Фёдор Быханов
Алый снег Обервальда
Поверх знакомого спортивного костюма красовались её исподние вещи – повисший на бретельке необъятного размера красный лифчик, почти полностью скрывавший под собой синие хлопчатобумажные «семейные» плавки.
Зато под ними, на покрытой лаком струганной лавке, стопкой лежало свежее кружевное бельё. В которое Любочка, видимо, собиралась приодеться. Осознавая, что коли оказалась в цивильном месте, то можно было забыть и про раскисшие на озёрах кроссовки, и про несносных подопечных, готовых на всё, что только заблагорассудится, чтобы ей лично досадить!
Быстро раздевшись до «костюма Адама», в точном соответствии с тем как того требовала здешняя традиция, Калуга, порадовался тому, что и другие потеряли прежнее стеснение и тоже, следом за ним, стали снимать с себя одежду.
После чего раскрыл дверь в пышущую жаром парилку.
Там на полке, уже прожарившись, как следует, обильно истекала жарким, предельно солёным, потом и даже млела в одиночестве от удовольствия Любовь Георгиевна Дедова. Получала девушка кайф, ничего не подозревая о том, что её ждёт уже в ближайшие мгновения.
Пока она даже глаза закрыла от наслаждения, чтобы не тратить силы на пустяки в виде встречи других женщин, чьи голоса раздались из предбанника.
С широко разведёнными толстыми ногами и необъятной рыхлой грудью, обвисшей почти до середины своего круглого упитанного живота, она, не глядя на вошедших, лениво хлестала себя по спине берёзовым веником.
Судя по всему, ожидала лишь того, когда к ней присоединятся другие женщины и можно будет ещё более получить уже коллективную пользу от горячей бани.
Говоря проще, надеялась попросить любую из туристок о взаимном одолжении – отхлестать ею мягкие места веником по настоящему, для полного, как учит медицина, выведения шлаков из организма.
Но, всё переменилось в одно мгновение.
Если, сначала скрип входной двери привел в чувство предвкушения удовольствия от исполненных надежд, то потом, увиденное повергло инструктора в настоящее неистовство.
С ужасом рассмотрев на пороге, в проеме распахнутой двери, вместо женщин своего помощника Сергея Калугу, да ещё и в чём мать родила, Любочка тут же панически завизжала, замахала руками.
И это длилось до тех пор, пока она не и забилась от его взгляда в самый дальний угол полка, где на беду, как раз и скопился наиболее лютый зной.
А тут ещё, к перепуганной девушке пришло полное понятие о том, что в бане на самом деле происходит.
Это случилось, едва туда же ввалились и остальные «голопузики» их туристской группы, демонстративно выставив перед нелюбимой инструкторшей, кто что имел.
Даже, побывавшие в походе, женщины, прежде, из-за природной стеснительности, несколько опасавшиеся такого «финского» банного общения и те пришли в себя, вдоволь насмеявшись над животным ужасом, продемонстрированным Любовью Георгиевной Дедовой, не столько от созерцания мужских причиндалов, сколько от категорического нежелания красоваться перед «негодяями» собственными природными естеством и достоинствами.
Вот тогда и спас её от полного позора Сергей Калуга.
Взяв ситуацию под свой контроль, он сначала бережно помог молодой женщине спуститься со скользкого полка на лавку в затенённом – дальнем от окна углу уже общего помещения.
И пока та всё еще обиженно и отстранённо всхлипывала, стыдливо закрываясь веником, парень, не говоря ни слова, принёс ей туда полный таз горячей воды.
Затем утешил от первого расстройства, проявив настоящую чуткость и знание психологии взрослого человека.
Для этого он, как ребёнка, уложил крупное тело девственницы на деревянную поверхность сиденья и так знающе и достаточно крепко похлестал по её, вполне упитанным, телесам, распаренным до мягкости шёлка, берёзовым веником, что и той самой стало не до перенесённого унижения.
Тогда как все остальные посчитали публичное «наказание веником» достойным искуплением всех прежних проступков Любочки.
Завершилось всё тем самым, давно запланированным нарушителями режима «пивопитием».
Вместе с ними, завернувшись, как и остальные в чистую простыню и Дедова не отказалась от стакана-другого пенного напитка. К тому же впервые была по-настоящему весёлой и общительной, отбросив прежнее самодовольство. И тем самым так прониклась общением с товарищами по походу, что расставались все они уже, как и подобает – вполне добрыми друзьями.
Времени с той поры прошло уже достаточно, чтобы напрочь забыть об инциденте, о котором, впрочем, никто так в Альпклубе и не узнал, благодаря настоятельной просьбе Калуги ко всем участникам помывки – пожалеть, неплохую, в общем-то, девушку и держать язык за зубами.
Но сам он, время от времени, чтобы сорвать раздражение, когда Любочка Дедова, слишком уж, доставала его своей излишней заботой, невольно представлял её в том виде, в каком она встретила его «банное появление». И тогда неизменная лукавая улыбка, сменяла хмурую гримасу на лице. Да и самому на сердце словно становилось легче.
Но сегодня помощь девушки была в самый раз.
Свободной, от своей траурной ноши, рукой Любовь Георгиевна помогла Сергею Калуге снести в подвал упаковку того, что стало сравнительно чистым из, высушенных к тому времени, пуховиков. Явно не ведая, что только этой, достаточно простой, процедурой её участие в случившемся «аврале» далеко не закончится.
…У закрытой двери склада уже стояли несколько очередных клиентов. Одни желали вернуть то, что ранее взяли ими здесь на прокат. Другие наоборот – надеялись получить все необходимое для грядущего похода. Словом – выстроилась очередь. Как это довольно часто бывает именно в подобную пору – по окончанию очередного летнего полевого сезона.
А ещё потому не удивились наплыву клиентов работники областного Альпклуба, что дело было накануне теплого «бабьего лета», зовущего в Подмосковье, на последние деньки у костра и речки. И приходилось учитывать это в своих планах на день.
Дабы избежать бесполезных споров с посетителями на счет медлительности обслуживания, бухгалтер снизошла до того, что лично взяла на себя хлопотную процедуру приемки-выдачи у окна проката.
Тогда как Сергей, настроившись на, подобающий директорскому заданию, траурный лад, прошествовал с шелковой лентой к своему «мольберту». Если так можно было гордо назвать, конечно, заляпанный краской лист фанеры, брошенной поверх простого письменного стола.
Сооружение было, почти полностью, заставлено банками гуаши, бронзовки, да еще несколькими емкостями с пучками кистей и перьев. Они, словно стадо колючих дикобразов, топорщили свое добро во все стороны из нескольких разнокалиберных стаканов и даже алюминиевой походной кружки.
С наведения, хотя бы, элементарного порядка в этом художественном хаосе, Сергею и нужно было начинать.
Уже после, убрав всё, не нужное ему для предстоящей работы, на пол, с помощью молотка и мелких сапожных гвоздиков самодеятельный художник-оформитель растянул на фанере ленту.
Снял крышку с банки, шибанувшей в нос, терпким запахом бронзовой краски. Выбрал нужную кисть. Умакнул ее, чтобы лучше набиралась краски, в банку с «бронзовкой». И лишь потом развернул, скомканный в кармане, листок бумаги с нужным «траурным» текстом.
Тем временем, новоявленная приемщица туристического проката, развернув свою деятельность за широкой спиной Сергея, больше похохатывала в окружении клиентов, чем делала порученную ей работу.
– Да и вообще в работе не всегда отличалась аккуратностью, – к месту попенял на нее Калуга, готовясь писать золотом по чёрному крепу.
Вот и, записывая, сказанное ей директором по телефону, Любовь Георгиевна, видно, не очень-то церемонилась с чистописанием. Так что не сразу, а лишь после внимательного разбора причудливых, что называется «курица писала лапой», карандашных каракулей, дошел до Сергея подлинный смысл всего написанного текста.
Но и его хватило на то, чтобы вновь возродить к активности в его душе давешнего «зверька» дурного предчувствия.
– «Генералу Никифорову от скорбящих друзей», – вслух еще раз перечитал самодеятельный художник.
Ведь, какую угодно, наверное, фамилию мог ожидать он, но только не эту. Все же не так много времени прошло с тех злополучных событий, как в последний раз он видел в полном здравии этого «доброго друга» московских инструкторов альпинистской, туристской и горнолыжной подготовки.
…Было то на Кавказе – в аэропорту Минеральных Вод. Откуда, с поличным арестованного Никифорова, совсем не с почетом по-генеральски, а наоборот – как обычного уголовника – в наручниках и под конвоем выводили на летное поле к машине, следовавшей на вертолетную площадку, чтобы доставить, оттуда в столичный следственный изолятор.
– Долетел сюда он, видать, благополучно, коли, только через целый месяц венок понадобился, – присвистнул от удивления Калуга.
И тут же погасил, вспыхнувшую, было, в душе тревогу:
– Ответил, мол, за все!
Хотя покойником вполне мог бы быть и другой генерал с этой, весьма распространенной фамилией.
– Вот, только, вряд ли бы того стали выносить из постпредства Горской Республики, – сам себе возразил на это объяснение Сергей.
Ведь именно в правительстве этого государственного образования, до своего ареста Никифоров исполнял обязанности вице-премьера, курировавшего деятельность силовых ведомств.
Самые разные мысли встревоженным роем поднялись в голове Калуги в связи с полученным им от директора заданием.
В том числе и подтвердив правоту древних философов, утверждающих, что:
– «Нет милее, прекраснее и сладко пахнущей картины, чем смердящий труп врага!»
Уж они-то поняли бы наверняка:
– От чего это, оказались, не в пример прежним траурным лентам, столь аккуратными, четкими и красивыми буквы. Что исполнил именно сейчас художник по траурному черному крепу.
Как-никак, водила кистью рука человека, чудом оставшегося в живых после неоднократного «дружеского» участия в его судьбе, лично этого самого – только что отправившегося на небеса, уголовного жмурика.
– И вовсе не он виноват, – понимает бывший сержанта Калуга, что стал врагом тому, кто командовал им когда-то на службе в Афганистане. И кто так и не стал его спутником в несостоявшемся походе к лавиноопасному перевалу на Северном Кавказе.
– Генерала, выходит, хоронят именно сегодня, – ещё и горько усмехнулся тот, кого сам Никифоров при своей жизни не раз приговаривал к смерти. И даже, чуть реально ли не похоронил под толщей снега!
Именно так и было прошлым летом.
Нисколько не «загибает» Сергей Калуга, оценивая жизненный путь того, кому адресует поминальные слова на черной материи.
– И, если бы ни ошибка преследователей, еще неизвестно, по кому бы нужно было еще раньше выводить траурную надпись на ленте к скорбному венку? – вздохнул Сергей. – Вот уж действительно и многократно – «Мертвый недруг благоухает пуще амброзии!»
Однако и особой радости он сейчас не испытывает.
Прежде, даже рискуя получить ответный «гостинец» от, лично «спроваженного им за решетку» преступника «с лампасами», Калуга еще надеялся на иное завершение истории с рюкзаком, полным долларов:
– Посадят, дескать, чтобы не разводил коррупцию!
Но не думал он, что развязка дойдет так далеко – до могилы!
Все же, и не без реальных опасений, полагал:
– Помогут свои люди генералу выйти сухим из воды, спасут от решётки обширные связи и покровители.
Оно же вот как все обернулось…
Пока просыхала, разведенная на олифе, золотистая бронзовая пудра:
– «Генералу Никифорову от…»
Сергей Калуга, в своей обжитой до последнего уголка, «художественной кондейке», успел вдруг «на смерть» разругаться с недавней подшефной и помощницей.
– С «толстой дурой», – как едва ли ни вслух и при всех не окрестил Любочку.
И поделом!
Так как, почти всё имущество «туристского проката», только что принятое ею с хихоньками, да хаханьками от неведомых теперь, клиентов, снова было точной копией утрешнего:
– Того самого, что уже с самого утра заставило Сергея порядком надышаться вонью разложения палаточного брезента и перкаля от сырости и плесени.
И опять очередная партия таких грязно-промоченных вещей «из леса» сулила Сергею не меньших потуг. Особенно если солнце на дворе сменится дождём. И сушку всего этого добра придётся вести в кабинетах, да бытовках клуба.
В том числе не только общественных помещений, как говорится, для всех, а также и элитных, занимаемых инструкторами.
После крупного разговора насчёт её интеллекта, до глубины души обиженная ещё и нарисованной, отнюдь не на материи, жизненной личной перспективой, Любовь Георгиевна Дедова вновь спустилась в этот день в Калугинский подвал.
Но сделала это гораздо позже и с деньгами, выданными ему под расходный ордер:
– И на венок, и на такси.
Сделала она это, демонстрируя Калуге почти каменное выражение лица.
– Если бы, конечно, – примирительно улыбнулся про себя Сергей. – Кто-то попытался изваять из камня нечто мягкое, розовощёкое и постоянно пышущее жаром. И тем самым, хотя бы отдаленно, походило на подобный натуральный «природный материал», из которого целиком была создана сия любительница всего сладкого и мучного.
Нелицеприятный разговор, а за ним и последовавший разнос, устроенный ей Калугой за «косяк» в приёмке снаряжения от клиентов пункта проката, судя по всему, до сих пор саднил в обиженной душе счётного работника.
– Теперь я к твоим делам и пальцем не притронусь! – напоследок громко хлопнула она дверью.
В связи с этим, очередных клиентов «Пункта проката» принимать теперь стало просто некому.
– Приходите завтра! – безапелляционно заявил Калуга оставшимся в очереди посетителям.
Жаловаться им было в данный момент просто не на кого. Так как, завершивший смену, сотрудник пункта проката отбыл в разгар рабочего дня для выполнения особого задания начальства.
В подтверждении реальности этого совета, он прикрепил скотчем на, обитую жестью, дверь собственноручно оформленный тетрадный листок со следами шариковой ручки, гласивший коротко и ясно:
«Санитарный день».
Что было похоже на правду. Учитывая его былую и еще предстоящую борьбу с мокрым и заплесневелым снаряжением.
После чего, со спокойной душой, уехал по указанному директором адресу в столичное представительство Горской Республики.
…На месте гражданской панихиды по «безвременно ушедшему товарищу» Сергей задержался несколько дольше, чем планировал. И не только от того, что исключительно аккуратно украшал венок черной траурной лентой, выслушивая переливы проникновенной директорской фразы, насчет сочувствия родным и близким замечательного государственного деятеля и патриота.
Передав готовый траурный предмет своему непосредственному руководителю, он постарался узнать от него, всё, что только было возможно, о подробностях смерти бывшего генерала Никифорова.
Тем более что слухов оказалось вполне достаточно для того, чтобы возникли самые невероятные версии. Вплоть до утверждения, что за решеткой с невинным человеком расправились его лютые враги – самые настоящие коррупционеры.
Что, впрочем, было недалеко от истины!
После чего, набравшись подобных новостей, как сухая губка – водой и оценив, их с точки зрения участника некоторых прошлых событий, Калуга окончательно потерял на сегодня всякий интерес к своей основной работе.
Прихватив в ближайшем продовольственном магазине литровую бутылку, лучшей, что была на витрине ликёроводочного отдела, сорокоградусной «Столичной», на соседнем прилавке ему отпустили кирпич «ржаного» хлеба, а завершило все его траты аппетитно пахнущее чесноком и дымом кольцо копченой «Краковской» колбасы.
Со всеми этими своими припасами Сергей Калуга, не торопясь более уже, никуда, прямиком вернулся обратно в клуб. Там и основательно запёрся за железной дверью пункта проката.
С одной единственной целью – помозговать, без посторонних лиц и возможных свидетелей, всё произошедшее с Никифоровым в тюремной камере.
И понять самое, наверное, главное:
– Чем конкретно, лично ему, может грозить эта неожиданная смерть бывшего комбрига спецназа ВДВ?
Ведь изобличен был генерал, исключительно благодаря усилиям Сергея Калуги. Именно он уже «на гражданке» выставил своего бывшего командира в качестве самого продажного оборотня одной из горских Республик Северного Кавказа.
Рой мыслей, однако, был усмирён без особых усилий. Совсем не так долго, как могли, метались дурные предчувствия в полном хаосе и беспутничали в его голове. Переносясь с одного факта на другой. Делая это ну, в точности как перепуганные вороны в ветреную погоду.
Вскоре все предположения обрели вес бытовой реальности и степенно «расселись по полочкам». Более того, проведенный им тщательный анализ успокоил. Сергея.
– Пожалуй, ничем он меня уже не заденет! – решил Калуга.
Алиби своё, ещё накануне Игорю Малаху и всем остальным он доказал честь по чести! Мол, закладывая в правоохранительные органы неуёмного «гонителя» Никифорова, спасал собственную шкуру от клеветы и наветов.
Теперь Калуга еще и представил себя на месте руководства, посвященного во все его злоключения, выпавшие во время последней командировки в горы. Дескать, и знать не знал, почему его столько раз хотели убить в не очень гостеприимном туристском комплексе?
При этом, механически прикидывая все «за» и «против» принятой версии, озабоченный художник-кладовщик неторопливо колдовал над сооружением нехитрого позднего обеда, обещавшего заменить ему еще и ранний ужин.
Разогрел чайник на бензиновом походном примусе «Шмель» из своего же прокатного имущества. Накромсал ножом, прямо на газете, расстеленной поверх «художественной фанеры», «натюрморт» из ломтей хлеба и кусков копчёной колбасы.
Последним штрихом «сервировки» оказался граненый стакан. Он был тщательно обтёрт клочком бумаги от следов прежней заварки. Давным-давно, нагло осевшей по мутным стенкам от частого употребления солдатского «купчика» – нечто среднего между чифирем и крепкой заваркой, что называется, «на любителя».
За приготовлениями, как-то, между прочим, Калуга, вдруг, понял и причину гнетущего чувства. Того, что захватило его с момента, когда, во внутреннем дворике клуба, пухлая хохотушка Любочка из бухгалтерии безответственно пообещала ему «штуку баксов» за небольшую услугу:
– Со смертью генерала Никифорова рвалась последняя ниточка, до сей поры все еще связывавшая его с давней историей трагического захвата в Афганистане рубиновых копей моджахедов.
И еще Сергей, очень расстроено вспомнил всех её участников, погибших из-за самодурства и недальновидности начальства, кого даже помянуть не удалось, как полагается, по-христиански.
Он в раздумьях присел у стола.
Попытался хотя бы сейчас, выискать, возможно, что-то доброе, оставленное после себя на земле, представшим перед небесным судом, тюремным самоубийцей. При этом ни в грош не веря, в доведенную до широкой общественности, официальную версию, позволившую окружить гроб подушечками с орденами:
– Сердечный приступ.
В версию, должную, по-видимому, покончить со всеми прижизненными подозрениями в адрес не совсем обычного покойника.
– «Незабвенного борца с коррупцией в стране, а не только в небольшой, но гордой Республике Северного Кавказа» – как говорили практически все, выступавшие на панихиде.
…Но, потолкавшись тогда совсем немного среди собравшихся в толпе представителей здешней горской диаспоры, Сергею удалось выяснить и другую, более вероятную версию всего произошедшего в «смертной» камере следственного изолятора.
По ней выходило, что «страдалец» просто не выдержал возмущения несправедливым арестом. От того, мол, сам и сплел петлю из тюремной простыни…
…Калугинские размышления о бренности земного бытия вдруг прервали, солидной тяжести, удары в жестяную обивку входной двери «Пункта проката». Их настойчивость, явно, говорила о том, что, несмотря на суровую вывеску о санитарном дне, кто-то настойчиво рвался сюда по срочному делу.
По предположению Калуги, это мог быть гражданин, не удовлетворенный, видимо, листком на металлической двери с сим категоричным извещением:
– Да еще и довольно строптивый, если он, минуту за минутой, не прекращал колотить ногой в дверь, громким голосом требуя повышенного и заслуженного внимания к простым трудящимся со стороны нерадивых «санитаров».
Следовало незамедлительно откликнуться, дабы спасти спортивную честь и деловую репутацию заведения.
Что Калуга и сделал.
Открыл, сначала, сваренную из арматуры, решетку и потом уже железную створку окна в двери. Следом одинокий обитатель хранилища инвентаря вдруг, совершенно неожиданно для себя, увидел перед своей складской «амбразурой» возмущённые лица именно тех, кого бы только и желал встретить в минуту, подобную наступившей.
– Кто стучится в дверь мою? – шутливо коверкая слова, нараспев, подражая певцу степей акыну, продекламировал «санитар» пункта проката в ответ на недовольство друзей. – Видишь, дома нет никто!
Тем самым, словно предвосхищая грозящий вот-вот прорваться совершенно необузданный Елеевский поэтический поток, основанный обычно на среднеазиатском фольклоре.
И не ошибся.
– Открывай, слагалище! – раздался из-за порога Витькин рассерженный бас. – Долго еще нас за порогом будешь мариновать?
Остальные были не менее горячо настроены. Потому, зная характеры друзей, Калуга, хотя её и начал, но первым, же подвел черту под словесной перепалкой.
Для чего, демонстративно брякая в скважине ключом, открыл последнее препятствие для встречи старых друзей.
Когда замок открылся, и дверь со скрипом распахнулась, хозяин складского помещения попытался забыть дневные проблемы за душевным разговором с самыми близкими ему людьми.
– Ребята, вы откуда? – держась со своей стороны за дверную ручку, спросил Сергей и тут же сделал широкий жест свободной рукой. – Заходите!
Гости не замедлили тут же воспользоваться запоздалым приглашением. Но вошли при этом в сырость и полумрак с настроением, достойным куда более подходящих для общения и действительно уютных и комфортабельных апартаментов.
Степенное рукопожатие Олега Банникова, почти сразу же сменилось вполне законным обвинением автора объявления на двери в том, что он «незаконно примазался» к славному братству «санитаров всех времен и народов».
Что прозвучало со стороны Генки Куксина так, будто младший медицинский персонал именно ему поручил отстаивать свою честь и достоинство от таких посягателей как Калуга.
Можно было ждать подкрепления со стороны ещё одного специалистам по насмешкам – Елеева, однако теперь неудовольствие Виктора, почему-то, остались без соответствующего «аккорда острот» в сторону побежденного коллективом, «поэта» – индивидуалиста.
Только всем стало не до того.
Каким-то внутренним чутьём, словно определив место, идущей без них, попойки, Елеев молча, как обманутый в лучших чувствах Командор на бессовестного беспредельщика Дона Жуана, прошагал от порога дальше в помещение.
Прямо туда, где даже обычные резкие запахи краски и олифы не могли перебить чесночный «Краковский» дух приготовленной к употреблению закуски.
И уже оттуда с обидой ответил за все невысказанное:
– Так я и думал.
Дальше в его голосе звучали не столько нотки удивления, сколько возмущенной души старого выпивохи:
– Заперся наш «санитар» в одиночестве, и водку пьянствует.
Готовящийся фуршетик с колбасой и бутылкой сорокоградусной был явной уликой, подтверждавшей его обвинения и неопровержимым доказательством «бессовестного эгоизма» кладовщика.
– Что за повод, Сергей? – увидев то же самое, что и другие гости, на полном, что называется, серьёзе нахмурился относительный трезвенник Банников. – Совсем, гляжу, испортился в последнее время.
Не оправдываясь, а больше объясняя повод – и друзьям присоединиться к нему, принять участие в застолье, Калуга пояснил:
– Так! Поминаю одного сослуживца.
Он достал с полки еще несколько пыльных стаканов. Обтер их все теми же бумажными салфетками и щедро наполнил водкой:
– Да вы его знаете…
Кончина генерала вызвала у всех троих скорее радость, чем скорбь. И оттого ребята траур, после первой, не поддержали. Зато, вместе с Сергеем выпили уже по «чуть-чуть», разделив оставшееся спиртное, по другому поводу.
– Скоро ляжет снег! – вместо очередного тоста, констатировал непреложную истину Банников. – Пора, парни, вострить лыжи.
Он глянул сначала стакан с водкой на просвет, а потом на всех, собравшихся за импровизированным фуршетным столом:
– А то заждались, наверное, нас с вами кручи с трамплинами на славной подмосковной речке Парамонке.
Сразу же нашлось и кому подхватить сказанное без традиционного на то провозглашения «аллаверды».
– Или на зиму откосим от славного братства? – это уже резанул по живому Елеев, все ещё выражая крайнее недовольство, сегодняшним гостеприимством хозяина сабантуя – Калуги. Да и самим Сергеем:
– Сначала – за позднее приглашение к столу. А потом и за то, что мало, дескать, налили.
Только что осушённый до капли стакан Виктор так смачно приземлил на фанере, накрывавшей стол художника, что причина его плохого настроения перевесила все остальные:
– Хуже всего на свете, недоперепить!
– Это как? – поддержал его новую шутку Куксин.
– Выпить меньше чем хотел, но больше, чем смог! – ответил Елеев, смачно заев свои пророческие слова солидным куском отменной краковской колбасы.
Не понять смысл его намёков не мог бы даже слепоглухонемой, каковых в компании инструкторов никогда не бывало.
– За мной «не заржавеет!» – словно не замечая «водочной проблемы последней капли», отверг Сергей упрёки по первому вопросу, в возможной забывчивости своих обязанностей. – Я вам уже и «доски» обустроил.
Подкрепляя слова конкретным поступком, он полез в карман куртки за другими, невостребованными еще сегодня, ключами – от хранилища самого дорогого – зимнего инвентаря.
Как вдруг по бумажному хрусту плотного конверта, оказавшегося под рукой, парень запоздало вспомнил о письме, протянутом еще утром бухгалтером Любочкой в «дворе-сушилке», чуть было не испорченных походных принадлежностей.
Тогда – днём, чтобы не давать повода к излишнему любопытству Любови Георгиевны Дедовой, Сергей не стал читать послание. А потом – в круговерти, внезапно свалившихся на него, хлопот и вовсе забыл о содержимом кармана. Которое, сейчас, вдруг, само напомнило ему о себе крайне заманчивым не только для непосредственного адресата хрустом новостей.
– У меня тут, оказывается, письмецо, – Сергей достал его на свет из кармана вместе с ключами.
И был тут же атакован Куксинским экспромтом:
– Связей, порочащих его перед общественностью, не имел, но был замечен в некой переписке…
Генка выхватил письмо.
– С адресом из-за «Бугра».
Возможно, балагурил бы он и дальше, если бы, вчитавшись в обратный адрес на левом углу конверта, вдруг серьезно не переменился в лице:
– Позвольте, господа!
Он не спешил возвращать конверт хозяину, непроизвольно изобразив на лице, известное – мультфильмовское, вручение подарка ослику Иа.
Именно тот момент, когда новенький воздушный шарик от Пятачка обрел владельца-именинника, лишь после того, как лопнул на пути гостя к месту празднования именин.
И всю же среди суровых горнолыжников горестной процедуры слез Пятачка и обиды ушастого именинника из сказки про Винни-Пуха не произошло.
Озабоченность во взгляде балагура Куксина, сменившаяся вдруг неподдельной радостью, затем перешла в свою противоположность:
– Ты что же, подлец, скрываешь адрес Наташи?
Требовательный взгляд потерял всякий намёк на прежнюю шутливость и заставил хозяина всерьёз отвечать за свой «косяк». Благо, что сам он никакой вины за собой и не чувствовал.
– Какой ещё Наташи? – переспросил, озадаченный его словами, Калуга.
Чем вызвал еще более плотный поток обвинений, готовых перейти в рукоприкладство на основании давней дружбы, нарушенной, как оказалось «скрытным типом», ни за что, ни про что.
– Не знаешь какой? – продолжал орать Куксин. – Вы только поглядите, ребята, на дерзкого и бессовестного человека.
Генка своим криком и жестами попытался призвать друзей помочь ему в наказании отступника от законов дружбы:
– Да я тебе…
Но никто его с бухты-барахты не поддержал.
Потребовалось вмешательство самых серьёзных сил. Без чего, наверное, Генка не сразу бы и понял, что Сергей на самом деле ни в чем перед ним не виноват.
Банников в две-три фразы выяснил, что Калуга и вправду ещё не успел глянуть на корреспонденцию. Потому долго разоряться Геннадию Куксину, со свойственным ему темпераментом «жизнерадостного рахита», не дал самый старший в их компании – по авторитету и предусмотрительности.
Олег сумел прекратить «сцену разоблачения» еще до того, как она могла бы выйти за рамки дозволенного.
Он в один момент отделил «зерна от плевел», а напрасно приписываемый обман – от искренности.
Отняв у, возмущенного вероломством друга, Куксина злополучное письмо, «бригадир» сам прочел адрес вслух.
Громко выделяя при этом каждое слово, написанное на узком, как и полагается по международному стандарту, «евроковерте»:
– Так, ребята, посмотрим!
Те замерли и услышали то, что уже успел понять только Куксин, первым сунувший нос в чужие секреты.
– «Куда». Областной Клуб туристов. Калуге Сергею Александровичу. «От кого». – Германия. Цюрлих-на-Тюрлих – Гамаева Наталья.
– Неужели? – небольшой хор в составе Калуги и Елеева исполнил свою партию уже под треск, распечатываемого Банниковым, конверта.
Процедура получения почтового отправления, хотя и оказалась столь эмоциональной, зато само послание было коротким:
– Приветы шли ребятам, – читал уже Сергей Калуга, которому Олег Банников вернул, законное почтовое послание. – Особенно, пожми руку «крестнику».
Последовал соответствующий комментарий Елеева:
– Пострадавшему и излеченному в горах – Геннадию.
Только Калуга его остановил:
– Привет сопровождается вопросом, мол, как там у него рука?
Куксин засмущался так, что россыпь конопушек стала почти не заметной на общем фоне покрасневшего лица.
– Хорошо ли зажила конечность Гены? Что нового сочинил Витя? Не сильно ли строжится над вами Банников? – продолжал вслух читать получатель письма, раскланиваясь с каждым, про кого шла речь.
Благо, что обо всех, пусть понемногу, но было сказано. Однако, относительную краткость сего эпистолярного послания, полностью компенсировал номер телефона, указанный в виде дополнения к обратному адресу.
Как оказалось, совсем не зря учили Сергея быстро и точно запоминать цифры в лесной спецшколе, о чем, правда, никто в компании даже не подозревал. И этот номер, вместе с адресом, запали в память Калуги навсегда.
Потому и не стал он перечить Куксину, самоуправно забравшему себе послание от Гамаевой и клятвенно пообещавшему ответить за всех.
– Про меня в письме – больше всего! – заявил Геннадий. – И я не виноват, что Наташа знала только, где искать Серегу.
