Дик Фрэнсис
Крысиные гонки
Глава 1
В Уайт-Уолтеме я взял всех четырех в новенький «Чероки-шесть-триста», которому так и не выпал шанс состариться. Бледно-голубая обивка еще пахла новой кожей, и на сверкающем белом фюзеляже не было ни единой царапины. Красивый небольшой самолет. По крайней мере, в тот день он казался мне красивым.
Пассажиры заказали рейс на полдень, но, когда я приземлился в одиннадцать сорок, они уже сидели в баре. Перед тремя стояли бокалы с двойной порцией виски, перед четвертым – лимонад.
Угадать их не составило труда: на спинках стульев, стоявших вокруг маленького стола, висели четыре легких плаща и три футляра с биноклями, а на сиденьях лежали два экземпляра газеты "Спортинг лайф" и маленькое седло. Четыре пассажира стояли рядом, но их позы и выражения лиц показывали, что эти люди собрались по делу, а не по дружбе. Они не разговаривали друг с другом, хотя создавалось впечатление, будто они о чем-то болтают. У рослого на лице явно читалось раздражение. Самый маленький, очевидно жокей, страшно покраснел и стоял вытянувшись, как струна. Еще двое, пожилой мужчина и средних лет женщина, вроде бы бессмысленно уставились в пространство, но взгляд выдавал бешеную активность мыслей, крутившихся в их головах.
Я пересек просторный холл, подошел к ним и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Майор Тайдермен?
– Да.
Пожилого мужчину, который ответил мне, произвели в майоры страшно давно. Ближе к семидесяти, чем к шестидесяти, но все еще с крепеньким телом, с завитыми усиками и острыми глазками, он зачесывал редкие седоватые волосы на одну сторону, чтобы прикрыть лысину, голову держал скованно, а подбородок старался подтянуть к шее. Вид напряженный. Очень напряженный. И озабоченный. На мир майор смотрел с подозрением.
Легкий, желтовато-коричневый в крапинку, пиджак покроем слегка напоминал о военном прошлом майора. В отличие от других, он не вешал бинокль на спинку стула, а носил на ремешке через грудь, так что футляр покоился на животе, будто меховая сумка шотландских гвардейцев. По обе стороны от бинокля гроздьями висели разноцветные металлические и картонные значки его клуба.
– Ваш самолет прибыл, майор, – доложил я. – Я Мэтт. Шор... Пилот.
Он смотрел через мое плечо на дверь, словно ожидая увидеть кого-то еще.
– Где Ларри? – наконец резко спросил он.
– Уволился, – ответил я. – Получил работу в Турции.
Майор, точно от толчка, перевел взгляд на меня и тоном обвинителя сказал:
– Вы новичок.
– Да, – согласился я.
– Надеюсь, вы знаете дорогу.
Он не шутил, а выражал вполне серьезные опасения. Я вежливо заверил его, что постараюсь не сбиться с маршрута.
Еще один пассажир, женщина, стоявшая слева от майора, довольно вяло сообщила:
– Когда я в последний раз летела на скачки, пилот заблудился.
Я взглянул на нее и состроил улыбку, почти как на рекламном плакате: "Вы можете нам доверять!"
– Погода сегодня неплохая, так что нам нечего бояться, – добавил я к улыбке.
Это была неправда. Прогноз погоды обещал к полудню скопление дождевых облаков, что типично для июня. И никто не застрахован от возможности заблудиться, если что-то пойдет неправильно. Женщина окинула меня недоверчивым взглядом, и я перестал напрасно заботиться об атмосфере доверия. Ей это было не нужно. Она и так была абсолютно уверена в себе. В пятьдесят лет она выглядела хрупкой. Прямая челка седеющих волос, завитками обрамлявших щеки. Под густыми черными бровями кроткие карие глаза. Нежный рот. И все же она держалась и вела себя как человек, облеченный властью, как командир много выше чином, чем майор. И она единственная из группы не казалась наперед раздраженной от возможной неудачи полета.
Майор посмотрел на часы.
– Вы рано прибыли. У нас еще есть время повторить. – Он повернулся к бармену и приказал наполнить бокалы, потом, будто вспомнив, обратился ко мне: – Вам тоже?
– Нет, благодарю вас, – покачал я головой.
– Никакого алкоголя в течение восьми часов перед полетом. По-моему, это правило? – безразличным тоном произнесла женщина.
– Да, примерно так, – подтвердил я.
Третий пассажир, чем-то недовольный крупный мужчина, замерев, наблюдал, как бармен отмеряет двойную порцию виски.
– Господи Боже мой! – воскликнул он. – Восемь часов!
Его вид явно свидетельствовал о том, что у него редко проходят восемь часов без двойной порции виски. Багровый нос, красно-синие жилки на щеках, рыхлое выпирающее брюшко говорили о том, сколько одних акцизных пошлин за выпивку пришлось ему уплатить.
Накаленная атмосфера, которую я застал, когда подошел, постепенно остывала. Жокей потягивал низкокалорийный лимонад, и краснота на его щеках бледнела, опускалась к шее, где и светилась слабыми пятнами. На вид ему, казалось, лет двадцать или чуть больше. Он был рыжеватым, щуплым от природы, с влажной кожей. У него не было проблем с весом. И он не страдал от обезвоживания. К счастью для себя.
Майор и его рослый приятель быстро выпили и, бормоча что-то невнятное, отправились в туалет. Женщина, глядя на жокея, сказала:
– Ты в своем уме, Кенни Бейст? Если ты будешь ссориться с майором Тайдерменом, тебе придется поискать другую работу. – Тон был гораздо мягче, чем содержание фразы.
Кенни Бейст быстро взглянул на меня и тотчас отвел глаза, сердито поджав губы. Потом отставил недопитый бокал с лимонадом, взял один из плащей и маленькое седло.
– Какой самолет? – спросил он у меня. – Я положу свои вещи. – Он говорил с сильным австралийским акцентом, и в голосе звучала обида.
Женщина наблюдала за ним с легкой улыбкой, но глаза оставались холодными.
– Дверь багажного отделения заперта, – объяснил я. – Мне придется пойти с вами. Разрешите, я отвесу ваше пальто, – предложил я женщине.
– Спасибо, – согласилась она и показала на один из плащей, явно ее. Блестящая вещица цвета ржавчины с медными пуговицами. Я забрал плащ и лежавший сверху бинокль и последовал за Кенни Бейстом.
Он едва сдерживал возмущение и шагов через десять взорвался:
– Черт возьми, всегда легко винить жокея!
– Пилота всегда винят, – мягко заметил я. – Житейское дело.
– Что? – сказал он. – А, да! Они всегда правы.
Мы дошли до конца дорожки и двинулись по траве. Он все время что-то сердито бурчал. Но меня его ворчание не интересовало.
– Кстати, – спросил я, – как фамилии других пассажиров? Кроме, разумеется, майора.
Он удивленно обернулся.
– Не знаете? Нашу Энни Вилларс? Выглядит, будто милая старушка, а язычок такой, что сдерет кожу с кенгуру. Все знают нашу маленькую Энни. – Тон у него был язвительный и разочарованный.
– Я мало что знаю о скачках, – объяснил я.
– Да? Тогда понятно. Она тренер. И, должен признаться, чертовски хороший тренер, иначе я бы у нее не оставался. Из-за ее языка. Она такими словами отправляет своих конюхов на тренировки, до каких не додумается ни один старший сержант. А с владельцами нежная, как молоко, она умеет их приручать.
– И лошадей тоже?
– А? О да! Лошади любят ее. Она может работать и как жокей, когда захочет. Но сейчас она редко садится в седло. Должно быть, в свое время вдоволь наездилась. Но она знает себе цену, и правильную цену. Знает, что лошадь может сделать, а что не может. А это – главный козырь в нашей игре! – В его голосе негодование и восхищение звучали почти в равных долях.
– А как фамилия другого мужчины, высокого? – спросил я.
На этот раз уже было одно негодование, никакого восхищения. Он произнес фамилию по слогам, отделяя каждый слог паузой и сердито кривя губы:
– Мистер Эрик Голденберг.
Избавившись от ненавистного имени, Кенни Бейст сжал губы. Видно, он близко к сердцу принял замечание своей работодательницы. Мы подошли к самолету и положили плащи и седло позади задних сидений. Это место было отведено для багажа пассажиров.
– Ведь мы сначала полетим в Ньюбери? – спросил Кенни Бейст. – Там заберем Колина Росса?
– Да.
– Ну, о Колине Россе вы, конечно, слышали? – Он окинул меня ироничным взглядом.
Едва ли в Британии нашелся бы человек, который не слышал о Колине Россе, жокее-чемпионе, в два раза более популярном, чем премьер-министр, и в шесть раз больше зарабатывающем. Его лицо со всех рекламных щитов призывало население Англии пить больше молока. Ему даже был посвящен один детский комикс. Каждый, абсолютно каждый слышал о Колине Россе.
Кенни Бейст влез в самолет через заднюю дверку и сел на одно из двух сидений сзади. Я быстро обошел "Чероки", проверяя, все ли в порядке, хотя уже тщательно осматривал его час назад перед вылетом. В компании "Воздушное такси Дерридаун" я работал первую неделю, четвертый день, и это был мои третий полет. В прошлом судьба столько раз сбивала меня с ног, что я не мог позволить себе никакой промашки.
У остроносого шестиместного самолета не потерялась ни одна гайка, не отскочила ни одна заклепка. Если полагалось иметь восемь кварт масла, то индикатор и показывал восемь кварт, и ни одна мертвая птица не торчала в воздухозаборе. На шинах не виднелось ни одного прокола. На стеклах зеленых и красных навигационных фар – ни одной царапины, на лопастях пропеллера – ни малейшей трещины или отбитого куска. И, конечно, радиоантенна в полном порядке. Бледно-голубой капот мотора был надежно прижат, и бледно-голубые колпаки над подпорками и колесами, фиксирующими шасси, были крепкими, как скала.
К тому времени, когда я закончил осмотр, три пассажира уже шли по траве летного поля. Голденберг с жаром, просто уши дымились, что-то доказывал, майор с несчастным видом кивал, чуть наклоняя голову, а Энни Вилларс вроде бы не слушала. Когда они приблизились, до меня долетели слова Голденберга:
– ...не могу поставить на лошадь, если мы не уверены, что он осадит ее...
Он резко замолчал, когда майор толкнул его, доказывая на меня. Майору не стоило беспокоиться, меня не интересовали их дела.
В принципе для легких самолетов лучше, если центр тяжести находится как можно ближе к носу. И я попросил Голденберга сесть справа от меня, майора и Энни Вилларс – на два центральных сиденья, а Кенни Бейст мог оставаться там, где сел. Место рядом с ним предназначалось для Колина Росса. К четырем задним сиденьям можно было пройти через боковую дверку, но Голденбергу надо было взобраться на низкое крыло и с него войти в правую переднюю. Он подождал, пока я войду, потом тяжело плюхнулся на свое место.
Все четверо привыкли летать на воздушном такси. Они пристегнули ремни раньше меня, и, когда я оглянулся, чтобы проверить, готовы ли они, майор уже погрузится в "Спортинг лайф", а Кенни Бейст резкими злыми рывками чистил ногти – наверно, причиняя себе боль, он старался забыть обиду.
Получив разрешение диспетчера, я поднял в воздух маленький самолет для двадцатимильного броска через Беркшир. Летать на воздушных такси – совсем другое дело, чем на обычных аэролиниях. И найти ипподром, куда мы летели, мне казалось гораздо более трудным, чем с помощью радара сесть на лондонском аэродроме Хитроу. Раньше я никогда не возил пассажиров на скачки, и в то утро, когда мой предшественник Ларри пришел в офис за документами, спросил его, как он находит ипподром.
– Ньюбери – это пустяки, – небрежно бросил он. – Направьте нос самолета на широкую взлетную полосу, которую янки построили в Гринем-Коммон, и все. Ее практически видно из Шотландии. Ипподром – к северу от нее. А посадочная полоса идет параллельно белым брусьям ограждения финишной прямой. Ее нельзя не заметить. Довольно длинная полоса. Нет проблем. Что же касается Хейдока, так этот ипподром как раз там, где шоссе М6 пересекается с дорогой Ист-Ленкс. Проще простого.
И он, отправляясь в Турцию, задержался на пороге для прощальных советов:
– Потренируйтесь садиться на короткую посадочную полосу, прежде чем полетите в Бат. В сильную жару старайтесь не летать в Ярмут. Теперь все это ваше, приятель, желаю удачи.
Ларри был прав. Гринем-Коммон можно видеть издалека, но в ясную погоду, и вообще-то трудно заблудиться на пути из Уайт-Уолтема в Ньюбери. Есть ориентир – железная дорога в Эксетер, которая идет более или менее прямо из одного пункта в друзей. Мои пассажиры уже не раз летали в Ньюбери, и майор дал полезный совет: при посадке обращать внимание на электрические провода. Мы красиво приземлились на свежескошенной полосе, мягко подкатили прямо к концу трибун и остановились перед самым забором стадиона.
Колина Росса не было.
Я выключил мотор, и в непривычной тишине Энни Вилларс заметила:
– Он обычно опаздывает. Он говорил, что работает для Боба Смита, а Боб никогда вовремя не забирает своих лошадей.
Трое другие вяло кивнули, но раздражение все еще распирало их, и никто не начал обычную в таких случаях болтовню. Минут через пять такого тягостного молчания я попросил Голденберга разрешить мне выйти размять ноги. Он заворчал и грубо буркнул, что ему из-за меня придется вылезать на крыло. Я понял, что нарушил первое правило компании "Дерридаун": никогда не раздражать клиентов, если хотите, чтобы они обратились к вам снова.
Однако, когда я вышел, они сразу заговорили. Я обошел самолет спереди, слегка облокотился на крыло, смотрел на бегущие по серо-голубому небу облака и думал обо всем и ни о чем. За моей спиной бухали все более громкие желчные реплики, и, когда они открыли дверку, чтобы проветрить самолет, обрывки фраз стали долетать до меня:
– ...просто попросить провести тест на допинг. – Энни Вилларс.
– ...если заведомо не можете проиграть скачку лучше, чем в прошлый раз... я найду кого-нибудь еще... – Голденберг.
– ...очень трудное положение... – Майор Тайдермен.
Короткий резкий возглас Кенни и сердитое восклицание Энни Вилларс:
– Кенни!
– ...не платить вам больше, чем в прошлый раз. – Майор Тайдермен, очень выразительно.
Протест Денни прозвучал неразборчиво, и потом ясный злой ответ Голденберга:
– Потеряешь лицензию.
"Кенни, дружище, – отрешенно подумал я, – если ты не возьмешь себя в руки, то кончишь вроде меня. Лицензия останется при тебе, но больше ничего".
"Форд" на высокой скорости мчался к трибунам, выехал из ворот ипподрома и запрыгал по земле, приближаясь к самолету. Он остановился в двадцати футах от нас, и двое мужчин выскочили из машины. Тот, что покрупнее, водитель, заторопился к багажнику и вытащил сумку и кожаный саквояж. Тот, что поменьше, направился к самолету. Я оттолкнулся от крыла и выпрямился. Он не дошел до меня нескольких шагов и остановился, поджидая, пока водитель поднесет вещи. Знаменитый Колин Росс. Потертые голубые джинсы и белая хлопчатобумажная майка в голубую полоску. На узкой ступне черные парусиновые туфли. Неброские темно-русые волосы спускались на удивительно широкий лоб. Короткий прямой нос и нежный женственный подбородок. Очень узкий в кости, а талия и бедра привели бы в завистливое отчаяние девиц викторианской эпохи. И в то же время в нем было что-то безошибочно мужское, более того, передо мной стоял зрелый человек. Он посмотрел на меня, и улыбка мелькнула в его глазах, такая улыбка, по которой угадываешь людей, знающих о жизни слишком много. В двадцать шесть лет душа у него давно состарилась.
– Доброе утро, – сказал я.
Он протянул руку, и я пожал ее. Ладонь у него была прохладной и крепкой, а пожатие кратким.
– Ларри нет? – спросил он.
– Он уволился. Я Мэтт Шор.
– Прекрасно, – равнодушно проговорил он и не представился, потому что знал: в этом нет нужды. Интересно, мелькнула у меня мысль, как себя чувствует человек в его положении? Колин Росс свою славу как бы не замечал. Он не принадлежал к тем добившимся успеха, которые преподносят себя, как подарок: "Вот он я, радуйтесь". И по беззаботной небрежности его одежды я догадался, что он сознательно не хочет выпячивать свою известность.
– Боюсь, мы опоздали, – вздохнул он. – Придется нестись на полной скорости.
– Постараюсь...
Водитель принес сумку и саквояж, и я положил их в передний багажник между панелью мотора и переборкой кабины. К тому времени, как дверка багажника была плотно закрыта, Колин Росс нашел свободной сиденье и расположился на нем. Голденберг с недовольным ворчанием опять вышел, чтобы я мог занять свое место слева от него. Водитель, который оказался вечно опаздывающим тренером Бобом Смитом, успел и поздороваться, и попрощаться с пассажирами и стоял, наблюдая, как я, включив мотор, задним ходом тронулся к другому концу посадочной полосы и, развернувшись, поднял самолет в воздух.
Полет на север прошел без приключений. Я легко вышел на радиомаяк, который и повел нас через Давентри, Личфилд и Олдем. Контрольный пункт в Манчестере направил нас на север своей зоны, оттуда я повернул на юг, к ипподрому в Хейдоке, а дальше все было в точности так, как сказал Ларри: ипподром лежал на пересечении двух гигантских дорог. Мы коснулись земли прямо в центре поля, покатили и остановились там, где сказал майор, в ста ярдах от главной трибуны, недалеко от ограждений скаковой дорожки.
Пассажиры выбрались сами и забрали свои вещи, а Колин Росс посмотрел на часы. Слабая улыбка мелькнула и исчезла. Он просто спросил:
– Идете на скачки?
– Лучше останусь здесь, – покачал я головой.
– Я договорюсь с контролером, чтобы вас пустили в паддок, если передумаете.
– Спасибо, – удивленно протянул я. – Большое спасибо!
Он слега кивнул и пошел, не дожидаясь других. Нырнул под брусья ограждения, окрашенные в белый цвет, и заспешил к весовой прямо по скаковой дорожке.
– Тотализатор – тоже приработок, – сказал Кенни, забирая у меня свой плащ и протягивая руку за седлом. – Хотите воспользоваться случаем?
– Может быть. – Я не стал возражать, хотя и не собирался пользоваться случаем. Мои познания о лошадях и скачках ограничивались тем, это я знал о существовании дерби. Кроме того, я по натуре не игрок.
– Вам известно, что после скачек мы полетим в Ньюмаркет, а не назад в Ньюбери? – раздался обманчиво нежный голос Энни Вилларс.
– Да, – заверил я ее, – Мне об этом сказали.
– Хорошо.
– Если не попадем в тюрьму, – почти беззвучно пробормотал Кенни.
Голденберг резко оглянулся, чтобы проверить, слышал я или нет. Я не подал и виду, что слышал. Что бы они ни делали, меня это не касалось.
Майор Тайдермен расправил усы дрожавшей от возбуждения рукой и выпалил:
– Последний заезд в четыре тридцать. Потом надо выпить. Отлет назначим, допустим, на пять пятнадцать. Вам подходит?
– Прекрасно, майор.
– Так. Хорошо. – Он обвел дорожных спутников оценивающим и подозрительным взглядом. Глаза гневно сузились, остановившись на Кенни Бейсте, расширились и снова резко сузились на Голденберге, расслабились на Энни Вилларс и холодно проводили удалявшуюся спину Колина Росса. О чем он думал, оглядывая своих попутчиков, трудно сказать, и когда он наконец обернулся, чтобы посмотреть на меня, то вряд ля что-либо увидел, настолько был погружен в свои мысли.
– В пять пятнадцать, – с отсутствующим видом повторил он, – хорошо.
– Не тратьте напрасно деньги на заезд в три тридцать, – бросил мне Кенни Бейст, и Голденберг, покрывшись красными пятнами, в ярости погрозил ему кулаком и чуть не ударил.
Остановил его голос Энни Вилларс, ласкающий и нежный, как взбитые сливки, но полный превосходства и презрения:
– Держите себя в руках, тупица.
У Голденберга буквально отвисла челюсть, рот так и остался открытым, обнажились отвратительно выглядевшие коричневые зубы, поднятый кулак медленно опустился. Вид у него был совершенно дурацкий.
– А что касается тебя, – Энни Вилларс поглядела на Кенни, – то я уже говорила тебе: попридержи язык, это твой последний шанс.
– Вы увольняете меня? – спросил Кенни.
– Решу в конце дня.
Кенни вовсе не казался озабоченным перспективой потерять работу, и я понял, что на самом деле он специально дразнил их, чтобы они избавились от него. Он попался им в лапы, будто орех между зажимами щипцов, и, пока зажимы были сжаты, Кенни не мог выбраться.
Во мне проснулось ленивое любопытство: что же случится в три тридцать? Это поможет мне скоротать ожидание.
Они направились к трибунам: Кенни впереди, майор и Голденберг – за ним, замыкала шествие Энни Вилларс. Майор то и дело останавливался, оглядывался и поджидал ее, но как только она приближалась к нему, снова убегал вперед, так что попытку быть галантным он так и не сумел довести до конца. И я очень живо представил, как в детстве тетя таким же образом водила меня на прогулку, и как я всякий раз бесился, когда она обгоняла меня.
Я вздохнул, закрыл дверку багажника и принялся приводить самолет в порядок. Энни Вилларс курила тонкие коричневые сигары, и кругом оставался пепел. Голденберг без конца глотал таблетки от несварения желудка, и каждая была завернута в квадратную бумажку. Майор швырнул на пол смятую "Спортинг лайф".
Пока я возился с мусором, прилетели еще два самолета: четырехместная "Сессна" и шестиместный двухмоторный "Ацтек". Я равнодушно наблюдая за их приземлением, хотя пилоту "Ацтека" за двойной резкий прыжок, конечно, не дали бы золотой медали. Несколько маленьких мужчин выскочили из самолетов и, будто стая скворцов, вернувшихся домой, понеслись прямо по скаковой дорожке к паддоку. За ними последовали три или четыре медлительных тяжеловеса, обвешанных биноклями и сумками, в которых, как я узнал потом, была форма с цветами владельцев лошадей. И наконец из обоих самолетов вышли вообще никуда не спешившие люди, одетые почти так же, как я: темные брюки, белая рубашка, аккуратный темный галстук.
Они подошли друг к другу и закурили. Немного подумав, я решил присоединиться к ним, чтобы не показаться необщительным. Они повернулись ко мне и молча наблюдали, как я направляюсь к ним. На лицах угрюмое безразличие и ни тени улыбки.
– Привет, – сдержанно сказал я. – Прекрасная погода.
– Возможно, – бросил один.
– Вы так думаете? – проворчал другой.
Они окинули меня холодным взглядом и не предложили закурить. Но я уже закалился, и меня это не трогало. Я чуть повернулся, чтобы прочесть название фирмы, написанное на хвостах самолетов. На обеих машинах темнело одно и то же название: "Полиплейн сервис".
"Как глупо с их стороны быть такими недоброжелательными", – подумал я, но все-таки решил дать им еще один шанс быт. Полюбезнее.
– Издалека прилетели?
Они не ответили. Только смерили меня взглядом. Взглядом мороженой трески.
Я засмеялся, будто их поведение показалось мне комичным. Оно и на самом деле насмешило меня. Я повернулся на каблуках, отступил на свою территорию и сделал, наверное, шагов десять, когда один из них крикнул вдогонку:
– Где Ларри Гедж? – По тону я понял, что Ларри им не симпатичнее, чем я.
И я решил сделать вид, что не услышал вопроса: если они и вправду хотят узнать, могут подойти ко мне и вежливо спросить.
Наступила их очередь прийти на мою территорию.
Они не затруднили себя, а я ни капельки и не жалел, потому что уже давно понял: пилоты не образуют огромного дружного братства. Пилоты могут быть так же жестоки друг к другу, как и любая другая группа людей на свете.
Забравшись на свое сиденье в "Чероки", я занялся изучением карт и планов обратного полета. Впереди у меня было четыре часа на эту работу, а я сделал ее за десять минут. Потом пришла мысль, не пойти ли к трибунам и не поискать ли что-нибудь для ленча, но мне не хотелось есть. Тогда я зевнул. По привычке.
Подавленное состояние так давно преследовало меня, что стало постоянным настроением. Каждый раз, когда я нанимался на новую работу, ожидания возносили меня к облакам, но жизнь никогда не бывает такой радужной, как надежды. Это была моя шестая работа с тех пор, как я научился летать, и был поэтому счастлив, и четвертая с тех пор, как это счастье поубавилось. Я думал, что летать на воздушном такси может быть интересно. К тому же, по сравнению с обработкой полей гербицидами, чем я занимался раньше, все остальное могло быть только лучше. Вероятно, воздушное такси и могло бы быть интереснее. Но если я думал, что здесь не будет ни ссор, ни интриг, то я обманывался. И на новой работе все было, как обычно. Вздорные пассажиры и воинственные конкуренты, и никакой заметной радости ни в чем.
Раздался легкий удар по фюзеляжу, потом дребезжание, и кто-то взобрался на крыло. Приоткрытая дверка с шумом раздвинулась, и в ее проеме появилась девушка. Перегнувшись в поясе и стоя на коленях, она, вытянув шею, заглядывала в кабину и смотрела куда-то мимо меня.
В голубом полотняном платье, белых, выше щиколотки, ботинках, стройная и темноволосая, она производила великолепное впечатление. Глаза были скрыты большими квадратными темными очками. День уже не казался мне таким мрачным.
– Проклятая, мерзкая вонючка, – сказала она.
Ну и денек!
