Геннадий Мещеряков
Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

Ха, ха, ха!

– Ты ли это, Коля: глаза подвел, губы накрасил, англичанка в школе меньше мазалась, когда к физруку приставала.

– Ха, ха, ха!

– А зачем мячи под рубашку засовал, знаю, что болеешь за «Спартак», но тут перебор явный?

– Ха, ха, ха!

– Сначала подумал, ты на ходулях – такие каблуки.

– Ха, ха, ха!

– Откуда веселье? Раньше ты больше хмурился, брови сводил лесополосой, а сейчас они похожи на крылья мухи в профиль.

– Ха, ха, ха!

– К врачу бы тебе, на все вопросы отвечаешь односложно. На экзаменах, помню, и слова выговаривал, некоторые, правда.

– Ха, ха, ха!

– Чем занимаешься, Коля, ЕГЭ ты так и не сдал, смеялись все тогда, Митрофанушкой тебя называли.

– Ха, ха, ха!

– Действительно, смешно: написал о частях речи, что это, мол, части её. Оглобля, русачка наша, до сих пор вспоминает тебя с оскалом на лице.

– Ха, ха, ха, хи, хи, хи!

– Ого, прогресс налицо, но все же, что с тобой? Говоришь басом, а на вид.… Не сменил пол? Еще в школе завидовал канцлеру Германии Меркель: баба, а всегда в штанах. С первого класса с пудрой ходил…

– Ах, ах, ах!

Петр и Феврония

– Здравствуй, Эсмеральда, как живешь, с кем флиртуешь, хотя, знаю, муженек у тебя, ох какой ревнивый? Помнишь, на своей свадьбе ты к дубу прижалась, так он ночью срубил его.

– Любил меня, – ответила молодая женщина, и глаза ее странно засветились.

– Конечно, ни одного дерева на дворе не осталось. А почему говоришь, любил, остепенился или обзавелся рогами, все время на поводке тебя держал, как ты его не натягивала.

– Трудно этому поверить, Рита, но я все более убеждаюсь, что мой муж был, если не волшебником, то колдуном.

– Был?

– Умер он, но звонит мне каждый день.

– Что? – у Риты перекосилось лицо.

– Да, звонит.

– Вероятно, разыгрывают, сейчас каждый второй пародист.

– Нет, не разыгрывают, кто может знать, как называл он меня ночью.

– А как он тебя называл? – поинтересовалась Рита.

– Анакондушкой.

– Так ты его обвивала?!

– У каждого, Рита, свои сравнения. Сейчас это слово стало для нас паролем: «Это ты, Анакондушка?»

– С того света не поговоришь, мертвые не мают.

– Мают, Рита, еще как мают. Все время спрашивает: где была, чего делала?

– Вот это любовь: настоящие Петр и Феврония. Использовать бы этот сюжет, да не режиссер я. А нервы у тебя крепкие, Эсмеральда: с мертвым разговариваешь. Я бы от страха оконфузилась.

– Ты и сейчас…

– Ладно, ладно… бывало и хуже. И все же я недопонимаю: воздух может просачиваться в могилу, а где подзарядить мобильник? Электрической розетки в гробу нет. Сомнительно все это.

– Я сейчас сама наберу Константина, – Эсмеральда достала из сумочки мобильник. Волосы у Риты поднялись дыбом: мобильник затрещал точно так, как сорока у нее под окном.

– Костя, это я, Анакондушка. Привет тебе от Риты, сомневается она, что ты, ну, живой. Мертвые, мол, не мают. Скажи ей пару слов.– Эсмеральда передает мобильник подруге. Из него снова раздается сорочий треск.

– Костя, Костя! Я ничего не понимаю, не шифруй слова, – бледнеет и падает в обморок Рита.

– Вот ты где, – подбежали к Эсмеральде два санитара в белых халатах, – все окрестности у психиатрической больницы прочесали, а ты тут, в парке.

– Вот с мужем разговаривали, умер он.

– Пойдем, милая, пойдем, надо еще подлечиться, чтобы понять, что твой муж еще живой, хотя на вид этого не скажешь.

Сказ о том, как судак

по Узеням ходил

Он только вывелся, ничего не знал и, забившись под корягу, глядел на незнакомый мир со страхом. Рядом шумела вода, переливаясь через бетонную плотину. Выполз из норы старый рак с клешнями-гильотинами, пошевелил усами, выпучил глаза.

– Не дрейфь, малец, – разглядел он торчащие из тины рыбьи глаза.– Все такими были: не живородящиеся, чай, из икры. Смотри, твои родственники плывут, – показал он клешней на проплывающую стайку судаков.

И начал рассуждать. Еще недавно носились они по гребням речных волн словно на подводных крыльях от края Заволжья до хвалынских белых берегов, и так несколько раз: водохранилище-то за Балаковом как море и волны под стать – крутобокие. Хотелось им взлететь к синему небу, как птицы, обогреть под солнцем холодную грудь и заглянуть за горизонт, может быть, счастье там. Не смейся, и у рыб бывают мечты. Чтобы оставалась чистой Волга, чтобы не загрязняли ее нефтью, чтобы не было браконьеров. Ушли бы в Каспий, или по Каме в северные реки. Но встали на пути плотины – не всякая птица перелетит. Рискнули пойти на Юго – Восток в Заволжье, куда протянулся канал. До Иргиза самотеком, тут проще, а вот дальше – стометровый водораздел. Рыбе не взобраться на него. Перерубят насосы станций, поднимающие воду по четырем ступеням каскада. А если в ней икринка или мальки, никто и не заметит. А там – в Узени и Еруслан, где чистая вода и много пищи.

– Так что плыви по течению. Сейчас ты маленький – и это твоя защита. А когда подрастешь, сам постоишь за себя, – рак махнул клешней в сторону переливной плотины и попятился в нору.

«Какой мудрый, – удивился судачок и выплыл из-под коряги.

Канал казался ему большой рекой. А когда выбросило из водонапорных труб, думал, плавники оторвутся. Хорошо чешуя еще не выросла. И такое испытывал после каждой насосной. Дальше течение было спокойным, плавным. И вот цепочка прудов – исток Малого Узеня. Почему его назвали Малый, он такой же, как и Большой. Даже текут эти речки рядом, одинаково изгибаются. Позже, плавая за невестой, он побывал и там.

Когда он, разогнавшись, попадал на большую волну, летел как с трамплина. Высоко и далеко, на зависть карасям и разной плотве. Скалились щуки, но зубастых он не боялся. У многих пасти в шрамах от его колючих плавников. А чешуя у него – броня, на жабрах – шипы. Клыки – не вырвешься. Сколько располосованных им вдоль и поперек рыб шарахались от него. Боялся он только человека.

Плыли они недавно с другом подлещиком вдоль плотины, облицованной в бетонные плиты.

– Смотри, сколько собралось рыбаков, и все по нашу душу, – сказал подлещик.

– На крючок нас не возьмешь, не глупые караси, сетки обойдем. Страшнее ловушки: пауки, морды, как их рыбаки называют, хотя и они цветики, ягодки будут впереди. Видишь, у камышей кодла собралась, будут нас глушить тротилом, – показал плавником на противоположный берег судак.– Ба, знакомые все лица. Глава района и его прилипалы. И рыбнадзор с ними.

Его они часто видели с мешками сетей – перехваты ставил. Кривого сазана однажды поймал. Не заметил инвалид сети. Дальше все было как в анекдоте. Обнаглел рыбнадзор – сам продавал рыбу. По 120 рублей за килограмм. Взвешивал ее на безмене. Кривой тогда подумал: все – хана. Не прижмется он больше к жабрам молодой сазанихи. А бабка, которой рыбнадзор продал Кривого, жила на берегу речки. Огород в нее упирался, там и решила почистить сазана. Начала с головы. От боли очухался он, рванулся из последних сил и – в Узень. Ушел в глубину, залег на дно. Теперь он не только кривой, но еще и лысый. Без чешуи на голове. Молодая сазаниха бросила его, уплыв куда-то в Большой Узень с окунем.

Вот этот самый рыбнадзор готовил шашку к взрыву.

– Давай, быстрее, ухи хочется, и не хихикай, – подплыв ближе, услышали судак с подлещиком суровый голос главы.

– Все готово, разбегайтесь, – зашел по колено в воду рыбнадзор.

Времени в обрез. Они нырнули вглубь водоема, воткнувшись головами в тину. Замерли. И раздался взрыв.… На воздухе перепонки лопаются, а тут водная стихия. Хорошо, что успели зарыться в тину, поэтому не всплыли вверх брюхом.

Вверх брюхом плавал вместе с большими и малыми рыбами взрывник. Поспешил он и зацепился ногой за корягу.

– Наконец-то рыбнадзор жабры склеил, – потер плавниками брюхо подлещик, – засуетились.

– Не полностью, видишь, тянется рукой к сазану, и в воде не тонет, и в огне не горит защитник наш и первый браконьер в округе.

И вспомнил судак времена ранней юности, когда гулял с подругой в свадебном путешествии по Малому Узеню и магистральным каналам. Тогда он впервые увидел главу района у полыхающего костра, в который подбрасывали солому. Целый стог ее стоял у реки на краю поля.

– Сначала чистую воду проведем в родные Баклуши, – говорил он сидящим у костра, – и первые колонки установим у своих домов.

– Не дадут под зад за нецелевое использование бюджетных средств, – засомневался толстощекий заместитель главы.

– В денежном выражении мы выполним программу водоснабжения деревень, а с кого начнем – наше муниципальное дело. Если что, перетру с дядей из правительства.

Узнал судак от премудрого пескаря, что чистая вода была подана по трубопроводу в Баклуши уже через три месяца, и на это ушли все денежки. Далековато было до водоочистных сооружений.

Проявил активность толстощекий заместитель главы, до этого колхозный завхоз. У него был большой опыт: довелось отсидеть с полгода за растрату имущества в период развала сельского хозяйства. Отпущен досрочно по состоянию здоровья.

Слухи по рекам и озерам распространяются быстро. Один из них принес гусь. Судак тогда лежал в яме водоема, отдыхая от долгого плавания. Он же кочевник, не любит засиживаться в одном месте, не рак, не ондатра, даже не ленивый карась.

Гусь рассказывал подруге баском о впечатлениях после перелета. В Баклуши протянулась асфальтированная дорога до самого коттеджа главы района. Трещат сороки – он приватизировал целый пищекомбинат, и новый административный срок ему не светит, если только лагерный.

Одна мечта была у обыкновенного судака – увидеть мудрого рака – отшельника с клешнями – гильотинами. Провидец он: жизнь идет по распечатанной им программе. Для рыб мало что меняется. Уточняются только орудия для их ловли. Даже ловушка – морда казалась теперь детским личиком. До сих пор друг – подлещик не пришел в себя и не откликается на зов, спрятавшись в старой ондатровой норе.

– Как обычно, гонялись они за плотвой. Канал не работал, и течения не было. Двое в резиновой лодке остановились у камышей, опустив в воду концы проводов, подключенных к аккумулятору – так они называли большой ящик.

Красиво было на пруду. В нем отражалась заря, прибрежные деревья. Плескалась рыба. И тут их осенило: вновь готовят подлянку рыбаки, ненасытные террористы.

Судаку шел восьмой год, и он торпедой помчался за излучину реки. Еще сильнее рвал плавники подлещик, отталкиваясь от пугающей воды.

Прошел по телу, ударил по мозгам еще незнакомый им электрический разряд. Лишь потом, очнувшись, они узнали: в излучине было убито все живое, даже козявки, и ее назвали мертвой.

Долго обходили стороной рыбы это место, плача от бессилия и несправедливости. Но в воде не видно слез, да и не бывает слез у рыб.

На краю у сказки

Широкая река, виден лишь край Заволжья, к которому катились волны. Со лба правого берега стирали росу полотенца – тучи. На палубе теплохода у борта стоял бледный юноша, глядя на кипящую за кормой воду. След тянулся углом по далекому изгибу реки, за которым остались город, надежды. Будто выбросили его из самолета без парашюта, и надвигалось неизбежное. Лучше бы он разбился о землю сразу, когда прыгал вместе с ней в аэроклубе с парашютом. Теперь она на крыле, есть свой дельтаплан, подаренный солидным мужчиной. Заигрывает с ним, хотя в два раза младше этого денежного мешка, и вдвое больше ростом.

Улыбка у него получилась настолько измученной, что стоявший рядом мужчина в очках и с копной ковыля на голове спросил:

– Вам плохо? Я экстрасенс. Хотите открыть мне душу?

– Да хоть черту, мне теперь все равно.

Очки седого мужчины зажглись зеленым светом. Из его сумочки выглянул чертенок и тоже сверкнул изумрудами глаз.

– Вы колдун?

– Не бойтесь. Это мой кот Матвей, едем с ним в деревню на отдых. Устали в камере на девятом этаже. Лифт заработает, если дашь лифтеру на пиво. Что же вас беспокоит? – погладил он торчащие из сумки уши Матвея, словно тот подслушивал.

– Все: и душа, и сердце, и мысли.

– Поссорился с девушкой? Расстался? Другая любовь вклинилась?

– Все сразу, и многое другое. Перевешивают богатство, роскошь. А когда заговоришь о чем-то светлом, возвышенном, о нравственной чистоте, тебя даже не понимают. Уезжаю я, далеко, навсегда, чтобы вырвать, забыть.

– От себя не уедешь. Ты хоть простился с девушкой, поговорил с ней?

– Написал три слова: прощай навсегда, Гена.

– Я вижу – плачет она. Как дешево себя ты ценишь: умный, красивый, сильный. А струсил, сдался. Скорее и нет другой любви. Как ты думаешь, Матвей?

Недовольный кот выглянул из сумки, облизался и, полоснув зеленью глаз, отчетливо прошипел:

– Не – а.

«Какая-то мистика: колдун, говорящий кот. Нет только ковра – самолета» – подумал юноша.

– Будет тебе ковер – самолет. Подожди немного, – прочитал его мысли незнакомец. Юноша еще раз внимательно посмотрел на него, на кота. Точно такого же сбросили они однажды на маленьком парашюте с самолета. Сами его сшили по нормам и правилам. Приземлился кот успешно. Потом сам просился в самолет и прыгал вместе с ними. Кому скажешь, не поверят.

– Я поверю, – снова прочитал его мысли колдун.– У Матвея пять прыжков. Но только со мной и в сумке.

– Правда? – удивился юноша.

– Правда.

– Вы увлекаетесь парашютным спортом?

– Ну, это будет громко сказано. Скорее хождением пешком по водам. Невесомость приобретаем заклинаниями.

– Потрясно.

– Но это только в тихую погоду и в полнолуние. В другое время погружаемся в воду по колена и я, и кот: вес наш на квадратный сантиметр площади ног одинаковый.

– Простите меня, я совсем запутался. Матвей тоже из сказки? Ученый кот?

– Это как сказать. Ученый – справедливо. Но в сказку он может только попасть, если ты расскажешь о нем детям.

– Из меня писатель как из барабана скрипка.

– Первый раз слышу такое сравнение. А ты, Матвей, слышал, чтобы так говорили о твоем инструменте. Он иногда играет на барабане и поет колыбельные песенки. У него и сейчас в сумке лежит барабан.

– Не – а! – снова послышалось отчетливо.

«Разводят меня добряки, чтобы я не грустил, – предположил юноша.– Отвечу им тем же».

– Вы не будете против, если я поеду с вами в деревню. Оклемаюсь после ударов судьбы. Подумаю, как побороться за свое счастье.

– Вот это мы и хотели услышать от тебя. Только этого тебе не надо. Посмотри вверх.

В небе у самых облаков белым клином летели на север гуси, соревнуясь с двукрылым самолетом, а пониже над самой рекой несся в воздушном потоке дельтаплан. Он узнал ее сразу – Наташа, родная его Наташа.

Девушка обогнала теплоход, сравнялась с ним ходом и села на палубе.

– Вот и я, беглец. От меня никуда не спрятаться, не скрыться, любимый мой дурачок.

Только потом он вспомнил о своих загадочных спутниках – экстрасенсе и его ученом коте. Но их рядом не было. Неужели ушли на берег вот так прямо по воде? Или он все перепутал от волнения.

Прикольно

Тучка задела черным крылом мачту ретранслятора. Куда вымахала? На 364 метра. С такой высоты виден край Заволжья. Раздался грохот, ударила молния. « Конец», – подумал Юрий Иванович, глядя на расплавленные дымящиеся подошвы ботинок. Разряд прошел сквозь него. Даже ветер шмыгнул в испуге за угол.

«Блин, как долбануло, извилина выпрямилась» – будто прочирикал воробей.

«А бомжу по барабану: развалился, лапти сушит» – будто прострекотала сорока.

Кажется, он обрел чудотворный дар, стал читать мысли других, даже у кого их нет? Круто! Теперь он потешится, выведет кое-кого на чистую воду.

Первой Юрий Иванович встретил жену, как всегда нафуфыренную и злую:

– Работу все ищешь? Подковы, вон, сбил. Да кому ты такой неумеха нужен. Как ребенка еще сделал, – и добавила про себя:

«хорошо Гришка-сосед затащил к себе перед свадьбой. Эх, и рогов наставили она этому олуху. Как за порог, так и рог, и не только с соседом»…

– Ты всегда говоришь то, что думаешь, моя верная женушка, – ответил он, думая: сбежал бы давно, было бы куда.

В доме напротив второй день шла гулянка: вернулся с заработков Сергей. То ли визжали еще не покрытые свиноматки, то ли застоявшиеся жеребцы стучали копытами под барабанную музыку: бум – бум, бум – бум. Голова ни у кого не варила от этого в квартале.

К этому дому и подошел Юрий Михайлович. Во рту пересохло, в вывернутом желудке – всеобщее отторжение. Вчера такое пили – не приведи Господь: пятновыводитель на основе денатурата. У кореша даже татуировка рассосалась. Тряслись губы, руки и все, что могло двигаться – легче сдохнуть.

Сергей пьяно выкобеливался перед приятелями. Два месяца он не был дома. В тайге не разгуляешься. Медведя увидишь чаще, чем человека, особенно бабу. Деньги есть, а опрокинуть некого. А здесь в городке никого и обламывать не надо. Хоть сучку вот этого барбоса. Давно сорвалась она с ошейника, теперь мало будет и намордника.

– С бодуна, что ли, Михалыч? Щеки, как рекламные щиты. Не парься, возьми на пиво, – сыпанул небрежно в его руку кучу мелочи.

Было стыдно, ведь он прочитал его подленькие мысли, но деньги взял.

Снова плюнули ему в лицо и кто? Все. Хватит. Надо выбираться из ямы…. Он учитель французского языка, который не преподают ни в одной школе города. Не нужен нигде месье Петров. Кадровых сокращают. С такими мрачными мыслями вошел Юрий Михайлович в кабинет директора школы Самохвалова. Кресло тому приходилось отодвигать от стола на пол – метра, мешал живот.

– Ибрагим Остапович, я снова к вам. Больше некуда. Может быть, хоть сторожем возьмете? – и лучше бы не читал его мысли:

«Опять этот хрен месье. Ехал бы во Францию лягушек ловить, таких же картавых, как он. А какое прозвище дали бы французу в школе? Наверняка, «синий нос». У него, директора, и то есть кличка: «надутый пузырь». Почему надутый? Разве не надутый пузырь бывает?

О семантике слов директор и не слыхивал. До перестройки он работал физруком, имел второй разряд по шашкам.

Пузырь сжал круглое лицо:

– Опоздал, милейший, уже взяли. В сторожа нынче идут даже спортсмены. А что? Сутки здесь, трое дома. Тренируются.

– Я все понял, не понравился вам мой нос, коллега. Главное берегитесь острых предметов: наколетесь, лопнете.

В коридоре встретил похожую на цаплю знакомую англичанку Веру Васильевну Рожину.

– Бонжур, мадам!

– Гуд бай, месье!

– За парты, – раздалось из дальнего класса, – на болоте цапля.

Он улыбнулся: все, как прежде и не все так плохо.

День был солнечным. Осенние листья усыпали парк. Даже сумка старика, одиноко сидящего на скамеечке, была в золотой оправе. «Закончится листопад, сгребут листья, сожгут – и все, словно с девственницы сорвут одежду…

– Здравствуй, дедуля, – поприветствовал он старика.– Не холодно на скамейке.

– Что ты? Я же в шубе осени, – улыбнулся тот. А мысли его были как на мониторе:

«Еще один не нужный никому гуманитарий. Умел бы делать хоть свистульки, не болтался бы как гнилушка в проруби».

Юрия Михайловича словно снова шарахнуло молнией. Он же умеет плести из лозы сумки, корзинки, даже кресла. В детстве перенял у деда. Таких мастеров в округе вообще нет. Он поцеловал старика в небритую щеку:

– Спасибо, дедуля, увидимся, – и побежал к Малому Узеню, где у водослива росли кусты тальника – гибкие, крепкие.

Весной их дороги снова пересеклись. Юрий Михайлович подарил старику красивую сплетенную из лозы сумку с надписью: «Дедульке!».

.

У киоска «Спортлото»

Киоск « Спортлото» в нашем городе – пуп земли. Стоит рядом с базаром, супермаркетом. Около него всегда людно. Одними движет игровой азарт, другие ловят удачу.

А тут предлагают самые разные лотерейные билеты, моментальные игры – блиц, супер, спринт – на любой вкус. А послушать диалоги – одно удовольствие.

– Не подорожали? – кричит в окно инвалид на костылях.

– Нет, вас ждем, – улыбается киоскерша так, будто рублем одаривает.

– Два золотых ключика мне, Сонечка. Мечтаю о благоустроенной квартире с тех пор, как ногу Гитлер отнял.

– А вы в какой живете? – спросила девушка из управления соцзащиты.

– В саманной, на Лысой горе – все удобства во дворе.

Прикольно рифмуете! – улыбнулась девушка – соцзащита.

– А я еще и пою. Хватану после пенсии перцовочки – у самого Малого Узеня слышно.

– Тебе, дед, хорошо, перцовку покупаешь, а моей зарплаты только на блиц-лото и хватает, не купишь и процеженного молока, – пожаловался рыжебородый.

– Что же у вас за зарплата, если средняя в районе шестнадцать тысяч? – Это снова девушка – соцзащита.

– Ты тридцать получаешь, я три, в среднем – пятнадцать, – обрадовался своей находчивости рыжебородый. Девушка покраснела (у нее оклад был сорок тысяч рублей) и отошла в сторону.

– Мне билет на тридцать четвертый словно кассиру вокзала гаркнула толстенная молодуха.

– На тридцать четвертый тираж «Спортлото»? – уточнила киоскер.

– Да, на самый ближайший. Хочу выиграть иномарку, в отечественную не влезаю, – глаза ее горели, как фары мерседеса.

– Соня, как всегда, десять билетиков «Супер», – протянула в окошечко без очереди горсть мелочи торговка овощами в белом переднике. Базар был рядом, и за день она умудрялась делать к киоску три – четыре ходки.

– Почему без очереди, дамочка? – заволновались мужики. – Травоядные ждут, спешу, – выхватила она из рук Сонечки супербилеты и побежала к базару. Привычно мелькали красные подошвы ее тапочек, трепыхался на ветру белый передник.

Когда очередь рассосалась, я спросил у Сонечки:

– Наши-то часто выигрывают?

Сонечка смутилась, но тут подошли две женщины с раскрытыми кошельками. Скорее всего, из салона красоты: выдавали их новые прически и толстый-толстый слой грима.

– Хотим сыграть в спринт, надо же восполнить непредвиденные расходы, – жестом указала на прически одна из них.

Взяв билетики, отошли за угол. Послышалось их разочарованное

«без выигрыша». Несколько раз подходили две женщины к окошку киоска, но, увы. Кошельки закрылись.

– На то и спортлото! – успокоил их рыжебородый.

Да, неунывающий у нас народ…