Галина Юхманкова
Портреты

Полная версия

Старик

Старик лет восьмидесяти вошел в городскую поликлинику, по своей нищете и неприветливости похожую на дореволюционные больницы российского захолустья. Лифт, разумеется, не работал; он вообще существовал здесь в качестве единственного признака эпохи технического прогресса. С трудом превознемогая одышку и боль в груди, которые мучили его уже неделю, старик поднялся на третий этаж и остановился в замешательстве. У него, вероятно, сложилось впечатление, что все его сверстницы сегодня, словно сговорившись, вместо марш-броска по рынку решили навестить участкового врача.

В больнице был лифт, а вот посадочных мест для посетителей около кабинетов было явно недостаточно; их было раза в три меньше, чем самих посетителей. Вероятно, у города не хватило на поликлинику стульев, а может быть, их давно растащил медперсонал, ведь и на даче тоже нужно на чем-то сидеть. Толпящиеся в холле посетители по своей задумчивости и растерянности напоминали прихожан местной церкви, ожидающих окончания литургии и начала исповеди. Они стояли и вспоминали все свои грехи, ведь православная христианская традиция считает почему-то, что стоя лучше думается.

Потоптавшись немного у лестничного пролета, старик все же прошел к кабинету № 333, занял очередь, потом отошел и встал, подперев спиной стену в единственном еще свободном месте. Случись вдруг землятресение, единственным уцелевшим зданием в городе была бы поликлиника, или, по крайней мере, ее стены, укрепленные спинами бывших передовиков соцтруда, мастеров производства, сильными еще пенсионерами.

Прошло полчаса. Никто не входил и не выходил из кабинета, старик стоял молча, изредка задерживая дыхание, когда боль становилась невыносимой. Сидевший на единственной банкетке, среди представительниц прекрасного пола мохнатых годов рождения, мужчина лет тридцати пяти встал со своего места, подошел к старику, и предложил ему присесть. Старик покорно сел на свободное место, и в его выцветших почти до белого цвета глазах показались слезинки. Они попытались было скатиться по щекам, но седая щетина и изрытые морщинами скулы старика не позволили сделать этого. Слезинки бесследно растворились в почти вековых рытвинах стариковского лица.

Мимо прошел молодой парень в медицинском халате. Старик с трудом приподнялся и поспешил, насколько позволяли спешить его одряхлевшие ноги, за ним. «Сынок, мне бы кардиограмму сделать, сил нет, сынок, сердце болит» – неуверенно-вопросительным тоном и как-то стеснительно пролепетал старик. Парень задержался, наискось и безразлично глянул в старикову сторону и буркнул, мол, пойдете к участковому врачу, тот даст направление, и тогда вас допустят на ЭКГ. Сказано это было так, что старик безоговорочно понял: путь в святилище под названием «ЭКГ» лежит только через предварительное посещения жреца по имени « Участковый врач».

Прошел час. Из кабинета наконец-то выплыл посетитель, минут через сорок – следующий. Они выходили с такими удивленными и опустошенными лицами, как будто вместе с врачом все это время пытались решать одесские ребусы.

Старик сидел на своем месте неподвижно, больше никто не обращал на него внимания. Он сидел и смотрел впереди себя невидящим взглядом. В молодости он был, вероятно, очень красив. Тонкие аристократические черты лица, несмотря на возраст, до сих пор сохранили неуловимое изящество. Глубоко посаженые глаза, в которых раньше плескалось голубое небо, теперь стали почти незаметными под покрасневшими нависшими веками. Некогда тонкий прямой а нос превратился в бульбу. Седые волосы были аккуратно подстрижены на довоенный манер в стиле «Полька». Он был довольно нелеп в пиджаке с сыновнего плеча, достаточно дорогого, но крайне поношенного, в его же брюках и кроссовках «Адидас».О чем он думал?

Когда-то он отличался недюжинной физической силой, ему даже дали прозвище «Ломовой». Девушки млели от его улыбок, он млел от их внимания. Его считали успешным человеком, у него был свои дом, в эпоху застоя он привозил жене из заграничных командировок предметы мелкобуржуазной роскоши: шелковые халаты, бархатные ковры невиданной красоты, такие же скатерти, сыновьям – велосипеды. Жена давно умерла, сыновья разъехались. Куда все ушло? Почему так быстро?

Или же он вспоминал Отечественную войну, которую прошел почти до Берлина, командуя взводом артразведки, вспоминал своих сверстников, которых разрырвало снарядами у него на глазах.

О чем он думал, никто уже не узнает.

Когда, наконец, подошла его очередь посетить кабинет № 333, он не поднялся со своего места. Он умер. В страхе, как испуганные куры, метнулись от него соседи по банкетке, а он все так же смотрел впереди себя невидящим взглядом.

Искра

Искра была бойкой и сообразительной девочкой, она выделялась среди других детей лучистостью и заразительной энергией. На самом деле ее звали по-другому, а единственная любимая бабушка, которой она лишилась в 10 лет, звала ее Белочкой за прекрасные льняные волосы. Только повзрослев, Искра поняла, почему она так любила свою бабушку. Потому что бабушка любила ее. Любила, отбросив всякий академизм и правила воспитания. Не боялась, как мама Искры, ласкать и тискать девочку, позволяла съедать всю клубнику из компота и прыгать на пружинной кровати до потери пульса, жалела и плакала вместе с ней, когда у Искры случались отвратительные приступы аллергии, и лицо становилось похожим на изрытый морщинами апельсин.

Аллергия была, пожалуй, единственным моментом, омрачавшим детские годы Искры; девочка с младенческой непосредственностью переносила жуткие приступы, риниты и отеки Квинке. Как и многие дети, страдающие болезнью с самого рождения, она не представляла себе другой жизни, жизни без забот, когда можно съесть ананас и не бояться за последствия. Правда, она здорово обижалась, когда сверстники, увидев ее опухшее лицо, дразнили ее разными гадкими словами. Искра сильно страдала тогда, но не показывала виду, поскольку уже в свои пять лет знала о жестокости детских коллективов: прояви слабость, покажи слезы, и ты погиб. Она и сама, подсознательно защищаясь, иногда дразнила и обижала какого-нибудь застенчивого ребенка, завидуя его умению красиво слепить белочку или сшить ежика. Эта агрессия помогла ей самоутвердиться в детском коллективе, почувствовать себя уверенней, несмотря на болезнь.

Обиду детской психике Искры наносило еще и то, что весной на даче она не могла, как все ее двоюродные братья и сестры, кувыркаться в бескрайних, желтых как солнце, одуванчиковых полях, не могла уткнуться носом в пушистую вербу, а летом не могла скакать по стогам высушенного сена. Для Искры это было табу. Постепенно она свыклась с мыслью о том, что не такая, как все дети; это положило начало ее скованности и ощущению неполноценности.

Вторым неприятным моментом в жизни Искры стало печальное осознание того факта, что ее семья, семья советских инженеров, по сути, нищая. Родители живут на одну зарплату, постоянно занимая деньги у состоятельных знакомых и отказывая себе во всем. Еще в раннем детстве, приезжая в гости к своей богатой тете, Искра поражалась обилию и разнообразию продуктов, многие из которых вообще видела впервые. Тогда она искренне не понимала, почему двоюродные брат и сестра выбрасывают в сарай практически новые ботинки или сапоги, у которых всего лишь вышла из строя молния или оторвался язычок. Почему родители не ругают их за пропавший велосипед, а они не боятся оставлять дорогие игрушки на улице как попало, даже не вспоминая о них. Все это приводило наивную Искру в огромное недоумение, и только позже она поняла, что есть семьи, где можно себе позволить такие вещи, и семьи, где такое невозможно было даже и представить. В семьях второго типа, к которому принадлежала семья Искры, даже слово «деньги» считалось совершенно оскорбительным и оскверняющим все кругом.

Родители Искры считали, что деньги в жизни вовсе не главное. Наверное, потому, что у них денег никогда не было. А если чего-то нет, не стоит и расстраиваться. Родители были типичными представителями советской интеллигенции, ленивой, безвольной и безропотной, осуждавшей всякого рода «рвачество» знакомых, которые подрабатывали где только можно, чтобы купить машину или дачу. Родителей устраивало то, что у них в семье все, как у всех: квартира, полученная от государства, двое детей, кошка, бабушкин огород и дедушкин дом. Правда, они пошли в отрыв от соседей, отдав Искру учиться музыке и купив ей в кредит пианино. Однако очень скоро соседи подтянулись, приобретя и своим детям такие же инструменты и отправив своих чад в музыкальные школы. И снова все стало, как у всех. Правда, Искре и ее младшему брату иногда перепадали хорошие иностранные вещи, которые покупала их богатая тетя и которые, к примеру, не подходили ее детям. Тогда-то Искра и начала понимать, что такое счастье, когда ты идешь в импортных джинсах и кофточке, как у детей из прибалтийских советских кинофильмов, и на ногах у тебя самые замечательные на свете кроссовки. Ты чувствуешь себя уверенно и раскрепощенно, даже с некоторой долей превосходства. Конечно же, Искра была счастлива и без этих шмоток, когда, например, отправлялась кататься с родителями на лыжах, когда были летние каникулы, и еще много-много раз. Но все это счастье было совершенно обыденным и не воспринималось всерьез.

В школе Искра училась, как все, была твердой хорошисткой, осмотрительно держала нейтралитет в отношениях с ботаниками, хулиганами или местными шалавами. Общественная деятельность, которую она вела в детском саду, участвуя на первых ролях во всех новогодних спектаклях и представлениях, постепенно сошла на нет. Искра все еще лучше всех читала героические опусы советских поэтов на слетах юных пионеров и бесконечных торжественных линейках, посвященных Дню Победы. Однако к старшим классам это была уже не та задорная Искра, какой знала ее любимая бабушка. От прежней Искры осталась лишь оболочка, Искра потухла, сморщилась и старалась жить как можно незаметнее. Она не помнила, как и почему это произошло, возможно, во всем был виноват пресловутый переходный возраст, когда у открытых и впечатлительных детей вдруг появляются комплексы неполноценности. А ведь Искра всегда считала себя слишком полной и ужасно некрасивой. Мама говорила ей, что она совершенно обычная и никогда ни за что не хвалила, понижая тем самым самооценку девочки. Хотя, скорее всего, у Искры просто исчезло по-детски восторженное восприятие мира, хотя до конца своей жизни в глубине души она оставалась открытой и наивной девочкой в розовых очках.

Поступив после школы в МГУ, Искра до третьего курса оставалась крайне скованной и зажатой. Она не могла смотреть на свое безобразное отражение в витринах магазинов, с завистью любовалась раскрепощенными и умеющими себя подать однокурсницами. Лишь после того, как на нее стали обращать внимание молодые люди, Искра почувствовала себя уверенней, в ней появился какой-то шарм. Она больше не стеснялась своего отражения в окнах метро, однако за ней все еще никто не ухаживал. Мама никогда не учила Искру, как нужно держать себя с мужчинами. Такой темы, как секс и взаимоотношения полов, дома вообще не поднималось, ведь это была интеллигентная семья. Даже о том, как именно появляются дети, Искра узнала только в пятнадцать лет своих одноклассниц, причем в довольно пошлой форме. Впервые поцеловавшись в двадцать один год, в двадцать три она твердо решила, что нужно взрослеть и стала женщиной, закрутив роман с сотрудником компании, в которой работала. Как и все тонкие натуры с крайне заниженной самооценкой, Искра, не получившая в детстве достаточного количества тепла и ласки, стала крайне податлива на любые проявления интереса к ее скромной персоне. Поэтому она немедленно приняла первые в ее жизни серьезные ухаживания абсолютно несимпатичного и довольно оригинального молодого человека, с которым познакомилась совершено случайно. И который на поверку оказался банальным фанатиком-ортодоксом, пытавшимся запретить Искре надевать платья желтого, оранжевого и иных неправославных и подозрительных расцветок.

Расставшись с ним, Искра вдруг получила неожиданный подарок судьбы: ее пригласили в крупную компанию на прекрасную должность с хорошей зарплатой. Университет к тому времени был оконцен, и Искра с головой ушла в работу, тем более, что деловую карьеру она предпочитала семейной. Через год ей доверили вести дела небольшого дочернего предприятия, а еще спустя полтора года она погибла в автомобильной катастрофе, возвращаясь с работы домой. Искра не оставила после себя ничего, кроме хороших отзывов, теплых воспоминаний и груды искореженного металла на обочине подмосковного шоссе.