Ганс Христиан Андерсен
Хольгер Датчанин

А старый дед всё ещё сидел за своею работой, вырезывая последнюю часть фигуры – датский герб^[3]. Наконец работа была кончена, он взглянул на неё и стал припоминать всё, что когда-то читал, слышал и сейчас сам рассказывал внуку; потом тряхнул головой, снял и протёр очки, опять надел их и промолвил:

– Да, на моём веку Хольгер Датчанин, пожалуй, и не придёт, но мальчуган, может быть, увидит его и будет биться с ним рядом, когда дело дойдёт до серьезного!

Тут дедушка опять кивнул головой, не сводя глаз с фигуры; чем больше он смотрел на своего Хольгера Датчанина, тем яснее видел, что работа ему очень удалась. Ему стало даже казаться, что фигура вдруг показалась ему раскрашенной, броня заблестела, сердца на датском гербе стали больше и заалели и львы с золотыми коронами на головах запрыгали.

– Да, у нас, датчан, лучший герб в мире! – сказал старик. – Львы – эмблема силы, а сердца – кротости и любви.

Он взглянул на верхнего льва, и ему вспомнился король Кнут Великий^[4], который приковал к датскому трону великую Англию; взглянул на другого – вспомнился Вальдемар,^[5] который объединил Данию и покорил вендов; взглянул на третьего – вспомнилась Маргрете^[6], объединившая Данию, Швецию и Норвегию. И алые сердца на гербе вдруг стали ещё ярче, каждое обратилось в колышущееся пламя, и мысли старика понеслись вслед за каждым.

Первое пламя привело его в узкую, мрачную темницу, где сидела прекрасная пленница, дочь Христиана Четвертого, Элеонора Ульфельдт^[7]; пламя расцвело на её груди розой и слилось с сердцем этой лучшей, благороднейшей между датскими женами.

– Да, это сердце из датского герба! – проговорил старик.

И его мысли понеслись за пламенем второго сердца. Оно привело его к морю. Пушки палили, корабли исчезали в облаках дыма, и пламя обвило, как орденскою лентой, грудь адмирала Витфельда^[8], который ради спасения датского флота взорвал себя и свой корабль на воздух.