Сергей Геннадьевич Галицкий
Из смерти в жизнь… Войны и судьбы
Предисловие
Война необратимо меняет судьбу человека и оставляет неизгладимый отпечаток в душе любого, даже самого, казалось бы, сильного воина. Никто не возвращается домой прежним.
На войне людям часто приходится действовать в ситуациях, когда хороших решений просто нет – есть решения только плохие и очень плохие… При этом часто отложить принятие решения бывает просто невозможно – счёт времени идёт на секунды.
В этой книге о своих военных судьбах рассказывают люди, боевой путь которых был длинным и очень сложным. Боевые эпизоды, в которых им приходилось действовать не только на пределе своих сил, но и выходить за их границы, у каждого исчисляются сотнями.
Так, например, полковник медицинской службы Михаил Андреевич Смирнов курсантом оказался в военном строю под Ленинградом в самый первый день войны 22 июня 1941 года, а закончил войну в её последний день – 9 мая – в Дрездене. Но до этого была оборона Севастополя, контузия, плен, концлагерь, сыпной тиф, переход фронта и возвращение к своим в… штрафбат. Потом смертельная атака, в которой из двухсот сорока штрафников выжили только тридцать шесть, затем реабилитация и снова фронт.
Для Героя России полковника Владимира Недобежкина его война начиналась с миротворческих операций в конце 80-х годов прошлого века во время армяно-азербайджанского конфликта, а закончилась только в 2000-х годах во время Второй чеченской военной кампании. Разведка путей ввода федеральных войск в Грозный в декабре 1994 года, непосредственное участие в страшном Первом штурме Грозного в январе 1995 года, смертельный бой с прорывающимися боевиками Салмана Радуева под селом Первомайское в январе 1996 года, участие в трёх штурмах Бамута…
Я считаю, что личный военный опыт героев этой книги бесценен. Ведь всем им удалось достойно отвоевать, не запятнав свои руки и душу. А на войне это сделать очень сложно! Иногда было жутко слушать некоторые их рассказы – буквально теряешься от неумолимости страшной логики безвыходных, по существу, ситуаций. На войне такие обстоятельства вдруг наваливаются на человека, намертво вцепляясь в него, не оставляя ему никакого выбора.
Героям книги удалось преодолеть тяжелейшие испытания. Каждый сделал это по-своему. Кто-то черпал силы в верности долгу и присяге, кто-то молился, как мог, Богу. За кого-то молились его родители…
Военные судьбы героев книги по-настоящему многое могут нас научить понимать. И, в первую очередь, главное: на самой страшной войне можно выжить, остаться людьми и дойти до победы. А потом ещё они и вернулись к нормальной жизни, не дав войне догнать и разрушить их уже на гражданке. К сожалению, так часто бывает. Я много раз сталкивался с тем, что люди, выжившие на войне, затем нелепо погибали в мирной жизни, когда всё самое страшное, казалось бы, осталось уже позади.
Давайте будем помнить всех, кому выпала судьба оказаться на передовой, и кто сумел в самых невероятных обстоятельствах выжить и победить; внимательно вслушиваться в их пронзительно-искренние, без малейшего пафоса, рассказы и рассказывать своим детям и внукам о военных судьбах этих людей. Ведь к ним полностью подходят слова поэта Николая Тихонова: «Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей».
Сергей Галицкий
Полковник Смирнов
Полковнику Михаилу Андреевичу Смирнову сейчас далеко за девяносто лет. На войне ему привелось испытать всё: горечь поражений первого года войны, тяжесть фашистского плена, ужас штрафного батальона и радость Великой Победы.
В июне-июле 1941 года в составе курсантской бригады военфельдшер Михаил Смирнов участвовал в обороне Ленинграда, в 1942 году шесть месяцев был в числе защитников Севастополя. После контузии он оказался в колонне военнопленных и прошёл через фашистские концентрационные лагеря от Крыма до Днепропетровска. В плену перенёс сыпной тиф. В 1944 году бежал из плена и под Винницей перешёл линию фронта. Был разжалован в штрафной батальон рядовым. После лобовой атаки на немецкие позиции, в которой из двухсот сорока штрафников выжили только тридцать шесть, был восстановлен в звании и должности. Продолжал участвовать в боях на территории Польши, Германии, Чехословакии до самого дня Победы…
Сейчас, по прошествии стольких лет, Михаил Андреевич может ответить на вопрос: почему так счастливо сложилась его военная судьба. Ведь за всё это время он не получил сколько-нибудь серьёзного ранения. Столько людей вокруг него погибло, а он оставался живым! Ответ простой: всю войну за него молилась Богу его мама, Мария Дмитриевна. И Михаил Андреевич абсолютно уверен, что именно благодаря её материнским молитвам он вернулся домой живым. Михаил Андреевич вспоминает, что когда он вернулся с войны, то мама ему всё время говорила: «Миша, тебя спас Бог. Я за тебя молилась». Конечно, она понимала, что в советской стране молодому офицеру трудно быть верующим. Поэтому так наставляла сына: «Я понимаю, ты комсомолец. Можешь верить в Бога, можешь не верить. Но ты никогда не возводи хулу на Бога». И этот её наказ Михаил Андреевич выполнил. А через какое-то время и сам стал захаживать в церковь, думая: «От этого хуже не будет».
И ещё об одном хочется вспомнить. Смирнов – одна из наиболее распространенных русских фамилий. Почему так получилось? В многодетной крестьянской семье тихие, некрикливые дети были большим облегчением для родителей. Это редкое для малых ребят качество запечатлевалось в прозвище СмирнОй. Оно часто становилось главным именем человека на всю жизнь. Вот так от смирных пошли Смирновы.
Трудно себе представить, что должен пережить фронтовой фельдшер, через руки которого первыми проходят и раненые, и убитые. И именно он играет решающую роль в том, останется жить раненый или умрёт. И какие качества характера должны быть у того, через чьи руки прошли тысячи, а может, и больше десяти тысяч раненых? Как не очерстветь, не стать безразличным к чужому горю, не сникнуть под напором бескрайнего горя страдающих людей? Только смирение может помочь пережить то, что выпало на долю фронтового фельдшера, узника немецких концлагерей, рядового штрафного батальона, а после реабилитации – офицера советской армии Михаила Андреевича Смирнова. Вся его судьба является доказательством истины: «Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать» (1 Пет. 5:5).
Рассказывает полковник медицинской службы Михаил Андреевич Смирнов:
– Война застала меня в летнем лагере. 19 июня 1941 года мы, курсанты Ленинградского медицинского училища имени Н. Щорса, приехали в Красное Село в летний лагерь на сборы. Стали обустраиваться: ставили палатки, готовили помещение клуба. Ведь в воскресенье 22 июня 1941 года, в наш первый выходной день, в лагере должен был быть праздничный вечер: большой концерт, новый фильм, танцы. Обещали приехать родные, девушки… Я ждал родителей – знал, что мама должна привезти пирожки.
В воскресенье 22 июня можно было поспать на час подольше. Всё-таки выходной. Физзарядки нет. Можно было не спешить, спокойно помыться и готовиться к завтраку. И потом – много свободного времени до самого обеда! Ни построений тебе, ни нарядов…
Мы с товарищем решили уйти куда-нибудь подальше от начальства, там позагорать вволю и, если удастся, выспаться на свежем воздухе. На краю стадиона, где в это время кто-то из наших уже гонял мяч, мы с другом расстелили на траве одеяла и сладко заснули…
Война. Начало
Нас разбудила необычная тишина. На стадионе было безлюдно. Тогда мы пошли в сторону палаток, надеясь, что встретим по пути кого-нибудь из ребят и расспросим, что случилось. Но навстречу никто не попался. Впечатление было такое, будто во всём лагере мы с другом остались одни…
На линейках перед палатками увидели сокурсников! Странным показалось, что они стояли в строю с винтовками, в полном снаряжении. Я ещё тогда подумал: «Ну вот, тревогу не вовремя придумали!». Командир отделения для порядка нас отругал и приказал быстрее переобмундироваться и вставать в строй.
Что же случилось?!. Никто из нас не понимал, почему так внезапно была объявлена тревога. Обычно обо всех якобы внезапных тревогах мы знали заранее. А так, по-настоящему неожиданно, нас подняли в первый раз.
Перед строем расхаживал очень сосредоточенный и серьёзный помкомвзвода. Спросили его, но он тоже ничего не знал. Стали ждать лейтенанта. Воскресное настроение уже было окончательно испорчено, ничего приятного никто уже не ждал. Так и вышло: пришли командиры и объявили, что нам предстоит длительный марш! Необходимо ещё раз проверить снаряжение, подогнать обмундирование и (что удивило особенно!) получить боеприпасы.
Бывшие учебные группы переименовались в стрелковые взводы, был произведён боевой расчёт. Я был назначен стрелком-наблюдателем. На несколько минут нас отпустили по своим делам. Я, помню, успел купить конфеты-леденцы (считалось, что сахар поддерживает силы на марше), положил их в подсумки вместо патронов. А сами патроны, которые на тот момент мне казались совершенно ненужными, я аккуратно переложил в вещевой мешок. (Кстати, леденцы мне действительно помогли: весь пятнадцатикилометровый марш я прошёл удачно, не растеряв силы.)
Вышли из лагеря. У переезда увидели, что пришла очередная электричка из Ленинграда. На платформу из неё высыпали толпы желающих провести выходной день на природе. Мне показалось, что среди отдыхающих я увидел и своих родителей. (Потом уже я узнал, что они действительно приезжали этим поездом и видели колонны проходивших мимо курсантов.)
В одиннадцать утра на опушке леса на очередном привале открылся короткий митинг, где замполит сообщил нам о начавшейся войне. Я хорошо помню, что тогда никто из нас ни на минуту не подумал, что война будет длительной и тяжёлой. Ну месяца два-три, не более того… Во всех выступлениях прозвучала полная уверенность в скорой победе и что воевать будем на территории врага и скоро войдём в Берлин.
Помню, как сразу же у всех нас, восемнадцатилетних мальчишек, появилось желание как можно быстрее попасть на фронт. Некоторые стали вслух мечтать об орденах. Другие жалели, что мы можем опоздать и не попасть вовремя на фронт, и тогда победные лавры достанутся другим. Рядом со мной стоял парнишка по фамилии Осипов. Я ему говорю: «Женька, а знаешь: я обязательно буду в Берлине и вернусь домой с орденом!». Слова эти мои, брошенные в порыве чувств, оказались пророческими: в Берлине я действительно побывал. И не один раз. Но если бы я хоть на секунду тогда мог предположить, каким тяжёлым и страшным будет этот долгий путь…
Оборона Ленинграда
В лесу приказали строить шалаши. Потом нас разбили на группы. Выдали сухой паёк. Разожгли костры. Запахло подгорелой кашей. Стали ужинать и у костра активно рассуждать о своей будущей героической военной судьбе. В Ленинграде в конце июня – белые ночи. Но в лесу стало темнеть. Нам приказали погасить костры, чтобы не демаскировать наше размещение. Никакой атаки ниоткуда мы даже в мыслях не допускали. Хотя нет, была всё же атака! Нас нещадно атаковали комары.
Но откуда-то постепенно пришло осознание, что война – это не кино, не песни про войну и не детские игры в войнушку. Анекдоты и шутки внезапно прекратились. Но на смену им появились вопросы. Как долго продлится в лесу наше ожидание чего-либо? Когда и в каком качестве мы попадём на фронт? И зачем вообще нас вывели из лагеря, если граница далеко!
Первая ночь в лесу прошла спокойно. Утром умывались, поливая друг друга из котелков. Почистили винтовки, укрепили шалаши на случай дождя, помыли сапоги и стали готовиться к завтраку. Перед завтраком замполит собрал нас и сообщил о неудачах на фронтах. Это был первый звоночек. Вот тебе и бои на территории противника!.. Но для себя мы первые неудачи на фронтах объясняли как связанные с внезапностью нападения заранее отмобилизованных фашистских армий. Тут же были зачитаны приказы о предательстве некоторых военачальников, что отрицательно повлияло на ход боевых операций. Мы верили всему. В то время мы вообще доверяли любой информации от командования, да и газетной тоже.
Прошло пять или шесть дней. К нам наконец в лес приехали преподаватели из училища. Начались занятия по конкретным темам, необходимым на войне: по военно-полевой хирургии, инфекционным болезням, санитарной тактике. Главное внимание преподаватели уделяли отработке практических навыков, необходимых при оказании первой помощи пострадавшим именно на поле боя. Обучали навыкам эвакуации раненых. Здесь же, в поле, мы вели конспекты. Стало понятно, что теперь у нас всё будет по-другому – никаких учебников и библиотек. Единственное учебное пособие – собственные записи.
Занимались все добросовестно, с энтузиазмом. Иногда казалось, что за эти несколько дней мы осилим весь двухгодичный курс училища. Мучили неотвязные мысли: присвоят ли нам звания досрочно или назначат санинструкторами и пошлют на передовую. А может быть, просто сформируют курсантскую бригаду, как это было с курсантами пехотного училища имени Кирова.
Внезапно объявили сбор, приказали разобрать шалаши, убрать территорию. И вот мы снова идём в неизвестность… Потом оказалось, что мы просто возвращаемся в стационарный лагерь. Вернулись, кажется, домой… Но бывшего благоустроенного палаточного городка уже не узнали: палаток не было, шлагбаум снят, убраны все наглядные пособия, когда-то сделанные нашими руками. Клумбы затоптаны, цветы подзавяли, ветер разносил старые порванные газеты и мусор по линейкам и дорожкам разорённого лагеря…
Оставались в лагере недолго. Сразу же после ужина колонной пошли на погрузку в эшелон. Состав стоял без паровоза. Стали гадать, в какую сторону нас повезут. Если на запад – значит, пошлют курсантской бригадой на фронт, а если на восток – то в училище, в Ленинград. Тогда мы смогли бы увидеться с родными (ленинградцев в нашем взводе было большинство). Подали паровоз и повезли в сторону Ленинграда. Однако в город мы так и не попали. По окружной дороге эшелон двинулся по Карельскому перешейку в сторону финской границы. Остановились на реке Вуоксе, станция Квинимиеми (сейчас Лосево). Выгрузились и маршем двинулись на восток.
Об активных боевых действиях на финской границе в газетах ничего не писали. Похоже, что фронт там оставался стабильным, хотя было известно, что финны вступили в войну против нас одновременно с Германией. Однако 29 июня 1941 года боевые действия и здесь всё-таки начались.
Вначале мы шли вдоль Вуоксы, потом перешли её через полуразрушенный мост. На ближайшем холме был объявлен привал. Попозже поставлена задача: рыть окопы и строить дзоты. Сначала было непонятно, почему именно здесь понадобилось строить укрепления, ведь до границы с Финляндией отсюда целых сорок девять километров!
Территория, по которой мы шли и где теперь должны были строить укрепления, до 1940 года была финской. Повсюду были видны следы только что закончившейся войны. На месте бывших хуторов торчали одни обгоревшие трубы, фундаменты разбитых домов и сараев. Сады заброшены. А в рощах стояли голые стволы деревьев, аккуратно подрезанные артиллерийскими снарядами, словно гигантскими ножницами. И мёртвая тишина вокруг… Мы не встретили ни одного человека: финны ушли вместе со своими войсками в соответствии с договором о перемирии 1940 года, а наши переселенцы заселить эти места ещё не успели.
Приступили к строительству укреплений. Нашему взводу предстояло отрыть окопы в полный профиль по всей возвышенности. Другие стали строить дзоты, валили лес, катили огромные валуны. Старались изо всех сил: ведь теперь это не учения, а боевая задача! С непривычки быстро устали. Тут нам, горожанам-ленинградцам, здорово помогли те ребята, которые до поступления в училище прошли срочную службу. (Конечно, между нами, городскими мальчишками, и ими, парнями, отслужившими срочную службу рядовыми, была огромная разница.)
Спали прямо на земле, подстелив еловые лапы и накинув на них плащ-палатку и шинель. Спали по трое, как нам подсказали бывалые солдаты. Вроде было лето, но по ночам было прохладно.
3 июля 1941 года по радио выступил Сталин. По этому поводу у нас состоялся митинг. Как же тяжко стало на душе… Конечно, мы что-то знали о наших неудачах на фронтах. Всё ещё считали их временными и случайными: мол, у нас ещё не полностью отмобилизована армия, не все предприятия переведены на военные рельсы… Но слова Сталина выдавали явную тревогу. И как бы в подтверждение сказанному мы услышали артиллерийскую канонаду со стороны финской границы!
До сих пор мы не знали, в каком качестве нам придётся воевать: присвоят ли нам офицерские звания или мы будем военфельдшерами. Ну не должны же пропасть даром занятия, которые проводились в лесу! А может быть, всё-таки пошлют в составе курсантской бригады? Главной мыслью было: почему мы топчемся здесь, в тылу, когда на всех фронтах идут кровопролитные бои? Нам было уже всё равно в каком качестве пойти на фронт, лишь бы не оставаться здесь рыть окопы.
Однажды высоко в небе пролетел самолёт, по силуэту и звуку которого мы определили, что самолет вражеский. Летел он в сторону Ленинграда. И вдруг, к нашей радости, из-за леса вынырнул наш истребитель! Догнал немца, выпустил ему в хвост пулемётную очередь и, не дожидаясь результатов, так же внезапно исчез. За немецким самолётом потянулся огромный шлейф дыма, он резко пошёл на снижение и упал где-то неподалеку. Как же мы были счастливы! Ура советским соколам!.. Настроение сразу поднялось.
На Карельском перешейке мы оставались недолго. Через шесть дней, закончив строительство укреплений, походной колонной мы вышли в направлении Ленинграда. Шли только ночью. Через тридцать пять километров нас встретила автоколонна. В тот же день, уже на грузовых машинах, мы прибыли в училище. Это было 6 июля 1941 года.
Пообедали, погрузились на те же грузовики с газогенераторными двигателями. Не успели выехать из города, как на Московском проспекте наша машина зачихала и встала. Пока шофёр копался в моторе, мы успели сбегать в магазин – запастись конфетами и печеньем. Ведь отправлялись мы опять неизвестно куда и на какое время. Наконец шофёр машину отремонтировал. Мы двинулись дальше с черепашьей скоростью, примерно десять километров в час. Газогенераторы дымили вовсю… Прохожие, глядя на такую нашу военную технику, посмеивались. Но провожали одобрительными взглядами – всё-таки защитники едут!
Мы отстали от основной колонны и дальше ехали одни. Доехали почти до Луги. Но когда до города осталось несколько километров, оказалось, что мы едем не в том направлении. Наш командир стал спрашивать у местных жителей, где дорога на Любань. Оказалось: либо мы должны вернуться в Ленинград, либо искать какую-то заброшенную просёлочную дорогу напрямик. (Если бы с самого начала наш взводный спросил у нас, ленинградцев, как доехать до Любани, мы бы ему сказали. Но маршрут нашего следования был военной тайной…) Дорогу, конечно, нам показали, хотя предупредили, что проехать нашему грузовику там будет трудно.
Поехали. Выяснилось, что у нас заканчивается топливо (топили обыкновенными деревянными чурками). Пришлось у местных жителей одолжить немного дров и напилить их до необходимых размеров. Газогенераторы снова задымили.
Все устали и вскоре заснули. Как оказалось – вместе с шофёром и лейтенантом… Пришли в себя, когда машина съехала в кювет и опрокинулась на бок. Но из-за малой скорости отделались ушибами и царапинами. Не пострадала и машина: на руках поставили её вновь на дорогу.
В Любани нас никто не ждал. В конце концов лейтенант всё-таки получил какие-то распоряжения. Только стали выезжать из посёлка – нашу колонну атаковали три немецких самолёта! Они резко пошли на снижение, открыли огонь из пулемётов, сбросили несколько бомб и улетели. Но отстрелялись и отбомбились немцы мимо, никого из нас не задело. Это было моё первое боевое крещение.
В районе Любани мы несли дозорную службу: охраняли железную дорогу. Была попытка поймать диверсантов, которых якобы недавно забросили на парашютах в эти места. В нашем взводе никто никого не поймал. Хотя один из курсантов рассказал, что в районе железной дороги заметил диверсанта и сразу же открыл по нему огонь, но диверсант благополучно скрылся…
4 августа мы вернулись в Ленинград. Училище готовилось к эвакуации вместе с курсантами, зачисленными на первый курс в мае 1941 года. Нельзя сказать, что в училище царил полный хаос. Но чистоты и порядка, которыми училище всегда отличалось, уже не было. Занятия давно прекратились, и во дворе редко кого можно было встретить. Исчезли все наши военные преподаватели. Бывшие строевые офицеры – командиры рот и взводов – ушли на фронт. Их частично заменили военфельдшеры, окончившие училище в 1940 году. Но и их мы видели редко. Чаще других к нам подходили первокурсники. Их интересовало, где мы были, видели ли немцев, куда получим распределение… Но уже через день их эвакуировали за Урал.
На следующий день нас построили перед главным корпусом и зачитали нам приказ главкома Сталина об окончании училища и присвоении нам офицерского звания «военфельдшер». Не дожидаясь, пока выдадут офицерское обмундирование, я побежал домой. Мне очень хотелось встретиться с родными! С начала войны я дома ещё не был. На первый взгляд, у нас на Дегтярной мало что изменилось: меня вкусно покормили, разговоры вели самые что ни на есть мирные. Просто перед отправкой на фронт никто не хотел меня расстраивать.
Когда я утром вернулся в училище, все ребята уже были переобмундированы. Мне достались самые большие по размеру брюки и гимнастёрка. Когда я их примерил, то пояс брюк доходил мне до подмышек, а ворот гимнастерки застёгивался на середине груди. Рукава пришлось сильно подгибать, чтобы из них были видны руки. Но менять обмундирование было не на что! Поменяли только сапоги – они достались мне разных размеров и оба на одну ногу. Во взводе я был самым тощим. Могу только представить, насколько карикатурно я выглядел. Но это не помешало мне прогуляться по Невскому и сфотографироваться в офицерской форме в фотоателье на Садовой улице.
Ленинград в августе 1941 года ещё не был прифронтовым городом. Но приближение фронта явственно ощущалось: витрины магазинов заложены мешками с песком, повсюду развешены патриотические плакаты: «Родина-мать зовёт!», «Отстоим наш Ленинград!». Я даже задумался: неужели на самом деле придётся его отстаивать? И всё-таки тогда это казалось нереальным: магазины торговали ещё без карточек, можно было купить и продукты, и конфеты, и соль, и спички. Работали театры и кино. Помню, 17 августа я пошёл в театр Музкомедии на спектакль «Роз-Мари». (Театр Музкомедии функционировал всю войну и даже в блокаду.)
Народу в городе стало заметно меньше. В основном оставались женщины, дети, старики. Люди были угрюмыми, озабоченными. Все куда-то спешили. Казалось: город превратился в огромную сжатую пружину в ожидании тяжких испытаний. Но никто тогда и не мог предположить, что испытания окажутся настолько страшными – девятьсот дней блокады…
Днём 18 августа 1941 года я уезжал с Московского вокзала. Уговорил родителей меня не провожать – стеснялся перед товарищами, которые ехали со мной (многие из них не были ленинградцами, их никто не провожал). Стеснялся я того, что мама, отправляя сына на войну, конечно, не удержится от слёз. А мне за неё будет стыдно…
Поезд отошёл точно по расписанию. Но на этом точность и закончилась. Мы двигались очень медленно, часто стояли на полустанках. Утром оказались лишь в пятидесяти километрах от станции Мга, ведь основная магистраль Ленинград – Москва уже была перерезана немцами. До столицы добирались окружным путём, через станцию Санково. В Москве оказались только через пять суток, а до Тбилиси добирались потом ещё четыре дня.
