Мы нежились на мягком песке «дикого» пляжа, еще не успевшем накалиться в этот утренний час. Мы – это я, – студент-практикант далекого от берегов моря гидромелиоративного института, матрос здешней спасательной станции Гриша, тридцатилетний курчавый здоровяк, бронзовое тело которого было разделано самыми фантастическими татуировками. Его мускулистые руки были сплетены якорными цепями, на спине, распластав широченные крылья, сидел орел, а мощная грудь была украшена голой наядой, увенчанной мелкой подписью «рыбачка Соня». Сейчас он лежал на животе, и наяды не было видно. Зоркими глазами Гриша обозревал пляж, быстро наполнявшийся отдыхающими.
«Дикие» курортники сплошным потоком спускались по щербатым обожженным солнцем ступеням лестницы и толкались в поисках удобного места. Так и казалось, что кто-то выпустил на берег этот пестрый цветастый ручей разноцветных зонтиков, шляпок, панам, халатов, босоножек, сумочек и никак не может его остановить. Разомлевший от еще ласкового и милосердного солнца, Гриша лениво поднял голову и, всматриваясь в этот поток, неожиданно оживился.
– Смотри-ка, кажется, наш профессор движется. Хороший папашка. И элексир жизни с ним рядом балетными шажками топает.
Я посмотрел в сторону, куда указывал мой знакомый, и увидел спускающегося к берегу грузного рыхлого пожилого мужчину в парусиновых брюках, бледно-розовой тенниске и соломенной шляпе с широкими полями. Шаг у него был тяжелый. Может быть, от того, что в правой руке нес он солидную клетчатую сумку, такую необходимую в данной обстановке. С ним рядом шла молодая женщина в легком полосато-красном платьице, вся смуглая и до того легкая, что так и казалось, будто не идет она, а летит над землей. Ветер шаловливо обдавал ее всю с ног до головы, ласкал черноглазое лицо с прямым заостренным носом и ямочкой на подбородке. Иногда его порывы раздували полосатое платьице, и она так изящно зажимала его коленками, что нельзя было не залюбоваться ее наивно-кокетливыми движениями. При этом она оглядывалась, и черные ее глаза были заразительно веселыми.