bannerbannerbanner
Александр Македонский. Гений или каприз судьбы?

Геннадий Левицкий
Александр Македонский. Гений или каприз судьбы?

Полная версия

2. Олимпиада и юные годы Александра

«Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!»

(Плутарх. Александр)

Как мы заметили выше, молосская принцесса в результате недальновидной политики эпирского царя стала женой Филиппа. Впрочем, Плутарх утверждает, Филипп познакомился с Олимпиадой, «когда он сам был еще отроком, а она девочкой, потерявшей своих родителей». Филипп, влюбившись в нее, просил согласия на брак у брата Олимпиады, Ариббы. В любом случае, брак этот не принес счастья Филиппу, ибо его новая жена безумно любила только одну вещь на свете ― власть. Олимпиада пыталась отнять часть ее у Филиппа, но натолкнулась на полное непонимание. И тогда она решила воплотить свои мечты в жизнь через сына.

Рождение Александра сопровождалось многими таинственными знамениями, так что даже бесстрашный Филипп не знал, радоваться ли этому событию, и к жене стал относиться с опаской. Достаточно сказать, что в ночь рождения Александра безумец Герострат сжег одно из семи чудес света ― храм Артемиды Эфесской.

«По этому поводу Гегесий из Магнесии произнес остроту, ― читаем у Плутарха, ― от которой веет таким холодом, что он мог бы заморозить пламя пожара, уничтожившего храм. «Нет ничего удивительного, сказал он, ― в том, что храм Артемиды сгорел: ведь богиня была в это время занята, помогая Александру появиться на свет». (Артемида была покровительницей рожениц.) Находившиеся в Эфесе маги считали несчастье, приключившееся с храмом, предвестием новых бед; они бегали по городу, били себя по лицу и кричали, что этот день породил горе и великое бедствие для Азии».

Что ж, маги не зря суетились, потрясения придут в Азию, когда станет взрослым малыш, родившийся в ночь гибели знаменитого храма.

Внешность Александра столь же необычна, как и любого другого человека, оказавшего немалое влияние на ход мировой истории, будь то Чингисхан или Луций Корнелий Сулла. Описание ее сохранилось у Плутарха:

«Как сообщают, Александр был очень светлым, и белизна его кожи переходила местами в красноту, особенно на груди и на лице. Кожа Александра очень приятно пахла, а изо рта и от всего тела исходило благоухание, которое передавалось его одежде… Причиной этого, возможно, была температура его тела, горячего и огненного, ибо, как думает Теофраст, благовоние возникает в результате воздействия теплоты на влагу. Поэтому больше всего благовоний, и притом самых лучших, производят сухие и жаркие страны, ибо солнце удаляет с поверхности тел влагу, которая дает пищу гниению. Этой же теплотой тела, как кажется, порождалась у Александра и склонность к пьянству и вспыльчивость.

Еще в детские годы обнаружилась его воздержанность: будучи во всем остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и предавался им весьма умеренно; честолюбие же Александра приводило к тому, что его образ мыслей был не по возрасту серьезным и возвышенным. Он любил не всякую славу и искал ее не где попало, как это делал Филипп, подобно софисту хваставшийся своим красноречием и увековечивший победы своих колесниц в Олимпии изображениями на монетах. Однажды, когда приближенные спросили Александра, отличавшегося быстротой ног, не пожелает ли он состязаться в беге на Олимпийских играх, он ответил: «Да, если моими соперниками будут цари!»

Мудрый Филипп великолепно понимал то, что будет вызывать споры, изумление, непонимание последующие две с лишним тысячи лет, а именно ― характер сына. Ибо он и в будущем будет определять судьбоносные поступки Александра: и великие, и глупые, и кощунственно отвратительные, о которых сам Александр будет жалеть сотни раз. Однако сила, вырывающаяся изнутри его, беспощадно уничтожала тех, кто вставал на его пути, тех, кто не смог понять странностей его натуры. «Филипп видел, что Александр от природы упрям, а когда рассердится, то не уступает никакому насилию, но зато разумным словом его легко можно склонить к принятию правильного решения; поэтому отец старался больше убеждать, чем приказывать» (Плутарх).

Впрочем, даже Филипп не избежал яростных столкновений с собственным сыном; что было не удивительно, учитывая их родство и то, что оба не терпели над собой ничьей власти.

«Филипп не решался полностью доверить обучение и воспитание сына учителям музыки и других наук, входящих в круг общего образования, считая, что дело это чрезвычайно сложное…

Поэтому царь призвал Аристотеля, самого знаменитого и ученого из греческих философов, и за обучение расплатился с ним прекрасным и достойным способом: Филипп восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве граждан» (Плутарх).

И здесь проявился характер Александра; он желал, чтобы даже мысли гениального учителя принадлежали только ему. Когда Александр узнал, что Аристотель опубликовал некоторые свои книги, сделав свои философские изыскания общедоступными, то написал ему письмо следующего содержания: «Александр Аристотелю желает благополучия! Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о высших предметах. Будь здоров».

Аристотель, прекрасно изучивший своего ученика, успокоил его честолюбие следующими словами: «… эти учения хотя и обнародованы, но вместе с тем как бы и не обнародованы. В самом деле, сочинение о природе было с самого начала предназначено для людей образованных и совсем не годится ни для преподавания, ни для самостоятельного изучения».

Плутарх утверждает, что и любовь к врачеванию Александру внушил Аристотель. Александр интересовался не столько отвлеченной стороной этой науки, сколько практической: он приходил на помощь заболевшим друзьям, назначая различные способы лечения и лечебный режим. Но больше чем кому либо, медицинские познания Александра пригодились ему самому. За не очень долгую жизнь его тело претерпело столько ударов и ран, сколько не получал и десяток поседевших в боях ветеранов.

Как Александр относился к мудрому учителю? «Александр СНАЧАЛА восхищался Аристотелем, ― читаем у Плутарха, ― и, по его собственным словам, любил учителя не меньше, чем отца, говоря, что Филиппу он обязан тем, что живет, а Аристотелю тем, что живет достойно». И все же философия великого грека со временем стала чуждой Александру. «Впоследствии царь стал относиться к Аристотелю с подозрительностью, впрочем, не настолько большою, чтобы причинить ему какой-либо вред, но уже самое ослабление его любви и привязанности к философу было свидетельством отчуждения».

Удивляться здесь нечему: философией и любовью Александра станут меч и македонская фаланга.

И все же, самое большое влияние на сына оказала мать. Она не учила его искусству, философии и прочим наукам ― она учила его: как стать и быть царем. В том, что Александр стал таким, каким мы его знаем; в том, что он не канул в безвестность как тысячи других царей прочих народов, заслуга не философов и богов, а его матери ― Олимпиады. Она научила сына любить власть и славу, бороться за них до последнего вздоха.

Совсем иного рода наставников, чем Филипп, определила сыну Олимпиада. Во главе многочисленных воспитателей стоял родственник царицы Леонид ― «муж сурового нрава». «Дядькой же по положению и по званию» был Лисимах; «в этом человеке не было никакой утонченности» ― так характеризует другого воспитателя Плутарх.

Команда Олимпиады растила неприхотливого воина-спартанца, жадного лишь к одной вещи на свете ― славе.

В отличие от Аристотелевых, детские уроки Леонида Александр запомнил на всю жизнь. Впоследствии, покорив Персидскую державу, Александр раздавал новые владения направо и налево; царицей Карии он сделал Аду, потому что та напоминала ему мать Олимпиаду. «В знак любви Ада ежедневно посылала ему изысканные яства и печения, а потом отправила к нему своих самых искусных поваров и пекарей. Царь велел передать Аде, что он не нуждается ни в ком и ни в чем подобном, так как его воспитатель Леонид дал ему лучших поваров: для завтрака ― ночной переход, а для обеда ― скудный завтрак. «Мой воспитатель, ― сказал он, ― имел обыкновение обшаривать мою постель и одежду, разыскивая, не спрятала ли мне туда мать какого-нибудь лакомства или чего-нибудь сверх положенного» (Плутарх).

Александру было с кого брать пример. Властолюбие Олимпиады не знало границ; и даже находящуюся в опале у собственного мужа ― враги боялись ее больше чем Филиппа. Когда в руки афинян попали гонцы Филиппа, они прочли все послания «и только письма Олимпиады не вскрыли и нераспечатанными доставили противнику». Плутарх объясняет это человеколюбием афинян, но кто знаком с изощренной местью коварнейшей женщины, вряд ли прикоснулся бы к ее письму.

Положение царицы не дало возможность Олимпиаде утолить свою любовь к власти. Филиппу нужны были женщины только для постели, но не для трона. И Олимпиаде ничего не осталось, как только заниматься сыном и передать ему свою нерастраченную любовь. Она добилась, что сын, еще не совершив ничего значительного, требовал отношения к себе, как к богу. Это Олимпиада внушила ему, что он велик, и Александр искренне не понимал, почему люди этого не замечают.

В мальчике настолько рано проявилось непомерное честолюбие, что он не мог даже порадоваться за успехи отца: «Всякий раз, как приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо известный город или одержал славную победу, Александр мрачнел, слыша это, и говорил своим сверстникам: «Мальчики, отец успеет захватить все, так что мне вместе с вами не удастся совершить ничего великого и блестящего». Стремясь не к наслаждению и богатству, а к доблести и славе, Александр считал, что чем больше получит он от своего отца, тем меньше сможет сделать сам» (Плутарх).

 

Занятый военными походами и многочисленными любовницами, Филипп редко виделся с сыном. И тот при каждой встрече не переставал удивлять отца ― невозмутимого Филиппа, который сумел сохранить полное равнодушие на лице после победы над Грецией. Весьма примечателен случай с покупкой коня, который станет одной из самых больших привязанностей Александра в этом мире. Эту норовистую лошадь Александр будет любить больше всех женщин на свете; в честь ее будет основан город Букефалия:

«Фессалиец Филоник привел Филиппу Букефала, предлагая продать его за тринадцать талантов, и, чтобы испытать коня, его вывели на поле. Букефал оказался диким и неукротимым; никто из свиты Филиппа не мог заставить его слушаться своего голоса, никому не позволял он сесть на себя верхом и всякий раз взвивался на дыбы. Филипп рассердился и приказал увести Букефала, считая, что объездить его невозможно. Тогда присутствовавший при этом Александр сказал:

–Какого коня теряют эти люди только потому, что по собственной трусости и неловкости не могут укротить его.

Филипп сперва промолчал, но когда Александр несколько раз с огорчением повторил эти слова, царь сказал:

–Ты упрекаешь старших, будто больше их смыслишь или лучше умеешь обращаться с конем.

–С этим, по крайней мере, я справляюсь лучше, чем кто-либо другой, ― ответил Александр.

– А если не справишься, какое наказание понесешь ты за свою дерзость? ― спросил Филипп.

–Клянусь Зевсом,― сказал Александр,― я заплачу то, что стоит конь!

Поднялся смех, а затем отец с сыном побились об заклад на сумму, равную цене коня. Александр сразу подбежал к лошади, схватил ее за узду и повернул мордой к солнцу: по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сначала, слегка натянув поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду. Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой, но когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним, гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал:

«Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!» (Плутарх).

Филипп, несмотря на размолвки, любил сына, «так что даже радовался, когда македоняне называли Александра своим царем, а Филиппа полководцем». Дальновидный политик упрямо не хотел замечать, что становится помехой на пути сына; и жестоко поплатился за это. Все чаще Александр разрушает планы отца и ведет свою игру, несомненно, не без помощи матери. Олимпиада упорно вела сына к власти, не упуская ни малейшей мелочи, которая могла помочь либо помешать в достижении желанной цели.

Угрозу своим планам Олимпиада почувствовала, когда сатрап Карии, стремясь заключить союз с Филиппом, предложил свою дочь в жены его сыну Арридею. «Друзья и мать Александра стали клеветать на его отца, будто Филипп блестящей женитьбой и сильными связями хочет обеспечить Арридею царскую власть» (Плутарх). Обеспокоенный Александр ради власти был готов на все. Он послал к правителю Карии своего гонца и предложил «отвергнуть незаконнорожденного и к тому же слабоумного Арридея, а вместо этого породниться с Александром». Новый претендент в зятья сатрапу Карии понравился гораздо больше, но взбешенный Филипп прекратил всю эту свадебную возню.

Олимпиада строго ограждала трон Македонии от возможных конкурентов и берегла его для Александра. Вот только количество конкурентов росло с каждым годом: родила сына и последняя жена Филиппа ― Клеопатра ― та самая, на свадьбе с которой у Филиппа с сыном произошла серьезная размолвка. Для Александра перспектива занять македонский трон становится все более неопределенной, с каждым прожитым годом желанная корона не только не приближалась, наоборот, становилась призрачнее. Выход был только один: избавиться от того, кто неутомимо производит наследников, не думая о последствиях. И Филипп, полный сил и энергии, погибает от кинжала убийцы.

Эта женщина умела мстить; смерти Филиппа, когда-то ее отвергнувшего, Олимпиаде показалось мало. Когда Олимпиада узнала об убийстве мужа, то немедленно поспешила на похороны под предлогом исполнения последнего долга и в ту же ночь… «возложила на голову висевшего на кресте Павсания золотой венец». Как оказалось, это было лишь началом сведения счетов с мертвым Филиппом. «Спустя немного дней она сожгла снятый с креста труп убийцы над останками своего мужа и приказала насыпать холм на том же месте; она позаботилась и о том, чтобы ежегодно приносились умершему жертвы, согласно с верованиями народа» (Юстин). Таким образом, пришедшие поклониться праху Филиппа, невольно отдавали почести и его убийце. Наконец, она посвятила Аполлону меч, которым был заколот царь. По словам Юстина, все это она делала настолько открыто, как будто боялась, что преступление, совершенное ею, будет приписано не ей.

Плутарх сообщает, что слабоумие Арридея ― соперника Александра ― тоже дело рук Олимпиады: «Арридей, сын Филиппа от распутницы Филинны, был слабоумным из-за телесного недуга. Недуг этот не был врожденным и возник не сам собой: рассказывают, что, когда Арридей был ребенком, у него проявлялись добрые и благородные наклонности, но потом Олимпиада при помощи всяческих зелий довела его до того, что он лишился рассудка».

С неслыханной жестокостью Олимпиада расправилась с Клеопатрой, ― той, что скрасила последние годы жизни Филиппа и родила ему сына. По свидетельству греческого историка Павсания, Олимпиада убила маленького сына Филиппа и Клеопатры, затем вместе с матерью приказала бросить в огромный медный котел, под которым был разложен огонь.

Даже Александр «очень возмущался тем, что Олимпиада в его отсутствие жестоко расправилась с Клеопатрой». И все же, царем он стал, и матери был благодарен всю оставшуюся жизнь.

3. Горе побежденным

«Эллины безжалостно истребляли эллинов; родных убивали люди, близкие им по крови; одинаковость языка не меняла чувств»

(Диодор Сицилийский. Историческая библиотека)

После смерти коварного деятельного Филиппа ветер свободы вскружил головы его греческих подданных. Надеясь, что при молодом неопытном царе удастся вернуть то, что потеряли, один за другим начали восставать против македонского владычества свободолюбивые греческие полисы.

Филипп оставил Александру великолепную конницу, сильный флот, и главное, созданную им непобедимую македонскую фалангу: сплошную стену воинов, спаянных железной дисциплиной и состоявшую не из капризных наемников, а свободных пастухов и земледельцев. Важное наследие ― македонская тактика боя, позволившая покорить практически все сопредельные территории, до которых дотянулся воинственный Филипп.

Идея завоевания Персидской державы тоже принадлежит Филиппу. Он же собрал для этой цели огромную силу. По словам Юстина, численность вспомогательных отрядов, которые обязана была поставить Греция, определялась в двести тысяч пехотинцев и пятнадцать тысяч всадников. «Сверх этого количества ― македонское войско и отряды варваров из покоренных Македонией соседних племен». Собственно, поход начался незадолго до смерти Филиппа; в начале весны 336 г. «он послал вперед в Азию, подвластную персам, трех полководцев: Пармениона, Аминту и Аттала».

Как только Александр принял царскую власть, он отправился в Пелопоннес, созвал собрание эллинов и обратился с просьбой вручить ему командование походом против персов. Такое право было предоставлено Филиппу, и Александр, едва успев оплакать отца, спешил получить в наследство не только его владения, но и намерения.

Право на воплощение грандиозных замыслов Филиппа Александру пришлось завоевывать не только красноречием, которым, кстати, он похвастаться не мог. Вместо желанной Азии Александр отправился во Фракию усмирять иллирийцев и трибалов. Сын Филиппа впервые предстает перед нами в образе царя-полководца.

Война была нелегкой, потому что велась в горах, прекрасно знакомых восставшим и умело использовавшим рельеф родной местности. Мятежники заняли горную вершину, затащили на нее телеги и приготовились сбросить их на фалангу Александра, когда та появится в ущелье.

Александр с огорчением убедился, что иного пути для его войска нет. «Он отдал гоплитам следующий приказ: когда телеги станут валиться на них, то пусть солдаты в тех местах, где дорога широка и можно разбить строй, разбегаются так, чтобы телеги падали в промежутки между людьми; если же раздвинуться нельзя, то пусть они падают на землю, прижавшись друг к другу и тесно сомкнув свои щиты: тогда телеги, несущиеся на них, вследствие быстрого движения, скорее всего, перепрыгнут через них и не причинят им вреда».

Так описывает Арриан бой с горными племенами. Весьма сомнительно, что щиты могли служить хорошей защитой от тяжелых телег и огромных валунов, сбрасываемых с гор, но Арриан утверждает, что телеги «прокатившись по щитам, ни одного человека не убили». Победа досталась Александру.

Затем он переправился через Истр и достиг земель независимых кельтов. От них прибыли послы с мирными предложениями.

Гордыня молодого македонского царя уже тогда шла впереди его. «Кельтов он еще спросил, чего в мире они больше всего боятся? Он надеялся, те скажут, что больше всего боятся они именно его. Ответ кельтов не соответствовал его надеждам. Жили они далеко от Александра, в местах непроходимых, видели, что ему не до них, и ответили, что боятся, как бы не упало на них небо. К Александру они отправили послов потому, что восхищаются им, но не из боязни или ради выгоды. Александр назвал их друзьями, заключил с ними союз и отослал обратно, заметив только, что кельты хвастуны» (Арриан).

Тем временем у Александра появились большие неприятности в Греции. Восстал влиятельнейший город Эллады ― Фивы. Смелости мятежникам придали слухи, что молодой царь умер в Иллирии. Многие греческие города также собирались примкнуть к Фивам, если их смелое предприятие увенчается успехом.

Война с собственными подданными была чрезвычайно трудной и стоила Александру огромных жертв. Его полководец Пердикка во время штурма города «упал, пораженный стрелой. Его унесли в тяжелом состоянии в лагерь: поправился он с трудом». Фиванцы отбили штурм, при этом погиб начальник лучников, критянин Эврибот; и лишь когда Александр бросил на врагов плотную стену фаланги, ситуация изменилась в пользу македонян. При взятии города погибло более 500 македонян ― гораздо больше, чем Александр будет терять в битвах с персами, которые принесут ему всемирную славу.

«Фиванцы, храня в душе любовь к свободе, настолько не дорожили жизнью, что при встрече с врагом схватывались с ним врукопашную, подставляя себя под удары, ― описывает Диодор Сицилийский последние часы Фив. ― По взятии города ни один фиванец не попросил македонцев пощадить ему жизнь и не припал трусливо к коленям победителей. Эта доблесть не вызывала, однако, никакого сострадания у врагов, и дня оказалось мало для их свирепой мести. По всему городу тащили детей и девушек, жалостно взывавших к матерям. Дома были ограблены, и все население города обращено в рабство. Из уцелевших фиванцев одни, израненные и почти терявшие сознание, схватывались с врагами и умирали вместе с ними; другие, опираясь на обломок копья, встречали бежавших на них и в этом последнем бою предпочитали свободу спасению. Множество людей было перебито, всюду по городу было полно трупов, и, однако, не нашлось никого, кто бы сжалился над судьбой обездоленных. Феспийцы, платеяне, орхоменцы и прочие из эллинов, враждебно настроенные к фиванцам, пошли в поход вместе с царем и, ворвавшись в город, выместили свою вражду на несчастных. Много жестокого страдания было в городе. Эллины безжалостно истребляли эллинов; родных убивали люди, близкие им по крови; одинаковость языка не меняла чувств. Наконец всех застигла ночь, дома были разграблены; дети, женщины и старики, укрывшиеся в святилищах, жестоко выгнаны оттуда».

Взятие города, «первого тогда в Элладе по силе и воинской славе», Арриан объясняет «гневом божества за измену эллинам в Персидскую войну». Версия эта пришлась по душе Александру, и он сделал все, чтобы гнев божества был как можно более эффектным и запоминающимся. К несчастью для Фив, у них было много завистников и врагов. Фивы срыли до основания, всю землю, кроме священной, разделили между союзниками; детей, женщин и оставшихся в живых фиванцев продали в рабство.

 

Таким образом Александр удовлетворил низменные чувства некоторых греческих полисов и попутно решил еще одну проблему.

Ужасная судьба Фив избавила Александра от многих противников в Греции. «Когда остальные эллины узнали о беде фиванцев, то аркадяне, которые выступили уже чтобы помочь фиванцам, постановили казнить тех, кто поднял их на эту помощь. Элейцы вернули обратно своих изгнанников, так как они были друзьями Александру. Этолийские племена отправили ― каждое особо ― посольства с мольбой о прощении: они, сообразуясь с известиями от фиванцев, тоже подняли восстание. Афиняне справляли великие мистерии, когда к ним прямо после сражения прибыли люди из Фив. В ужасе они бросили мистерии и стали свозить свой скарб из хуторов в город. Народное собрание, по предложению Демада, отправило к Александру посольство из 10 человек, которых выбрали из всех афинян, зная, что они особенно близки к Александру. Они должны были передать ему следующее: народ афинский поздравляет его с благополучным возвращением от иллирийцев и трибалов ― поздравление несколько запоздало ― и радуется, что наказал фиванцев за их восстание» (Арриан).

Кто-то назовет первой жестокостью Александра во время восточного похода ― уничтожение финикийского города Тира ― древнейшего центра мировой торговли. Но как назвать стертый с лица земли крупнейший греческий город Фивы; причем, задолго до Тира? Надо сказать, Александр довольно часто будет проводить подобные устрашающие акции во время бесконечно долгой борьбы за власть над миром.

Кто-то скажет, что во время осады Тира проявились новые черты Александра, что он начал вести себя более деспотично. Увы! Деспотом Александр стал еще до того как получил царскую корону, а жестокость была непременной спутницей Александра, только со временем она казалась все более бессмысленной. Удачливый завоеватель становился все более безжалостным и своенравным, все чаще руководствовался он своей подозрительностью, но не разумной достаточностью; все менее он будет снисходителен к тем, кто посмеет ему возразить, либо усомнится в божественном его происхождении.

Наставником Александра был величайший философ Аристотель, но царь гораздо лучше усвоил уроки другого учителя ― Олимпиады. «Прежде чем отправиться на войну с персами, Александр умертвил всех родственников своей мачехи, которых Филипп (в свое время) поставил во главе управления, выдвинув на самые высокие и почетные должности, ― повествует Юстин. ― Не пощадил он и собственных своих родных, которые казались ему способными царствовать, чтобы в Македонии, когда он будет далеко от нее, не было почвы для мятежей. Он увел с собой в качестве соратников всех наиболее одаренных царей-данников, оставив для охраны государства менее предприимчивых».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru