Гарри Боро
Гармония (3 в 1)
Глава пятая
Через три часа он с трудом смог напрячь шею, чтобы вернуть голову на место. Шея затекла и ужасно болела, болела и грудь. На рубашке застыли пятна крови, обозначая места, в которых материя прикипела к телу. Он тяжело поднялся, снял штаны и прямо в испорченной рубашке залез под душ. Теплая вода помогла безболезненно избавиться от последней одежды. Он осмотрел себя в зеркало. Порезы были неглубокими, но вечными. Только на их окончательное заживление уйдет, наверно, месяц, и все равно останутся следы – как свидетельство инфантильной глупости. Хотя, размышляя о глупости, он в первую очередь подумал о своем вчерашнем поведении. Зачем? Что он хотел доказать? Рядом с ним была такая женщина, а он решил отработать на ней дешевые фокусы с собственным эго.
Он мог вживить в свою биографию самую яркую страницу, сказку, которая навсегда останется с ним как универсальное лекарство от любой депрессии в будущем. И не важно, что они не будут вместе, важны эти волшебные ощущения причастности к чуду. Они вечны. В его жизни было чудо: этот голос, эти глаза, губы, эти бусинки в волосах и взгляд, который пьянит и насыщает сам по себе, без омерзительно материальных овощей, неестественного цвета мяса и кислого вина. Только она и он. Недоступная никому планета. Как он мог запустить в их звездолет абсолютно чужих людей, заполонивших чужими следами и неестественными голосами интимное пространство, принадлежавшее только им двоим…
Он сидел в ванной, бил себя кулаками по голове и плакал злыми слезами. Что теперь делать? Куда идти? Чем заниматься? Его существо наполовину уничтожено. В таком виде он легкая добыча самого слабого ветерка и потенциальная жертва неосторожного слова. Он не хочет никаких слов, он не хочет никого видеть. Он потерял броню. Он не может защищаться, а эти убитые многолетней привычкой лица только и ждут, когда он вдруг опустит плечи и растерянно промямлит: «Не знаю… не понимаю…» А он и в самом деле не понимает, что происходит! Но он знает, что не может прожить без нее ни минуты!.. А как позвонить после совокупности конфузов и глупостей? Как объяснить, что это жутчайшее стечение обстоятельств и сиюминутных порывов, выдавшее на-гора абсолютно несвойственный ему, фатально ошибочный алгоритм поведения? Кто она? Каприз природы, вдруг забросившей в его жизнь на краткий миг бытия это чудо, созданное по образу и подобию несуществующего идеала. Кто он для нее? Небольшое ответвление в размеренной жизни кустарника, ненадолго удивившее своей необычностью, а потом вдруг сбросившее красивую кожуру и обнажившее труху повседневной чернухи…
Ему стало страшно. Сидя на дне ванны, он подтянул к подбородку колени и, обхватив их руками, закрыл глаза, чтобы не видеть открывшуюся перед ним пустоту. И в этот момент в комнате зазвонил телефон. Он подскочил, как ошпаренный, поскользнулся, больно ударился спиной, потом, все-таки выбравшись из чугунной посудины, вновь упал, разбив в кровь колени о кафель. Но, не чувствуя пока боли, все-таки добрался до заветной трубки – и не обманулся в своих ожиданиях: это была она!
– Лапочка, прости! – крикнул он, не дожидаясь ее первых слов.
– Ты проснулся? – спокойно спросила она.
– Да! Я не спал! Прости меня, Лапа!
– Я простила…
– Но почему ты ушла?
– Я подумала, что не нужна тебе…
– Это не так! Это железобетонно не так! Нет! Это титаново не так! Я был идиотом, я вел себя как последний мудак! Я хочу, чтобы ты вернулась и твои вещи стояли в углу, а твои духи – на полке! Я хочу видеть тебя каждую минуту! Можно я приеду за тобой?!
– Я подумаю…
– Не говори так, Лапочка!
– Но мы можем просто встречаться, не обязательно опять перевозить вещи к тебе…
– Обязательно! Это очень обязательно! Ты не понимаешь, как это обязательно! Я должен быть уверен, что ты меня простила, что мы продолжаем… нет, начинаем все сначала, и я больше не совершу ни одной ошибки!
– Ну хорошо, – согласилась она. – Приезжай завтра…
– Сегодня, Лапочка! Мне очень важно сегодня!
– Хорошо… Приезжай…
– Я лечу!!!
Он бросил трубку, и к нему вернулись органы чувств и физиологические потребности. Болели колени и грудь, свирепо гудел пустой желудок, глаза исходили слезами от рези хронического недосыпа. Кроме того, от него несло перегаром, отражение которого он чуял даже от противоположной стены. Но все это было неважно в сравнении с вдруг обретенным спасением. Он сварил кофе, наглотался алка-зельтцера, съел зубчик чеснока, чтобы отбить запах алкоголя, тут же вспомнил, куда едет, и заел чеснок целым лимоном, прямо в кожуре, перекашиваясь лицом, как больной нервным тиком. Перевязочных материалов в спешных поисках он не нашел и налепил на разбитые колени обрывки газет. Прыжок в джинсы и мятую футболку. Руки дрожат, от алка-зельтцера почему-то тошнит, но это все ерунда – через две минуты он на улице, тут же вспомнив, что оставил дома водительские права, но уже не возвращаясь за ними, чтобы не питать себя страхом плохих предзнаменований по дороге к ней. Если его попробуют задержать, он уйдет от любой погони.
Но его никто не задержал, и, хотя чувствовал он себя отвратительно, испытывая жуткую слабость и тошноту, ему удалось без приключений добраться до нее. Он остановил машину в лесном тупичке возле решетки, ограждавшей ее дом. Так у них было условлено, потому что в округе ее помнила каждая собака и она не хотела лишних пересудов. Здесь в решетке оставался узкий проход, которым пользовались только те, кто по каким-либо причинам не мог войти в двухэтажный дом с парадного входа. Он не сигналил, позвонив ей заранее, что подъезжает. Просто ждал, откинувшись головой на спинку сиденья и глядя в уже темнеющий вечерним светом проход решетки. Его сердце опять расшалилось не на шутку. Он не знал, как себя вести. Ему никогда не было стыдно. Сегодня его просто разрывало на части чувство вины, и каждая часть при этом еще пускала пузыри тошнотворного алка-зельтцера.
Ее силуэт в джинсах и летней курточке с капюшоном он угадал сразу. Она катила за собой на колесиках средних размеров чемодан, цокая каблучками, чуть-чуть сутулясь и несколько по-мальчишески переваливаясь с ноги на ногу. Эти ее особенности походки он успел выучить наизусть, они нравились ему больше всего, как наглядное подтверждение, что он имеет дело с живым человеком, а не синтетическим продуктом идеального производства. Поспешно выбираясь из машины, он вспомнил ее рассказ об участии в показе мод какой-то итальянской подруги. Он машинально представил Лапочку среди каких-нибудь Кэмпбелл или Евангелист, улыбнулся и растаял в нежнейшей волне пушистой и уютной жалости. Нет, он не считал, что она в чем-то уступает этим штампованным красавицам. Просто место Лапочки не на рафинированных парадах красоты, а ее шаг не должен зависеть от отмашки даже самого знаменитого кутюрье. Она вне этого. Она над этим. Она королева, а регламентированное движение внизу происходит ради нее. Ее обманули, дружеской улыбкой заманив на этот парад. Маленькая доверчивая девочка…
Он встретил ее по ту сторону решетки и прижал к себе.
– Я так испугался, – прошептал он ей в завитушку, прикрывавшую ушко.
– Поедем быстрее, – попросила она, едва он ослабил хватку. – А то нас могут увидеть соседи…
– Ты меня точно простила? – спросила он, выруливая на большую дорогу.
– Я же еду к тебе…
– Тогда окажи мне услугу – сядь за руль. Я еще не отошел от вчерашнего, и меня немного колбасит.
– Давай, – согласилась она.
Он остановился, они пересели.
– Пристегнуться не хочешь? – спросила она.
– Нет. Зачем?
– Ну, не знаю. Просто некоторые говорят, что я быстро езжу.
– Наверно, не быстрее меня, – усмехнулся он.
Она неопределенно хмыкнула и тронула машину с места. Он прикурил сигарету, но уже в следующую минуту закусил ее зубами и вцепился в ручку над сиденьем пассажира. Она была сумасшедшей. Или у нее отсутствовал нервный центр, отвечающий за чувство опасности. Он мельком глянул на спидометр: 150, 160, 180… Они проскакивали между трейлерами, едва не касаясь их зеркалами. Захватывали на полкорпуса встречную полосу на поворотах. Подрезали в наказание неуступчивых водителей. Мелькнула и осталась далеко позади одинокая фигурка обалдевшего гаишника, не успевшего даже взмахнуть палочкой. На крутом спуске машина пролетела в воздухе несколько метров, и только на въезде в город Лапочка наконец впервые прикоснулась к тормозам, с видимым сожалением осаживая разбушевавшееся под ней авто.
– Хорошая машина, – бесстрастно констатировала она. – Мягко идет.
– Я не сильно испортил воздух? – еле-еле сподобился он на шутку, отрывая от пересохших губ сгоревшую до фильтра сигарету.
– Испугался? – засмеялась она.
– Не успел, слишком быстро все произошло.
– Ну, прости, больше так не буду. Это тебе в наказание за вчерашнее.
Он не возражал. Правда, и наказанным себя не чувствовал. Эта гонка открыла ему Лапочку с новой стороны. Он не помнил, чтобы хоть раз сознательно балансировал на такой скользкой грани опасности. Она же призналась, что в своей Голландии соревнуется на скорость с мужчинами, а поражения может пересчитать по пальцам. Теперь он догадывался, почему у него ничего не получалось той ночью. При всей симпатии и желании он входил в ночь как в приятную, но ответственную работу. Она же предпочитала сходить с ума. Они просто не совпадали по ритмам, и она чувствовала это, оставаясь холодной и равнодушной к его ответственности. Сегодня все будет иначе…
И все происходило иначе. Он осторожно прикоснулся губами к ее губам, изо всех сил сдерживая бушующую в нем страсть. Потом так же бережно лишь на миг опалил дыханием ее брови и веки, вновь вернулся к губам, лаская рукой пока еще настороженное тело. Она не давала ему поднять головы, стесняясь открыться навстречу разом и целиком. Ему приходилось преодолевать небольшое сопротивление, как в первую ночь запретов, но это возбуждало больше, чем если бы он прошел через нее, как нож сквозь масло. Но когда пал последний бастион и они слились в единое целое, ее стыд испарился быстрее, чем она водила машину.
Это был ураган, управлять которым поначалу казалось невозможным. Она как будто что-то искала – возможно, недостижимое и даже несуществующее, жадно наслаждаясь самими поисками. Он тоже искал – и в конце концов нашел, когда, подхватив ее рукой под животик, несильно укусил сзади за шею. Она на мгновение замерла, как жертва перед палачом, измученная жаждой и вдруг получившая в награду за покорность глоток воды, готовая на все, даже самостоятельно спрыгнуть с табуретки под виселицей, чтобы получить еще один глоток, а потом еще один и так до последней капли, утолившей бы ее многодневную жажду на месяцы или даже годы вперед, которых на самом деле у нее уже не будет…
И он чувствовал ее и дарил себя по капле, точно угадывая моменты, когда она делала очередной глоток, тут же предлагая еще, чтобы она как можно дольше не приходила в себя. И она первая взмолилась:
– Хватит!
Но у нее не было сил отказаться от беспрерывного удовольствия, а он, не обращая внимания на крупный пот, стекавший с его лба и скапливавшийся в уголках рта, упивался безграничной властью над ней и своим неожиданным после треволнений последних дней могуществом…
– Эй, – прошептал он, прижимаясь щекой к ее горячей щеке. Наверно, он тоже был горячий, но не чувствовал этого, обессиленный только что закончившимся сумасшествием.
– Ужас, – прошептала она, не открывая глаз.
– Было плохо? Больно? – встревожился он.
– Нет.
– Что тогда?
– Было слишком хорошо… Я, кажется, улетала…
– Теряла сознание?
– Что-то вроде этого… Слезай с меня…
Он, улыбаясь, перекатился на спину.
– Если бы не твои бзики, так могло быть с первой ночи… Каждый день и каждую ночь, – сказал он.
– Не надо каждую ночь…
Она, оставаясь лежать на животе, убрала с лица прядь волос и посмотрела на него еще затянутым поволокой одним глазом.
– Почему не надо? – удивился он.
– Не хочу привыкать к тебе…
– Я тебе неприятен?
– Дурачок, ты же все понимаешь…
– Понимаю, – вздохнул он.
Она пододвинулась к нему и легонько коснулась пореза на груди:
– Что это?
– У восточных народов есть древний способ лечения нервных заболеваний – кровопускание. Вот я и подлечился…
– Ты нервничал?
– Не то слово. Я думал, что убью себя после того, как ты ушла…
– Я тоже сильно переживала… Даже плакала… Это пьяные слезы… Но ты больше не лечись так… Страшно… Ты же не восточный человек…
– Почем знать… У меня ведь в роду есть цыгане, а цыгане, как известно, родом из Индии.
– Так ты цыган?
– Наполовину.
– Господи, я отдалась цыгану! Ты меня приворожил – теперь все понятно…
– Да уж, мы народец не промах… Где ты научилась так быстро собираться? Да еще так безнадежно?
– Безнадежно?
– Ты не оставила ни одной вещи. Как будто уходила навсегда…
– Я и уходила навсегда… Я так ухожу… А быстро собираюсь, потому что есть опыт…
– От мужа уходила?
– И от мужа, и от любовников…
– У тебя было много любовников?
– Тебе нужно точное количество?
– Ну, я думаю, оно не очень большое, учитывая твои бзики…
– Небольшое… – Она задумалась. – Четверо…
– То есть я пятый?
– Ага…
– Пятый элемент…
– Бобби Старший мне больше нравится…
– Почему ты отвечаешь на мои вопросы, которые касаются твоей интимной жизни?
– Потому что ты их задаешь…
– А почему ты не спрашиваешь про мою личную жизнь?
– Я не хочу знать про твою личную жизнь. Я хочу думать, что я у тебя одна… Хотя, конечно, догадываюсь, что у тебя кто-то есть. Ты ведь взрослый мужчина, тебе уже… Сколько тебе лет – я забыла?
– Тридцать два, – опять соврал он.
– Да, вспомнила, тридцать два. Скоро наступит возраст Христа…
– А сколько лет твоему мужу?
– Тридцать. Скоро исполнится тридцать один. Вы с ним почти ровесники. Это мой возраст. Помладше – еще глупые, а разницу в десять лет и старше между партнерами я как-то не понимаю…
«Хорошо, что соврал», – подумал он.
– А тебе какие девочки нравятся?
– Мне нравится только одна девочка – ты, – сказал он, поцеловал ее в носик, не удержался – скользнул к губам, осторожно перевернул на спину и положил руку на грудь.
– Мне нужно в душ, у меня там водопад, – прошептала она.
– Не надо, – прошептал он в ответ, и сумасшествие повторилось…
* * *
На полторы недели установилась идиллия. Они занимались любовью каждую свободную минуту и старались не обсуждать болезненные темы. Собственно, «болезненной» для них была только одна тема, и они еще даже не подступали к ней. Только догадывались о ее существовании и всячески избегали малейших намеков на ее существование. Как это называется – жили сегодняшним днем. Он больше не допускал «ошибок». Иногда она ночевала у подруг или родственников. Она говорила, что совсем сошла с ума – приехала к родным, а поселилась у мужчины, с которым была знакома всего три дня. Ее мама обижается, да и она почти не видит своего сына – «мачеха», ей нужно хотя бы раз в неделю оставаться у родных. Ему казалось, что она это делает не столько из-за мамы или сына, сколько из-за него – чтобы дать ему возможность поработать; он ведь не находился в отпуске, а с ней он почти не спал, много пил и мало кушал. Кстати, ах да! Еще была работа. Тупая, никому не нужная работа. Он так считал.
Люди жрут все подряд. Они сожрут и дерьмо, если показать им, как это делается, и сказать, что вкусно. По логике ситуации, этого было достаточно, но смешной в своих потугах выглядеть цивилизованным бизнес простота не устраивала. Бизнесу хотелось чего-то забубенного – с контент-редакторами и медиапланами. На выходе получалось то же дерьмо, но в два раза дороже. Тот, кто привлекал к себе внимание, был вынужден платить налоги. Платить налоги в государстве, которое сдирает три шкуры с любой самостоятельной попытки вколотить гвоздь и заработать на этом деньги, Бобби Старший считал величайшей глупостью. В этой стране пока никто ничего не должен. Но поскольку кто-то надеялся на лучшее, то он имел свой кусок хлеба, не прилагая к тому особых усилий. Для того чтобы заработать на спеси, нужно быть просто умнее ее. Его считали гением.
Возможно, такого рода репутацией разумней распоряжаться более выгодно, но он не испытывал особых желаний и стремлений, а потому сидел среди женского батальона, наслаждаясь привилегированным положением и средним, по данным госстатистики, доходом. Лапочка ему не мешала. Но он сам охладел к чему бы то ни было, не имеющему отношения к ней. Его мысли летали над воображаемым фундаментом новой жизни, в которой все будет другим: город, люди, работа, день, ночь, время и пространство. Что это было, он тогда и сам не мог объяснить. Любовь? Он тщательно избегал этого слова. Не из-за интуитивного ощущения ловушки. Просто чувствовал: едва это слово вырвется на свободу, как вольно парящие мечты рухнут на голую землю, разбившись на мелкие осколки тяжелой необходимости начинать все сначала. Он ее не отпустит, а она так просто не уйдет. Она тоже боится, и он это видит. Такая вот увлекательная и опасная игра. И тревожно, и восторженно до головокружения, до невозможности что-то скрывать…
– Не иначе наш мачо влюбился? – шутливо поинтересовалась как-то у него коллега Лариса.
– Имею право, – так же шутливо отозвался он.
Хитрая бабенка. Он ее раскусил в первый год работы. С виду невинная овечка с открытой душой. Безмерная доброта, провоцирующая на откровенность. К таким тянутся новички в любом коллективе. К нему она потянулась сама. Понятное дело – мать-одиночка, прикид «а-ля шестидесятые»: некрасивая обувь на толстой подошве, вечные джинсы и свитера-балахоны, скрывающие малейший намек на пол. Плюс огромные очки и длинные волосы для философов-романтиков. Но с философами-романтиками нужно связывать свою судьбу еще в студенчестве. Там таких много. В реальной жизни правит либидо, несвойственное философии. За исключением Фрейда, разумеется. Она не могла вызывать желание у такого самца, как он. Но он отдавал должное ее участию и однажды даже доверил ей подстричь ногти на своей правой руке.
Дальше дело не пошло. А еще через некоторое время он обнаружил, что ее инъекции доброты, провоцировавшие в нем приступы откровенности, начинают вызывать косые взгляды руководства. Вычислить источник утечки информации для него труда не составило. Откровения прекратились, равно как и ее приступы доброты. Позднее он и вовсе установил прямую зависимость между ее истинным отношением к человеку и полезностью этого человека лично для нее. Не меняя вкрадчивой тональности, она могла убить новичка наповал вежливым словом, если от него не исходило потенциальной пользы. Он ее не осуждал. В конце концов, каждый выбирает тот прицеп, который в состоянии перетащить в более-менее стабильное будущее. Ненадежной сексуальности она предпочла житейскую закамуфлированную жесткость. Но в таком случае он не видел ничего зазорного в гадких, пошлых и циничных сентенциях, которые отпускал в присутствии этого лицемерия в философских очках и джинсах. Это даже забавно – зная правду, наблюдать, как ложь прячется, словно ящерица, под камень общечеловеческих ценностей.
– А помнится, кто-то говорил, что собирается остаться холостяком? – не успокоилась тогда Лариса.
– Все мы так говорим, пока не встретим женщину своей мечты, – с наслаждением наступил он на ее больную мозоль.
– Интересно было бы посмотреть, – уязвленно заметила Лариса, с трудом удерживая на лице улыбку.
Ого! Она, оказывается, еще на что-то надеялась.
– Ни за что. Не хочу у некоторых наших дам развивать комплекс неполноценности…
После этого разговора с активной работой было покончено. Он еще выполнял какие-то старые заказы и сотрудничал с постоянными клиентами, которые желали видеть представителем от фирмы только его, но это скорее походило на хобби, чем на работу. Своего рода убивание свободного времени, когда Лапочка была занята. Почему так произошло, он объяснял себе двояко. С одной стороны, он полагал, что оскорбленной себя почувствовала не только Лариса, хотя и ее одной было достаточно, чтобы представить руководству его новый облик – совершенно выпавшего из команды пофигиста. С другой стороны, это явилось предтечей глобального решения, к которому он, в принципе, был не готов. Но без этого решения он не мог рассчитывать на будущее рядом с Лапочкой. Еще вопрос – почему он вообще задумывался о таком будущем… Не надо спрашивать – нет ответа. Тогда еще не было…
Глава шестая
– Если предположить, что разгадка убийства в дневнике, то нужно просто разобрать типажи главных претендентов на ее руку, – объяснял на следующий день Николаев своему новому помощнику с Юго-Запада, покручивая в руках белую обезьянку, которую пристроил на своем столе еще в первый день расследования.
– Какая разгадка? – спросил Лунин. – Он же ее придушил. Экспертиза показала…
– Экспертиза экспертизой, но по своей ли воле он ее задушил? Вот в чем вопрос. Там ведь был кто-то третий. И в его дневнике тоже два подозреваемых. Даже три. Но одного мы отсекаем, потому что он как бы сходит со сцены сразу после спасения Рыжей. Понимаешь?
Лунин промолчал.
– Очевидно, что этот подозреваемый не в счет, поскольку он писал о себе. Значит, остаются двое. Оба ее безумно любят. Но одному она отвечает взаимностью, а второму – нет. Однако при этом лузер уступает победителю как по морально-волевым качествам, так и по физическим кондициям. Что из этого следует?..
Лунин пожал плечами.
– А следует то, что убивает ее, скорее всего, молодой. Со стариком он справиться не может. Да и не в старике дело. Она его не любит – вот мотив.
– Вы хотите сказать, что все это время, пока она жила с ним, в их жизни присутствовал кто-то еще? И он об этом узнал?
– Может быть. Только мы не знаем, кто с ней жил – молодой или старик. В реальной жизни он как бы посередине возрастной планки.
– Ну, это не важно. А потом, получается, что старик его как бы изнасиловал в отместку, или опустил, грубо говоря, на всю жизнь.
– Дельная мысль, – поднял палец Николаев.
– Думаю, это легко будет проверить. Я пробил номера на его телефоне. Последний звонок он сделал в фирму досуга.
Николаев, до этого с важным видом расхаживавший по комнате, присел на стул.
– Не-ет, – скривил он рот. – Я на него полночи убил, чуть с женой не поругался, а он обыкновенный извращенец?
– Пока не знаю, – равнодушно ответил Лунин. – Я полагаю, нужно сделать следующее: выяснить окольными путями, сколько у них мужчин-проституток, включая голубых, и в один вечер выдернуть всех, чтобы они не успели обменяться впечатлениями. И каждого вопросом в лоб: что же ты, дружок, на мокруху переключился? Только надо людей побольше.
– Людей найдем, – рассеянно сказал Николаев и цокнул языком.
– Что-то еще? – мгновенно среагировал Лунин.
– Нет, пока все, – махнул рукой Николаев.
Однако это было не все. Ни один из четверых мужчин, работавших в указанной фирме досуга, с покойными клиентами дела не имел. Не доверять им оснований не было – «поработали» с ними по высшему классу психологического давления. Один даже сознался, что предлагает своим клиентам кокаин. Не бесплатно, конечно. Однако оставалось очевидным, что какие-то контакты именно с этой фирмой досуга у покойных были. Помимо исходящего звонка, присутствовал еще и более поздний входящий – наверно, когда доставили проститутку. Пришлось наехать на саму фирму – с шиком, блеском и пиротехникой. Напугали всех по полной программе. «Нашли» при обыске несколько граммов героина и пистолет с полустертым номером. Хозяйка заведения, серая от представления о возможных проблемах, сидела ни живая ни мертвая. Довольный произведенным эффектом, Лунин попросил всех, кроме нее, выйти из комнаты и приступил к тому, ради чего, собственно, и пришел.
– Наркотики и оружие, как вы сами понимаете, статьи тяжелые, – на всякий случай придавил ее «контрольным» вступлением Лунин. – Ну а для того, чтобы, как говорится, два раза не бегать, мы еще и пару нераскрытых дел к этому стволу привяжем. Вам и без того говно лет десять хлебать полной ложкой, а нам какой-никакой процент раскрываемости зачтется.
Хозяйка, женщина лет сорока, закрыла лицо ладонями.
– Но, – выждав паузу, таинственно сообщил Лунин. – Могу предложить вам обмен на вполне законных основаниях. Мы убираем из протокола пушку и героин, а вы сдаете нам гомика, оставившего после себя два трупа. Соответственно, мы получаем свой процент, а вы просто закрываетесь.
– Два трупа? – горячо удивилась хозяйка. – Это не наши – сто процентов. Я бы знала и ничью задницу прикрывать бы не стала. Своя дороже. К тому же с подобным контингентом в наше время кадровых проблем нет.
– Я вижу, мы не договорились? – бесстрастно спросил Лунин.
– Подождите, – засуетилась хозяйка. – Мне нужно переговорить с диспетчером, который работал в тот день.
– Вызывайте его сюда. Прямо сейчас. Только не говорите, по какому поводу. Придумайте какие-нибудь производственные нужды, – усмехнулся Лунин.
В «производственных нуждах» хозяйка сориентировалась быстро, и через час в квартиру уже входила молодая блондинка, которая, тут же почуяв неладное, шарахнулась к двери прямо на руки двух оперативников.
– Спокойно, гражданочка, – прикрикнул на нее Лунин. – Уголовный розыск. Прошу вас. – Он протянул руку к открытой в комнату двери, где все так же в одиночестве кусала ногти хозяйка.
Блондинка, похоже, не сразу сообразила, что имеет дело с не совсем обыкновенной проверкой фирмы, а потому повела себя на первых порах довольно нагло.
– Руки! – возмущалась она, когда ее слегка подтолкнули в указанном Луниным направлении. – Не имеете права! Я ошиблась адресом!
Однако, завидев потерянную хозяйку, блондинка заметно сникла.
– Налево подрабатываешь? – зашипела на нее хозяйка.
– Тихо! – остановил ее Лунин.
– Значит, так, милая, – повернулся он к блондинке. – Неделю назад во время вашего дежурства был заказ на мужчину-проститутку. Нас интересует, кто обслуживал этот заказ.
Блондинка посмотрела на хозяйку.
– На тебе два трупа, дорогая, – зло сказала хозяйка. – Лучше сама все расскажи.
– Какие трупы? – опешила блондинка. – Не было никаких трупов! Он бы сказал!..
– Кто он? – тут же вцепился в нее Лунин.
– Муж, – после небольшой паузы произнесла девушка.
– Чей муж?
– Мой. Он ездил на этот вызов.
– Тю! – привстала с места хозяйка. – Хорошо устроилась со своим педерастом! То-то я думаю, у меня клиенты постоянные отсекаться начали! Ну, погоди, я тебе устрою волчий билет!
– Тихо! – вновь прикрикнул на нее Лунин. – Где сейчас находится ваш муж? – продолжил он допрос блондинки.
– Дома. Где же еще.
– Очень хорошо. В его интересах оставаться там до тех пор, пока за ним не приедут. Потайчук! – крикнул он в коридор и, указывая на блондинку вошедшему оперативнику, распорядился: – Давай вместе с девушкой к ней на квартиру, забирайте ее мужа – и к нам в контору. Как доставите, сообщишь мне. – В кабинет Николаева он входил с тем усталым видом победителя, с которым несколько дней назад следователь встретил его в доме погибшей парочки. – Все, – развалился он на кресле в углу, картинно глядя в окно. – Нашли. Кстати, тоже не старый. Изволите допросить?
– Позже, – неожиданно осадил его Николаев.
– Почему позже? – вскинулся Лунин.
– Пусть попарится пару суток в одиночке, понервничает, чтобы уж наверняка.
– Вам видней, – с заметным недовольством произнес Лунин, вставая.
– Торопишься? – усмехнулся Николаев.
– Нет. Просто не вижу смысла затягивать процесс.
– Поверь мне, смысл есть.
* * *
Смысл действительно был. Этот гомик с подходящей фамилией Ландышев держал себя вызывающе даже после двух дней одиночки. Такое поведение характерно в двух случаях: либо он и в самом деле не чувствует за собой никакой вины и ничего не знает о трупах, либо уверен, что доказательств его вины нет. Николаев долго, не мигая, смотрел в его наглые глаза, которые подозреваемый даже не пытался отводить. Поправляя длинные темные волосы, Ландышев беззвучно посмеивался, и, похоже, его несколько забавляло свалившееся на него приключение. Напрасно.
– Я могу не задавать вам вопросы, – нарушил наконец тишину Николаев. – Вы ведь наверняка ничего не скажете мне о том, что произошло тогда в квартире между вами и клиентами. Хотите подписать готовый протокол с вашими отрицательными ответами?
– Ну, если после этого я могу быть свободен, то давайте подпишу, – ухмыльнулся Ландышев.
– Свободным вы сможете быть, наверно, лет через пять. Если очень дорогой адвокат докажет, что вы убили своего клиента из ревности.
– Какой ревности? Какое убийство? – слегка посерьезнел Ландышев.
– Двойное, – мрачно сказал Николаев. – После вашего визита к этой парочке их нашли мертвыми, и знаете, кому принадлежат единственные отпечатки пальцев, найденные в квартире? Помимо покойных жильцов, разумеется. Плюс ваша сперма в презервативе…
– Подождите-ка, – окончательно подтянулся Ландышев. – О какой парочке вы говорите? Клиент был один.
– Вы в этом уверены?
– Так же как в том, что меня задержали незаконно. Вы не имеете права вмешиваться в мою личную жизнь!
– Даже если ваша личная жизнь предполагает убийства партнеров?
– Какие убийства?! – вышел наконец из себя Ландышев. – Я не понимаю, о чем вы говорите!
– Значит, вы все-таки хотите ответить на мои вопросы? – спокойно спросил Николаев.
Ландышев покраснел, фыркнул, но промолчал.
– Очень хорошо. Тогда у меня первый вопрос. Что произошло между вами и клиентом в этот вечер?
– Кроме полового акта, ничего! – почти выкрикнул Ландышев.
– Не нервничайте. Вы были знакомы с клиентом до этого вечера?
– Нет. Я его никогда и нигде не встречал.
– А девушку?
– Какую девушку?
– Которая находилась в этой же квартире в то время, как вы совершали половой акт с клиентом.
– Никакой девушки там не было!
– Вы в этом уверены?
– Господи! Как я могу быть не уверенным, если никакой девушки там не было!
Николаев отвернулся к окну.
– Плохо, – произнес он после паузы. – Плохо, что вы не хотите сотрудничать с нами в этом деле. Нам придется задержать вас как главного подозреваемого и, уж извините, остановиться в поисках убийцы исключительно на вашей особе.
– Гражданин следователь, – заметно сбавил тон Ландышев. – Объясните, что вы хотите от меня услышать. Я всего лишь отвечаю на ваши вопросы. Никаких трупов, никакой девушки я там не видел!
– Чтобы убедить в этом суд, вам придется проявить недюжинный талант актера. Хотя я сильно сомневаюсь, что и это переломит решение суда в вашу пользу. Поэтому предлагаю вам, если вы действительно ни в чем не виноваты, рассказать мне подробно – очень подробно – обо всем, что произошло в этот вечер в квартире клиента. Понимаете? Как он себя вел, что говорил, отлучался ли куда-нибудь, какие-то характерные особенности или странности…
