– Ты умный человек, Оттар. Я скажу сейчас тебе то, чего я еще никому не говорил, потому что я напился на твою дневную зарплату, а ты, наверно, понимаешь только одно слово из десяти. Знаешь ли ты, кто я? Я – посредственность. А ты имеешь представление, какое ужасное признание я сделал? Если ты ни на что не способен, ты быстро узнаешь об этом, и тебя отовсюду гонят, и ты идешь работать заправщиком на автостанцию. Если ты гений, ты тоже знаешь это, и твоя жизнь сделана. А вот если ты посредственность, ты никогда не можешь до конца в это поверить, сваливаешь все на обстоятельства и пытаешься сделать еще одну картину, пока не отснимешь семьдесят третью бездарную ленту. А вот семьдесят четвертой не бывать. Но самое смешное заключается в том, что этот семьдесят четвертый действительно мог стать хорошим фильмом. И уж по крайней мере, клянусь богом, он не был бы похож на остальные. Все погибло. Картина умерла, не успев родиться, бедная картина попала в царство кинематографического забвения. Картина умерла, нет картины…
– Что такое картина?
– Я уже объяснял, это произведение искусства. Развлечение. Вроде этих ваших, как вы их называете, саг…
– Хочешь, я спою песню из саги? Я хорошо пою.
Не ожидая ответа, Оттар встал, глотнул из бутылки, чтобы прочистить горло, и запел громовым голосом, сливающимся с шумом прибоя:
Рази, рази, меч,
Место в моем сердце, где живет червь!
Гневные лица – мои сыновья – принесут месть.
У смерти нет страха. Голос валькирии
Сзывает новых гостей в пивной зал Одина.
Приходит смерть. На столе – пир.
Жизнь окончена. Я умираю, смеясь!
Оттар замер на мгновение, затем взревел с новой силой:
– Это была песня Рагнара перед тем, как король Аэлла убил его и Рагнар умер. Как жаль, что мне не удалось сделать это!
Оттар погрозил кулаком недоброму небу.
У Барни в глазах двоилось, но он обнаружил, что, если закрыть один глаз, он достаточно четко видит вторым. Оттар возвышался над ним, гигант на заре существования мира, в кожаной одежде, с развевающимися волосами. Последние багровые отсветы заката легли на его лицо. Сага была для него жизнью, искусство и жизнь сливались в одно целое. Песня была битвой, а битва – песней.
Мысль, пришедшая в голову Барни, была настолько неожиданной, что он тихо охнул.
А почему бы и нет? Если бы он не налакался, распивая виски на берегу древнего моря с человеком, который умер тысячу лет назад, эта идея никогда не пришла бы ему в голову. Вся история со съемкой этой картины – безумие, так почему не добавить к ней еще один, последний штрих? В его руках была свобода и власть, и ведь все равно картина погибла, хуже не будет. Почему же нет?
– Пошли со мной, – пробормотал Барни, с трудом встав на ноги и пытаясь поднять с земли неподвижную громаду викинга.
– Зачем?
– Смотреть кино. – На Оттара это не произвело впечатления, и он остался сидеть. – Ну тогда пошли за виски.
Это пришлось Оттару больше по душе, и они отправились в лагерь. Барни то и дело опирался на своего спутника, который даже не замечал этого.
– Экстры готовы? – спросил Барни, просовывая голову в трейлер кинолаборатории.
– Сейчас вынимаем из сушилки, мистер Хендриксон, – ответил техник.
– Отлично! Установите экран снаружи, и давайте их сейчас посмотрим. Сначала покажите вчерашнюю порцию, а потом то, что было снято сегодня.
– А виски? – спросил Оттар.
– Да-да, посиди немного, сейчас принесу, – ответил Барни.
Найти в темноте свой трейлер оказалось совсем не просто, да к тому же повсюду было разбросано на редкость много всякого хлама, о который Барни то и дело спотыкался; затем возникла проблема, как найти нужный ключ из множества ключей в связке. Когда Барни вернулся обратно с бутылкой виски в руках, складной экран был уже установлен и парусиновые кресла расставлены. Они с Оттаром поудобнее устроились в креслах, поставили перед собой бутылку, проектор зажужжал, и они начали смотреть фильм в этом удивительном кинотеатре под открытым небом и яркими звездами.
Сначала Оттар никак не мог воспринимать проектируемые на экран кадры как картину, его неразвитый ум не связывал движущиеся изображения с действительностью. Он не был, однако, полным профаном в изобразительном искусстве, ему были знакомы как три измерения в резьбе по дереву, так и плоскостное изображение – рисунки, и, когда на экране появилось изображение берега и его хижины, он вскрикнул от изумления.
Ужин уже подошел к концу, и почти вся съемочная группа подошла к экрану, чтобы посмотреть на экстры. Даже те, кто не присутствовал при сражении, были достаточно наслышаны о нападении викингов, и, когда на экране возник корабль, послышались шепот и вздохи, то и дело прерываемые гневным ревом Оттара. Когда корабль нападающих пристал к берегу и началась битва, воцарилась полная тишина. Угол съемки был великолепен, кадры четкие, детали настолько ясны, что было почти невыносимо смотреть. Даже Барни, который все время был на берегу, почувствовал, как у него по спине забегали мурашки, когда на экране появилось лицо залитого кровью викинга, бегущего вверх по холму прямо на камеру, все ближе и ближе.
Испустив страшный боевой клич, Оттар вскочил на ноги, бросился на экран и сорвал его, запутался в белой ткани, споткнулся и покатился вниз по склону, в ярости разрывая материю и ломая металлическую раму. Поднялся крик, одна из девушек принесла небольшой прожектор и осветила викинга. Подбежавший к Оттару Лин сумел наконец успокоить его, а подоспевшие помощники вытащили викинга из-под обломков экрана. Пока продолжалась неразбериха, лагерь осветился автомобильными фарами, и через минуту машина «скорой помощи» с надписью «Госпиталь округа Лос-Анджелес» на белом борту въехала в свет прожектора.
– Чертовски трудно найти кого-нибудь в вашем лагере, – сказал шофер. – У вас, киношников, действительно большие павильоны для съемок, вот уж никогда бы не подумал, что все это можно уместить на одной сцене.
– Что вы хотите? – спросил Барни.
– Меня вызвали. Приехал за пациентом со сломанной ногой, по имени Хоук.
Барни обвел глазами молчаливую толпу.
– Ну-ка, Бетти, покажи им дорогу к трейлеру Рафа. И передай ему мои наилучшие пожелания, скажи, я надеюсь, что он быстро поправится, и все в таком духе.
Бетти хотела что-то сказать, но не смогла найти слов. Она быстро прошла к машине, приложив платок к лицу, и вскарабкалась в нее. По-прежнему стояла тишина, многим было неприятно встречаться с Барни взглядом. Он улыбнулся про себя широкой таинственной улыбкой и приветливо махнул рукой.
– Представление продолжается! – распорядился он. – Принесите новый экран и давайте досмотрим экстры до конца.
Когда последнюю пленку прокрутили через проектор, Барни встал перед экраном, освещенный со всех сторон, и, приложив руку козырьком к глазам, стал вглядываться в темноту.
– Я не вижу, кто здесь. Джино, ты тут? А Эмори? – Из толпы послышались утвердительные возгласы. – Отлично, сейчас проведем пробу. Установите-ка вон там прожекторы.
– Сейчас уже ночь, мистер Хендриксон, – раздался голос из темноты.
– Я еще не ослеп и понимаю, что вы хотите сказать. Все вы получите сверхурочные, но я хочу снять эту пробу немедленно. Как вам всем, наверно, уже известно, поскольку слухи распространяются у нас чертовски быстро, Раф Хоук сломал ногу и сниматься не может. Значит, мы остались без главного героя. Может быть, некоторым это покажется катастрофой, но это неверно, потому что мы сняли не так уж много метража, который теперь придется выбросить. Но нам нужен главный герой, и именно этим мы сейчас и займемся, так как я хочу сделать пробу парня, которого все вы хорошо знаете, нашего местного друга Оттара…
Послышались несколько удивленных возгласов, шепот и смешки. Барни услышал только смех.
– Здесь я распоряжаюсь, я директор этой картины, и я хочу устроить пробу – вот так!
Он остановился перевести дыхание и только тут действительно осознал, что он здесь главное лицо и сейчас больше, чем когда бы то ни было. Тысячелетие отделяло его от конторы треста, от ее телефонов. Л. М. не сможет добраться до него, даже если бы он и не был в постели со своим мнимым инфарктом и не прятал под матрас бухгалтерские книги. Теперь вся ответственность лежала на нем, только на нем одном, и судьба картины зависела от того, какое решение он сейчас примет. И не только картины – судьба всей киностудии зависела от него, от него зависело, будут ли работать все окружавшие его сотрудники, не говоря уж о нем самом.
При обычных условиях подобная ситуация обеспечила бы ему бессонные ночи и спазмы желудка, заставив его испытать адские муки нерешительности. Но не сейчас. Может быть, ему передалась частичка духа викингов, сознания, что каждый человек сражается один на один со всем миром, и если ему повезет, то кто-то протянет ему руку помощи, однако рассчитывать на помощь не приходится.
– Сейчас мы сделаем эту пробу. Никто не может спорить с тем, что Оттар выглядит настоящим викингом. А если он говорит с небольшим акцентом, ну так что ж, Бойер и фон Штрохейм тоже не могли избавиться от акцента, но всем известно, чего они добились. А теперь посмотрим, сможет ли он играть – по крайней мере, хотя бы как Раф.
– Ставлю пять «зеленых», что он лучше, – донеслось из толпы.
– Кто спорит? – ответил другой голос, и по толпе пронесся смешок.
Теперь они были на его стороне, Барни чувствовал это. Может быть, им всем передалось сумасшествие викингов. Какой бы ни была причина, они были с ним заодно.
Барни откинулся на спинку кресла, время от времени давая указания и потягивая из горлышка виски, пока устанавливали осветительные приборы и камеры. Когда все было готово, Барни встал и отнял бутылку у клевавшего носом Оттара.
– Отдай обратно, – проворчал Оттар.
– Сейчас. Но я хочу, чтобы ты еще раз спел мне эту сагу о Рагнаре.
– Не хочу петь.
– Нет, хочешь. Я рассказал всем о том, какая это была великая песня, и все хотят ее услышать, правда?
Из толпы послышались дружное «да!» и одобрительные возгласы. Слайти выскользнула из темноты и прижалась к плечу Оттара.
– Спой для меня, милый, это будет моя песня, – процитировала она из своей предыдущей картины о каком-то второразрядном композиторе.
Оттар не мог устоять перед ее просьбой. Все еще ворча, но уже без злобы, он встал на место, указанное Барни, и взял в руку бутафорский топор.
– Легкий, – сказал он. – Из дерева. Никуда не годится.
И он спел для них, сначала монотонно и нараспев, все еще разглядывая топор, затем все громче и выразительнее, проникаясь духом древней боевой песни. Пропев последнюю строфу, Оттар с воинственным ревом грохнул топором по ближайшему прожектору, опрокинув его на землю и едва не превратив в металлолом. Слушатели разразились аплодисментами и возгласами одобрения, а Оттар, тяжело дыша, расхаживал перед ними взад и вперед, воспринимая все как должное.
– Это было великолепно, – сказал Барни. – А теперь давай сделаем еще одно маленькое дело, и ты свободен. Видишь, вон там стоит стойка прожектора с надетой на нее курткой и шлемом? Так вот, это вражеский часовой. Ты должен подкрасться и убить его так, как ты сделал бы это на самом деле.
– Зачем?
– Зачем? Оттар, что за вопрос! – Барни отлично знал, что́ это был за вопрос, – это был вопрос, на который страшно трудно дать ответ. Зачем? Для актера было совершенно понятно, потому что игрой он зарабатывал себе на хлеб. Но зачем это все Оттару?
– Забудь-ка на минуту об этом, – сказал Барни. – Давай сядем рядом и выпьем по глотку. Теперь я расскажу тебе сагу.
– Ты тоже знаешь саги? Саги интересные.
В век Оттара, когда не было развлечений и не было еще письменности, саги заменяли все – песню и историю, газету и книгу, и Барни было это известно.
– Отлично, – сказал он и сделал знак, чтоб на Оттара навели камеру. – Хватай-ка бутылку и слушай мой рассказ, рассказ о великом викинге, которого звали Оттаром…
– Как и меня?
– Как и тебя, да, и он был знаменитым воином. У него был хороший друг, который вместе с ним пировал и вместе с ним участвовал в сражениях. Они были самыми лучшими друзьями в мире. Но однажды во время битвы друга Оттара захватили в плен, связали и увели. Однако Оттар пошел по следу врага и, подкравшись к лагерю противника, стал ждать наступления темноты. После битвы его мучила жажда, и он пил, но сидел в укрытии не двигаясь.
При последних словах Барни Оттар поднес к губам бутылку и сделал быстрый глоток, потом прислонился к трейлеру.
– Вскоре стало темно, его время наступило. Он освободит своего друга. «Встань, Оттар, – сказал он себе, – встань, пойди и освободи своего друга, которого враги должны убить на рассвете. Встань!»
Последнее слово прозвучало как приказ, и в одно мгновение Оттар легко вскочил на ноги. Бутылка упала. Она была забыта.
– Оглянись вокруг, Оттар, и ты увидишь часового. Осторожно – вон он!
Теперь Оттар не играл – он жил. Он низко наклонился, выглянул из-за угла и тут же спрятался обратно.
– Там стоит часовой, спиной к тебе. Подползи к нему, Оттар, и без единого звука задуши его собственными руками. Схвати его за горло, и пусть он умрет молча. Иди, только осторожно, пока он стоит к тебе спиной.
Оттар уже выскользнул из-за укрытия, низко согнулся и начал двигаться вперед по изъезженной земле беззвучно как тень. Все замерли при виде Оттара. Барни оглянулся и увидел рядом свою секретаршу, которая не сводила глаз с крадущегося викинга. На полпути Оттар услышал шаги и замер: кто-то шел сюда. Он спрятался. Оттар скользнул в тень валуна, и Барни прошептал:
– Иди к нему, Бетти, просто пройди мимо. – Он взял ее за руку и толкнул вперед.
Оттар спрятался в тени как раз в ту минуту, когда мимо него прошла женщина. Она была совсем рядом, но не заметила его. Она ушла. Оттар подождал, пока все не стихло, затем начал снова красться вперед, все ближе и ближе – и бросился на часового!
Джино пришлось быстро повернуться, чтобы удержать викинга в кадре, когда он вскочил, рванулся вперед, все еще совершенно беззвучно, и, буквально пролетев последние метры по воздуху, бросился на чучело. Шлем упал и покатился в сторону, викинг схватил стальной стержень подставки и единым движением согнул пополам.
– Стоп! – крикнул Барни. – Такова была сага, все было точно так, как ты изобразил это. Убил часового и освободил своего друга. Здорово, просто здорово! А теперь давайте покажем Оттару, как нам понравилось его представление!
Под гром аплодисментов и крики одобрения Оттар сел на землю и быстро заморгал, как бы постепенно вспоминая, где он и что с ним. Он посмотрел на изогнутый стержень, потом отбросил его в сторону и ухмыльнулся.
– Это была хорошая сага, – сказал он. – Вот так действует Оттар.
– Ну ладно, завтра я покажу тебе экстры, – сказал Барни. – Ты увидишь движущиеся картинки с твоим изображением – как ты делал все это. А пока хватит, это был длинный день. Текс… или Даллас, пусть один из вас возьмет джип и отвезет Оттара домой.
Ночной воздух становился все холоднее, и толпа быстро рассосалась. Подсобные рабочие убрали освещение и камеру. Барни задумчиво посмотрел вслед исчезающим красным огонькам джипа, зажег сигарету. Тут только он заметил стоящего рядом с ним Джино.
– Как твое мнение? – спросил он.
– Мое мнение? – Джино пожал плечами. – Откуда я знаю! Я всего лишь оператор…
– Каждый оператор, сколько я их ни встречал, в глубине души был убежден, что из него бы вышел режиссер намного лучше, чем те кретины, с которыми ему приходится работать. Что ты о нем думаешь?
– Если ты спрашиваешь мое мнение, а видимо, это так, то я скажу, что он, по крайней мере, лучше, чем тот кусок мяса, который унесли на носилках. И если проба получится так, как я ожидаю, может быть, ты сделал находку века. Одиннадцатого века, конечно. Вот и говори потом о методе!
Щелчком пальца Барни послал окурок далеко в темноту.
– Я, – сказал он, – думаю точно так же.
Барни пришлось повысить голос, чтобы перекрыть грохот ливня, бьющего по крыше трейлера.
– А ты уверен, что он понимает, что подписывает? – крикнул он, с сомнением глядя на кривой крест и отпечаток пальца под контрактом.
– Совершенно уверен, – ответил Йенс Лин. – Я прочитал ему как английский оригинал, так и перевод на старонорвежский язык, и он со всем согласился, затем подписался в присутствии свидетелей.
– Надеюсь, ему никогда не попадется хороший адвокат. В соответствии с этим контрактом он – исполнитель главной роли в фильме – получает зарплату меньше всех в группе, включая негра, присматривающего за уборной.
– Ему не на что жаловаться, так как он сам выставил такие условия. Одна бутылка «Джека Дэниелса» в день и по серебряной марке каждый месяц.
– Но ведь этого не хватит даже на пломбу в зубе.
– Не следует забывать о разном экономическом положении двух миров, – начал Йенс с профессорским апломбом, для пущей убедительности подняв палец. – Экономика одиннадцатого века в основном зиждется на торговле и обмене товарами, почти без применения монет. Поэтому серебряная марка имеет гораздо большую ценность, которую трудно сравнивать с нашей ценой серебра, производимого в большом количестве. Пожалуй, лучше взглянуть на ее покупательную способность. За одну серебряную марку можно купить раба. За две марки…
– Достаточно, уже все понятно. Для меня важно знать, останется ли он с нами до конца картины?
Йенс пожал плечами.
– О, это очень хороший ответ. – Барни потер большими пальцами разламывающиеся от боли виски и посмотрел из окна на свинцовое небо и падающий занавес дождя. – Уже два дня, как льет, неужели дождь никогда не прекратится?
– Этого следовало ожидать. Не нужно забывать, что, хотя погода в одиннадцатом веке была теплее, чем в двадцатом, из-за влияния Малого климатического оптимума, мы все-таки находимся в Северной Атлантике, примерно на пятьдесят девятом градусе северной широты, и дождь здесь…
– Избавь меня от лекции. Я должен быть уверен, что Оттар будет сотрудничать с нами на протяжении съемок всего фильма, иначе даже и начинать не стоит. Он может отплыть завтра в этой своей новой ладье или выкинуть какой-нибудь другой номер, принятый у викингов. Послушай, а что он вообще здесь делает? Он не очень-то соответствует моему представлению о веселом фермере.
– В настоящее время он находится в изгнании. По-видимому, ему не понравилось принятие христианства в том виде, в каком оно происходит при короле Олафе Трюггвессоне, и он, проиграв сражение, был вынужден бежать из Норвегии.
– А почему ему не захотелось быть обращенным в христианство?
– Во-первых, Лаф подвергнет его испытанию змеей. То есть конец лурхорна – длинного медного боевого горна – силой засовывается глубоко в горло жертвы, затем в него впускается ядовитая змея, отверстие тут же затыкается, и горн подогревается на огне, так что змее приходится искать выход в брюхе язычника.
– Необычайно привлекательно. А что случилось после его бегства из Норвегии?
– Он направился в Исландию, однако во время шторма его корабль погиб, и он с несколькими воинами выбрался на этот остров. Все это случилось незадолго до нашего появления.
– Если он потерпел кораблекрушение, то в чьем же доме он живет?
– Этого я не знаю. Он и его воины убили владельца и поселились в доме.
– Господи, что за жизнь! Ну, по крайней мере, для нас это приятные новости. Я уверен, что он не захочет куда-нибудь отправиться, пока его здесь поят и к тому же платят.
Вместе с порывом ветра и дождя в трейлер Барни ворвался Эмори Блестэд. Ему пришлось налечь на дверь всем телом, чтобы закрыть ее.
– Можешь повесить свои вещи на гвоздь в двери, пусть они немного высохнут, – сказал Барни. – Кофе на плитке. Ну, как дела с декорациями?
– Почти закончены, – ответил Эмори, размешивая сахар в своей чашке. – Мы разломали заднюю стену хижины, чтобы можно было втащить внутрь осветительные приборы и камеры, покрыли стены фанерой и подняли крышу на четыре фута. Это оказалось гораздо легче, чем я ожидал, мы просто подняли всю крышу вместе с балками на домкратах, потом местные рабочие нарезали дерна и довели стены до необходимой высоты. Эти парни действительно умеют работать.
– И к тому же почти даром, – дополнил Барни. – Пока что единственное, в чем мы не расходимся с планом, – это в бюджете. – Он взглянул на свой экземпляр сценария, отмечая сцены красным карандашом. – Мы можем сейчас приступить к съемкам в помещении?
– В любое время.
– Тогда полезли в резиновые сапоги. Что ты думаешь о пробе, Эмори?
– Абсолютно первоклассная проба. Этот викинг прирожденный актер, настоящая находка.
– Да. – Барни погрыз карандаш, затем бросил его на пол. – Будем надеяться. Может оказаться, что он в состоянии сыграть одну-две сцены, однако справится ли он с целой картиной? Я хотел снять сначала простые сцены: как влезают и вылезают из лодок, героический взгляд в сторону заката и тому подобное, но погода со всем этим покончила. Придется браться за интерьеры и надеяться на лучшее.
Потоки дождя низвергались с крыши, текли по бокам джипа, который медленно полз вверх по склону холма вдоль полосы жидкой грязи, проложенной предыдущими машинами, что двигались из лагеря. В поле позади хижины Оттара уже стояло несколько автомобилей, среди которых возвышалась передвижная электростанция с урчащим генератором. Они подъехали как можно ближе к хижине, вылезли из джипа и пошлепали к двери. К стене прижалась группа слуг, выброшенных из дому, чтобы освободить место для съемочного оборудования. Вид у них был несчастный. Фанерная дверь была приоткрыта из-за толстых электрических кабелей, и Барни протиснулся внутрь.
– Ну-ка, дайте побольше света, – сказал он, вылезая из мокрого насквозь плаща. – И выставьте этих людей, я хочу взглянуть на кровать.
– Осторожнее, краска на древнем дереве еще не просохла, – сказал Эмори, показывая на двустворчатые двери в стене.
– Неплохо, – одобрительно отозвался Барни.
– Чего хорошего?! – фыркнул Йенс Лин. – Ведь я же говорил, что в таком простом доме люди спят на лавках вдоль стен – вот этих, – но в доме вполне может быть небольшая комнатка с кроватью, встроенной в стену, совсем маленькой, чтобы тепло спящих могло обогревать ее. – Лин распахнул пятифутовые двери, за которыми оказалась маленькая комнатка с матрасом из пенопласта и нейлоновыми простынями. – Но эта мерзость… в ней нет ничего похожего…
– Не волнуйтесь, док, – сказал Барни, осматривая комнатку через видоискатель камеры. – Ведь мы снимаем картину, правда? Мы даже не сможем втиснуть камеру и пару операторов в тот гроб, о котором вы думаете. Хорошо, уберите заднюю стену.
Двое плотников убрали заднюю стену комнаты, за ней в сарайчике оказалась камера.
– Залезай внутрь, Джино, и я еще раз повторю содержание. Это дубль пятьдесят четыре. А, Оттар, как раз вовремя, тебе сейчас на сцену.
В дом ввалился викинг, щеголявший в хлорвиниловом плаще, в сопровождении гримера, который держал зонт над его головой.
– Здоро́во, Барни! – рявкнул Оттар. – Правда, я красивый?
Он действительно выглядел хорошо. Сначала его отмачивали в ванне – пришлось три раза менять воду, – его борода и волосы были вымыты, высушены, окрашены, подстрижены и причесаны, костюм Рафа был перешит и прилажен к его массивной фигуре. Оттар выглядел весьма внушительно, он знал это и наслаждался.
– Ты великолепен, – сказал Барни. – Ты так хорошо выглядишь, что мне хочется сделать еще несколько снимков с тебя, ведь ты любишь на них смотреть, правда?
– Хорошая мысль. Я хорошо выгляжу на снимках.
– Верно. А теперь вот чего я хочу от тебя. – Барни закрыл двери, ведущие в комнату. – Я буду внутри с камерой. Ты стоишь вот здесь и открываешь двери… вот так… и, когда они полностью открыты, ты смотришь на кровать – вот так – и медленно улыбаешься. Вот и все.
– Мне это кажется очень глупым. Лучше сними меня прямо здесь.
– Я высоко ценю твое предложение, Оттар, но мне хочется сделать это по-своему. В конце концов, ты получаешь ежедневно по бутылке и серебряную марку каждый месяц, так что постарайся заработать их.
– Совершенно верно, каждый день. Где сегодняшняя бутылка?
– Ты получишь ее после работы, а мы ведь пока даже не начали. Так что стой здесь, а я обойду кругом и встану с другой стороны с камерой.
Он отбросил плащ и направился к сарайчику.
После новых объяснений, криков и нескольких неудачных попыток Оттар, казалось, понял, чего от него хотят, двери были снова закрыты, и Барни подал сигнал. Объектив устремился в темное помещение, и камера зажужжала, когда дверь вдруг распахнулась с такой силой, что одна из дверных ручек осталась в руке Оттара, и он швырнул ее на пол.
– Черт побери! – рявкнул он.
Барни глубоко вздохнул.
– Видишь ли, Оттар, эту сцену нужно играть не совсем так, немного по-другому, – сказал он. – Постарайся войти в роль. Ты пришел домой неожиданно, очень усталый. Ты открываешь дверь, чтобы лечь спать, опускаешь взгляд, видишь спящую Гудрид, и на твоем лице появляется улыбка.
– На этом острове нет никакой Гудрид.
– Гудрид – это имя Слайти в нашем фильме. Ты ведь знаешь, кто такая Слайти?
– Конечно, но ведь ее здесь нет. По-моему, Барни, все это очень глупо.
Барни приходилось долгие годы снимать безразличных и просто плохих актеров, поэтому возражения Оттара не подействовали на него.
– Давай подождем минутку и сделаем еще одну пробу, – предложил он.
На этот раз за закрытыми дверями несколько минут слышались какое-то шуршание, ворчание, жалобы, затем двери снова распахнулись, но уже несколько медленнее, и появилось лицо Оттара. Он свирепо глянул в объектив, затем опустил взгляд, и выражение его лица начало постепенно изменяться. Наморщенный лоб разгладился, уголки рта поднялись вверх, образовав счастливую улыбку, а глаза широко раскрылись. Он протянул руку.
– Стоп. На этот раз отлично. – При этих словах Барни бросился к кровати, опередив Оттара, и схватил бутылку «Джека Дэниелса». – Я ее приберегу для тебя. О-ох!
Викинг схватил его за кисть, и Барни почувствовал, что его рука зажата в тиски гидравлического пресса. Бутылка выпала из его ослабевших пальцев. Пошатываясь и потирая полураздавленную руку, Барни направился обратно, спрашивая себя, не допустил ли он все-таки ошибки при распределении ролей.
Появилась Слайти, и, после того как с нее были сняты резиновые сапоги, плащи и много ярдов пластика, она оказалась, дрожащая и босая, в одной прозрачной ночной рубашке. Под рубашкой она была одета в обтягивающее формы нейлоновое трико телесного цвета с глубоким вырезом и совершенно прозрачное. Эффект был сокрушительным.
– Подлинный костюм одиннадцатого века! – ядовито прокомментировал Йенс Лин и ушел.
Оттар блаженно посасывал из бутылки и не обращал внимания на окружающих.
– Мне холодно, – выговорила Слайти.
– Установите электрический термоизлучатель над кроватью, – распорядился Барни. – Дубль сорок три, Слайти, закрой дверь и залезай в мешок. Внутри достаточно тепло.
– Я не хочу схватить пневмонию.
– Не беспокойся, милая, с твоей изоляцией это невозможно.
Это была короткая сцена, всего несколько секунд на экране, однако на съемках фильма время летит незаметно, – когда они закончили, Оттар уже высосал полбутылки и, сидя в углу, напевал что-то про себя со счастливым выражением лица.
– Начали, дубль пятьдесят пять, и ты тоже, Оттар, расстанься на минуту со своей зарплатой, – сказал Барни.
Умиротворенный солидной порцией виски, Оттар подошел, грохоча тяжелыми сапогами, и посмотрел на кровать, где под американо-викинговым одеялом изящно вытянулась Слайти.
– Она устала? – спросил с участием Оттар. – Слишком много огней, трудно спать.
– Похвальная наблюдательность, но мы все еще снимаем фильм. Вот что тебе нужно сделать. – Барни подошел и встал рядом с кроватью. – Ты только что открыл дверь, смотришь вниз на спящую девушку. Затем медленно протягиваешь руку и касаешься ее волос. Она просыпается и в страхе отстраняется от тебя. Ты смеешься, садишься на край кровати, притягиваешь ее к себе и целуешь. Сначала она сопротивляется, отталкивает тебя, но потом ненависть переходит в любовь, она медленно протягивает руки, обнимает тебя за шею и тоже целует тебя. Твоя рука поднимается к бретельке на плече – вот этой, не перепутай, вторая приклеена, – и ты медленно спускаешь ее с плеча девушки. Вот и все. На этом съемка закончится, остальное довершит воображение зрителей, а воображение у них – будь спокоен. Давайте попробуем сначала без камеры.
Это была отчаянно трудная работа, поскольку Оттар не проявлял к Слайти ни малейшего интереса, то и дело поглядывая на бутылку, чтобы убедиться, что никто ее не украл, и Барни, пытавшийся придать движениям викинга хоть какое-то правдоподобие, обливался по́том. Наконец бутылка была поставлена на кровать, в угол, вне поля зрения камеры, так, что, по крайней мере большую часть времени, Оттар смотрел в нужном направлении.
Барни выпил глоток воды, отдающей химикалиями, и еще раз поставил Оттара к линии, прочерченной на земляном полу.
– Начинаем! – объявил он. – Будем снимать этот дубль без звука, и я все время буду вами руководить. А остальные пусть сейчас же заткнутся, у нас не съемочный павильон, а прямо какое-то профсоюзное собрание. Камера, поехали! Ты вошел, Оттар, смотришь вниз – вниз, не на свою проклятую бутылку! – протягиваешь руку и касаешься ее волос. Слайти просыпается, великолепно, пока все идет хорошо, садись – осторожно, не сломай кровать! О’кей, теперь ты обнимаешь ее, потом целуешь.
Пальцы Оттара впились в руку Слайти, внезапно он нагнулся к ней и совершенно забыл про бутылку. Волшебство гормонов Слайти действовало в одиннадцатом веке с не меньшей силой, чем в двадцатом. Запах приятно пахнущего женского тела ударил ему в голову, и ему не потребовалось наставлений Барни, чтобы крепко прижать Слайти к своей груди.
– Очень хорошо! – раздался одобрительный возглас Барни. – Страстное объятие и поцелуй, но тебе это не нравится, Слайти.
Слайти пыталась выскользнуть из объятий викинга и колотила кулаками по его широченной груди. Повернув голову в сторону, она прошептала: «Потише, питекантроп, потише». Затем Оттар снова поцеловал девушку.
– Великолепно! – крикнул Барни. – Очень правдоподобно, Слайти. Теперь бретелька, Оттар.
Послышался треск рвущейся материи.
– Эй, что ты делаешь! – раздался возмущенный голос Слайти.
– Не беспокойся, – подал реплику Барни, – студия купит новую рубашку. Великолепно! Теперь выражение твоего лица меняется. Ненависть переходит в страстную любовь. Очень хорошо…