Ганс Христиан Андерсен
Соседи
Наутро взошло солнышко; вся природа смотрела такою освежённою, словно подкрепившеюся за ночь здоровым сном, но на месте домика торчали только обгорелые балки, опиравшиеся на дымовую кирпичную трубу, которая теперь была сама себе госпожою. Развалины ещё сильно дымились, а розовый куст стоял всё такой же свежий, цветущий; каждая веточка, каждая роза отражались в тихой воде пруда, как в зеркале.
– Ах, что за прелесть! Эти розы – и рядом обгоревшие развалины строения! – сказал какой-то прохожий. – Прелестнейшая картинка! Надо ею воспользоваться!
И он вынул из кармана книжку с чистыми, белыми страницами и карандаш – это был художник. Живо набросал он карандашом дымившиеся развалины, обгорелые балки, покривившуюся трубу – она кривилась всё больше и больше – и на самом первом плане цветущий розовый куст. Куст в самом деле был прекрасен, и ради негр-то и нарисовали всю картину. Днём пролетали мимо два воробья, родившихся здесь.
– Где же дом-то? – сказали они. – Где гнездо? Пип! Всё сгорело, и наш братец тоже сгорел! Это ему за то, что он забрал себе гнездо! А розы таки уцелели! По-прежнему выставляют свои красные щёки! Небось не горюют о несчастье соседей! Несносные! И говорить-то с ними не хочется! Да и вообще здесь стало прескверно! Одно безобразие!
И они улетели.
Раз осенью выдался чудесный солнечный денёк, – право, можно было подумать, что стоит лето. На дворе перед высоким крыльцом барской усадьбы было так сухо и чисто; тут расхаживали голуби – и чёрные, и белые, и сизые; перья их так и блестели на солнышке; старые голубки-мамаши топорщили пёрышки и говорили молоденьким голубкам:
– В грруппы! В грруппы!
Так ведь было красивее и виднее.
– Кто эти серенькие кррошки, что шмыгают у нас под ногами? – спросила старая голубка с зеленовато-красными глазками. – Серрые крошки! Серрые крошки!
– Это ворробышки! Славные птички! А мы ведь всегда славились своею крротостью – пусть же они поклюют с нами! Они не вмешиваются в разговор и так мило шаркают лапкой.
Воробьи в самом деле шаркали; каждый из них шаркнул три раза левою лапкой и сказал «пип». Поэтому все сейчас же узнали друг друга, – это были три воробья из сгоревшего дома.
– Славно тут едят! – сказали воробьи.
А голуби увивались вокруг голубок, самодовольно топорщили пёрышки, выпячивали зобы, судили и рядили.
– Глядите, глядите вон на ту зобастую голубку! Глядите, как она глотает горох! Ишь, всё хватает самые крупные, самые лучшие горошины! Курр! Курр! Глядите, как она выпячивает зоб! Глядите на эту милую злюку! Курр! Курр! – И глаза у них налились от злости кровью. – В гррруппы! В грруппы! Серрые крошки! Серрые крошки! Курр! Курр! – так это у них щло, идёт и будет идти тысячи лет.
Воробьи кушали и слушали и тоже становились было в группы, по это им совсем не подходило. Насытившись, они ушли от голубей и стали перемывать им косточки, потом шмыгнули под решётку прямо в сад. Дверь в комнату, выходившую в сад, была отворена, и один из воробьёв вспрыгнул на порог, – он плотно поел и потому набрался храбрости.
– Пип! – сказал он. – Какой я смелый!
– Пип! – сказал другой. – Я посмелее тебя!
И он прыгнул за порог. Там никого не было, это отлично заметил третий воробышек и залетел на самую середину комнаты, говоря:
– Войти, так уж войти, или вовсе не входить! Презабавное тут, однако, человечье гнездо! А это что здесь поставлено? Да, что же это такое?
Как раз перед воробьями цвели розы, отражаясь в прозрачной воде, а рядом торчали обгорелые балки, опиравшиеся на готовую упасть дымовую трубу.
