Гарольд Шехтер
Мясники. Крайне жестокие и малоизвестные преступники из прошлого века
2
До 1890 года, когда остров Эллис был выбран в качестве места расположения первого федерального иммиграционного пункта, прибывающих в Соединенные Штаты оформляли в эмиграционном депо Касл-Гарден. Изначально это была крепость, построенная после Войны за независимость, известная как замок Клинтон. Круглое сооружение стояло на скалистом искусственном острове недалеко от самой южной оконечности Манхэттена. В 1824 году оно было превращено в развлекательное заведение – «модный курорт для искателей развлечений», как описывала его газета New York Times, куда люди могли ходить на театральные представления, оперу, оркестровые концерты и такие захватывающие события, как американский дебют знаменитого сопрано Енни Линд, она же Шведский соловей, привезенной в США Ф. Т. Барнумом[34].
Чтобы справиться с растущим потоком иммигрантов, власти штата в 1855 году переоборудовали Касл-Гарден в центр приема новоприбывших. В его просторном зале их осматривали, регистрировали, предоставляли доступ к общественной бане и давали советы о том, как лучше добраться до их места назначения. На протяжении 35 лет его существования через депо Касл-Гарден прошли более восьми миллионов мужчин, женщин и детей, приехавших в Америку в поисках новой жизни[35].
Утром в четверг, 7 мая 1863 года, корабль «Колумб» пришвартовался в Нью-Йоркском порту после восьминедельного путешествия из Бремена. Среди 202 пассажиров был грубоватый 21-летний юноша из Великого герцогства Баденского по имени Антон Пробст[36]. Кроме нескольких голых фактов, которые он позже предоставит, о его ранней жизни практически ничего не известно. Сын плотника, который так и не удосужился освоить деревообрабатывающее или какое-либо другое ремесло, вечно угрюмый на вид Пробст не обладал ни навыками работы с деревом, ни большими амбициями. В отличие от бесчисленных соотечественников, перебравшихся за океан, – трудолюбивых мечтателей, погнавшихся за американской мечтой, – его единственным стремлением было добыть достаточно денег, чтобы потакать своему буйному желанию выпивать и блудить. Согласно одной из современных версий, он бежал с родины после неудачной попытки ограбления. Пробст, однако, настаивал на том, что у него «не было проблем дома» и он приехал в Америку не для того, чтобы скрыться от закона, а потому, что «думал, что это лучшая страна»[37].
К моменту его прибытия Гражданская война бушевала уже два года. Всего несколькими днями ранее Север потерпел ошеломляющее поражение при Чанселорсвилле (штат Вирджиния), где погибло и было ранено около 17 тысяч солдат армии Союза. (Южане, хотя и одержали победу, также заплатили огромную цену, потеряв более 12 тысяч человек и лишившись своего почитаемого генерала Томаса «Стоунуолла» Джексона, который, получив тяжелое ранение, умер через неделю[38].)
Остро нуждаясь в новых солдатах, армия Союза организовала вербовочный пункт прямо у депо Касл-Гарден, чтобы заманить трудоспособных иммигрантов мужского пола в армию обещанием вознаграждения в 300 долларов[39]. «Стоит только ступить на землю, – писал один из новоприбывших, – как на тебя со всех сторон набрасываются вербовщики»[40]. Через два часа после прибытия Антон Пробст – предварительно подкрепившись несколькими пинтами пива в ближайшей таверне – записался в Тринадцатый Нью-Йоркский кавалерийский полк. В четверг, 18 июня, он был зачислен рядовым в роту С[41].
В следующий вторник, 23 июня, полк был перевезен на пароходе и поезде в Меридиан-Хилл – военный лагерь, расположенный в полутора милях к северу от Белого дома. Поместье площадью 110 акров, первоначально принадлежавшее герою войны 1812 года, было захвачено армией, чтобы стать одновременно базой для солдат, защищающих столицу страны, и перевалочным пунктом для войск, собирающихся отправиться на войну[42]. Менее чем через месяц, 15 июля, полк вернулся в Нью-Йорк, чтобы помочь подавить пятидневную вспышку насилия, получившую название «Бунт призывников». Однако к тому времени Антон Пробст уже не носил форму, найдя для себя более прибыльное и менее опасное занятие.
Уже через месяц после обстрела форта Самтер федеральное правительство начало предлагать каждому новобранцу вознаграждение в размере 100 долларов за три года службы, и к 1863 году эта сумма увеличилась втрое. Определенному типу подлецов – ярким примером которых был Антон Пробст, – движимых «гнусной выгодой», эта система предоставляла прекрасную возможность набить карманы. Записавшись добровольцем в одном городе и прикарманив обещанное вознаграждение, они дезертировали и переезжали в другое место, где процесс повторялся. Целеустремленный негодяй мог сколотить на этом деле небольшое состояние. Один из таких мерзавцев, по слухам, записывался и дезертировал 32 раза, собрав в общей сложности почти 20 тысяч долларов[43].
Пробст не прослужил в армии и двух недель, дезертировав 1 июля. Вернувшись в Нью-Йорк, он поселился в захудалой гостинице в районе Бауэри. Ему не понадобилось много времени, чтобы просадить все полученные деньги в борделях и кабаках. Оставшись без средств и не желая зарабатывать на жизнь честным трудом, он еще два раза провернул ту же аферу, записавшись в полки в Нью-Йорке и Пенсильвании и тут же дезертировав из них. В четвертый и последний раз он был призван в Пятый Пенсильванский кавалерийский полк осенью 1864 года.
К тому времени подобный вид заработка стал крайне рискованным занятием, так как армия начала казнить самых отъявленных рецидивистов. Возможно, по этой причине Пробст прибег к еще одной уловке, чтобы избежать участия в боевых действиях: он «случайно» отстрелил себе большой палец правой руки во время караула. Как в итоге оказалось, это было лишним: всего через несколько месяцев, весной 1865 года, война закончилась капитуляцией Роберта Э. Ли в Аппоматтоксе[44].
После демобилизации в мае Пробст провел несколько недель в Филадельфии, где просаживал полученные за службу деньги на «пиво и женщин», как он сам впоследствии выразился. Съездив ненадолго в Нью-Йорк, он вернулся в Филадельфию и на некоторое время поселился в таверне на Фронт-стрит, принадлежавшей человеку по имени Кристиан Мор. Когда у него закончились последние деньги, Пробст отправился на поиски работы. Он бродил по долинам Южной Филадельфии, пока судьба не привела его на ферму семьи по фамилии Диринг[45].
3
На самой южной окраине Филадельфии находился участок низменной местности, известный в народе как Нек. Городские жители, никогда не бывавшие в этих местах, обычно считали их едва пригодными для жизни болотами. Конечно, некоторые его части, как отметил один местный историк, представляли собой не более чем «камышовые болота… населенные главным образом комарами». Большая же часть этой долины тем временем выглядела совершенно иначе. Один из частых посетителей восхищался ее пасторальным очарованием: «К югу вся земля, лежащая между реками [Делавер и Шуилкилл], представляет собой один большой луг, в основном отданный под молочные фермы, а кое-где и под овощеводческие фермы. Это пространство усеяно домами, амбарами и благородными деревьями, и на многие мили пересечено извилистыми ручьями, которые, разливаясь вместе с приливом, порождают богатейшую растительность… Вряд ли мы когда-либо видели более красивое место… Много раз, взяв ружье, мы отправлялись на экскурсию по Неку в поисках камышовых птиц, ржанок, бекасов и уток и каждый раз наслаждались ее пейзажами и гостеприимством местных жителей».
Очарованный атмосферой «мирного счастья», этот писатель находил почти непостижимым, что весной 1866 года Нек станет местом невыразимого ужаса[46].
Среди более чем миллиона мужчин, женщин и детей, бежавших из Ирландии в Соединенные Штаты в годы Великого голода, был молодой крепкий фермер по имени Кристофер Диринг. Он родился в 1828 году в деревне Уск, графство Килдэр, и в 21 год прибыл в Мэриленд из Дублина, где провел несколько лет, прежде чем отправиться в Филадельфию. В 1855 году он женился на женщине по имени Джулия Даффи, на семь лет старше его, которая выросла в городке неподалеку от родной деревни Кристофера и чья семья состояла в дальнем родстве с Дирингами. Год спустя супруги вместе с первым из пяти детей – младенцем Уильямом – переехали в Нек, поселившись на ферме, принадлежавшей торговцу Теодору Митчеллу, который финансировал скотоводческий бизнес Кристофера в обмен на половину прибыли[47]. Ферма состояла из «удобного старомодного двухэтажного каркасного дома», амбара и конюшни[48].
Около восьми часов утра поздней осенью 1865 года – точная дата неизвестна – Антон Пробст впервые прибыл на ферму Дирингов. Поднявшись на крыльцо дома, он стучал в дверь, пока не появилась женщина средних лет – Джулия Диринг, которая была занята домашними делами. В угрюмом взгляде Пробста с его свиными глазками было что-то такое, что сразу же вызвало у нее отвращение. Тем не менее, когда он с сильным немецким акцентом спросил, есть ли у нее работа, она сказала ему, что ее муж действительно ищет наемного работника. Мистер Диринг, однако, был в отъезде, и должен был вернуться лишь вечером. Пробст пробурчал, что зайдет позже. Когда он вернулся около половины пятого, Кристофер Диринг был на месте и согласился взять Пробста на работу за 15 долларов в месяц и оплату питания.
Он продержался всего три недели. Почему его работа закончилась так внезапно, неясно. Сам Пробст, который никогда не делал больше того, что от него требовалось, утверждал, что уволился, после того как Диринг отправил его на работу в «дождливый, очень непростой день… Я не хотел работать в поле в этот дождливый день». По другим сведениям, Диринг уволил его по настоянию жены, которая питала к наемному работнику такую неприязнь, что «вздрагивала» от беспокойства всякий раз, когда оказывалась с ним наедине[49].
Тем не менее даже за столь короткое время Пробст успел заметить нечто странное. «В то время, когда я был там, – говорил он, – я видел, как он пересчитывал большую сумму денег». Действительно, у Диринга часто оказывались значительные суммы наличных, до нескольких тысяч долларов за раз: авансы от его делового партнера на покупку скота или выручка от недавней продажи[50].
Вернувшись к бродяжничеству, Пробст в течение следующих нескольких месяцев скитался по Средней Атлантике, зарабатывая на жизнь: собирал персики в Мэриленде, чинил дороги в Нью-Джерси, работал на сахарном заводе в Филадельфии. Все свободные деньги, которые у него появлялись, он тут же тратил на свои обычные постыдные занятия. В начале января, оставшись без гроша в кармане и заболев, он укрылся в филадельфийской богадельне, где провел следующие несколько недель, и, когда уже не был прикован к постели, работал на кухне. К тому времени, когда он полностью встал на ноги, он уже принял решение. Он отправился пешком в сторону Нека и вечером 2 февраля 1866 года прибыл к Кристоферу Дирингу.
В своей потрепанной одежде и разбитых ботинках Пробст, утверждавший, что проделал весь путь из Нью-Йорка пешком, выглядел довольно жалко. Он стал умолять Диринга взять его назад на работу. «У меня нет ни работы, ни денег», – сказал он. Диринг согласился дать молодому человеку еще один шанс, хотя и предложил меньшую зарплату – 10 долларов в месяц. Разумеется, он не мог знать истинную причину возвращения Пробста. Как позже признался Пробст, он «решил заполучить часть денег [Диринга]».
4
Около восьми часов дождливым субботним утром 7 апреля Кристофер Диринг сел на свою повозку и, как делал это каждую неделю, отправился в город, до которого было три мили, оставив дома жену, четверых детей и двух работников: Антона Пробста и 17-летнего фермера по имени Корнелиус Кэри, которые делили не только комнату, но и кровать в фермерском доме[51]. Отсутствовал только один член семьи: его 10-летний сын Вилли, который гостил у своего деда по материнской линии, Уильяма Даффи, в Шуилкилле.
Обычно Диринг уезжал на несколько часов позже, однако в то утро ему пришлось приехать в город рано утром, чтобы забрать родственницу, 25-летнюю Элизабет Долан[52]. Мисс Долан, частая гостья на ферме Дирингов, села на семичасовой пароход в Берлингтоне, штат Нью-Джерси, где жила со своей матерью, и должна была прибыть в девять. Как позже подтвердит ее мать, молодая женщина была одета в «меха и черное пальто», с золотой цепочкой на шее и черным саквояжем в руках, в котором, помимо личных вещей, лежал бумажник с 120 долларами[53].
Прибыв в город около 8:30, Диринг остановился, чтобы купить, как обычно, шесть фунтов мяса у миссис Джейн Гринвелл, которая держала прилавок на рынке на углу Тринадцатой и Южной улиц. В обычном случае Диринг потратил бы несколько минут на беседу с миссис Гринвелл, однако в этот раз, сверившись с карманными часами, он объяснил, что «торопится, так как едет к мистеру Митчеллу, а затем к причалу, чтобы встретить родственницу». После этого он погрузил покупки в свою повозку и уехал[54].
Через несколько минут Диринг прибыл в дом Митчелла на Арч-стрит. Сообщив о недавней продаже двух голов скота, Диринг, как позже вспоминал Митчелл, «заметил, что должен встретить женщину на причале. Когда он упомянул об этом, я сказал, что ему стоит поторопиться, так как было уже 8:45». Перед тем как уйти, Диринг, у которого осталось мало денег, после того как он передал долю от продажи скота своему деловому партнеру, занял у Митчелла 10 долларов. Затем он попрощался с ним и «поспешил» на пароходную пристань[55].
К тому времени, как он прибыл, пароход уже причалил и высадил своих пассажиров. Мисс Долан нигде не было видно. Проезжая назад по Второй улице, Диринг заметил знакомую миссис Маргарет Уилсон, остановил свою повозку у обочины и слез, чтобы поговорить с ней. «Он сказал, что хотел встретиться с мисс Долан, – объясняла позже миссис Уилсон, – но разминулся с ней». Однако во время разговора они «увидели мисс Долан, идущую по Второй улице с черным саквояжем в руках». Быстро сев в свою повозку, Диринг «развернул ее и поехал ей навстречу». Миссис Уилсон наблюдала, как Элизабет Долан забралась в нее и села рядом с Дирингом, который затем уехал в направлении своей фермы. Таким образом, Маргарет Уилсон стала ключевой фигурой в этой истории: она была последним свидетелем, видевшим Кристофера Диринга и его родственницу живыми[56].
5
Как и другие жители Нека, Диринги жили в относительной изоляции. Одним из их ближайших соседей был Авраам Эверетт, чья ферма находилась почти в четверти мили от дома. Эверетт, любивший быть в курсе всех новостей, подписался на несколько филадельфийских газет.
Каждую субботу после обеда восьмилетний сын Дирингов Джон пешком шел к дому Эверетта и брал у него газеты за предыдущую неделю. Однако в субботу, 7 апреля, мальчик так и не появился. Не появлялся он и в последующие дни. В среду Эверетт был настолько обеспокоен, что по пути в город заехал в дом Дирингов[57]. Когда он подъехал к дому, никого не было видно. Сойдя с лошади, он постучал в дверь, но никто не отозвался.
Зайдя в амбар, он был потрясен, обнаружив, что лошади Диринга «изрядно проголодались» и «почти умирали от жажды». Сразу же схватив ведро, он поспешил к канаве, наполненной водой, и позаботился о лошадях. «Я дал одной пять ведер воды, другой – четыре ведра, – свидетельствовал он позже. – Затем я налил воды в корыто и еще одна лошадь выпила все до дна. Коня я вывел во двор, и он пил, я полагаю, целых пятнадцать минут из канавы». Затем Эверетт выпустил взрослых лошадей на луг покормиться и принес охапку сена голодному жеребенку, привязанному в конюшне[58].
Затем он вернулся в дом, взобрался на крыльцо и заглянул в окно. Он был поражен, увидев, что, по его словам, «внутри все было вверх дном. Дом выглядел так, будто кто-то его обчистил».
Распахнув окно, он забрался внутрь и направился наверх, где обнаружил комнаты в том же состоянии дикого беспорядка: «все кровати перевернуты, одежда разбросана, ящики стола разворочены»[59].
Спустившись вниз, он направился к дому ближайшего соседа, Роберта Уайлса. Заметив на лугу фермера Уайлса Джона Гулда, Эверетт окликнул юношу и поспешил назад в дом Дирингов, где Гулд обнаружил «вещи… все вверх дном»[60].
Заглянув в амбар, мужчины не «увидели ничего примечательного». Растерянные, они разошлись по домам. Через несколько часов Гулд вернулся к амбару вместе со своим работодателем, Робертом Уайлсом, который только что приехал с рынка. На этот раз молодой фермер заметил то, на что раньше не обратил внимания. Из кучи сена торчал предмет, который Гулд поначалу принял за чулок. Когда же он нагнулся, чтобы поднять его, то, «к своему изумлению и ужасу», обнаружил, что «это была человеческая нога». Позвав соседей, Уайлс оседлал лошадь и поскакал в ближайший полицейский участок[61].
Вскоре на место прибыли несколько полицейских во главе с главным детективом по имени Бенджамин Франклин. Сняв сено с торчащей конечности, Франклин и его коллеги сделали ужасающее открытие. «Там лежал человек, в котором узнали мистера Диринга, – сообщил один служащий. – Он лежал на полу поперек амбара. Он был одет в темно-серую одежду – ту самую, в которой его видели в последний день его жизни. Его голова была раздроблена на части, а горло перерезано, нет, перерублено, от уха до уха. Рядом с ним лежала незнакомая соседям молодая женщина, по внешнему виду которой было видно, что ее постигла та же участь. На ее голове и горле виднелись те же раны, что и на мужчине, рядом с которым она лежала».
Их ожидало еще одно, даже более жуткое, открытие. Неподалеку от места, где лежали два изувеченных трупа, находился ящик для хранения кукурузы шириной около пяти футов и длиной восемь футов, наполовину заполненный сеном. Убрав сено, Франклин и его сотрудники увидели ужасающее зрелище. Там лежало тело Джулии Диринг, ее череп был пробит[62], а горло перерезано до шейной кости. Вокруг нее и на ней лежали четверо ее малышей, каждый из которых был «с такими же страшными ранами на голове и такими же смертельными ранами на горле… Младенец, мертвый, лежал на груди матери, как часто делал это при жизни, – от такого зрелища заплачут даже самые сильные мужчины»[63]. По запаху разложения этой «искореженной человеческой массы» было очевидно, что побоище произошло несколько дней назад[64].
Кроме 10-летнего Вилли, которому удалось спастись только благодаря тому, что он по счастливой случайности остался с дедом, вся семья была уничтожена. Никто не мог припомнить преступления подобного масштаба. По мнению одного из наблюдателей, это было «самое ужасное убийство или серия убийств… которые когда-либо были совершены в Соединенных Штатах»[65].
Обыскав все помещения, полиция быстро нашла орудия убийства: окровавленный молоток, брошенный в сено у входа в амбар; небольшой топор, также залитый кровью, лежавший в канаве недалеко от дома; и полноразмерный топор с кровью на лезвии, найденный в амбаре за домом[66]. В повозке Кристофера Диринга они также обнаружили несколько фунтов протухшей говядины – еще одно доказательство того, что резня произошла в предыдущую субботу, когда, как быстро установили следователи, Диринг купил мясо у Джейн Гринвелл[67].
Тем же вечером газеты опубликовали объявление по указанию мэра Мортона М. Макмайкла:
«ОБЪЯВЛЯЕТСЯ
НАГРАДА В ТЫСЯЧУ ДОЛЛАРОВ!
Поскольку семья Кристофера Диринга, состоящая из него самого, жены, двоюродной сестры и четырех детей, была убита при ужасающих жестоких обстоятельствах в Первом округе этого города, я предлагаю вознаграждение в размере ОДНОЙ ТЫСЯЧИ ДОЛЛАРОВ за информацию, которая поможет обнаружить и предать суду преступника или преступников, совершивших это ужасное злодеяние»[68].
6
Незадолго до того, как Макмайкл объявил вознаграждение, семь зарезанных тел были доставлены в гробовую контору Саймона Гартланда на Тринадцатой улице. Артериальное бальзамирование тогда только появилось [оно получило широкое распространение лишь во время Гражданской войны как эффективный способ сохранения трупов погибших солдат во время их транспортировки на родину], поэтому тела семи убитых членов семьи Диринг просто обмыли, положили в простые гробы и обложили льдом[69].
Их временно вынули из «холодильных камер» через несколько часов, когда прибыл доктор Э. Б. Шэпли для проведения вскрытия. Согласно его выводам, левая сторона черепа Кристофера Диринга «была разбита на мелкие кусочки ударом тупого предмета». Удары острым «рубящим инструментом» – почти наверняка топором – повредили «трахею, пищевод, яремную вену, сонную артерию, а также второй и третий шейные позвонки».
У Элизабет Долан на горле были почти такие же раны: рана «длиной четыре дюйма и глубиной три дюйма, разделяющая кровеносные сосуды, трахею и пищевод и проходящая через… третий и четвертый позвонки». Хотя ее череп не был проломлен, ее тоже дважды ударили тупым предметом: один раз над левым ухом, другой – в «выступающую часть лба» над левым глазом.
Передняя часть черепа Джулии Диринг была проломлена «по меньшей мере двумя ударами тупым предметом». Два яростных удара острым топором перебили ей «трахею, пищевод и кровеносные сосуды шеи» и раздробили третий шейный позвонок.
Особенно жуткими были травмы, нанесенные восьмилетнему Джону Дирингу. «Передняя и верхняя части его головы, – написал Шэпли, – были буквально размозжены многократными ударами… мозг вытекал наружу». Голова была почти отделена от тела, а горло перерублено. Оставалось всего около дюйма кожи». Череп его шестилетнего брата Томаса также был «сильно раздроблен», а голова «почти отрезана от тела» ударами «острого режущего инструмента».
Характер ран, обнаруженных на четырехлетней Энни, говорил о том, что она отчаянно сопротивлялась. Пытаясь «отразить страшные удары топора», она подняла правую руку, однако «ее пальцы были разрублены и сломаны». Тело было изрублено, череп раздроблен, а шея рассечена». Кости передней и верхней частей головы» ее двухлетней сестры Эммы были «разбиты на мелкие кусочки тупым предметом; самая страшная рана была над левым глазом… Голова была почти отделена от тела»[70].
Еще до того, как Шэпли закончил работу, у здания собралась «большая толпа», жаждущая взглянуть на жертв. Поскольку офицеры, выставленные у входа, сдерживали их, «многие выразили готовность подвергнуть пыткам виновника преступления, если им удастся его задержать. Другие выступали за то, чтобы устроить над ним самосуд, а некоторые даже заметили, что в случае поимки его следует поместить в железную клетку, развести под ней костер и подвергнуть мучительной казни. Повешение казалось для него слишком снисходительным наказанием»[71].
