Геннадий Александрович Семенихин
Прощай ринг
Бой начался, и спортзал загудел. Перед выходом на ринг старый тренер Михаил Михалыч успел посоветовать Сергею:
– Ты же смотри, дружище, сразу не выкладывайся. Помотай его получше и руку смотри не подставляй травмированную. Держи ее как и всегда в готовности для нокаутирующего удара, он у тебя так хорошо получается. Следовательно, приводи эту руку в действие только наверняка.
Как ни старался Горшков, но в первом уже раунде дважды получал удары Суареса в поврежденную руку. Огромный кричащий зал с плафонами в потолке и смутно волнующимся морем голов и лиц от адской боли поплыл перед глазами. «Как же я ею нанесу удар, – с тоской подумал Сергей, – если сейчас едва удерживаю стон». Он понимал, что противник в борьбе за победу будет стараться нанести как можно больнее удар по травмированной руке, и это действительно так и случилось. В конце второго раунда он не смог уйти от атаки и оказался к нокдауне. Чопорный английский судья, заглянув ему в глаза, махнул потом длинными тонкими пальцами, гортанно выкрикнул: «Бокс». В перерыве Горшков обессилено отсиживался в своем красном углу и, смежив тяжелые веки, вяло слушал советы тренера. А когда снова вышел на ринг, ноги показались ему чугунными, а тело звенящим от боли. Он кружил по рингу, держа наготове травмированную руку, ускользая от новых ударов. И все-таки один из них пропустил и, поскользнувшись, упал на одно колено. А когда встал, тоскливо подумал: «Но как же я нанесу ему удар! Что после этого будет с рукой? – И тотчас же себе возразил: – А отец? Разве ему, смертельно раненному, легко было бросить последнюю гранату?» Ринг плыл перед глазами, канаты, помост, гудящий от выкриков зал – все темнело в глазах.
В ярости от того, что ему не удается окончательно сломить противника, Суарес бегал по рингу и вдруг задержался в том самом положении, в котором Сергей уже двенадцать раз нокаутировал соперников. Задержался на три-четыре секунды, но этого было больше, чем достаточно. Сжав челюсти, Горшков послал свою руку вперед со страшной быстротой и силой. Это был не удар, а выстрел в упор. Огромный блестящий от пота Суарес рухнул на помост. Горшков зашатался, но сумел устоять, едва превозмогая новую волну боли. Кружилась голова, было горько и сухо во рту, виски гудели, подкатывалась тошнота. Он едва держался на ногах, когда зал ревел бушующим морем, скандируя: «Горшков, Горшков, браво!» Рука, нанесшая таранный удар, висела, как плеть, и он был первым человеком, понявшим, что никогда в жизни не совершит больше он ею нокаута, да и на ринг, очевидно, никогда не поднимется.
