оставалось. А когда брат приставал с надоевшим вопросом:
– Ну когда же ты наконец женишься?
Михаил шутливо отвечал:
– У меня одна суженая – подводная лодка.
Михаил был далек от политики, в отличие от брата, который был посвящен в «морскую» ложу масонов. Несколько раз он предлагал и брату последовать своему примеру, но каждый раз получал твердый отказ. В конце концов Николай оставил Михаила в покое.
Историческая справка
Масонство в России – явление общественной жизни, которое охватывает период истории от начала XVIII века по наше время. Русское масонство преследовало гуманистические и просветительские цели, большое внимание уделяло этическим вопросам. Фактически оно представляло собой духовное сообщество людей, единых в стремлении способствовать процветанию своего Отечества и просвещенности людей, живущих в нем.
Двумя императорскими указами – Александра I от 1822 г. и Николая I от 1826 г. – масонство как тайное общество в Российской империи было запрещено. Каждый вступивший на военную и государственную службу обязан был дать подписку о непринадлежности к масонским ложам.
Специалисты Департамента полиции называли орден Филаретов одним из наследников средневекового ордена Розы и Креста (то есть розенкрейцеров).
В поле зрения политической полиции попал журнал «Море», основанный Николаем Беклемишевым в 1901 году, страницы которого пестрили сюжетами о вольных каменщиках.
Николай II воспринимал масонство как одну из серьезных угроз государственному строю России.
За Николаем Беклемишевым было установлено негласное наблюдение. В недрах политического сыска, наблюдающего за масонами, была составлена записка (1911 г.), в которой говорилось:
«Все петербургские масоны группируются около Н.Н. Беклемишева… Главным местом их собраний является помещение Музея изобретений и усовершенствований, где почти ежедневно происходит обсуждение всевозможных тем, касающихся масонства».
Казалось бы, не избежать Николаю Беклемишеву преследования по политическим мотивам. Однако не тут-то было.
За спиной Николая Беклемишева, редактора журнала «Море», председателя лиги обновления флота (впоследствии – Морской лиги), стояли видные государственные деятели, в том числе великий князь Александр Михайлович Романов – родственник царя по крови.
Николай Беклемишев был досточтимым мастером «особой ложи» в Санкт-Петербурге. Ложа была русским отделением французского оккультного «Ордена рыцарей филаретов». В свое время Николай Беклемишев был упомянут в воспоминаниях великого князя Александра Михайловича, как его помощник в тайном обществе филаретов[4].
В марте 1926 года Николай Беклемишев давал показания в ОГПУ о попытке возрождения масонских лож в Советской России – «с ведома Политуправления, чтобы работать совместно на сближения с западными державами».
В свободное, так редко выпадавшее время, Михаил любил постоять утром ли, вечером ли на берегу моря или бездумно глядя на набегающие волны, или размышляя о смысле жизни.
Эта привычка появилась у него еще во время обучения в училище. В один из таких свиданий с морем у Михаила сами собой возникли поэтические строки:
Проснулось солнце!
Выше, выше…
И расплескалась тишина,
И еле-еле море дышит —
Лениво катится волна,
Несет из стран далеких вести.
Люблю я говорить с волной:
Мне кажется, идет невеста
Ко мне в накидке кружевной.
Вспомнив свою юность, Михаил зябко передернул плечами и иронически подумал: «Мне уже сорок стукнуло, а невесты даже и на горизонте не видно»…
Он и не предполагал, что именно сегодня судьба преподнесет ему поистине сказочный подарок.
Михаил еще немного постоял и направился к своему дому. Он снимал квартиру на Господской улице, рядом с квартирой своего двоюродного брата Николая Александровича и был у них частым гостем.
Одна из дочерей Николая Александровича Нина писала о нем:
«…Михаил свободно держал себя с женщинами. Он имел у них необычайный успех. Девицы сходили по нем с ума, и многие из них были бы счастливы выйти за него замуж. Но он или будучи очень разборчив, или имея уже серьезную привязанность, относился к ним безразлично и легко…»
Михаил вошел в дом, но не успел переодеться, как в дверь постучали. Он подошел к двери, широко распахнул ее и остолбенел. Перед ним словно облитая лучами заходящего солнца стояла красивая девушка. Крепко сбитая, с толстой русой косой через плечо, и правильными чертами лица, и огромными зелеными глазами.
«Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты», – пронеслось в голове у Михаила.
– Как тебя зовут, красавица? – удивился он.
– Людмила, – потупившись, ответила та и добавила: – Мама попросила передать вам белье. Она заболела и не смогла прийти…
Михаил пригласил девушку в комнату, но она помотала головой, сунула ему в руки увесистую корзину и собралась уходить, но Михаил попридержал ее за руку и сказал:
– Как жаль, что я не Руслан, а больше на Рогдая похож! А то бы обязательно тебя спас от кого-нибудь!
Девушка осторожно высвободила руку и поспешила к выходу.
Повинуясь какому-то шестому чувству, Михаил выбежал за ворота и увидел, как недалеко от дома в предзакатных сумерках парень в красной поддевке и сапогах гармошкой выкручивает руки Людмиле. Михаил подбежал, оторвал парня от девушки и двинул в лицо ему так, что тот крутанулся и приземлился метра через три. Парень поднялся и, выплюнув кровавый сгусток, прошепелявил:
– Ну, мы еще встретимся, офицерик!..
Никто и не предполагал, что встретиться им придется при весьма трагических обстоятельствах аж через двадцать лет…
Михаил проводил до самого дома Людмилу. Всю дорогу они молчали. Перед самым расставанием она сказала:
– Это Гераська, приказчик из соседской лавки. Он все время ко мне пристает…
– Больше этот парень к тебе приставать не будет, – заверил Михаил.
– Спасибо! Вы меня спасли, как Руслан из сказки Пушкина, – почти прошептала Людмила.
Во дворе дома, куда она его привела, раздавались как корабельные паруса развешанные на веревках простыни.
«Кажется, я отправляюсь в новое плавание, – подумал Михаил».
Людмила убежала, а Михаил зашагал к своему дому, размышляя о происшествии и удивляясь правильной речи девушки-простолюдинки и ее познаниям в литературе.
Через несколько дней, когда за бельем пришла Степанида, мать Людмилы, Михаил пригласил ее в комнату. Разговор состоялся трудный. Тогда-то Михаил узнал всю трагическую историю ее семьи.
