Фрэнк Герберт
Бог-Император Дюны
О, какие ландшафты я видел! А каких людей! Дальние странствия фрименов и все остальное, вплоть до самых древних мифов Терры – праматери Земли. О, эти уроки астрономии, их захватывающая интрига, паническое бегство, переселения народов, бесконечный ночной бег – до онемения в ногах и боли в легких – во всех тех местах вселенной, где мы защищали свою преходящую собственность. Я говорю вам, что мы – образец для подражания, и порукой тому моя бесконечная память.
(Похищенные записки)
Женщина, работавшая за небольшим подвешенным к стене столом, была слишком велика для узкого стульчика, на котором она примостилась. На улице был полдень, но в помещении, находившемся глубоко под землей города Онн, естественно, не было окон, и светильник, расположенный под потолком, был единственным источником света. Несмотря на то что светящийся шар был настроен на теплый желтоватый свет, он был не в состоянии развеять мрачную серость комнаты – стены и потолок были выполнены из тусклого серого металла.
Вся мебель в комнате состояла из единственного топчана – убогой узкой лежанки, застеленной грубым одеялом. Было совершенно очевидно, что никакая мебель в помещении не была предназначена для работавшей в нем женщины.
На ней была надета темно-синяя пижама, туго обтягивающая широкие плечи. Лампа освещала коротко стриженные светлые волосы и правую часть лица с сильно развитой нижней челюстью, беззвучно двигавшейся в такт словам, которые женщина набирала на клавиатуре, лежавшей на столе. Женщина относилась к машине с благоговейным, почти мистическим почтением, граничившим со страхом, который не исчезал, несмотря на давнее знакомство с техникой.
Женщина нажимала клавиши, а на экране, вмонтированном в стену над столом, появлялся текст.
«Сиона продолжает свою деятельность, на основании чего можно предположить, что она готовит нападение на Вашу Священную Особу, – писала женщина. – Сиона остается непоколебимой в своих преступных целях. Она сказала мне, что передаст копии похищенных записей группе лиц, чьей верности Вам ни в коем случае нельзя доверять. Она собирается передать копии Бене Гессерит, Гильдии и иксианцам. Сиона утверждает, что в записках содержатся Ваши зашифрованные слова, и она надеется, что получатели помогут ей перевести Ваши Священные Слова.
Господин, я не знаю, какое Великое Откровение содержится в этих страницах, но если там записано то, что может угрожать Вашей Священной Особе, то я прошу освободить меня от клятвы верности Сионе. Я не могу понять, почему Вы так настаивали на том, чтобы я принесла эту клятву, но я очень ее боюсь.
Остаюсь Вашей преданной слугой, Наила».
Стул заскрипел, когда Наила откинулась на спинку и, глядя на экран, принялась обдумывать написанные ею слова. В комнате царила почти неестественная тишина, нарушаемая лишь едва слышным дыханием женщины и работой машины, от которой слегка вибрировал пол.
Наила внимательно перечитывала текст, обдумывая каждое слово. Послание было предназначено исключительно для глаз Бога-Императора и требовало не только безусловной правдивости. Оно требовало предельной искренности и беспристрастности, которые истощали Наилу. Наконец женщина решительно кивнула головой и нажала клавишу, которая закодирует послание и приготовит его к передаче. Склонив голову, она молча помолилась и, повернув столик, утопила его в стену. Послание было передано. Бог лично вмонтировал ей в мозг специальное устройство и лично взял с женщины клятву, что она никогда и ни под каким видом никому об этом не расскажет, предупредив, что может настать момент, когда он, Бог, будет говорить с ней с помощью этого устройства. До сих пор этот момент не наступил. Наила подозревала, что этот аппарат придумали иксианцы – уж очень подозрительный был у него вид. Но Бог самолично имплантировал ей в мозг этот аппарат, и Наила могла с чистой совестью игнорировать тот факт, что прибор очень походил на компьютер, а они были запрещены Великим Сходом.
«Не сотвори машину по образу и подобию ума!»
Наила содрогнулась. Она встала и поставила стул на его обычное место возле топчана. Тяжелому мускулистому телу было тесно в тонкой синей пижаме. Во всем облике женщины сквозила обдуманность действий, идеально приспособленных к огромной физической силе. Около топчана она оглянулась и посмотрела на то место, где был экран. Сейчас он был закрыт стенной панелью, которая ничем, абсолютно ничем не отличалась от прочих темно-серых металлических панелей.
Наила глубоко вздохнула, взяла себя в руки и вышла из комнаты через единственную дверь в серый проход, освещенный белым шаровым светильником. Здесь шум машин был громче. Наила свернула налево и через несколько минут оказалась в большой комнате Сионы. В середине помещения стоял стол, на котором были сложены вещи, похищенные в Цитадели. Вся сцена освещалась серебристыми шаровыми лампами – у стола стояли Сиона и ее помощник Топри.
Наила, с восхищением относившаяся к Сионе, не могла понять, что хорошего девушка находит в Топри, по ее мнению, этот человек не заслуживал ничего, кроме откровенной неприязни. Топри был нервный, толстый мужчина с зелеными навыкате глазами, курносым носом, тонкими губами и полным, с ямочкой, подбородком. Голос у Топри был неприятным и визгливым.
– Посмотри-ка, Наила! Нет, ты только посмотри, что нашла Сиона между страницами книг.
Наила молча закрыла и заперла единственную дверь комнаты.
– Ты слишком много говоришь, Топри, – произнесла она. – Ты – болтун. Откуда ты знал, что я в коридоре одна?
Топри побледнел. На лице его появилась сердитая гримаса.
– Боюсь, что она права, – заговорила Сиона. – Почему ты решил, что я хочу, чтобы Наила знала о моем открытии?
– Но ты же полностью ей доверяешь.
Сиона обернулась к Наиле.
– А ты знаешь, почему я тебе доверяю, Наила? – вопрос был задан будничным тоном, лишенным каких бы то ни было эмоций.
Наилу липкой, противной волной окатил страх. Неужели Сиона раскрыла ее тайну?
Неужели я подвела моего господина?
– Ты не можешь ответить мне на этот вопрос?
– Разве я когда-нибудь давала повод подозревать меня? – ответила Наила вопросом на вопрос.
– Это недостаточный повод для доверия, – возразила Сиона. – В мире нет совершенства – ни среди людей, ни среди машин.
– Но тогда почему ты мне доверяешь?
– Потому что твои действия находятся в полном согласии с твоими словами. Вот, например, ты не любишь Топри и не считаешь нужным скрывать это за лживыми словами.
Наила посмотрела на Топри, и тот нервно кашлянул.
– Я ему не доверяю, – призналась женщина.
Слова сорвались с ее языка без всякого обдумывания, и только спустя мгновение Наила осознала истинную причину своей неприязни – Топри предаст любого ради личной выгоды.
Лицо мужчины снова исказилось от гнева.
– Я не собираюсь стоять здесь и спокойно выслушивать ее оскорбления, – сказал он и направился к выходу. Сиона остановила его движением руки. Топри в нерешительности остановился.
– Хотя мы произносим старинные фрименские формулы и клянемся друг другу в верности, не это держит нас вместе, – сказала Сиона. – Все основано на деле и целях. Это единственное, что я принимаю во внимание. Вы меня понимаете?
Топри машинально кивнул, но Наила отрицательно покачала головой.
Сиона улыбнулась женщине.
– Ты не всегда соглашаешься с моими решениями, не правда ли, Наила?
– Нет, – через силу выдавила из себя женщина.
– Больше того, ты никогда не считаешь нужным скрывать свое несогласие, но тем не менее ты всегда мне подчиняешься. Почему?
– Потому что я дала клятву.
– Но я же сказала, что этого недостаточно.
Наила почувствовала, что покрывается потом, поняла, что выдает себя, но не могла ничего поделать. Как мне быть? Я поклялась Богу, что буду во всем подчиняться Сионе, но не могу сказать ей об этом.
– Ты должна ответить на мой вопрос, – жестко произнесла Сиона. – Я тебе приказываю.
Наила затаила дыхание. Возникла дилемма, которой она всегда очень боялась. Выхода не было. Она мысленно помолилась и тихо заговорила:
– Я поклялась Богу, что буду тебе повиноваться.
Сиона хлопнула в ладоши и рассмеялась.
– Так я и знала.
Топри усмехнулся.
– Молчи, Топри, – приказала Сиона. – Я хочу преподать урок тебе. Ты не веришь никому, даже самому себе.
– Но я…
– Молчать, я сказала! Наила верит. Я верю. Это то, что нас объединяет. Вера.
Топри был до крайности изумлен.
– Вера? Ты веришь…
– Идиот, я верю не в Бога-Императора! Мы верим, что высшая сила поставит на место тирана в облике червя. И мы – та высшая сила.
Наила порывисто вздохнула.
– Все в порядке, Наила, – сказала Сиона. – Мне совершенно все равно, откуда ты черпаешь свою силу… и свою веру.
Наила широко улыбнулась. Никогда еще не была она столь сильно взволнована мудростью своего Господа. Мне позволено говорить правду, и это служит моему Богу!
– Давайте я лучше покажу вам, что мне удалось найти в этих книгах, – заговорила Сиона и ткнула пальцем в листки обыкновенной бумаги. – Эти листочки были заложены между страницами записок.
Наила обошла вокруг стола и с любопытством посмотрела на бумажки.
– Но сначала посмотрите на это. – Сиона взяла в руку предмет, который Наила поначалу не заметила. Это были прядь волос и тонкий сухой стебелек, на котором было что-то, весьма напоминающее…
– Цветок? – нерешительно спросила Наила.
– Он был заложен между двумя листками бумаги. А на самой бумаге было написано вот это. – Сиона склонилась над столом: – Прядь волос Ганимы и звездный цветок, который она мне однажды подарила.
Сиона посмотрела на Наилу и сказала:
– Оказывается, наш Бог-Император очень сентиментален. Это слабость, которой я от него не ожидала.
– Ганима? – спросила Наила.
– Его сестра! Вспомни Устные Предания.
– О да, я помню. Есть молитва Ганиме.
– А теперь послушайте вот это. – Сиона взяла со стола еще один листок и начала читать:
Песок на берегу сер, как мертвая щека,
В ряби зеленого прилива отражаются мрачные тучи;
Я стою на мокром песке у края воды.
Холодная пена омывает мои пальцы.
Я чувствую запах гниющего в воде дерева.
Сиона еще раз взглянула на Наилу.
– Эти стихи озаглавлены: «Слова, которые я написал, когда узнал о смерти Гани». Что ты об этом скажешь?
– Он… он любил свою сестру.
– Да! Он способен любить. О да! Теперь он от нас не уйдет.
Время от времени я позволяю себе сафари, которое не может позволить себе ни один смертный. Для этого мне достаточно сместиться вглубь по оси моей памяти. Словно школьник, выбирающий тему для сочинения о проведенных каникулах, я выбираю интересующий меня предмет. Например, пусть это будут… женщины-интеллектуалы! После этого я погружаюсь в океан памяти моих предков. При этом я чувствую себя словно глубоководная рыба. Я открываю рот и начинаю поглощать знания о прошлом. Иногда… только иногда я выбираю для охоты личности, попавшие в анналы истории. Какое это наслаждение лично пережить перипетии жизни этого человека и сравнить их с фактами официальной биографии.
(Похищенные записки)
Монео спускался в крипту с явной неохотой. Ему было грустно и тяжело, но… что поделать, такова служба. Богу-Императору нужно время, чтобы оплакать потерю очередного Дункана… Но жизнь продолжается.
Лифт бесшумно скользил вниз, идеально подчиняясь воле Монео. Иксианцы умели делать надежные механизмы. Правда, однажды Бог-Император крикнул своему мажордому: «Монео! Иногда мне кажется, что тебя тоже изготовили на Иксе!»
Монео почувствовал, что лифт остановился. Двери открылись, и мажордом увидел в полумраке крипты массивную тень Императорской тележки. Никаких признаков того, что Лето заметил прибытие своего слуги. Монео вздохнул и направился к своему господину. Шаги гулко отдавались под сводами огромного помещения. Возле тележки лежало мертвое тело. Никаких dиja vu. Это Монео видел наяву и уже не в первый раз.
Однажды, когда Монео только начинал свою службу, Лето сказал:
– Я вижу, Монео, что тебе не нравится это место.
– Нет, господин.
Потребовалось небольшое усилие памяти, чтобы явственно услышать голос из такого наивного прошлого. И голос Лето, который ответил:
– Ты не считаешь мавзолей приятным местом, Монео, я же нахожу его источником бесконечной силы.
Монео вспомнил, как ему захотелось сменить тему разговора.
– Да, мой господин.
Но Лето настаивал:
– Здесь очень мало моих предков. Здесь вода Муад’Диба. Гани и Харк аль-Ада тоже здесь, но они не мои предки. Нет, это не захоронение моих предков, этот мавзолей – я. Здесь Дунканы и другие порождения моей селекционной программы. Ты тоже окажешься здесь в один прекрасный день.
Монео вдруг осознал, что от таких воспоминаний он несколько замедлил шаг. Он вздохнул и двинулся быстрее. Лето временами бывал очень нетерпелив, но пока он не подавал никаких знаков своего присутствия. Однако старый мажордом был слишком опытен, чтобы не понимать, что Лето следит сейчас за каждым его шагом.
Лето возлежал на тележке с закрытыми глазами, включив для слежения за Монео другие чувства. Сейчас Императора занимали мысли о Сионе.
Сиона – мой заклятый враг, думал он. Мне не нужны донесения Наилы, чтобы знать это. Сиона – женщина поступка. Она живет на поверхности такой огромной энергии, что это наполняет мои фантазии необыкновенным восторгом. Я не могу бросать вызов этим энергиям, не испытывая при этом экстаза. Именно эти фантазии суть оправдание моего бытия, всего, что я до сих пор сделал… Они – оправдание даже тела этого глупого Айдахо, которое лежит здесь передо мной.
Слух подсказывал Лето, что Монео не прошел еще и половины пути, отделявшего его от тележки. Человек шел все медленнее и медленнее, потом, словно опомнившись, снова убыстрил шаг.
Какой подарок преподнес мне Монео в виде этой девочки. Своей дочери, подумал Лето. Сиона свежа и драгоценна. Она – это новое, в то время как я являю собой собрание ветхих древностей, проклятых реликтов, потерь и заблуждений. Я – собрание пропавших кусков истории, исчезнувших из вида и затонувших в глубинах прошлого. Никто из смертных не может представить себе такого скопища мерзавцев.
Лето выстроил свое прошлое в памяти, чтобы показать им то, что происходит в крипте.
Мой конек – мелочи!
Однако Сиона… Сиона – это чистая грифельная доска, на которой можно начертать великие письмена.
Я храню эту грифельную доску с величайшим тщанием. Я готовлю ее, очищаю ее.
Что хотел сказать Дункан, когда произнес ее имя?
Монео не слишком уверенно приблизился к ложу повелителя, зная наверняка, что тот не спит.
Лето открыл глаза, когда Монео остановился возле трупа Дункана. От лицезрения этой сцены Император получил величайшее удовольствие. На мажордоме была надета белая форма Дома Атрейдес без знаков различия. Маленький нюанс – лицо Монео было известно почти так же, как и лицо самого Лето, и служило лучшим знаком различия. Монео застыл в терпеливом ожидании, ни одним жестом не выдав своих чувств. Густые светлые волосы были разделены безупречным прямым пробором. В глубине серых глаз таилась прямота, которая является отражением осознания своей огромной власти. Этот взгляд Монео прятал лишь в присутствии Бога-Императора, да и то не всегда. Не впервые приходилось мажордому видеть труп на полу крипты.
Лето продолжал хранить молчание, и Монео, откашлявшись, заговорил первым:
– Я очень опечален, мой господин.
Замечательно! – подумал Лето. Он знает, что я испытываю искреннее сожаление по поводу смерти каждого Дункана. Монео читал их донесения и часто видел их мертвыми. Он-то прекрасно знает, что лишь девятнадцать Дунканов умерли естественной смертью – остальные были убиты.
– У него было иксианское лазерное ружье, – сказал Лето.
Монео метнул взгляд влево, где валялось оружие, давая тем самым понять Императору, что уже успел заметить ружье. Он снова обернулся к Лето, опустив глаза к полу, где лежал труп.
– Вы не ранены, мой господин?
– Это совершеннейший пустяк.
– Но он сумел причинить вам травму.
– Эти плавники мне совершенно не нужны. Через пару сотен лет они и сами исчезнут.
– Я лично позабочусь о теле Дункана, мой господин, – сказал Монео. – Есть ли здесь…
– Та часть моего тела, которую он сжег, превратилась в пепел. Мы развеем его здесь. Крипта – самое подходящее для этого место.
– Как прикажет мой господин.
– Прежде чем избавиться от тела, разряди ружье и оставь его в таком месте, где я мог бы представить его иксианскому послу. Что же касается пилота Гильдии, который предупредил нас о ружье, то его надо наградить десятью граммами Пряности. Да, кстати, наши жрицы на Гьеди Один должны быть извещены о тайном складе меланжи; вероятно, это остатки контрабандных запасов старого Харконнена.
– Как вы желаете распорядиться Пряностью, когда она будет найдена?
– Часть пойдет на оплату тлейлаксианцев за изготовление нового гхола. Остальное следует перенести сюда, в крипту.
– Мой господин. – Монео склонил голову в легком полупоклоне, давая понять, что понял приказ и готов его исполнить. Мажордом взглянул в глаза повелителя.
Лето улыбнулся, подумав: Мы оба знаем, что Монео не уйдет, пока не выяснит прямо обстоятельства дел, которые интересуют нас больше всего.
– Я видел донесение о Сионе, – заговорил Монео.
Лето улыбнулся еще шире. Видеть Монео в такие минуты было сущим наслаждением. Его слова касались множества вещей, которые не требовали никакого обсуждения. Его слова и поступки находились в полном согласии друг с другом, и им обоим было ясно, что Монео находится в курсе всего происходящего при дворе да и вообще в Империи. Естественно, он озабочен судьбой собственной дочери, но хочет, чтобы его озабоченность была истолкована владыкой как беспокойство о высшем благе – благе Империи. Пройдя подобную эволюцию сам, Монео прекрасно понимал природу нынешних дарований Сионы.
– Разве не я создал ее, Монео? – спросил Лето. – Разве это не я позаботился о ее родословной и надлежащем воспитании?
– Она – моя единственная дочь, мое единственное дитя, господин.
– Кстати, она сильно напоминает мне Харка аль-Ада, – продолжал Лето. – В ней очень немного от Гани, я полагал, что от моей сестры она унаследует больше. Кажется, Сиона вернулась к исходному пункту селекционной программы Общины Сестер.
– Зачем вы говорите это мне, мой господин?
Лето задумался. Надо ли Монео знать такие частности о своей дочери? Временами Сиона уклоняется с пути предзнания. Золотой Путь оставался, но Сиона сворачивала с него. Однако… Сиона не обладает предзнанием. Она уникальна… и если останется в живых… Нет, не стоит снижать эффективность работы Монео подобного рода информацией.
– Припомни свое собственное прошлое, – сказал Лето.
– Действительно, господин! У нее такие способности, такой потенциал, которого у меня никогда не было. Но это делает ее опасной.
– К тому же она совсем тебя не слушается, – проговорил Лето.
– Нет, но я внедрил в среду ее мятежников своего агента.
Должно быть, это Топри, подумал Лето.
Не надо было обладать предзнанием, чтобы понимать: Монео обязательно внедрит в эту среду своего агента. С самого момента смерти матери Сионы Лето знал обо всех действиях Монео, даже о тех, которые он только замышлял. Наила давно заподозрила Топри. И вот теперь Монео обнаружил свои страхи и свои действия, чтобы обеспечить своей дочери большую безопасность.
Как жаль, что эта женщина успела родить от Монео только одного ребенка.
– Вспомни, как я обращался с тобой в подобной ситуации, – сказал Лето. – Ты знаешь требования Золотого Пути не хуже, чем я.
– Но тогда я был молод и глуп, мой господин.
– Ты был молод и дерзок, но отнюдь не глуп.
Монео позволил себе натянутую улыбку, принимая комплимент и все больше и больше убеждаясь в том, что только теперь понимает намерения Лето. Однако они очень опасны!
Желая укрепиться в своем убеждении, он сказал:
– Вы же знаете, как я обожаю сюрпризы.
Это верно, подумал Лето. Монео обо всем догадывается. Но даже удивляя меня, Сиона постоянно напоминает о том, чего я боюсь больше всего на свете – обыденности и скуки, которые могут исказить Золотой Путь. Надо лишь вспомнить, как скука едва не позволила Дункану одолеть меня! Сиона – это тот контраст, который позволяет мне понимать мой глубинный страх. Озабоченность Монео по поводу меня вполне понятна и обоснованна.
– Мой агент будет продолжать наблюдение за ее новыми товарищами, господин, – сказал Монео. – Они мне не нравятся.
– Ее товарищи? У меня самого когда-то были подобные товарищи.
– Мятежники, господин? У вас? – Монео был не на шутку изумлен таким признанием.
– Разве я не доказал, что являюсь другом бунтовщиков?
– Но, господин…
– Аберрация прошлого в нашей памяти распространена гораздо шире, чем ты думаешь!
– Да, господин. – Монео был обескуражен, хотя его все еще разбирало любопытство. Он знал, что Лето обычно становится разговорчивым после смерти очередного Дункана. – Должно быть, вы знали многих мятежников, мой господин.
При этих словах мысли Лето невольно погрузились в глубины памяти о предках, которые восстали перед его внутренним взором.
– Ах, Монео, – пробормотал Лето. – Мои путешествия по закоулкам, где прячутся мои предки, воссоздают такие события, которые я больше никогда не желаю видеть.
– Могу себе представить эти внутренние путешествия, господин.
– Нет, ты не можешь этого представить. Я видел людей и планеты в таком количестве, что они потеряли свое значение даже в моем воображении. О, какие ландшафты я видел. Узор чужих дорог выступает из пространства и запечатлевает во мне это внутреннее видение, запечатлевает в моей памяти осознание того, что я – ничтожная пылинка.
– Не вы, мой господин. Определенно, это не вы.
– Я меньше, чем пылинка! Я видел людей и их бесплодные сообщества с такой регулярной повторяемостью, что их полная бессмыслица наполнила меня скукой, слышишь?
– Я не хотел разгневать вас, господин, – кротко произнес Монео.
– Ты не злишь меня. Иногда ты меня раздражаешь, но не более того. Ты не можешь себе представить всего того, что я видел, – халифов и меджидов, рак, раджей и башаров, королей и императоров, премьер-министров и президентов – я видел их всех, вплоть до самого ничтожного фараона.
– Простите мне мою самонадеянность, господин.
– Проклятые римляне! – воскликнул Лето.
Он сказал то же самое мысленно, обращаясь к предкам. Проклятые римляне!
Скопище предков разразилось в ответ жутким хохотом.
– Я не понимаю вас, господин, – осмелился проговорить Монео.
– Это правда. Ты действительно меня не понимаешь. Римляне распространили по миру болезнь фараонов, разбрасывая ее семена, как сеятели разбрасывают зерна. От этого семени произошли всходы – цезари, кайзеры, цари, императоры… казерии… палатосы… и проклятые фараоны!
– Я не знаю многих из этих титулов, мой господин!
– Возможно, я последний из их числа, Монео. Молись, чтобы это было так.
– Как прикажет мой господин.
Лето взглянул на человека.
– Мы – убийцы мифа, Монео. Ты и я. Это мечта, которую мы оба разделяем. Могу уверить тебя с моей олимпийской высоты, что правительство – это миф, в который верят многие. Как только умирает миф, умирает и правительство.
– Так ты учил меня, господин.
– Нашу мечту породил инструмент, состоящий из людей-автоматов, – армия, друг мой.
Монео нервно откашлялся.
Лето понял, что мажордом проявляет признаки нетерпения.
Монео все понимает относительно армий. Он знает, что только глупец может считать армию основным инструментом государственного правления.
Лето молчал, и Монео направился к лазерному ружью, поднял его с холодного пола крипты и принялся разряжать.
Лето наблюдал за его действиями и думал о том, что эта маленькая сценка является отражением сути армейского мифа. Армия питает технику, поскольку сила автоматического оружия кажется столь очевидной близоруким и недальновидным.
Лазерное ружье – это не более чем простая машина. Но всякая машина отказывает или ее превосходит другая машина. Однако армия держится за машину как за святыню – чарующую и одновременно страшную. Посмотрите, как люди боятся иксианцев! Армия нутром чувствует, что они – ученики чародея. Вооружение снимает узду с техники, и этого джинна уже невозможно загнать обратно в бутылку.
Я же учу их иной магии.
Лето обратился к толпе своих предков:
«Вы видите? Монео разрядил этот смертоносный инструмент. Связь прервалась, капсула раздавлена».
Лето втянул носом воздух, ощутив эфирный запах ружейного масла, смешанный с запахом пота Монео.
Обращаясь к предкам, Лето продолжил: «Но джинн не умер. Технология – питательная среда для анархии. Она способствует широкому распространению таких инструментов, а это провоцирует насилие. Способностью производить невиданные разрушения начинают обладать все более мелкие группы, и так продолжается до тех пор, пока оружие не попадает в руки каждого отдельно взятого человека».
Монео вернулся на прежнее место, держа в правой руке разряженное ружье.
– На Парелле и планетах Дана поговаривают о новом джихаде против подобного оружия.
Монео поднял вверх ружье, улыбкой давая понять Лето, что понимает всю парадоксальность таких пустых мечтаний.
Лето прикрыл глаза. Орда предков подняла было крик, но Император заглушил их, подумав: Джихады порождают армии. Бутлерианский джихад пытался избавить мир от машин, имитирующих мозг человека. Бутлериане оставили на страже армии, и иксианцы получили возможность создавать свои сомнительные механизмы… Спасибо им за это. Что же такое анафема? Ее мотивация – разрушение, и никакого значения не имеет, какое орудие применяют для этой цели.
– Это произошло, – пробормотал он.
– Что вы сказали, мой господин?
Лето открыл глаза.
– Я поеду в свою башню, – сказал он. – Хочу наедине с собой оплакать моего верного Дункана.
– Новый Айдахо находится на пути сюда, – сказал Монео.
