Галина Комичева
Всё больней и любимее жизнь…
© Г. Комичева, 2014
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2014
* * *
Пейзажи
«Который час? – ну да, уже светает…»
Который час? – ну да, уже светает…
Могучий тополь примет весь огонь,
всю тяжесть солнца, листья засверкают,
кидая свет с ладони на ладонь.
Огромный мир и в эту ночь не спал,
он, каторжный, вращал земное тело,
превозмогал, ворочал, закипал
в мирах непостижимости пределов.
…Прокаркала ворона. Городской
проснулся житель, в сущности, как просто, —
умыв лицо, вдохнув рассветный воздух,
он в океан вливается людской.
«Ну вот, я, наконец, свободна для постиженья трав…»
Кузнечик дорогой,
как много ты блажен…
Гораций
Ну вот, я, наконец, свободна для постиженья трав.
Кузнечик дорогой, как долго мы друг к другу
навстречу прыгали!
Скажи мне, как ты жил,
пока влюблялась я, рожала деток,
ходила добывать хлеб, мясо, молоко?
Какою мудростью дарил тебя Восток?
Какую заповедь сложил ты несмышлёным,
чтоб не завидовали птицам певчим?
Легко с тобой.
Здесь центром мирозданья стоит ромашка.
О себе всё знает.
Здесь вековые стебли спорыша
упрямая комаха раздвигает и проползает.
А куда? Куда?!
Хоть не спеша, пускай идет, —
её тернистый путь
увенчан будет непременно чем-нибудь.
…А правда ли, кузнечик-музыкант,
служитель мой искусства для искусства,
что здесь добро и зло находят тень,
но спорить не хотят. Скажи, кузнечик!
«Мы с Природой одни. Ничего-то мне больше не надо…»
Мы с Природой одни. Ничего-то мне больше не надо.
Мне известно, что Времени нет, а Вселенная есть, —
она здесь, под ногами,
в цветах огородной картошки,
в глазах простодушных овец и в золотистых стогах.
За деревней пастух неподвижно стоит среди трав,
в долгополом плаще, будто колокол,
спущенный с храма.
Тень по травам бежит, заливая все больше земли,
заливая всё больше земли, всю её занимая.
«Птицы лесные! великие музыканты!…»
Птицы лесные! великие музыканты! —
от ветки – к Богу, от Бога – к ветке,
неугомонные перекликанты
с душами растворившихся предков.
Я изучаю ваши секреты
с утра до ночи, и с ночи до…
Из ничего вы опять на рассвете
возникаете, будто вдох.
В северном лесу
Костяника цветет
и земля заманихой пахнет.
Можно молча стоять,
как в готическом храме.
Ахает…
Птица какая-то
ахает-ахает-ахает…
и еловая шишка
с самого верху падает.
За сосною,
подальше,
не напоказ —
пожилой,
однозубый пан
то ли мох, то ли сказ шамкает.
А деревья, согласно ему —
шапками.
«Серебристо-голубое небо над землёй…»
Серебристо-голубое небо над землёй,
облако, как выдох Бога, тает надо мной.
Бесконечная дорога, сколько ни иди,
незаметно оборвётся где-то впереди.
Там, в невиданном просторе,
там, где высоко,
станет тихо, станет просто,
просто и легко.
«У сосен красные стволы…»
У сосен красные стволы,
у солнца странные привычки, —
как мальчик, наигравшись в спички,
вдруг заскучает и уйдёт.
Давно мы не были в лесу,
здесь где-то есть одно болото,
где в стиле позднего барокко,
или скорее, рококо,
сплелось и спелось, что могло,
чего на свете не бывало,
но в память намертво легло
и ощущеньем заковало.
Там беспощадно и умно
земное время верховодит,
и тени стрелки переводят
туда, где тайно и темно.
«В июльский воздух набросали пряных специй…»
В июльский воздух набросали пряных специй,
томленье липы нарушает все приличья,
июль, восточный душегуб и сладкопевец,
в любви к прохожим объясняется публично.
На скатах ярко-красных крыш и крыш зелёных
располагается избыток неба,
внутри каштанов, до предела раскалённых,
угадываются развилки нерва.
Вот что-то будет, наконец, вот что-то будет,
заполыхает кавардак горячей формы,
лукавый замысел ползёт улыбкой Будды,
а всё, мол, ничего, а всё, мол, в норме.
«Татарское зелье в глубокой ночной темноте…»
Татарское зелье в глубокой ночной темноте
стоит, как охранник, желтеющий, но неусыпный.
И стереозвуком разносятся гимны воде
стрекочущих, лапчатых, крячущих, зеленоспинных.
…О ком они? – «кум-королю – королю он не кум»,
и здесь, как ни странно, всё это имеет значенье.
«А ты кому кум? – А я никому и не кум,
я верю в свое легкокрылое предназначенье».
Кувшинки-царевны, зеленая ряска, как сон,
мои музыканты устали и просят антракта.
Когда-то ведь надо и помолчать для порядка…
…Звучит тишина и луны золотой камертон.
«На небе ни облачка, воздух прозрачен…»
На небе ни облачка, воздух прозрачен,
ничто не колеблет поверхность воды.
На том берегу, на участке на дачном
под божьей опекою зреют плоды.
Там муж и жена, наклонившись над грядкой,
неторопливый ведут разговор
о том, что повсюду одни беспорядки
и надо бы новый поставить забор.
О, летняя, благословенная скука,
вечерние запахи, курьи следы!
Коза на приколе всё ходит по кругу
и замерло время у самой воды.
«Последние тёплые дни…»
Последние тёплые дни,
как улыбка на грустном лице.
Все уехали в город, остались одни
старики во господней руце.
Время встало на месте одном,
на селе после сбора подсолнуха,
по утрам, за парным молоком,
будут сны толковаться по сонникам.
Впрочем, толку-то сны толковать
никакого, да всё ж развлечение
между тем, как воды натаскать
и домашней скотине почтение
той, что кормит людей, оказать.
«Как сторожа, у самой у веранды…»
Как сторожа, у самой у веранды
стояли мальвы. На небе ночном
мигали звёзд холодные брильянты,
мы пили чай пустой, болтая ни о чём.
А где-то за прудом раскачивались сосны,
трудились муравьи, боровики росли,
не дожидаясь дня. Там небольшого роста
мохнатый пан играл мелодии свои.
Нам не хотелось спать. В чертогах мирозданья
творилось нам неведомое, и
неоновой луны ленивое блужданье
нам не давало в дом из-за стола уйти.
«Кончается лето, кончается небо для птиц…»
Кончается лето, кончается небо для птиц,
сегодня они еще носятся, как на пожаре.
Высокий и точный полёт, он для избраннных лиц,
для косточки тонкой и не жизнестойкой, пожалуй.
Счастливый бы случай хотя бы одну уберёг,
летала бы птица, летала бы, не умирала,
она для других угольком высоту отмеряла б,
да будет к ней милостив, будет к ней милостив Бог.
А что до меня, то и весь бы мне век наблюдать,
как из помарки пустой образуется туча
и растворяется тут же. И что тут гадать, —
я для себя не искала бы участи лучшей.
«Подсолнухи освещают день…»
Подсолнухи освещают день,
гром прогремит не завтра ещё,
туман пройдёт, как от Бога тень.
восстанет дуб, как Его плечо.
Сгребут стога всех небес лучи,
конь забредёт далеко в луга,
всё что звучало, вдруг замолчит,
небо раскроется донага.
«Звёзды падали в траву…»
Звёзды падали в траву,
и с травой соприкасаясь,
таяли и превращались
в сновиденье наяву.
Ночь раскинула крыла
над затихшею деревней.
Были призрачны деревья,
и земля была тепла…
«На берегу Днепра две горстки рыбаков…»
На берегу Днепра две горстки рыбаков,
привязанные прутиками к силе
большой воды, до вечера застыли,
реки неспешной принимая кровь.
Закатный свет прибрежние кусты
окрасит охрой, удлинятся тени,
хозяин вод в невиданных владеньях
заговорит наречьем темноты.
И будет ночь огромна над Днепром,
и будут небеса над ним бездонны
с дрожащей филигранью, с серебром,
значками нот упавших с неба долу.
«спокойное лето…»
спокойное лето
холмы
ничего не прошу у судьбы
по небу плывут времена-времена
какое у них исчисленье
я не пойму
«Падает свет на ладонь подорожника…»
Падает свет на ладонь подорожника,
солнце всем телом легло на луга,
маки горят в ожиданье художника
и неподвижны стога.
Тёмные ирисы среди равнинного
времени, как объясненье в любви.
Ветки деревьев, их нервные линии
впишутся в строчки мои.
«Холодный, дрожащий в тумане, дождь моросит…»
Холодный, дрожащий в тумане, дождь моросит,
но если тепло одеться и зонт над собою раскрыть,
хорошо в эту пору смотреть на тяжёлое тело реки.
Неужели где-то воюют сейчас?
Идут президентские выборы?
Дверь закрывают на ключ?..
«Всё голо. Льют дожди. Классический ноябрь…»
Всё голо. Льют дожди. Классический ноябрь.
Ничто не нарушает совершенства
стволов промокших, веточек продрогших,
и точно вычерчена луж густая рябь.
Всё, что могло отпеть и отплясать,
ушло, как не было. Законы постоянства
неведомы природе, и пространство
даёт себе свободу замирать
на высшей точке грусти и блаженства.
«Одна. Болею собой…»
Одна. Болею собой.
За окнами после дождя
тонкие-тонкие, тёмные-тёмные
руки пустых тополей.
Долгая ляжет зима
под шорох троллейбусных шин,
скажи-ка мне, время, куда,
куда мы с тобою спешим?
Книгу раскрыть наугад,
в ней будет написано так —
«для много страдавшей души
не так уж печален закат».
«На чистом листе декабря…»
На чистом листе декабря
одни воробьи да вороны.
Бело и безлюдно. Не зря
мой город в глубоком миноре.
В Золотоворотском саду,
где летом интеллектуалы,
закинув одна на одну
конечность, умно толковали
о свойствах старинных зеркал,
о нематерьяльных частицах,
разносится сольное «карр!»
золотоворотской певицы.
Мой город прошит сквозняком,
обрывками речи татарской,
он с птицею этой клювастой
лет триста, по слухам, знаком.
Лишь старый фонтан, как во сне,
молчания полная чаша,
феномен покоя редчайший,
себя экономит к весне.
«Деревня в январе прозрачна и невинна…»
Деревня в январе прозрачна и невинна,
всё в воздухе зимы готово к Рождеству,
луна по вечерам восходит на средину
светящихся небес, чтоб сгинуть поутру.
Деревня замерла. Куда ни кинешь око, —
безбрежные снега. За мглистый край земли
уходит санный путь и за земным порогом,
как чья-нибудь судьба, теряется вдали.
«Снега. Тем летом вот на этом месте…»
Снега. Тем летом вот на этом месте
неслышно одуванчик облетал,
ходил по полю аист бестелесный
и мыслями в абстракциях витал.
Стога крутыми, теплыми боками
пространство собирали, и когда
садилось солнце, с древними богами
соприкасалась тёмная вода.
И день и ночь невидимое время
проходит среди белых берегов.
По косточки корявые деревья
стоят во льду на привязи веков.
«В морозное утро по чистому полю…»
В морозное утро по чистому полю
разбросаны ранней зимы жемчуга.
Все стороны света открыты, и полны
безмолвием белым снега.
За избами время живет по-другому, —
задумавшись, тихо кружит у сосны.
По небу высокому, по голубому
плывут бесконечные сны.