– Так вот кто тащил наш корабль за собой, как на буксире, – догадался Ватсон. – Но где же буксирный канат? Мы ничего не видим.
Тем временем Моби Дик совершил круг и устремился к «Суссексу», как несущийся на всех парах броненосец. Пенные буруны длинными усами вытянулись в стороны от его мощной головы, напоминавшей айсберг.
– Он разобьет нас вдребезги! – воскликнул Ватсон. – Сейчас столкнемся!
Но в последний миг, когда удар уже казался неизбежным, Моби Дик стремительно ушёл под воду, вскинул к небесам свой мощный хвост и ударил им по воде, потрясая окрестность громом пушечного залпа. Моби Дик прошёл под килем задрожавшего «Суссекса», не причинив ему вреда, и исчез, словно его и не бывало. С океаном творилось нечто странное. В точке, где Моби Дик нанёс последний удар хвостом, образовалась водяная яма, яма стала центром водоворота, воронка которого быстро закручивалась и росла, словно воронка смерча…
«Суссекс» качнул носом и покатился в распахнувшуюся бездну.
– Мне даже в голову не приходило, что мои похороны будут столь помпезными, – сказал Холмс. – Несоразмерно! Я их ничем не заслужил.
– А всё же жаль, что отчёты о них не попадут в завтрашние газеты, – отвечал Ватсон.
– Я всегда думал, что упокоюсь на милом деревенском кладбище, жаль прощаться с этой мечтой.
– А мне жаль прощаться с вами, дружище. Но с такой глубины уже не возвращаются, – сказал Ватсон.
Совершая все новые и новые витки по спирали, «Суссекс» катился вниз, как бревно по водяной горе. Свет продолжал падать сверху, хотя он давно должен был исчезнуть, и друзья видели за гранью воздушной среды больших рыб с выпученными глазами, акул, огромных медуз, сверкающих, как люстры, мириадами огоньков, рыжих кальмаров с букетом шевелящихся щупалец и какие-то совсем непонятные твари, никем и никогда не наблюдаемые, облитые мертвенным зеленоватым свечением…
– Держитесь, Ватсон! Оверкиль!
Как и было сказано, «Суссекс» потерял в какой-то момент остойчивость, его левый борт пошёл вверх, правый – вниз, чугунные орудия в гон-деке сорвались с мест и полетели, сокрушая всё на своем пути, мачта, описав полукруг, превратилась в корабельный бушприт, пронзающий пространство, и на четверть вошла в песок океанского дна. Перевёрнутый корпус венчал её на манер грибной шляпки. Холмс и Ватсон рухнули с приличной высоты и плохо понимали происходящее. И уж точно ни один из них не был готов услышать еще не забывшийся голос:
– Ад и кар-р-рамба, господа! С прибытием в нашу бермудскую резиденцию!
Не ищи любви у камней. Ищи любви у деревьев.
Спиногами, японский философ
Это был Нильпферт.
Да, по голосу это был он.
Однако с наружностью стюарда произошла такая перемена, как если бы господин Нильпферт разделся для бани и предстал взорам во всей своей лохматости, так что немудрено было принять его за жирного чёрного кота.
– Ай! – сказал Ватсон. – Так вы кот? Помилуйте, у вас же хвост, я его вижу!
– Ну, дошло, наконец.
– Зачем же вы служили на «Титанике»? Что вы забыли на нём? – допытывался Ватсон. – И как могут вообще коты служить стюардами?
– Коты не могут, могу только я – кот Бегемот. Так меня зовут те, кто знает получше. Вставайте, господа, вы же не слишком ушиблись, я тут специально песочку подсыпал, чтобы вам костей не поломать. А то мессир с меня спросит!..
Холмс и Ватсон встали на ноги и принялись отряхивать коралловый песок, покрывший при падении их одежду.
– Я же просил Моби Дика поторопиться, чтобы «Суссекс» не успел опрокинуться, но старина уже не тот! На пару минут бы пораньше – не хватило сил! А теперь придется весь этот мусор прибирать.
Кот Бегемот ещё не закончил последнюю фразу, как палуба «Суссекса», стоявшего на мачте, как инвалид на деревянной ноге, разлетелась по доскам и вниз рухнули все корабельные потроха. Пушки, орудийные станки, пороховые ящики, картузы с порохом, ядра, двери, переборки, трапы, шпангоуты, балки, канаты, якоря, сундуки, кухонная утварь, плотницкий инструмент, багры, абордажные топоры и крючья, гарпуны, бочки смолы, груды истлевшей ветоши, сети, дырявые полотнища, бочки из-под провизии и воды, шлюпки, весла, мушкеты, карты и атласы, стёкла, всякий боцманский припас, балластные чушки, ящики с королевскими вензелями и бочки, наглухо залитые смолой с обоих концов, – всё это вперемешку с кусками льда грохнулось на песок и рассыпалось живописными грудами.
– Всё, тазик опустел, – изрек Бегемот.
– Полюбуйтесь, Ватсон, вот и королевские гинеи!
Попав на каменное ребро, один из засмоленных бочонков раскололся, и золотые монеты, когда-то предназначавшиеся герцогу Савойскому, вывалились на песок, отражая слабый розовый свет. Холмс пригоршней зачерпнул монеты и выпустил их между ладоней золотой лентой.
– Никакое золото не липнет к этим рукам и не держится в них, – сказал он без особой эмоции. – А золото любит, когда его любят! Что-то в этом есть…
– Слитки тоже останутся здесь, – сказал Ватсон, поднимая жёлтый брусок. – Банку Англии его не вернуть. Это золото больше никого не убьёт. Смотрите, Холмс, здесь вовсе не то клеймо, какое мы видели на «Титанике». Львиная морда в короне, с оскалом… Настоящее золото войны!
– Малютка Кракен за ним присмотрит, – сказал Бегемот и пояснил. – У Кракена здесь рядышком логово в пещере, он присматривает за этим местом по просьбе мессира.
– Разве Кракен не служит Летучему Голландцу? – спросил Холмс.
– Ха-ха! А кому, по-вашему, служит Летучий Голландец? – развеселился кот. – Мессир позволяет Кракену исполнять поручения Голландца, но главная служба Кракена здесь! Как Цербер охраняет подземные врата Аида, так Кракен охраняет эти подводные врата! Будь моя воля, джентльмены, я бы держался от них подальше.
Сооружение, которое Бегемот назвал вратами, в действительности имело вид тетраэдра – правильной чёрной пирамиды, составленной сплошь из треугольников. Все её плоскости были идеально отполированы, создавая впечатление чёрных зеркал. Коралловый песок, в котором тонуло её треугольное основание, отражался светлой полосой в нижней части пирамиды, создавая визуальный эффект световой волны.
– Это обсидиан, благороднейший материал вулканического происхождения, господа! – сказал Бегемот. – Мессир его обожает. Мы называем эту пирамиду Чёрный Омфал. Своим возникновением она обязана богу Посейдону. Позвольте напомнить, джентльмены, что братья Зевс, Посейдон и Аид поделили между собой весь мир, разбив его на царства, где каждый правил, как ему заблагорассудится. Посейдону досталось море. Когда Зевс учредил Белый Омфал, Посейдон ответил ему учреждением Чёрного Омфала.
– Омфал, сколько помнится, пуп, – сказал Ватсон.
– Зевс выпустил с востока и запада двух орлов, которые встретились над Грецией в точке центра земли. Зевс сбросил туда глыбу мрамора, которая и есть Белый Омфал – Пуп Земли. Посейдон же выпустил с разных концов океана двух косаток, которые встретились, джентльмены, в центре солёных вод планеты. В точности на этом месте! Посейдон воздвиг здесь Чёрный Омфал, чтобы ни в чем не уступать брату. Белый Омфал стал центром Дельфийского храма и священного города Дельфы, а Чёрный Омфал – краеугольным камнем Атлантиды, возникшей вокруг храма Посейдона. Вероятно, вы слышали, что остров, на котором процветала Атлантида, был разрушен в один день великим гневом богини Геи.
Атланты неустанно славили Зевса и Посейдона, уповая на их могущество и покровительство. Посейдон, любя атлантов – своих детей от смертной женщины Клейто – сам возвёл крепостные стены Атлантиды, несокрушимые для человека и неприступные для любого войска. Атланты создали летательные аппараты и технику для подводных погружений, какой до сих пор не существует. Их цари в роскошном храме, посвященном Посейдону, приносили в жертву быков. Храм окружала священная роща, в которой вольно паслись дикие быки. По заведенной традиции, каждые пять или шесть лет царь и его родственники, удельные правители, собирались здесь, чтобы возобновить свой договор с Посейдоном. Сначала они должны были поймать быка, причём оружие из железа использовать запрещалось, и они брали с собой деревянные палки и верёвочные петли. Пойманного быка вели к металлической колонне, которая стояла внутри храма и на которой были запечатлены древнейшие сказания и законы страны. Перед ней быка приносили в жертву, его кровь стекала по надписям, и правители клялись в том, что останутся верными своему закону, чтобы скрепить договор, все отпивали из чаши, в которой эта кровь была смешана с вином. По окончании обряда царь и верховный жрец погружались в океан, дабы войти в чертог Чёрного Омфала, где их встречал Посейдон. Атланты приносили ему клятву и дары, после чего договор считался подтверждённым. Благодаря Посейдону могущество Атлантиды росло, а её сокровищам не было счета. По преданию, до тех пор, пока в атлантах сохранялось почтение к богам, они пренебрегали богатством, ставя превыше его добродетель. Но когда божественная природа выродилась, смешавшись с человеческой, они погрязли в роскоши, алчности и гордыне.
Гея была матерью и бабкой всех богов. Она не требовала власти, но достоинство великой богини требовало почтения. Атланты всегда приносили Гее в дар плоды своей изобильной земли, но потом лишили её этого малого приношения, за которое получали великие блага. Они отринули истину священного гимна Гее: «Ходит ли что по священной земле или плавает в море, носится ль в воздухе – всё лишь твоими щедротами живо». Они уповали на Посейдона, не сознавая, сколь Гея могущественнее своих потомков! Не снеся оскорбления, Гея устроила невиданные землетрясения и извержения вулканов – за одни ужасные сутки вся держава атлантов была поглощена разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину. Храм Посейдона оказался на дне океана – пещера Кракена, господа, упрятана в её руинах, но у нас нет времени на экскурсию, – осклабился Бегемот.
Он решительным шагом направился к Чёрному Омфалу.
– Какое ужасающее сходство в судьбах «Титаника» и Атлантиды! – воскликнул Ватсон. – Абсолютная убежденность в своей неуязвимости и страшная расплата за гордыню.
– Позвольте осведомиться, – сказал Холмс, – что привело вас на «Титаник» и куда подевался ваш очаровательный саксонский акцент, который так гармонировал с именем Нильпферт?
– Это вечная история! – отвечал Бегемот. – В каждом чёрте сидит немец, а в каждом немце – чёрт. Я не отношусь к чертям, но исходный код моей сущности записан по-немецки. Поэтому всегда требуется несколько часов, чтобы избавиться от акцента, при этом прежние знания и навыки не особо помогают. Если прошло триста лет, люди говорят совершенно по-другому. Я бывал в Риме при Юлии Цезаре, но нынешний итальянец совершенно потерял тот язык. Мне доводилось бывать в шкуре китайца, тунгуса, ирокеза, испанца, русского… Лучше всего молчать какое-то время, чтобы впитать живой говор, но не всегда обстоятельства позволяют играть в молчанку. Мессир потребовал от меня срочно вмешаться в вашу участь, господа, дабы вы не отправились с «Титаником» на дно. Поэтому мой дебют в ливрее стюарда был импровизацией, весь план действий пришлось сочинять по ходу дела.
– Дохлая крыса в вентиляции – это и есть план действий? – уточнил Холмс.
– А как ещё, учёные джентльмены, я мог вас вытащить из каюты на палубу в момент столкновения с айсбергом? – развеселился Бегемот. – Другого способа спасти вас не было, уж поверьте. Жаль, никто не видел моей беспощадной схватки с крысой в тесной трубе. Я не ловлю ни мышей, ни крыс, хотя Азазелло любит вышучивать меня как мышелова. Но в данном случае пришлось поступиться принципами и учинить настоящую охоту. Самым тонким и сложным моментом был расчёт времени: крысиная вонь должна была выкурить вас на свежий воздух не раньше и не позже, чем в пределах одной минуты. Иначе рея «Суссекса» пролетела бы над пустой палубой, а вы, джентльмены, оставались бы на обречённом «Титанике».
– Невероятно, – сказал Холмс, – нас дергали за ниточки, а мы даже не заподозрили! Куда смотрели мои глаза? На что я вообще гожусь?
– Спасибо, мистер Холмс, ваши слова наполняют меня гордостью, – отвечал Бегемот. – Решать уравнения газодинамики в уме, поверьте, ещё та докука.
– Ещё вопрос, – не унимался Холмс. – Наш древний «Суссекс» катился за Моби Диком, как на привязи, но без троса. Как такое возможно?
– Это тайна Моби Дика, вернее, его сущности, – отвечал Бегемот. – Моби Дик не вполне кашалот и не вполне Моби Дик, если разбираться досконально.
– А если попонятней?
– История тонкого мира и его обитателей восходит к са́мому Первоначалу, когда из тьмы и Хаоса возникли земные стихии, которыми стали заведовать боги и демоны. Читайте Гесиода, господа, там многое сказано! Первые существа – Хаос, Гея, Тартар, Эрос, Ночь и их потомство, – составили первое поколение богов, населивших земные царства и ожививших их. Гея-мать породила не только сушу, но и «шумное море бесплодное, Понт. А потом, разделивши ложе с Ураном, на свет Океан породила глубокий». Так поведали древние геликонские Музы Гесиоду. Услышьте поэта:
Понт же Нерея родил, ненавистника лжи, правдолюбца,
Старшего между детьми. Повсеместно зовётся он старцем,
Ибо душою всегда откровенен, беззлобен, о правде
Не забывает, но сведущ в благих, справедливых советах.
Многожеланные дети богинь родились у Нерея
В тёмной морской глубине от Дориды прекрасноволосой,
Дочери милой отца-Океана…
Нерей и Дорида царствовали над водной стихией, доколе Зевс не взошёл на Олимп и не лишил древних богов их удела. Троном бога морей завладел Посейдон, брат Зевса, а Нерей стал пастырем китовых стад, приняв обличье огромного Белого Кита. Когда американец Мелвилл описывал Белого Кита под именем Моби Дика, он употребил фразу: «Китоловы объявили Моби Дика не только вездесущим, но и бессмертным». Сам Мелвилл был таким же скептиком и рационалистом, как вы, мистер Холмс. Поэтому он тотчас объявил это утверждение «баснями и россказнями», а также суеверием, втоптав истину в грязь. Но китобои не ошибались – в Моби Дике жив бессмертный Нерей. Ему присуща власть над водой, которую Нерей может притягивать или отталкивать, как ему заблагорассудится. Вот и ответ на ваш вопрос, мистер Холмс!
– Моби Дик тащил нас течением? Я верно понимаю?
– Нисколько. Лёд ведь тоже вода, только в иной форме. «Суссекс» представлял собой бочку, полную льда, поэтому Моби Дик магически увлекал за собой массу льда, а «Суссекс» служил всего лишь оболочкой, которая сопровождала эту массу. Ну, а вы, джентльмены, сопровождали, в свой черёд, эту же оболочку.
– А если Моби Дик отталкивает воду?
– Вы видите сами – вся эта каверна, где мы стоим и мило беседуем, пронзающая океан на семь километров вглубь, возникла от удара хвостом Моби Дика.
– У меня ощущение, мистер Бегемот, что я слушаю речи старины Пиккенса, с которым я всегда спорю, но на сей раз ничего оспорить не в состоянии. Я разбит по всем фронтам и у меня раскалывается голова.
– Ваша голова не расколется, мистер Холмс, ей просто приходится перекладывать свои извилины по-новому.
Так, переговариваясь, вся троица вплотную подошла к отвесной стене Чёрного Омфала и остановилась. Никакой двери или отверстия в ней не было. Глухая чёрная поверхность шатром сходилась высоко над их головами, снизу можно было различить пару белобрюхих косаток, венчавших всё сооружение. Бегемот воздел к ним лапы и, как заправский декламатор, нараспев, подражая давно утраченным жреческим интонациям, провещал:
Петь начинаю о Гее-всематери, прочноустойной,
Древней – всё лишь твоими щедротами живо!
Можешь ты жизнь даровать человеку и можешь обратно
Взять её, если захочешь. Блажен между смертных, кого ты
Благоволеньем почтишь: в изобилии всё он имеет.
В недра твои допусти многочтимая, щедрая Гея!
Славят тебя приходящие и почитают безмерно!
Радуйся, матерь богов, о жена многозвёздного Неба!
В ответ на декламацию чёрная стена покрылась звёздами, между ними побежали живые цепочки огней… Ватсон и Холмс ощутили тёплое дуновение летнего цветущего луга и, едва успев моргнуть, очутились на расколупанной лондонской мостовой, перед дверью дома 221b на Бейкер-стрит.
– Добро пожаловать в вашу резиденцию, джентльмены! – осклабился Бегемот и распахнул столь знакомую коричневую дверь над чёрной ступенькой. – Будьте, как дома!
Он явно упивался потрясением, которое читалось на лицах друзей, ожидавших чего угодно, только не такого фокуса.
– Здесь вам помогут оправиться и приготовиться к аудиенции у мессира, – сказал чёрный кот и растаял в воздухе без следа.
– Мы не в Лондоне, Ватсон, – сказал Холмс, покрутив головой. – На улице нет ни души, на мостовой нет навоза… Это декорация, мой друг. Финита ля комедия не за горами!
Дом, милый дом!.. Даже если это был муляж, устоять против его обаяния было невозможно. Прихожая, освещённая сквозь матовое стекло внутренней двери, барометр на стене, ярко начищенные металлические прутья на лестнице и скрипучая третья ступенька, – всё было в точности так, как оно и было на Бейкер-стрит, № 221b. Умопомрачительный запах жареного бекона с яичницей, помидорами и шпинатом исходил из кухонного помещения, где, как всегда, должна была хлопотать миссис Хадсон.
Взойдя по лестнице из семнадцати, как и следовало, ступенек, Ватсон и Холмс вошли в просторную, светлую, уютно обставленную гостиную с двумя большими окнами, где всё приветствовало их со своих мест как дорогих гостей и законных хозяев. Громче всего для Ватсона прозвучал зов его любимого дивана с сафьяновыми подушками, на который он завалился со стоном наслаждения, а Холмс, совершив обход гостиной, как командир корабля обходит строй экипажа, пристально вглядываясь в лица, извлёк из угла свою скрипку со всеми знакомыми потёртостями лака. Проверив пальцем и смычком звучание, Холмс сказал: «Я не в силах ни понять, ни объяснить, но это, Ватсон, действительно моя скрипка! Первая струна ослаблена, остальные в порядке, но их все уже пора менять на новые. Неужели они перенесли сюда, в недра Чёрного Омфала, целиком наш дом с Бейкер-стрит со всей обстановкой? Что за поразительная дотошность! И что творится в Лондоне после пропажи целого дома или даже улицы? Власти способны хоть что-нибудь внятно объяснить горожанам?»
– Миссис Хадсон! – не сговариваясь, в унисон воззвали друзья и расхохотались от собственного единодушия.
В этот момент напольные часы пробили необычным зловещим боем файф-о-клок, и на лестнице послышались незнакомые шаги. Не успел утихнуть последний зловещий звук, как в гостиной очутилась неизвестная молодая особа. На ней ничего не было, кроме кокетливого кружевного фартучка и белой наколки на голове. На ногах, впрочем, были золотые туфельки. Сложением девица отличалась безукоризненным, и единственным дефектом её внешности можно было считать багровый шрам на шее.
– Я Гелла, – представилась девица, наслаждаясь произведённым эффектом. – Мессир говорит, что нет такой услуги, которой я не могла бы оказать, в чём и вы, надеюсь, тоже убедитесь, джентльмены. Вы истощены и измотаны, как вижу, но у нас нет двух недель на ваше восстановление обычным порядком. Мессир расположен дать вам завтра аудиенцию, значит, в нашем распоряжении совсем мало времени. Рекомендую исполнять мои просьбы, и мы уложимся в отведённый срок. Начнем с ванны – она уже готова…
Ватсон и Холмс поочередно искупались в ванне под присмотром зеленоглазой бесстыдницы, весело наблюдавшей за их омовением.
– Напрасно, джентльмены, вы не прислушались к Бегемоту и не отдали напоследок должного турецкой бане на «Титанике», – кокетливо усмехалась Гелла. – Там были массажистки, каких поискать, а потом – не забыть. Но я ещё лучше!
Настой трав и цветов, среди которых Ватсон опознал только корень лотоса в отставленной в сторону корзинке Геллы, превратил омовение джентльменов в купель, где они словно родились заново. Солёная корка сошла, кожа, зудевшая от трещин, задышала мириадами пор и стала жадно впитывать мягкую силу зелий. Лёгкий массаж с применением неведомой мази изумрудного цвета подарил им ощущение живого огня, растекшегося по жилам до последней клеточки организма. Гелла без стеснения, как опытная медсестра, втирала мазь в причинные места джентльменов, отпуская при этом солёные шуточки. Ватсон блаженно улыбался и похахатывал, Холмс сохранял невозмутимость восковой фигуры в музее мадам Тюссо. Мази, масла и притирки из разноцветных баночек и флакончиков покрыли их тела теплом тропиков и ароматами райского сада.
– Я могла бы побрить вас, джентльмены, – двусмысленно ухмылялась Гелла, – с горячими салфетками, да повсюду, но вы ничем не заслужили такого блаженства. Сами побреетесь!
Их одежда, брошенная в гостиной, непонятно чьими трудами оказалась простирана и отглажена к моменту окончания ванных процедур. Облачившись в домашние халаты, друзья упали в кресла у камина и приготовились к продолжению чудес. Ватсон раскурил кальян с восточными травами, Холмс – свою любимую трубку со смесью корабельных табаков, как он их называл, хотя это был просто набор дешёвых сортов, крепко обдиравших горло. О, дом, милый дом!..
– Вы должны быть завтра в наилучшем состоянии, – сказала Гелла, – поэтому ужина не будет.
– Мисс Гелла, мы не ели ничего уже четверо суток, – учтиво сообщил Ватсон. – Мое брюхо присохло к хребту и жаждет бекона с яичницей, чей запах витает по всему дому. Иначе нам грозит голодный обморок в самый неподходящий момент аудиенции.
– Вы не дослушали, мистер Ватсон! Чтобы откормить вас обычной едой, уйдет неделя-другая. Начинать придется с чашки бульона – не более того. Обильная еда после голода вас убьет. Поэтому забудьте про бекон и попейте чаю с одной вот этакой пилюлей – это средство Посейдона… Будете благодарить! И поосторожней с молоком – не лейте больше столовой ложки, чтобы не получить расстройство желудка.
Средство Посейдона имело вид чёрной большой жемчужины, лежавшей в створках устричной раковины, но это не была жемчужина. Скорее, оно напоминало икру неведомого морского существа очень большого размера и походило на чёрную круглую капсулу.
– Посейдон давал это средство своим любимцам, когда хотел наделить их особой силой, красотой и умом, – сказала Гелла. – Средство действует сутки, надеюсь, мессир успеет уделить вам время, пока вы не сдуетесь. А дальше вас ждет…
Гелла провела ребром ладони по горлу и плотоядно усмехнулась.
– Я шучу, не пугайтесь, – отыграла она назад. – Кое-что будет зависеть и от вас, джентльмены. Ищите свой шанс!
– Знаете, мисс Гелла, что́ произнес сэр Томас Мор[13], когда взбирался на хлипкий эшафот на Тауэр-Хилл, где его должны были казнить? – спросил Холмс. – Он сказал палачу: «Молю вас, мистер лейтенант, смотрите, чтоб вверх я дошел спокойно; а уж вниз позвольте мне самому». Представьте нас мессиру, а там посмотрим.
– А что случилось с миссис Хадсон? – спросил Ватсон. – Разве она не должна быть здесь в своей собственной квартире? С ней все хорошо?
– Миссис Хадсон оплакивает вашу гибель на «Титанике», джентльмены, но в остальном с ней ничего особенного не случилось.
– Не случилось? Остаться без жилья в Лондоне это, по-вашему, ничего особенного?
– Не болтайте того, чего не знаете, мистер Ватсон! – резко отвечала Гелла. – Квартира миссис Хадсон на своём собственном месте и миссис Хадсон тоже на месте. Они в Лондоне, как и вся Бейкер-стрит!
– А что же мы видим здесь? – спросил Холмс. – Мираж? Гипноз?
– Это вам подарок от мессира и от старины Хугина, с которым вы знакомы, джентльмены. Мессир решил, что знакомая обстановка вас ободрит, а Хугин исполнил всё остальное.
– Как именно?!?!?
– Кажется, это называется методом молекулярного копирования, но я могу ошибаться. Суть в том, что Хугин просвечивает объект своим мудрым взором и запоминает всю последовательность молекул и их связей, а потом воспроизводит всё это в другом месте. Вы же видели Хугина, джентльмены, когда он летел из Лондона сюда, в Бермуды! В его башке как раз лежали все записи, по которым он восстановил здесь вашу обитель до последней мелочи. Такого трюка не сделает больше никто! Дураки сравнивают Хугина с попугаями, думая польстить его дару речи, но это от невежества. Хугин – это парящая на крыльях мудрость тысячелетий, человеку и не начинало сниться то, что он уже забыл за ненадобностью. До завтра, джентльмены!
Гелла пошла к лестнице, повернувшись спиной к джентльменам. Кружевной фартучек тут ничего не прикрывал, и Ватсону приходилось тяжело.
– Выбросьте эти глупости из головы, мистер Ватсон, – сказала Гелла, не поворачиваясь. – Я с вами пококетничала, а вы уже размечтались.
– Что естественно, то не постыдно! – вскрикнул Ватсон, заливаясь, однако, девичьим румянцем.
– Вам полезней думать не про меня, а про мессира. Целее будете!
Гелла ушла, постукивая золотыми туфельками, но Ватсона не отпускало: «Божественная чертовка! Если бы она выступала в кабаре, она была бы звездой Парижа! Увидеть Геллу в канкане и умереть!»
– Умереть, но сначала потрогать, – съязвил Холмс. – Друг мой, Гелла дала нам истинно мудрый совет – думать о мессире. Сдаётся, мы ступаем по лезвию бритвы и завтра всё может закончиться… насовсем. Или совсем не так, как нам бы хотелось.
– А чего нам бы хотелось? Я уже запутался – Нью-Йорк, золото, Гелла… О чём будем просить великого мессира, Холмс?
– Ни о чём. Он сам всё скажет, наше дело – не сболтнуть лишнего. Если он притащил нас сюда, значит, есть разговор. И я намерен изъявить почтение мессиру, какого никогда ни к кому не проявлял. Поскольку меня теперь восхищает вся эта невозможная механика, благодаря которой мы здесь, в недрах Чёрного Омфала, хотя десять дней назад я бы высмеял всякого, кто наговорил бы мне подобных россказней. И постольку меня настораживает репутация мессира – не к ночи будь помянут, как говорится. Нам предстоит испытание, какого мы не можем и вообразить. Признаться, перед схваткой с Мориарти на краю пропасти я чувствовал себя гораздо спокойнее. А пока, дружище, поужинаем, чем Посейдон послал!
Каждый раскрыл свою устрицу и проглотил…
– Вкус поразительный, – сказал Шерлок. – Если бы я сидел на Бейкер-стрит в натуре, я бы посчитал, что употребил свой собственный солёный мед из Суссекса.
– Воистину так, – кивнул Ватсон. – Может, нас разыграли?
– Будем подождать, – сказал Холмс, – когда подействует.
Однако ровным счётом ничего особенного с ними не происходило, разве что терзавший их голод утих. Вскоре друзей потянуло на сон и каждый отправился в свою спальню, как в старые добрые времена на Бейкер-стрит. Гелла подняла их ни свет, ни заря.
– Мессир не станет ждать лишней минуты! Подымайтесь! – покрикивала она, накрывая стол для завтрака. – Если он вас потребует, промедление смерти подобно!
Холмс и Ватсон, позёвывая, вышли в гостиную и замерли, взглянув друг на друга.
– Да вы красавчики! – всплеснула ладошками Гелла.
Два изможденных пожилых джентльмена, какими они были вчера, сияли теперь силой и здоровьем, словно провели месяц на свежем воздухе, отлично питаясь и на совесть тренируясь как атлеты. Их шевелюры стали густыми и шелковистыми, тёмные подглазья исчезли, морщины сбежали с лиц, а небольшие усики Ватсона за ночь разрослись на обе щеки и соединились с пышными бакенбардами. На смену покатым плечам и некоторой сутулости пришла идеальная осанка кавалериста. Все мышцы стали рельефными, но не массивными, как на античных статуях.
– Ватсон! – воскликнул Холмс. – Вы снова стали тем Ватсоном, которого я запомнил в день его свадьбы с Мэри Морстен, светлая ей память! Сейчас вам не хватает только глупейшей улыбки баловня судьбы, которая сияла в тот день на вашей физиономии.
– А вас, Холмс, я никогда не видел в таком состоянии. Это поразительно! Вы всегда сидели в лабораториях, дышали отравой, ползали по подвалам и клоакам, торчали в моргах, притонах, тюрьмах и больницах – и выглядели соответственно.
– Да, но было время, когда я занимался боксом и был гребцом в студенческой команде на распашных восьмерках! К тому же я плавал, фехтовал и объехал вокруг Лондона на велосипеде за день. Вы просто не застали меня в ту пору!.. Мисс Гелла! Это вы заколдовали нас с Ватсоном или средство Посейдона перепутало нас с Кастором и Поллуксом?
– Давно я не пускала в ход средство Посейдона, даже забыла, насколько мощно оно действует, – сказала Гелла.
– Вы нам скажете, мисс Гелла, что́ это за средство и откуда оно берется?
– Да, Посейдон был такой же потаскун, как и Зевс. Своих любовниц и любовников он возводил на ложе, придав им идеальные формы, какие только возможны для человека. Для этого он использовал икру Кракена – вот эти самые пилюли. Кракен, точнее говоря, Кракенша, откладывает их раз в сто лет. Для их оплодотворения нужен Кракен-самец, но Посейдон его убил. С тех пор самка Кракена, которую люди считают истинным Кракеном, остается бесплодной. Средство действует недолго, но Посейдону хватало этого времени для любовных утех…
– Остается уповать, что мессир унаследовал пожитки Посейдона, но не его наклонности, – сказал Холмс.
– Ваш завтрак, джентльмены, напоследок!
Каждый, кто не бывал в Англии, точно знает, что завтрак тамошнего аристократа начинается с доклада дворецкого: «Овсянка, сэр!» Далее по анекдоту:
– Послушайте, Берримор, что это хлюпает в моих ботинках?
– Овсянка, сэр!
– Овсянка?! Что она там делает, Берримор?
– Хлюпает, сэр!
Но Гелла оказалась мастерица стряпать. Пресную овсянку, убивающую английскую гастрономию своим глинистым вкусом и видом, она слегка обжарила с припущенным на сковороде сыром, добавила пассерованного лучку и чесночку, порубила бекон в клеточку и обжарила его до золотистых бочков, смешала с общей массой, повенчала всё глазуньей из восьми яиц с помидорами и спаржей, присыпала зеленым лучком, посолила-поперчила… «Овсянка, сэр!» Господи, а стопка где?
Ватсон уплетал за обе щеки, и в какой-то момент его кундалини сорвалась с якорей. Рука доктора сама собой у стремилась к волнующим полусферам неприкрытого кормового устройства Геллы с намерением слегка ущипнуть или одобрительно похлопать столь умелую кухарку, однако его ждал шок. Ягодичная щель разошлась и высунулась змея с раскрытой пастью, уснащенной жуткими клыками. «Уймисссь», – прошипела змея свистящим шёпотом. Ватсон побелел и отдернул руку, словно от раскаленного утюга. Змея сомкнула клыки и убралась в свое убежище. Гелла, как ни в чем ни бывало, постукивая золотыми туфельками, спустилась вниз, не удостоив взглядом ни Ватсона, ни Холмса.
– А вы думали, Ватсон, к нам приставлена милая дама из кабаре? Я в этом сомневался с самого начала, – невозмутимо заметил Шерлок.