Г. Г. Феоктистов
Апостол Павел в свете Посланий
N. B. Имеет ли Павел в виду какой-нибудь ритуал крещения? Насколько известно, даже обряд омовения крещального не практиковался. Христос сам не крестил. Павел также. Но: терминологию «в Христа облекшись», «в тело Христа», широко использовал.
И, собственно, торжественный финал: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет ни раба, ни свободного; Нет мужского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе» (3:28). И вдогонку, для лучшего запоминания: «Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники» (3:29). Поменяв последовательность причины и следствия: Важным становится уже не вера Христова, но наследование. Но это мелочи.
Об убедительности приведённых рассуждений судить не мне, ибо к галатам не принадлежу. Но некоторые уточнения возможны. Несмотря на декларацию о ликвидации различий в своём перечислении, Павел невольно следует своим стереотипам. Обращаясь, как предполагается, к галатам-язычникам он, тем не менее, начинает с «Иудеев» с большой буквы, раба предпочитает свободнорожденному, что, возможно, логично, исходя из «раба Христова», к коим он их причисляет. Да и мужчина предшествует женщине. Но это «оговорки по Фрейду» А в целом, все вы едины в «рабстве Христовом». Это Богово единство и Павлово.
N. B. Отметим еще одно заимствование христианства у иудеев. Речь идёт о сходстве оправдывающих мотивов: еврее трактуют соблюдение Закона как благодарственный ответ Богу на обещание особого их статуса; Закон для них не есть средство заслужить этот статус – он им дан.
В свою очередь, христиане не заслуживают снисхождения на них благодати Св. Духа, но отвечают на данный им дар верою и любовью. «Спасение» они уже получили через жертву Христа. Добавим, что исполнение спасения предполагает и «страдание».
Если иудейский Бог искал в иудее вассала, то христианский Бог – благодарного в спасении, но благодарного на всю жизнь: и земную и небесную. Но изначально Бог одаривает всех.
Заметим, что вера доминируется в Боге с Авраамом. Собственно, это выбор Авраама, а не Бога. Не важно, насколько он доброволен. Но Бог лишь принимает веру его. И не Бог, как настаивает Павел, а Писание связало веру Авраама со «всеми народами». (Павел в главе опирается на (Abb. 2:4): все те, кто знает верного Бога и сами должны быть верными Ему по жизни.)
Библейская вера – это ответ человека на слово Божие, его обетование. Инициатором всегда является Бог. Он и только он заитересованная сторона. Человек лишь может отозваться на это предложение доверием и послушанием, Но не обязан. Здесь он абсолютно свободен. С точки зрения Бога ортодоксального христианства. Но любая сделка, всегда имеет подтекст, хотя бы в виде угрозы «ада». Иудей всегда остаётся Иудеем. Даже, если он Бог.
Личное отношение с Богом – важнейшая отличительная сторона христианства. Хотя первоначально оно строилось по типу семейных (Христос, Павел). Знаком исполнения веры было «христоподобие», т. е. изменение сущности человека, его «одухотворение», а не внешние признаки типа «обрезания» или ношение креста позднее. Фактически, оно проявлялось в принципах изменения этики общения в общежитии.
Нужно ли было иудею «спасение»? Никак! Ему нужно было ответить на дар избранности. Для этого достаточно исполнять Закон неотрывно, А вот с этим получалось не всегда. Подводил темперамент.
Еще о ритуале крещения:
У Иоанна Крестителя решающим моментом было покаяние и затем собственно омовение (очищение) водой. Т. е. сначала духовное очищение, а потом внешнее – символическое. В раннем христианстве этот ритуал практически не использовался. О покаянии, равно как и исповеди, ничего не известно. Это дело будущего. О крещении апостолов также ничего не сказано. Но провозглашалось «крещение Огнем и Духом». Лишь позднее крещение стало внешним обозначающим ритуалом.
Глава 4
В ней Павел, несмотря на вроде бы завершённую аргументацию, не может остановиться: увлёкшись, он продолжает её развивать, пользуясь найденной аналогией с «наследником». Очевидно, что слушателем, по – существу, это не даёт ничего нового. Но тем не менее, Павел продолжает убеждать себя, оттачивая и развивая образы из третьей главы: «Ещё скажу: наследник, дотоле, в детстве, ничем не отличается от раба, хотя и господин всего; он подчинен попечителям и домоправителям до срока, отцом назначенного» (4:1–2). Здесь проглядывает жизненный опыт, связанный с взаимоотношениями в состоятельных семьях, возможно, собственной. Скорее, максимум среднего социального уровня. Человек, выросший в высоком социальном положении, или получивший систематическое образование богослова – толкователя Писания, использовал бы другой лексикон и другие грамматические обороты. Уровень цитирования Писания и навыки изложения позволяют предположить довольно невысокий начальный уровень, дополненный в дальнейшем опытом практического апостольства. Для сравнения, литературный уровень Евангелий и концептуальное содержание значительно выше. Но «Карфаген должен быть разрушен!» и Павел продолжает убеждать «неразумных галатов», повышая эмоциональность наполнения: «так и мы, доколь мы были в детстве, были порабощены вещественным началом мира» (4:3). Масштаб рассмотрения расширяется до вселенского уровня. Оппозиция «вещественному» миру у Павла непримирима, сочетаясь, правда, с признанием творца этого самого мира Бога Отца. Невольно возникает вопрос: когда и чем провинился «этот мир» перед Богом и Павлом, впав в «грех». Как мы увидим позднее, всё дело в материальности «плоти», которая изначально «греховна». Отсюда и обычный перенос «греховности» на мир, существующий в исходной материальности, хотя и по воле Бога.
Но продолжим:
Павел со всей его изначальной верой в Бога Отца стремится дистанцироваться от «этого мира», мира Бога, и приобщиться к высшему Божьему, постепенно склоняясь к уходу в мир небесного, божественного. Он почти не говорит о Царстве Божьем в духе Иисуса. Сам он почти «духовен» в понимании позднейших гностиков. Но, «когда пришла полнота времен, Бог послал Сына Своего (Единородного), который родился от жены[2], подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление» (4:4–5)[3]. Т. е. вновь, главная цель прихода Христа – получение усыновление обращенных. При этом, в своём сыновстве они, как бы, уравниваются с Христом. Без упоминания об Аврааме. И: «А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа сына своего, вопиющего “Авва, Отче!”» (4:6). Дух является посланником только для «сердец ваших» – сердец принявших веру. Ещё раз: Дух есть ответ на проявленную веру. Т. е. типология сохраняется иудейская. В дальнейшем, то же утверждали и гностики с добавлением «знания». И лишь по сошествии Св, Духа верующие становятся свободными от рабства Закона: «Посему ты уже не раб, но сын, а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа» (4:7)[4]. Второй цикл аргументации замкнут. Уровень аргументации тот же, тот же и уровень страстности и убеждённости. Разница в деталях. Павел уже убеждён в собственной правоте, забыв о собеседниках. Почти забыв.
Ибо вдруг он обращается к ним напрямую, вроде уйдя от темы Закона. Он устыжает их, напоминая о недавнем их язычестве. Собственно, только теперь можно действительно удостовериться, что его адресатом были галаты. По крайней мере, в данном отрывке: «Но тогда, не знав Бога, вы служили богам, которые в существе не Боги. Ныне же, познав Бога, или, лучше, получив познание (вновь «знание», а не «веру») от Бога, для чего возвращаетесь опять к немощным и бедным вещественным началам и хотите ещё снова поработить себя им?» (4:9). Отметим, рутинный выпад в сторону «вещественных начал».
По существу, Павел в этом отрывке предвосхищает гностиков с их: «познание», «вещественные начала», «поработить». Но не забывает о необходимости отдаления от Закона и, хотя и завуалировано, приравнивает впадение в грех язычества возвращению к Закону, отказу от истинного Бога, усугубляя глубину возможного падения. О том, что «вещественный мир», язычество и Закон почти синонимы, уже звучало. И, заранее, несколько нарочито, сокрушается: «Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас». Но возможно и возникновение реальных сомнений, связанных с лежащими в глубине души его комплексами, и болезнями, которые он то скрывает, то демонстрирует в качестве стигматов своей избранности.
Но, желая отогнать от себя такие сомнения, сняв, по возможности, внутреннее напряжение в ходе пространных рассуждений, он стремиться снизить накал страстей, переходя на более спокойный, почти извиняющийся, примирительный тон: «Прошу вас, братия, будьте, как я, потому что и я, как вы. Вы ничем не обидели меня» (4:12). «Ибо все мы – братья» – всеобщий призыв ораторов. Чтобы победить мои и ваши сомнения, «будем вместе». И тогда они развеются. Тем более, что в прошлом у нас были прекрасные примеры для подражания, для продолжения нашего дружеского общения: «что, хотя в немощи плоти благовествовал вам в первый раз, но вы не презрели искушения моего во плоти моей и не погнушались им[5], а приняли меня, как Ангела Божия, как Иисуса Христа. Как вы были Блаженны! Свидетельствую о вас, что если бы возможно было, вы бы и исторгли бы очи свои и отдали мне» (4:14–15). (очевидно, речь идёт о болезни глаз у Павла.) Заметим, что Павел вспоминает о необращенных язычниках, «закоренелых во всяческих грехах плоти», которых он обличал с таким негодованием выше. Но здесь ситуация иная. И Павел, отдавая им должное, тем не менее, приравнивает их к отступникам, хотя не в язычество, но в закон. Что, очевидно, не одно и тоже. Но?..
И предаваясь воспоминаниям, он стремится воссоздать атмосферу былой благости и доверия, в которой проходило их обращение в истинную веру. Использовав и чувство сострадания, которое столь явственно, по его словам, они проявили. Было это или нет, но слышать о себе такое всегда приятно. И Павел это учитывает. А потому и не грех вспомнить о своих немощах. Как всегда, в подобных ситуациях он взывает к слабости, но никогда проявлению силы. Для него сила – в силе духа. А тело предназначено для мученичества. Как у Иисуса.
Вспомним, что завершает Павел этот фрагмент страстным пафосным панегириком: «Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгнули бы очи свои и отдали мне»(4:15). После такого признания разве можно было вспоминать о каких-либо разногласиях? Чтобы не говорили о Павле, он был, если не выдающимся ритором, но психологом определённо. Уже невозможно было сомневаться в его искренности: «Итак, неужели я сделался врагом вашим, говоря истину?» (4:16). Лишь ваши враги «Ревнуют по вас нечисто, а хотят вас получить, чтобы вы ревновали о вас» (4:17). И деликатная укоризна в адрес собеседников: «Хорошо ревновать в добром всегда, а не в моем только присутствии у вас». И призыв к возвращению: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (4:19). Он переходит на доверительный язык семьи, жаждущей возвращения заблудших сыновей, на язык традиции, положенной Иисусом. И продолжает в той же родственной тональности: «Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой, потому что я в недоумении о вас» (4:20). Собственно, Павел немного лукавит: его, голос, он непрерывно меняет. Но Павел, несмотря на всю красочность своего стиля метафоры рождения, безусловно искренен. Он физически испытывает боль за рождение каждой общины, он болеет и готов их «лечить» и пестовать до «изображения в них Христа». Но дети так часто бывают неблагодарными и непослушными. И забывают своих родителей, как показали дальнейшая история тех же церквей в отношении Павла. А воздействовать на них можно разве что «изменением голоса». И остаётся быть в вечном «недоумении».
Весь этот абзац носит необычный, даже для Павла, личный характер, почти лирический, напоминая, скорее, беседу старого учителя с отбившимися от света «истины» подростками. Он не может уже негодовать, сердиться, заставлять. Ему остаётся только «недоумевать» и задумываться, всё ли правильно он сделал.
Но это минутная слабость. И уже в следующем абзаце Павел вновь возвращается к волнующей его теме. То, что было ранее, в предыдущем абзаце, уже не существует. Дело ещё не закончено и Павел продолжает свои убеждения, ему пришли на ум новые аргументы: «Скажите мне вы, желающие быть под законом: разве вы не слушаете закона?» (4:21). Павел вновь изменил адресат своего обращения. Вряд ли галатов можно отнести к вдумчивым толкователям Закона. Но продолжим: «Ибо написано, Авраам имел двух сыновей, одного от рабы, второго от свободной. Но тот, который от рабы, тот рожден по плоти, а который от свободной, тот по обетованию» (4:23). Рефрен «рабство =плоть» неизменен. Но следующее «иносказание» выглядит достаточно странным: «Это два завета: один от горы Синайской, рождающей в рабстве, который есть Агарь, ибо Агарь означает гору Синай в Аравии и соответствует нынешнему Иерусалиму, потому что он с детьми своими в рабстве, а высший Иерусалим свободен; он – матерь всем нам» (4:24–26). Аналогия весьма смелая и искусственная. И вряд ли убедительная для его слушателей: какое им дело до неведомой Агари и горы Синайской в далёкой Аравии? Всё это имеет значение только для Павла (?).
Но тем не менее, отметим используемые символы зла – Закон, Синай и особенно «Иерусалим нынешний», который в качестве сосредоточения зла (Закона) предвосхищает Будущий «Вавилон» – Рим. Неожиданно появляется здесь и антитеза: «вышний Иерусалим» в качестве символа свободы – предтеча «Града Небесного» св. Августина. Всё эти аналогии даже для Павла необычны. Но, если это так, то он могут свидетельствовать о возрастающем интересе его к Небу в качестве олицетворения Царства Небесного, что характерно для несколько более позднего христианства. Надежды на Землю остаётся все меньше. Даже на город Храма – Иерусалим, в котором пребывают апостолы, но с которыми у Павла непримиримая борьба. Там не может быть Храм «истины»! А вышний Иерусалим свободен, так как ни с чем земным не связан, «он – матерь всем нам» в свободе нашего Духа, Духа Христа сына Отца нашего Небесного.
И далее следует странное для иудея восклицание: «Ибо написано: веселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, не мучичившаяся родами, потому что оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа» (4:27). – с их культом семьи и сыновничества. Собственно, это вставка из Ветхого Завета (Ис. 54.1). Но необходимость её и связь с остальным текстом сомнительна. Возможно, здесь проявились отзвуки личного свойства с его неприятием сексуальности?
Но иметь «духовных потомков» для Павла было великой радостью, которую он с упоением высказывает, утверждая в очередной раз желаемое: «Мы, братие, дети обетования по Исааку» (4: 28). Не по Аврааму, получившему обетование, но бывшим отцом не только Исаака – плода обетования по вере, но и Измаила – потомка «плоти». И противостояние рождённых «по духу» и «по плоти» было предначертано свыше. И замыкает цепь рассуждений возврат, не слишком изящный, к теме наследника с ссылкой на Писание: «Что же говорит Писание? Изгони рабу и сына её, ибо сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной». (4:30). При этом, как бы уходит в небытие еще недавний восторг по поводу всеобщего равенства: «нет раба, нет свободного», главой выше. Скорее, вспоминаются сцены из Ветхого Завета очищения Земли обетованной от излишних аборигенов.
Внутренняя обусловленность рассуждений Павла его культурной установкой вновь проявляется, возможно, вопреки благости его намерений. Она проявляется как в выборе примера аналогии, так и тональностью самого обсуждения. Терпимость в принципиальных вопросов для Павла не свойственна. Он готов её демонстрировать в тактических целях, но не более. И в данном Послании в проявляемых эмоциях он последователен в своих конечных устремлениях.
Глава 5
Итак свобода, за которую ратует Павел, это, в первую очередь, свобода от Закона. «Рабство закона» для него нестерпимо: «стойте в свободе, которую даровал вам Христос и не подвергайтесь игу рабства» (5:1). Правда, Христос, если судить по позднейшим Евангелиям, не выступал слишком непримиримо к Закону. Он выступал против преувеличенной строгости его исполнения. В вопрос об обрезании для него просто не возникал. Он был иудей и фарисей. История не поддержала Павла в его полном отрицании Закона, но согласилась в части отмены чисто иудейских ритуалов. А пока: «Вот я, Павел, говорю вам: если вы обрезаетесь, то не будет вам никакой пользы от Христа. Еще свидетельствую всякому человеку обрезывающемуся, что он должен исполнить весь закон» (5:2–3). Т. е. логика однозначна и агрессивна: если сказал «а», принимай весь алфавит. Как известно, наиболее непримиримы в частностях сектанты, особенно в период завоевания сторонников: «Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати, а мы духом ожидаем и надеемся праведности от веры». Для любой секты принцип один: Наша вера правая, мы победим! А отступники незамедлительно предаются анафеме.
Но по сути: повтор, ещё повтор. К тому же в пылу полемики нивелирует повод до незначимого: «Ибо в Христе Иисусе не имеет никакой силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью»(5:6). Так имеет значение обрезание или нет?
Но любовь – проблема отдельная. Не она в борьбе за верующих для практики его действования имеет особое значение: Но ему важно изменить символическое пространство самого действования, отделить от прежних символов значащих идолов, «обрезания», носящих внешний характер, заменив их внутренними установками «любви через веру». Но это требует времени. А бороться с идолами нужно сейчас, немедленно. К тому же она наглядна в своей результативности. Для Павла отказ от «обрезания» – знак расторжения со Ветхим Заветом, готовность к принятию Нового. А остальной закон, он в сущности, готов принять. Но не как заданность ритуалов. Но через веру, даруемую благодатью Духа, и ведущую к любви.
Любовь, в понимании Павла, понятие столь охотно им используемое, очевидно, к плотскому её наполнению никакого отношения не имеет. Для него, это принцип абсолютного доверия к Христу и через него к Богу. В этом он созвучен Христу, требовавшего любви к нему. Но для Павла, как человека практики, понятие любви сугубо функциональные: она должна укреплять единение общины. Любовь, в его понимании, – основа взаимоотношений вы общине, основанных на благожелательности и взаимопомощи, т. е. на отношениях, во многом заимствованных из практики иудаизма (см. «Декалог»). Хотя заповедь «Возлюби ближнего как самого себя» более, чем спорная, ибо основана на исходной ценности самодовлеющей ценности «самого себя», выступающей в качестве эталона сравнения. Бог в этой формуле вне контекста любви. Но в христианстве – любовь верифицирована Христом, Христос есть любовь.
Для Павла как апостола христианской общины индивидуальная любовь неприемлема даже в качестве привязанности, ибо в зародыше несёт в себе семена разъединения. А о плотской любви он всегда отзывается негативно. Разве можно сказать что-либо хорошего о плоти?
В качестве ближнего в этой максиме всегда подразумевается единоверующий. «Неизбранные» в принципе вне морали. К ним понятие любви и помыслить кощунственно.
Но Павел последовательно возвращается к мучавшей его проблеме: «Вы шли хорошо: кто остановил вас, чтобы вы не покорялись истине?» (5:7). Вопрос обращен и к самому себе: Что я сделал не так? И он объясняет отступничество влияние «злых сил мира» в лице «смущающих»: «Такое убеждение не от призывающего вас. Малая закваска заквашивает тесто. Я уверен о вас в Господе, что вы не будете мыслить иначе, а смущающий вас, кто бы он ни был, понесёт на себе осуждение[6]»(5:10). Итак, виноваты некие «смущающие», которых он, как всегда, не называет. Нежелание открыто обозначить своих оппонентов можно, конечно, называть толерантностью, осторожностью, возможно, предусмотрительностью. Иногда трудно понять владеющих высшей истиной.
И вовсе иронический пассаж, следующий дальше: «За что же гонят меня, братия, если я и теперь проповедую обрезание?» По-видимому, «смущающие» приписывали Павлу проповедь обрезания? Он об этом прямо не говорит, но, судя по продолжению: «Тогда соблазн креста прекратился бы» (5:11), это именно так. И заключающее пожелание: «О, если бы удалены были возмущающие вас!» (5:12) подтверждает это.
В следующем абзаце следует текст малосвязанных между собой этических положений и призывов, по существу повторяющих вышесказанное. Хотя их общеэмоциональный позитив настрой очевиден. Собственно, стиль такого рода отражает тип мышления Павла, в ходе его естественного проявления, когда он не пытается с усилием строить логические заключения. Здесь выявляет свои чувства с полной искренностью в желании увлечь и примирить, никого не обижая.
Но контекст иногда настораживает: «К свободе призваны вы, братия, только бы ваша свобода не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы не были истреблены друг другом» (5:15). Звучит ободряюще после «я уверен о вас в Господе».
Характерно, что стремление к свободе трактуется как повод «как угождению плоти» и только. Свобода заключена между «любовью к Христу и «угождению плоти». Небогат был выбор для верующего.
И Павел продолжает болезненную тему соотношения Закона и плоти. Выше он отождествил их и развивает в рамках дихотомии дух – плоть (т. е. Закон): «я говорю поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделения плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся так, что вы не то делаете, что хотели бы» (5:17). Павел, по существу, поставил вопрос о противостоянии «супер – Эго» и подсознания, «либидо» в современном понимании. «Грех плоти» для Павла и последующего христианства в целом стал навязчивой определяющей идеей. Для иудаизма принцип воздержания не характерен. У Павла тенденция у аскетизму, возможно, определяется личной конституцией, неявно связанной с аналогичными комплексами Иоанна Крестителя. У последнего, восходящих к ессейству, «плоть» в его сознании стала олицетворением «чуждых сил мира».
Но Павла беспокоят практические, непосредственные, следствия: «Если же духом водитесь, то вы не под законом». И для убедительности приводит подробнейший снимок «дел плоти», связанный с Ветхим Заветом, отождествляя его с теми грехами, в которых погибают язычники. Заметим, что те же грехи приписывались и самим христианам их противниками. Человек не слишком изобретателен в средствах борьбы.
Едины все: и язычники и «подзаконные». И наказание несут одинаковое: «Предваряю вас, как прежде предварял, что поступающие так Царства Божиего не наследуют» (5:21). Вердикт вынесен со всей иудейской непреклонностью. О спасающей жертве Христа «за всех» не вспоминается. Его жертвы явно недостаточно, необходимо обретение нового качества для желающих спастись: через веру с обретением Св. Духа. Тем самым, демонстрируется проявление «воли» каждого к обретению Царства Божиего. Пока, по-видимому, земного, обещанного Христом.
И только в совпадении двух начал: воли и благодати Св. Духа (как показателя «принятия Богом») возможно спасение и нравственное преображение. «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона» (5:22). Именно такую перспективу сулит верующим Павлов идеал.
N. B. Важны и ёлки и плодовые деревья. И без тех и других мир теряет свою полноту. Плодовые деревья не только полезны, но и прекрасны, особенно в цветении. Елки колючи, но впечатляющи. Нельзя мыслить утилитарно в духе И. Бентама.
«Плод Духа» сулит благостное существование стада покорно блеющих овец. Недаром одним из символов христианства стал Агнец. А другим – бессловесная рыба.
Если Бог допускает конфликт любого происхождения, то он зачем-то это делает. А осуждают его те, кто стараются приписать Богу утопизм, основанный на страхе и неверии в силу и возможности того же Бога.
И важнейшее для Павла разъяснение: «Но те, которые Христовы, распяли плоть с страстями и похотями» (5:24). Они вне плоти с её мерзостями. Кредо Павла: «жить по христиански» – это претерпевать страсти Христовы в ожидании смерти плоти. Он, фактически, делает первые шаги к разрыву ожидания телесного воскресения в Царстве Божием, о котором говорил Иисус. Но: «Если мы живём духом, то по духу и поступать должны» (5:25).
А потому, примиряющее пожелание: «Не будем тщеславиться, друг друга раздражать, другу завидовать». Павел уже вполне успокоился и его внутреннее напряжение явно пошло на спад. Он почти благостен и готов к советам, к миру. Успокоимся и мы и выслушаем их с вниманием.
