Фрэнсис Брет Гарт
Удивительная шайка
– И вы все-таки любите ее? – спросила пылко королева амазонок.
– О, навеки!
– Благородный юноша. Вот тебе награда за твою верность: узнай, Бромлей Читтерлингс, что я – Элиза Джен. Утомившись ожиданием, а села на корабль с перуанским гуано, – но это длинная истории, милый мой.
– И слишком прозрачна, – сказал Юноша Мститель, высвобождаясь решительно из её объятий. – Элизе Джен год тому назад было только тринадцать лет, а тебе без малого сорок.
– Правда, – грустно возразила она, – но и много страдала, а время течет быстро, и я выросла. Ты с трудом поверишь, что это все мои волосы.
– Не знаю, – возразил он мрачно и рассеянно.
– Прости мне мой обман, – сказала она. – Если ты помолвлен с другою, дозволь мне, по крайней мере, быть тебе матерью.
Чудо-Пират был поражен, слезы выступили у него на глазах. Сцена была в высшей степени трогательная. Многие из старейших моряков – люди, присутствовавшие при сценах самых ужасных страданий, не пролив ни слезинки и не меняясь в лице – при виде этой сцены удалились в винный погреб, чтобы скрыть свое волнение. Немногие сгруппировались на палубе и вернулись с просьбою, чтобы отныне королеве Амазонок было дано наименование «королевы Острова Пиратов».
– Мать! – вымолвил Чудо-Пират.
– Сын мой! – воскликнула королева Амазонок.
Они обнялись. В ту же самую минуту на квартер-деке послышался громкий шум от падения тела. То была забытая сирена; она вышла из своей каюты и взойдя в кают-компанию в эту минуту, упала в обморок при этом зрелище. Чудо-Пират бросился в ней с флаконом солей.
Она медленно пришла в себя. – Позволь мне, – сказала она, приподнимаясь с достоинством, – покинуть корабль. Я не привыкла к подобному поведению.
– Выслушай меня – ведь она моя мать!
– Она, конечно, может быть ею, – возразила сирена, – и может говорить, что у неё свои волосы, – прибавила она поправляя с замечательною грацией при помощи гребня и маленького ручного зеркала свои собственные роскошные косы.
– Если бы я не была в состояния иметь одежды, я бы носила хвост! – прошипела королева Амазонок. – Полагаю, ты не красишь их, боясь соленой воды? Но, может быть, ты предпочитаешь зеленые, моя милая?
– Немного соленой воды исправило бы твой цвет лица, голубушка.
– Рыба-женщина! – закричала королева Амазонок.
– Фокусница! – крикнула сирена.
И они сцепились одна с другою.
– Бунт! За борт обеих! – скомандовал Чудо-Пират, став на высоту событий и отбросив в сторону всякую человеческую привязанность в минуту опасности.
Принесли доску и на нее поместили обеих женщин.
– Я после вас, – сказала значительно сирена королеве Амазонок: – вы старшая.
– Благодарю вас! – оказала королева Амазонок, отступая назад. – Рыбу всегда подают на первое блюдо.
С диким криком ярости оскорбленная сирена схватила ее и прыгнула с нею в море.
Когда пучина скрыла их навсегда, Чудо Пират вскочил. – Поднимите черный флаг и плывем в Новый Лондон, – гаркнул он голосом, похожим на трубный звук. – Ха! ха! Морской разбойник опять на свободе!
Действительно, это была правда. В ту роковую минуту он высвободился от пут человеческих привязанностей и снова стал Юношею-Мстителем.
* * *
Опять я должен просить моих читателей сесть на моего крылатого коня и поспешить со мною на почти недосягаемые вершины Скалистых гор. Там, многие годы, шайка суровых и непокорных дикарей, известных под именем Голубиных Лапок, сопротивлялись законам и библиям цивилизации. В продолжении многих лет тропинки, ведшие к их лагерю, обозначались костями возчиков и сломанными телегами, а на деревьях были развешаны скальпы, снятые с голов женщин и детей. Самые храбрые военачальники не решались атаковать их в их укреплениях; они предусмотрительно не трогали ножей для снятия скальпов, винтовок, пороху и зарядов, доставленных любящим правительством для их благосостояния и разбросанных вокруг укрепленного лагеря, с требованием не употреблять в дело все это оружие, покуда военные не удалятся безопасно. Доселе, исключая случайного нападения на землю Нок-низ, враждебного племени, они грабили только окрестность.
Но недавно с ними произошла несчастная перемена. Действуя под чьим-то дурным влиянием, они пошли войною в селения белых, неся с собою пожары и смерть. Несколько раз правительство предоставляло им свободно удалиться в Вашингтон и даже предлагало снять с них фотографии, но под тем же дурным влиянием, они отказались. В их способе нападения была какая-то особенная таинственность. Они всегда жгли школьные здания, школьных учителей брали в плен и о них более никогда не слыхали. Вагон-дворец железной дороги Тихого Океана, в котором помещалась партия учителей, направлявшихся в Сан-Франциско, был окружен, путешественники взяты в плен, и они никогда более не заняли своих вакансий в списках школ. Советь экзаменаторов, направлявшихся в Чиэн, был тоже захвачен и члены его вынуждены были среди страшных пыток давать ответы на вопросы, которые они сами ранее предлагали. Эти зверства стали приписывать наконец дурному влиянию нового атамана шайки. До сих пор знали о нем только по его зловещим прозвищам: «молодой человек, ищущий своего учителя», и «поднявший волосы дыбом у школьного начальства». Говорили, что он очень мал и чрезвычайно моложав на вид. Действительно, его прежнее наименование: «вытирающий себе нос рукавом», было дано ему, как говорили, чтобы обозначить его все еще детские привычки.
Ночь царила в лагере и над жилищами дикарей. Краснокожие девушки порхали между лагерных огней подобно ночным бабочкам, варили вкусный горб буйвола, жарили ароматное мясо медведя и приготовляли тушеные бобы, чтобы накормить храбрецов. Для немногих избранных были особо приготовлены сочные стрекозы как редкое блюдо, хота гордая спартанская душа их атамана пренебрегала подобными взысканными яствами.
Он сидел один в своем вигваме, ему прислуживала одна миловидная Мушимуш, самая красивая из девушек у Голубиных Лапок. Ни у кого нельзя было так ясно видеть особенную черту её замечательного племени, как глядя на её маленькие ножки, когда она переступала ими. Достаточно было одного взгляда на атамана, чтобы убедиться в истине ходивших слухов относительно его молодости. Ему было около двенадцати лет, он держал себя прямо и гордо и был с головы до ног одет в пестрые покрывала, вырезанные фестонами, что давало ему вид перочистки сверхъестественной величины. Громадное орлиное перо, вырванное из крыла голого орла, пытавшегося раз унести его, довершало его наряд. Это было также воспоминанием его храброго, сверх сил человеческих подвига. Он, без сомнения, скальпировал бы орла, но природа уже предупредила его.
