А. Княжинскому
Ударил ты меня крылом,
Я не обижусь – поделом,
Я улыбнусь и промолчу,
Я обижаться не хочу.
А ты ушел, надел пальто,
Но только то пальто – не то.
В моем пальто под белый снег
Ушел хороший человек.
В окно смотрю, как он идет,
А под ногами – талый лед.
А он дойдет, не упадет,
А он такой – не пропадет.
А. Хохловой
Живу в скворешне Кулешова,
Привет тебе, спокойно спи
И брата, возрастом меньшого,
Дождем ли, снегом окропи.
Октябрь 1973
Зеленые от остроумия,
Веселостью изнемогая,
Шли двое.
Между ними – мумия,
Красивая и молодая.
10 апреля 1957
Ах улицы, единственный приют,
Не для бездомных —
Для живущих в городе.
Мне улицы покоя не дают,
Они мои товарищи и вороги.
Мне кажется – не я по ним иду,
А подчиняюсь, двигаю ногами,
А улицы ведут меня, ведут
По заданной единожды программе.
Программе переулков дорогих,
Намерений веселых и благих.
Декабрь 1963
Ах, утону я в Западной Двине!
Или погибну как-нибудь иначе.
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.
Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.
Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
Бессонница, бываешь ты рекой,
Болотом, озером и свыше наказаньем,
А иногда бываешь никакой,
Никем, ничем – без роду и названья.
Насмешливо за шиворот берешь,
Осудишь, в полночь одного посадишь,
Насмешливо весь мир перевернешь
И шпоры всадишь.
Бессонница… Ты девочка какая?
А может быть, ты рыба? Скажем, язь?
А может быть, ты девочка нагая,
Которая приходит не спросясь?
Она меня не слушала,
А только кашу кушала
И думала: прибрать бы, а может, постирать,
А может, вроде свадьбы чего-нибудь сыграть?
Чего-то, вроде, около, —
Кружилось в голове,
Оно болотом скокало,
То справа, то левей.
Я говорю: не уходи,
Ночь занимается.
Ночь впереди и позади,
Лежать и маяться.
А ей-то, господи, куда?
Мороз, пороша.
Беда с бессонницей, беда, —
Со мною тоже.
Работа нетяжелая,
И мне присуждено
Пить местное, дешевое
Грузинское вино.
Я пью его без устали,
Стакан на свет гляжу,
С матросами безусыми
По городу брожу.
С матросами безусыми
Брожу я до утра
За девочками с бусами
Из чешского стекла.
Матросам завтра вечером
К Босфору отплывать,
Они спешат, их четверо,
Я пятый – мне плевать.
Мне оставаться в городе,
Где море и базар,
Где девочки негордые
Выходят на бульвар.
Бывают крылья у художников,
Портных и железнодорожников,
Но лишь художники открыли,
Как прорастают эти крылья.
А прорастают они так —
Из ничего, из ниоткуда.
Нет объяснения у чуда,
И я на это – не мастак!
Бывает всё на свете хорошо,
В чем дело, сразу не поймешь,
А просто летний дождь прошел,
Нормальный летний дождь.
Мелькнет в толпе знакомое лицо,
Веселые глаза,
А в них бежит Садовое кольцо,
А в них блестит Садовое кольцо,
И летняя гроза.
А я иду, шагаю по Москве,
И я пройти еще смогу
Соленый Тихий океан,
И тундру, и тайгу.
Над лодкой белый парус распущу,
Пока не знаю, с кем,
Но если я по дому загрущу,
Под снегом я фиалку отыщу
И вспомню о Москве.
В коммунальное помещение,
Где засохли в банках цветы,
Ты пришла, как чудное видение
И как гений чистой красоты.
Потом ушла…
К чему рыданье!
К чему похвал ненужный хор!
Осталось прежнее страданье
И холостяцкий коридор.
1955
В лето хорошо бы без билета.
В лето? У него куда билет?
У него трава – одна примета,
Да еще река. Поклон, привет!
А река такая золотая,
А весной такой на свете дождь,
И по свету ветер пролетает,
И обратно ветер не вернешь.
И реке спасибо, и тебе спасибо,
И тебе спасибо, ветер над водой,
Ты такой веселый, ты такой красивый,
Ветер, ветер, ветер,
Ветер молодой.
В темноте кто-то ломом колотит
И лопатой стучится об лед,
И зима проступает во плоти,
И трамвай мимо рынка идет.
Безусловно все то, что условно.
Это утро твое, немота,
Слава богу, что жизнь многословна,
Так живи, не жалей живота.
Я тебя в этой жизни жалею,
Умоляю тебя, не грусти.
В тополя бы, в июнь бы, в аллею,
По которой брести да брести.
Мне б до лета рукой дотянуться,
А другою рукой – до тебя,
А потом в эту зиму вернуться,
Одному, ни о ком не скорбя.
Вот миную Даниловский рынок,
Захочу – возле рынка сойду,
Мимо крынок, корзин и картинок,
У девчонки в капустном ряду
Я спрошу помидор на закуску,
Пошагаю по снегу к пивной.
Это грустно, по-моему, вкусно,
Не мечтаю о жизни иной.
В январе уже тепло,
И пускай мороз, но солнце
Посылает божий стронций
На оконное стекло.
Прижимаюсь лбом к стеклу,
Рожей радуюсь теплу!
Мимозу продают у магазина,
Голуби в небе —
не знаю чьи,
И радужно сияют
от бензина
Лиловые
московские
ручьи.
Апрель 1956
Все трезво. На Охте.
И скатерть бела.
Но локти, но локти
Летят со стола.
Все трезво. На Стрелке.
И скатерть бела.
Тарелки, тарелки
Летят со стола.
Все трезво. На Мойке.
Там мост да канал.
Но тут уж покойник
Меня доконал.
Ах, Черная речка,
Конец февраля,
И песня, конечно,
Про некий рояль.
Еще была песня
Про тот пароход,
Который от Пресни,
От Саши плывет.
Я не приукрашу
Ничуть те года.
Еще бы Наташу
И Пашу – туда.
1
На скамейке аэродрома, —
Я – дома.
Домодедово – тоже дом.
А чужие квартиры – лиры,
И скамейки – они квартиры,
Замечательные притом.
2
Я обожаю пропадать,
В дома чужие попадать,
С полузнакомыми сидеть,
В их лица праздные глядеть.
3
Скамейки бывают печальные,
Зеленые, снежные, спальные.
Скамейки бывают из кожи, —
Из кожи – они подороже.
Скамейки бывают из жести, —
Но тело и душу уместят.
4
В Домодедово – красиво,
Домодедову – спасибо.
1973
Все лето плохая погода,
звучит этот вальс с парохода
над пляжем, над шлюзом, над домом
и Тушинским аэродромом.
А в Тушине лето как лето,
и можно смотреть без билета,
как прыгают парашютисты —
воздушных парадов артисты.
То в поле они пропадают,
то в речку они попадают,
тогда появляется катер
с хорошим названьем – «Приятель».
На катере ездят все лето
спасатели в желтых жилетах,
спасатели душ неразумных,
раздетых и даже разутых.
Татарово, я не ревную
ту лодку мою надувную,
то лето, ту осень, те годы,
те баржи и те пароходы.
Татарово, я не ревную
погоду твою проливную
и даже осенние пляжи,
любимые мною пейзажи.
Все неслышней и все бестолковей
Дни мои потянулись теперь.
Успокойся, а я-то спокоен,
Не пристану к тебе, как репей.
Не по мне эта мертвая хватка,
Интересно, а что же по мне?
Что, московская ленинградка,
Посоветуешь поумней?
Забываю тебя, забываю,
Неохота тебя забывать,
И окно к тебе забиваю,
А не надо бы забивать.
Все давно происходит помимо,
Неужели и вправду тогда
Чередой ежедневных поминок
Оборачиваются года?
Вчерашний день погас,
А нынешний не начат,
И утро, без прикрас,
Актрисою заплачет.
Без грима, нагишом
Приходит утром утро,
А далее – в мешок —
Забот, зевот… И мудро,
Что утро настает
И день не обозначен,
И ты небрит и мрачен.
Светлеет. День не начат,
Но он пешком идет.
Далеко ли, близко
Прежние года,
Девичьи записки,
Снов белиберда.
Что-то мне не спится,
Одному в ночи —
Пьяных-то в столице!
Даром, москвичи.
Мысли торопливо
Мечутся вразброд:
Чьи-то очи… Ива…
Пьяненький народ.
Все перемешалось,
В голове туман…
Может, выпил малость?
Нет, совсем не пьян.
Темень впропалую,
Не видать ни зги.
Хочешь, поцелую —
Только помоги.
Помоги мне верный
Выбрать в ночи путь,
Доберусь, наверное,
Это как-нибудь.
Мысли торопливо
Сжал – не закричи!
Чьи-то очи… Ива…
Жуть в глухой ночи.
21 июля 1954
Москва, июль печет в разгаре,
Жар, как рубашка, к зданиям прилип.
Я у фонтана, на Тверском бульваре
Сижу под жидковатой тенью лип.
Девчонки рядом с малышом крикливым,
Малыш ревет, затаскан по рукам,
А девочки довольны и счастливы
Столь благодатной ролью юных мам.
И, вытирая слезы с мокрой рожи,
Дают ему игрушки и мячи:
«Ну, Геночка, ну перестань, хороший,
Одну минутку, милый, помолчи».
Ты помолчи, девчонки будут рады,
Им не узнать, что, радостью залит,
Твой тезка на скамейке рядом
С тобою, мальчуган, сидит.
И пусть давным-давно он не ребенок,
Но так приятно, нечего скрывать,
Что хоть тебя устами тех девчонок
Сумели милым, Геночкой назвать…
1954