Галина Полынская
Король Ветра
Глава 1
Первая лошадь в моей жизни появилась в четырнадцать лет. Однажды утром отец привез маленького пони двухлетку. Пони был коричневым и плюшевым, как игрушечный медвежонок, с длинной растрепанной челкой и крутым нравом. Крошка-лошадка была твердо уверена, что в ее жилах течет дикая кровь арабских скакунов. Он вытворял все, на что мог быть способен норовистый конь: брыкался, кусался, становился на дыбы в самую настоящую «свечку», носился по лужайке так, что из-под его копыт летели комья земли вместе с аккуратно подстриженной травкой; он фыркал, похрапывал и даже пытался бодаться. Я с удивлением наблюдала за этим светопреставлением из окна дома, а я ведь считала пони мирными, флегматичными существами.
Вскоре крошка немного подустал и остановился, не выпуская, однако, из поля зрения отца и тихо стонущую от ужаса маму, и я решила, что пора бы с ним познакомиться. Я вышла из дома и спустилась к ретивому скакуну.
– Не подходи к нему, Ирис! – крикнула мама. – Он опасен!
– Да, дочка, – согласился отец, – осторожнее с первым знакомством.
Пони смотрел на меня большими, красивыми шоколадными глазами из-под растрепанной челки и в этих глазах так и прыгали бесенята. И я поняла, что мы обязательно подружимся.
– Привет, – сказала я, подходя к нему поближе, – меня зовут Ирис, а тебя, скорее всего, будут звать Громом.
Пони чихнул и переступил с ноги на ногу. Я подошла к нему и погладила жесткую, упрямую, как и он сам, гриву. Малыш стоял смирно, продолжая меня изучать, а потом вдруг ткнулся бархатной мордочкой в мою ладонь, выпрашивая чего-нибудь вкусненького. Маленький Гром выбрал себе хозяйку, с этого момента только мне удавалось с ним справиться, поэтому все заботы о строптивце легли на мои плечи, и заботы эти не были мне в тягость. Я часами могла заплетать его гривку в косички, подравнивать челку, делать начес, укладывая, как заправский парикмахер, в общем, мой Гром всегда щеголял причесанный по последней моде.
– Поразительно, – говорила порой мама, глядя, как я вожусь со своим закадычным плюшевым другом, – как дочка умудрилась так его приручить?
– Умеет найти подход к лошадям, – улыбался отец, – это редкий дар.
Я этот разговор услышала, собой погордилась и вскоре забыла, даже не подозревая, какую роль еще сыграют лошади в моей жизни.
В Австралию родители привезли меня еще в бессознательном возрасте. Отец ехал работать по контракту, да так и остался в кенгуриной стране со мной и мамой. Со временем они купили небольшой домик в спокойном зеленом пригороде Сиднея, и с самого детства два языка – русский и английский, стали для меня родными. Родители не позволяли мне забывать, откуда я родом, куда тянутся мои корни. Хоть мы и не поднимали каждое утро российский флаг на лужайке перед домом, я всегда знала и чувствовала – я русская и гордилась этим.
Отец обожал лошадей и даже мечтал иметь собственную маленькую конюшню. Грома он купил в разорившемся зооцирке, не в силах устоять перед человеческим, умудренным глубоким жизненным опытов взглядом шоколадных глаз. В зооцирке пони продемонстрировал себя с самой наилучшей стороны, и проявил свою истинную сущность только оказавшись в нашем дворе. Но, невзирая на все его выкрутасы, мама с папой любили лошадку, хоть и предпочитали делать это на расстоянии.
Если к Грому решался подойти кто-нибудь кроме меня, в плюшевого конька словно бес вселялся, – казалось, он увеличивается в размерах, сила его удесятеряется, а из ноздрей, того гляди, повалит дым и посыплются искры. Если к нам все еще решались придти гости, они вынуждены были стоять за забором, не имея никакой возможности войти на нашу территорию, смотрели на свирепую лошадку, роющую копытками землю, и надрывали горло, вызывая меня. Я выбегала и уводила Грома, разочарованного тем, что так и не удалось кого-нибудь лягнуть или куснуть, а значит, день потерян. До его появления в нашем доме мы думали завести собаку, но в этом больше не было необходимости – у нас был прекрасный сторожевой пони.
Глядя на Грома, отец все больше и больше склонялся к мысли, что коники у нас должны быть обязательно и даже начал строительство конюшни на три стойла. Обрадовавшись, что у Грома скоро появится компания, мы усердно помогали. Мой пони содействовал преимущественно тем, что выжидал, когда зазевавшийся рабочий окажется к нему спиной и с разбегу таранил его пониже поясницы. Рабочий отлетал в другой конец недостроенной конюшни с различными пожеланиями в адрес всех лошадей вместе взятых.
Но мечте отца не суждено было сбыться, вскоре он заболел, и его отправили в санаторий. Мы с мамой надеялись, что там он окрепнет, но болезнь усугублялась, пришлось лечь в больницу. Все мамино время теперь было занято отцом, и мы с Громом оказались предоставлены сами себе. Конюшня осталась недостроенной и быстро заросла травой.
Надежды на то, что отец поправится, оставалось все меньше и к тому моменту, когда я закончила школу, он умер. Как я ни готовилась, известие о том, что папы больше нет, застигло врасплох. Я никак не могла представить своей жизни и жизни вообще без высокого подтянутого улыбающегося отца, который слишком любил жизнь, чтобы взять вот так и уйти из нее.
После его смерти изменилась не только мама, но и Гром. Он стал тихим и флегматичным. Мама говорила, что лошадиные годы берут свое, а я была уверена – он скучает по папе.
Долго я пыталась смириться с тишиной и пустотой, обрушившейся на наш дом, а потом собрала чемодан и поехала к огням большого города претворять в жизнь мечту о карьере актрисы. Сколько можно было видеть сны о том, как я умираю от любви в объятиях Ретта Батлера, и прямо таки уношусь ветром, или как улыбаюсь, сверкая вампирскими клыками и вершу судьбу Трансильвании на пару с Дракулой, или несусь по дикому Западу, а вокруг стаями бродят Клинты Иствуды… В общем, я села на розовое облако, поставила рядом свой чемодан и понеслась покорять радужные просторы фабрики грез. Я и не сомневалась, что стоит мне только показаться на пороге любой киностудии, как меня тут же осыплют главными ролями, я прославлюсь, и с телеконференций буду передавать приветы маме.
Вскоре выяснилось, что мое горячее желание стать звездой никого не волновало, и подобных мне оказалось подозрительно много… Но в школу актерского мастерства я все же поступила. Существовала школа при киностудии «Синема-Парк». Так как все киностудии для меня поголовно были «Парамаунтами», я и мысли допустить не могла, что «Синема-Парк» может быть рангом ниже.
Училась я вместе с длинноволосыми парнями с отсутствующими взглядами и целым поголовьем блондинок с кроваво-красными губами и стеклянными, длинноресничными глазами. Я с выражением читала бессмысленные тексты, добросовестно училась падать так, чтобы не расколоть себе голову об пол, изображала животных, душевнобольных таксистов, фехтовала, дралась – всего не перечислись. Но чем дальше продвигалось мое обучение, тем яснее я начинала понимать, что «Синема-Парк» не самая лучшая киностудия на свете, скажем прямо – просто дрянь. В основном гнался ширпотреб, поставленный на конвейер: глупые триллеры, от начала до конца залитые кровью настолько похожей на кетчуп, что только кусков болгарского перца не хватало, клонированные боевики-фэнтези, где полуголые лоснящиеся мужики спасали блондинок в коротеньких платьицах от чудовищ с усталыми резиновыми мордами, а так же комедии, над которыми могла смеяться разве что какая-нибудь малолетняя балда.
Все это было крайне грустно, но надо же хоть с чего-то начинать свою карьеру, тем более я уже успела пропитаться киношной атмосферой. Мне нравился этот мир, полностью оторванный от реальности, нравились даже эти, с позволения сказать, «грезы», коими регулярно снабжала мир «Синема-Парк».
Усердие, с которым я вгрызалась в гранит кинематографических наук, со временем вознаградилось – мне начали давать роли, вернее, рольки или даже – ролюшки. Моим первым выходом на съемочную площадку стал эпизод в массовке – я играла лицо в толпе, с надеждой смотрящее на потного качка с деревянным мечом, уходившего спасать нашу деревню от целлулоидного дракона. Я страшно волновалась, казалось, все камеры нацелены именно на меня и все софиты только мне и светят, несмотря на то, что вокруг топталось еще тридцать статистов.
Обливаясь потом я с ужасной надеждой смотрела на качка, надеясь, что этот эпизод станет решающим в моей жизни, заметят меня и пригласят на большую роль, быть может даже со словами.
По завершению съемок я извелась, ожидая возможности хоть краем глаза увидать черновой, монтажный вариант. Лучше бы я этого не видела… лучше бы меня вырезали! Во-первых, я с трудом себя узнала, во-вторых, я была донельзя похожа на насмерть перепуганную овцу, которой внезапно сильно поплохело с желудком. Я готова была написать завещание и застрелиться, но, видя, что никто на меня не показывает пальцем и не смеется, постепенно успокоилась. Джек пот в этот раз мне не выпал, оставалось набраться терпения, учиться и ждать, когда же крупно повезет.
Я снимала крошечную квартирку недалеко от киностудии, и у меня частенько собирались мои приятели актеры. Да, мы себя гордо величали «актерами», прямо с того самого момента, когда впервые переступили порог киностудии, причем звучало это с такой важностью, будто мы не толкались в массовках, а отхватывали исключительно многомиллионные контракты.
Вечерами мы пили кофе или пиво – когда на что хватало средств, и строили планы на будущее. Постепенно у нас сложилась компания из трех парней и трех девчонок. Я наконец-то обрела настоящих друзей, необходимую поддержку, а мои письма маме перестали быть похожими на плохо скрытые стенания и жалобы на несправедливую судьбу и беспросветное одиночество.
И вот, наконец, настал тот день, когда и для меня нашлась роль! Правда, небольшая, зато лично моя! Наша киностудия снимала детектив с примесью триллера, и мне поручили играть труп, лежащий в ручье. В павильоне сымитировали водоем, меня нарядили в узкие драные джинсы, красную, чем-то перепачканную майку и уложили в воду на поролоновые камни. Вода накрыла меня с головой, сверху оказалась пара сантиметров довольно холодного «ручья» и тут выяснилось, что я не могу долго задерживать дыхание. И вообще у меня создавалось ощущение, будто я тону в собственной ванной. Короче, когда я выныривала на поверхность, оказывалось, оператор только-только начинал снимать.
После десятого дубля режиссер готов был надеть мне на шею настоящий камень и притопить как следует. Оператор, снимавший меня сверху, веселился как ребенок, говоря, что это потрясающе, что нет ничего лучше, чем лежащий на дне реки труп, который вдруг резко поднимается из воды с вытаращенными глазами и судорожно заглатывает воздух. Он уверял, что это классная находка для любого ужастика, но режиссер был иного мнения.
В результате с роли меня сняли, на мое место взяли какую-то бледную девицу, способную киснуть в воде столько, сколько режиссерской душе угодно.
Пребывая в состоянии глубокой депрессии, я поплелась домой, прихватив по пути пару пива. Дома меня ожидало письмо от мамы. Она писала, что дела идут хорошо, довольно сносно ладит с Громом, что он скверно относится к кошке, которую мама завела, и все вместе они очень скучают по мне. Мама спрашивала, когда же кинозвезда приедет домой хоть на недельку и передавала большой привет от пони. Мне сделалось грустно до слез, ведь мне так хотелось вернуться на белом коне, в лучах славы и успеха, а с таким-то позором… даже труп и тот не удался!
Выпив баночку пива я, хлюпая носом, написала ответ, наврала с три короба, что дела идут блестяще, и завалилась спать. Очень хотелось проснуться эдак годика через два в зените славы…
Глава 2
Утром я проснулась по привычке в семь, но во время вспомнила, что сегодня свободный день и никуда идти не надо, так что решила заняться любимым делом – поваляться в кровати, помечтать и поболтать по телефону. К сожалению приятеля Леона, с коим особенно хотелось пообщаться, не оказалось дома. Пришлось вдохновенно рассматривать картографию потолка, в это утро мечты о грандиозном будущем посещать отказывались. В памяти, садистски-настойчиво всплыл эпизод из моей первой картины, где я так удачно изобразило дизентерийную овцу и потуги сыграть во второй. Я перевернулась на бок, потом легла поперек кровати, затем по диагонали… Решив не истязать себя воспоминаниями с утра пораньше, я задумалась, как же сделать это утро максимально приятным. И придумала попить кофе и позавтракать в постели. Сварив кофе, погрузилась в изучение холодильного нутра. Все указывало на то, что кинокарьера кинокарьерой, а в магазины хоть иногда заглядывать надо. Перед глазами снова возникла моя трупная роль, причем возникла она прямо там, в холодильнике, и я с грустью подумала, что если дела пойдут и дальше в таком же темпе, то утро я стану начинать не с кофе, а с виски.
Состряпав из разнообразных продуктов большой подозрительный бутерброд и захватив кофейник, я вернулась в комнату. Поставив завтрак на крошечную старенькую тумбочку, включила телевизор и устроилась поудобнее. Попивая кофе, я переключала каналы и наткнулась на репортаж с ипподрома. Фанатка, даже маньячка лошадей, скачек и азартных игр, я поняла, что утро обещает быть чудесным. Все в мире потеряло для меня значение, остались только ревущие трибуны и бегущие лошади. Азартно поедая бутерброд, я мысленно ставила на какую-нибудь лошадку и верещала громче всех болельщиков, когда лошадка приходила первой, еще громче орала, когда выбранную красавицу, у самого финиша, обходила какая-то кляча.
В финал скачек на фоне ипподрома возник репортер и сообщил массу интересного. Оказывается, скоро в нашем городе состоятся скачки века, турнир с призовым фондом в три миллиона долларов, и что своих лошадок на турнир привезут ни кто-нибудь, а всякие там магнаты и миллионеры и будут активно выпендриваться друг перед другом. Я так заинтересовалась новостями, что и не заметила, как сильно насвинячила в постели своим бутербродом.
Затем репортер принялся рассказывать о том, что на этот турнир приедет самый знаменитый конь в мире – арабский скакун Король Ветра. От одного упоминания этого священного имени мое сердце забилось чаще. Не так давно гремел его папаша – Король Шарль. Его владельцем являлся какой-то там шейх, но не в этом суть, главным было то, что конь этот не знал себе равных, никто не мог его победить, ходили даже слухи, что он заколдованный, что под его шкурой скрывается сам дьявол, которому шейх продал душу.
Не напрягаясь, Король Шарль выигрывал одно состязание за другим, доводя до истерики владельцев скакунов-соперников. Хозяин Короля Шарля хранил свое сокровище как собственный глаз, но его все равно умудрились отравить. Какой был скандал, какая трагедия! Сказать, что шейх плевался от ярости – просто промолчать. Он клялся отыскать убийцу и казнить его публично, но, увы, ничего не вышло, мерзавца не смог отыскать даже всемогущий шейх.
Оправившись от потери, шейх с ненормальным усердием принялся заботиться о сыне Короля Шарля – Короле Ветра. У бедного ребенка не получилось детства – всегда он был окружен недремлющей охраной, и никто не знал, где же этот коник находится. Когда он вырос, и шейх впервые представил скакуна на скачках, стало ясно – сынулька переплюнет папашу, царствие ему небесное. Уж теперь-то к Королю Ветра было не подступиться, на ипподром приезжало несколько одинаковых крытых бронированных фургонов, и было неизвестно, в каком же находится коник, так же его увозили обратно, причем фургоны ехали в разные стороны. Где Король Ветра содержался, естественно, хранилось в строжайшей тайне, а уж про телохранителей и говорить нечего. Самого Кроля Ветра я видела только в газетах и по телевизору, и каждый раз умирала от зависти – конь был самим совершенством! Черный, бархатный, как южная ночь, подернутый жемчужной дымкой, как звездным светом… а каждое его движение – движение особы царской крови! Такой конь – сокровище, оставалось лишь грезить надеждой хотя бы рядом постоять с ним, и вот теперь это чудо приезжает сюда… Я чуть не плакала, машинально смахивая бутербродное свинство на пол. Я должна, обязана попасть на скачки, увидеть его хоть краем глаза! И вообще, пора сходить на скачки… пора… Эта мысль подтолкнула меня к решительным действиям. Выскочив из кровати, я молниеносно привела себя в порядок и проверила наличность. Все, что мне высылала мама, я мужественно откладывала, живя на хилую стипендию и на случайные заработки, поэтому у меня всегда имелась заначка на скачки или рулетку.
Я взяла немного, потом еще чуть-чуть и снова взглянула на себя в зеркало – похожа ли на утомленную богатством эксцентричную миллионершу, идущую на скачки избавляться от надоедливой наличности? Решив, что достаточно похожа, я отправилась испытывать судьбу.
Как всегда на ипподроме было не протолкнуться. Разжившись программкой скачек, я встала в очередь сделать ставку. Лошадиные имена мне ровным счетом ни о чем не говорили, и я прислушалась – на кого ставит народ? Ставили на Шон-Делона и Урагана, причем голоса распределялись равномерно. Я долго думала, за кого отдать свой голос, потом подбросила монетку и победил Шон-Делон. Поставив на коняку небольшую сумму и сжимая в кулаке драгоценный жетон, я отыскала свободное местечко на трибуне. Бросив туда сумку, чтобы никто не успел меня опередить я стала пробираться через многочисленные коленки. Сумка моя, перелетев через плотные ряды голов, точно приземлилась в нужное место, а не на чью-нибудь голову.
Усевшись, я извлекла из сумки маленький бинокль и затаила дыхание, разглядывая готовящихся лошадей и жокеев. Шон-Делон выступал под четвертым номером, он оказался симпатичным статным гнедым, внушающим доверие, хотя, положив руку на сердце, остальные были ничуть не хуже.
На всякий случай попрощавшись со своими деньгами, я продолжила наблюдения. Комментатор сообщил, что никто из лошадей не снят, никто из жокеев не заменен и вскоре дали старт. Под дружный рев трибун, я тихонечко попискивала, не отрываясь от бинокля. Кажется, Шон-Делон вообще не имел представления, что народ на него сделал ставки, причем я в том числе, он и не думал прилагать какие-то усилия для победы.
К концу второго круга моё попискивание превратилось в постанывание, а потом и в поскуливание. Впереди шел Ураган. И как шел! Летел, а не шел! И вдруг, у самого финиша Шон-Делон проснулся, сделал красивый рывок и легко обошел Урагана на четверть корпуса. Я орала так, что чуть не треснула. Не могу сказать, что выиграла целое состояние, но сумма получилась ощутимой, тем более, это был мой первый выигрыш на скачках. Решив не искушать больше судьбу, хотя азартная жадность была невыносимой, я заторопилась уходить.
Купив на радостях шампанского и вкусностей, я помчалась домой. На автоответчике были сообщения от друзей, они предупреждали, что сегодня вечером нагрянут. Включив музыку, я умудрилась открыть шампанское практически без потерь и радовалась жизни так, будто мне подарили Короля Ветра.
К вечеру подтянулась компания, и мы отпраздновали мою неслыханную удачу. Кажется, я напилась и влюбилась в Леона…
На утро я проснулась с больной головой, и долго с позором пыталась вспомнить, не наболтала ли я чего крамольного Леону… Перед глазами скакали маленькие зеленые кони, а идти на студию было необходимо. Тщательно приведя себя хоть в какой-то порядок, я поплелась на «фабрику грез».
В одном из павильонов шли съемки какого-то нового фильма, и я невольно затормозила. Какое-то фэнтези, что ли… Девушка в леопардовой шкуре стояла на обрыве, а сверху летели камни—валуны. Съемки явно не клеились – режиссер был близок к конвульсиям.
– Что это такое?! – заорал он в громкоговоритель, после падения очередной порции камней. – Где вы видели, чтобы валун подпрыгивал на земле, как футбольный мяч?! Сделайте что-нибудь с этими камнями, пока я не заменил их на настоящие! Лола! Ты на себя-то посмотри!
– А что такое? – равнодушно спросила девушка в шкуре. – Что не так?
– Ты амазонка, понимаешь?! Амазонка! – разорялся режиссер. – Это женщины, ненавидящие мужчин! Они не терпят все, что связано с понятием «самец»! А у тебя что?! На физиономии написано вожделение!
– Простите, у меня медовый месяц! – хмыкнула девушка.
После этих слов режиссер отшвырнул громкоговоритель, и он едва не угодил в камеру. Вытирая рукавом пот со лба, бедолага в отчаянии посмотрел по сторонам и его взгляд остановился на мне.
– Девушка! Бегом сюда!
– Это вы мне? – оторопела я.
– Да! Да! Высокая шатенка, сюда! Ко мне!
Я подошла к режиссеру, чувствуя, что сейчас мое сердце разорвется. Неужто это он и есть – Его Величество Случай?..
– Снимите заколку! – потребовал его высокопреосвященство Режиссер. Я мигом сорвала ее. – Повернитесь! Пройдитесь! Вперед!
Я прошествовала к ближайшему софиту и обратно. Затем режиссер взлохматил мои волосы и внимательно осмотрел со всех сторон. Кажется, я не дышала все это время.
– В гримерную ее! Быстро! Лола, пошла отсюда!
Совершенно обалдев от счастья, я понеслась за вертлявой женщиной-гримершей. В голове крутилось одно – если я сейчас оскандалюсь, то подамся в официантки, больше удача со мною возиться не станет.
Меня спешно загримировали, превратив в нечто весьма страшненькое, и покуда натягивали синтетическую леопардовую шкуру, я изо всех сил старалась возненавидеть всех мужчин на свете. «Гады! Сволочи! Мерзавцы! Все до единого!» – повторяла я про себя как заклинание. На шею мне повесили ожерелье из пластмассовых клыков и подтолкнули к выходу. Удивительное дело, но как только я оказалась в этом костюме, то сразу же почувствовала себя настоящей амазонкой. Откуда-то взялась и кошачья грация, и пронзительный взгляд, и справедливая ненависть ко всему, что связано с понятием «самец»!
– Так, хорошо! – одобрил режиссер. Маленький, толстенький, удивительно похожий на Дени де Вито, в этот момент был самым обожаемым для меня существом, но и его я пыталась ненавидеть…
– Так! Девушка! Становись на обрыв! За тобой погоня, тебя загнали туда, сверху летят камни, деваться некуда, ты из последних сил сохраняешь спокойствие! Ясно?!
Я кивнула и полезла по приставной лестнице на «обрыв». Потом лестницу убрали, и я осталась на крошечной площадке, расстояние от меня до пола – метров пять, не меньше.
– Камни наверх! – скомандовал режиссер. – Поехали! Камера!
Щелкнула хлопушка, и сверху полетели валуны. Мне даже и играть-то не пришлось! Пусть я и знала что камни не настоящие, но они оказались такого размера, что угоди хоть один мне на голову, одной плохой актрисой на свете стало бы меньше. В общем уворачивалась я на самом деле как могла, из последних сил сохраняя спокойствие.
– Стоп! Снято! – раздался, наконец, спасительный крик. – Да перестаньте швырять булыжники!
Камнепад закончился, я прекратила скакать раненным зайцем и, тяжело дыша, ожидала приговора.
– Я тебя беру! – прозвучала невероятная фраза, и я едва не загремела со скалы на радостях.
– Перерыв полчаса! Девушка – ко мне!
Скатившись по лестнице, и чувствуя себя практически состоявшейся звездой, я подплыла к режиссеру.
– Как зовут?
– Ирис.
– Бред! Настоящее имя?!
– Ирис Кирилофф, я – русская!
– Да? – казалось, режиссер только теперь, как следует, на меня посмотрел. – Прекрасно! То, что надо! Супер! Отлично! Зови меня Кен! Роли были?
– Да, конечно! Я играла лицо в толпе и труп в реке! Я в вашей школе учусь!
– Беру! Сценарий у помощника, к утру выучить, на сегодня свободна! Винс, ты мне нужен! – И он умчался.
– Спасибо… – пролепетала я ему вслед, все еще не веря случившемуся. Как мне хотелось наброситься с поцелуями на этого маленького задерганного человечка!
Переодевшись и смыв грим, я бросилась на поиски друзей, меня распирала невероятная новость! В этот час они могли быть только в столовой и, прижимая к груди сценарий, я помчалась туда. Так и есть! Они преспокойно пили кофе и ни о чем не подозревали.
