Франсуа Баранже
Dominium Mundi. Властитель мира
Здание, возвышающееся над одним из их крупнейших городов, венчалось гигантским крестом христианской формы, вырубленным из каменной глыбы. Даже само его сходство с символом католической религии трудно было отнести на счет случая, но самым невероятным было то, что на нем находилась скульптура распятого человека… У миссионеров не осталось и доли сомнений: перед ними изображение Христа!
Зачарованные этим открытием, миссионеры проникли в святилище, не подозревая, какой шок их там ожидает. В помещении стоял каменный гроб, в котором покоились древние останки. Человеческие останки, облаченные в саван, с терновым венцом на голове…
Когда вызванное этим открытием огромное волнение немного улеглось, они были вынуждены признать очевидное: лежавшие перед ними останки могли быть телом самого Христа! Ученые миссии исследовали терновый венец и саван, и проведенные анализы не оставили места для сомнений: в отличие от всех фальшивок, предъявляемых на протяжении веков, эти мощи были очевидно подлинными! Установленная дата совпадала, состав венца и савана соответствовал растительности Средиземноморского региона того времени. И хотя для окончательного подтверждения еще предстояли более обстоятельные исследования, отныне было признано, что смертные останки Христа покоятся на этой безбожной планете.
Весь христианский мир испытал истинное потрясение. Объяснения теологов не заставили себя ждать.
После своего воскресения Христос не вернулся в Царствие Небесное. Он покинул людей, чтобы выполнить новую миссию: нести слово Всемогущего в другой мир, другому народу. По всей видимости, этот не знающий веры народ не смог воспринять Его учение, и Господь призвал Сына к себе, оставив телесные останки как знак, адресованный человечеству. Знак, который человек сможет увидеть, когда научится путешествовать к звездам. И знак этот гласил: новая Земля обетованная находится здесь.
Народные массы быстро прониклись этой смелой теологической гипотезой и взяли ее на вооружение, недвусмысленно назвав «Неодогматом».
Немногим позже папа Урбан IX заявил права на эту землю от имени единственного истинно христианского народа Вселенной, и миссионеры предъявили туземцам свои законные притязания на данное место.
Однако дикари яростно воспротивились этому требованию, и ситуация обострилась. Аборигены напали на миссию, и поток изображений, постоянно передававшийся на Землю, внезапно прервался. Только устный доклад одного из державших в лагере оборону офицеров позволил узнать, что же произошло. Сотни мужчин, женщин и детей были жестоко истреблены.
Это варварское деяние потрясло народы Земли, и во всех церковных приходах мира возносились моления о спасении душ невинных, павших во имя Христа. Получив это ужасное известие, Ватикан на протяжении сорока восьми часов развил бурную деятельность: руководители государств бесконечной чередой являлись на переговоры с папой или его советниками. По завершении этих консультаций Урбан IX сделал торжественное заявление в прямом эфире по всем информационным каналам.
В память о неправедно убиенных невинных душах и дабы отмстить за них, наказав варваров-атамидов, а главное, дабы освободить гробницу Христову, оскверняемую самим присутствием этих существ, он возвестил о начале нового крестового похода на АКА-2.
Девятого крестового похода.
Вы по-прежнему на НВ-9, лучшем информационном канале всего христианского мира! А теперь в прямом эфире наш специальный корреспондент на борту «Святого Михаила» для эксклюзивной экскурсии по этому невероятному военному межзвездному кораблю!
Всем привет! Мне посчастливилось получить официальное разрешение попасть на борт «Святого Михаила», так что предлагаю вам начать наш визит с краткого обзора жизни на борту – той, которую будут вести наши храбрые Milites Christi[24] на протяжении последующих месяцев.
Сейчас, когда я говорю с вами, на борту «Святого Михаила» уже вечер. Как вы можете видеть, свет медленно гаснет. На самом деле, чтобы войска не утратили представления о времени и биологические часы сбились не так быстро, общее освещение корабля постоянно регулируется, воспроизводя циклы день/ночь, а также имитируя метеорологические изменения, то есть чередуя рассеянный свет дождливого дня с ярким светом солнечного. Когда наступает ночь, освещенными остаются только центральные проходы, а в остальных частях корабля включаются ночники, вмонтированные в пол у основания стен и испускающие желтый свет, немного напоминающий лунный свет в сельской местности Земли.
Теперь мы ненадолго уйдем на рекламу, а потом сразу вернемся к эксклюзивной беседе с главным квартирмейстером корабля. Обещаю вам поразительную информацию об этой огромной военной машине, которую мы готовы запустить к звездам! До самой скорой встречи на НВ-9!
* * *
Ч – 19:33
Несмотря на звуковой фон, создаваемый панелью, передающей репортаж, сейчас, в конце дня, в общей каюте номер 48–57 было относительно тихо. Все солдаты подразделения явились на ужин в восемнадцать тридцать, а затем воспользовались своим свободным временем. Те, кто решил вернуться в каюту, отдыхали или развлекались по своему разумению. Одни играли в карты, другие читали или смотрели программу «Специальный выпуск „Святой Михаил“» по НВ-9.
Сидя на стуле и положив ноги на соседний, Льето рассеянно следил за партией в итальянское Таро, в которую рубились за соседним столом. Когда в помещение вошел Танкред, он поднял голову и проследил за ним взглядом.
Лейтенант снял куртку, аккуратно положил ее на койку и включил панель в своей ячейке. Поняв, что большинство информационных каналов повторяют по кругу сюжеты о девятом крестовом походе, он переключился на внутренний канал, чтобы послушать последние новости. Под делано энергичный голос комментатора он воспользовался свободной минутой, чтобы окончательно переложить свои вещи в шкафчик и навести в нем порядок. Внезапно в потоке скучной информации его внимание привлекли два слова: «чудовищная смерть». Дальше он слушал внимательнее:
…офицер-диспетчер и водитель контейнеровоза были обнаружены сегодня в пакгаузе технической палубы умершими при странных обстоятельствах. Несчастные погибли от проникающих ожогов в области горла, происхождение которых остается неустановленным. Контейнер, разгрузкой которого они занимались, также получил серьезные повреждения, позволяющие предполагать связанный с электричеством несчастный случай или взрыв химических веществ, которые и могли стать причиной трагедии. Все техники, работавшие в соседнем пакгаузе, были опрошены в качестве свидетелей, но ни один из них не смог сообщить следователям полезных сведений. В довершение всех бед оказалось невозможным просмотреть записи камер видеонаблюдения зоны разгрузки в пакгаузе, поскольку агент службы безопасности по недосмотру стер их…
Продолжения Танкред не услышал, так как подошедший Льето выключил панель. Усмехнувшись, он бросил:
– Не стоит тебе слушать эту хрень, внутреннему инфоканалу «Святого Михаила» можно верить не больше, чем самому Иуде.
Мужчины, игравшие в карты, прыснули, даже не поднимая носа от игры. Энгельберт испепелил его взглядом, но Льето не обратил на это внимания и продолжил:
– Слушай, друг, а как ты насчет того, чтобы выпить пивка, которое наливают на борту? Мы с братом обнаружили тут один вполне сносный кабачок.
Танкред на секунду задумался, разглядывая этого колосса с такими ребяческими повадками. Он еще не забыл утреннюю провокацию и размышлял, не задумал ли этот парень какую-нибудь пакость в отместку. Потом глянул на Энгельберта, вконец раздосадованного поведением брата, и решил, что такой простодушный и естественный вид не может быть наигранным.
– Почему бы и нет?
«Единорог» оказался темным и шумным баром, как две капли воды похожим на те забегаловки, которые встречаются на Земле в предместьях больших городов. Танкред с братьями выбрали столик чуть в сторонке, и Льето сделал знак трактирщику принести три пинты.
– Я удивлен, что на борту разрешены такие заведения, – заметил Танкред, усаживаясь на скамью.
– А ты себе представляешь миллион парней, на полтора года втиснутых в эту посудину без возможности поразвлечься? – возразил Льето. – И полугода не пройдет, как начнется бунт.
– И то верно, однако военному командованию не впервой ставить экипаж в трудные условия. На каравеллах, некогда бороздивших океаны, такими соображениями не заморачивались.
– Разница в том, – вмешался Энгельберт, – что это судно поначалу было гражданским. А раз уж такие заведения на нем уже существовали, то наши командиры, наверно, решили, что будет разумно оставить несколько.
– К величайшей нашей пользе, – поставил точку Льето, увидев приближающегося официанта.
Тот небрежно грохнул три кружки на стол, выплеснув немного пены. Все резко отпрянули, пытаясь избежать брызг; отходя от стола, официант пробормотал извинение. Танкред недоверчиво обмакнул губы в пиво и был приятно удивлен, найдя его совсем неплохим. Выходит, командование и впрямь решило поддерживать моральный дух войск.
– Поскольку мой дурень-братец не способен по-человечески представить людей друг другу, – продолжал Энгельберт, – я сделаю это за него. Меня зовут Энгельберт Турнэ, а его – Льето, мы фламандские солдаты на службе у графа Льежского.
– Так, значит, вы прибыли с контингентом Годфруа Бульонского?
– Нет, не совсем. Хотя все фламандские солдаты по феодальному праву действительно подчиняются Годфруа Бульонскому, не все войска служат под его началом. По правде говоря, мы его и видели-то всего пару раз: когда он приезжал проводить смотр войскам графа Льежского и в сражении с мятежниками Иваншчицы[25]. Мы шли на приступ горного склона прямо за ним. Крутой молодчик!
– Охотно верю, – кивнул Танкред. – Мне не терпится увидеть его в бою. А вы обычно какие посты занимаете?
– Я полевой наводчик уровня С, а он только что получил свои нашивки класса Три.
– Супервоин? – спросил Танкред Льето. – Неплохо.
– Да ладно тебе, – ответил тот, – не скромничай. Все знают, что ты класс Четыре.
Танкред приподнял бровь:
– Ты и утром это знал, когда задирал меня?
– Конечно, приятель, а ты как думал? – усмехнулся Льето, двинув его локтем. – Метавоин – это ж интересно! Но честно говоря, уж я-то в курсе, что начиная с класса Три солдат учат сохранять хладнокровие!
– Понимаю… – ухмыльнулся Танкред.
– А вот ты, могу поспорить, прогулял все занятия, – бросил Энгельберт.
– Ах, дорогой братец, ты всегда готов поддержать в нужный момент, верно? Ну, Танкред, расскажи нам, кто ты таков и откуда взялся?
– По происхождению я нормандец, служу в регулярных войсках НХИ. Поэтому подчиняюсь непосредственно папским властям, а вовсе не Боэмунду Тарентскому, как кое-кто мог подумать; он командует нормандцами Сицилии и Южной Италии…
– Ну да, знаю, – прервал его Льето, нарочито потирая плечо. – Твой дядя… не твой отец.
Вот уж незлопамятный парень, подумал Танкред, начинавший понимать, с кем имеет дело, и даже находить в этом солдате нечто привлекательное.
– Точно. Мои родители по-прежнему живут в своем нормандском поместье и остаются гражданскими. Именно Боэмунд еще в юности подтолкнул меня к военной карьере. И он же помог мне поступить в Королевскую военную школу Дании.
Льето восхищенно присвистнул:
– Королевская школа в Ольборге! Неплохо иметь связи!
– Льето! – повысил голос Энгельберт.
– Он прав, – продолжал Танкред. – Что верно, то верно, попасть в эту школу без протекции почти невозможно. Но, откровенно говоря, обучение там настолько тяжелое, что не уверен, пошел бы я туда снова сегодня, будь у меня выбор.
– Да, датская академия этим славится, – в знак согласия кивнул Энгельберт.
– Может, и так, – бросил Льето, – но вот мне пришлось ждать два года, чтобы попасть в настоящее сражение, а после этой школы в действующую отправляют враз. Хоть не приходится мариноваться.
– Верно, – ответил Танкред, внезапно помрачнев. – Как только я получил первые нашивки, меня сразу отправили в зону конфликта… в Сурат[26].
Льето стремительно повернулся к нему:
– Ты участвовал в кампании в Сурате? Черт, ну конечно, как же я мог забыть?
Он вдруг смутился и что-то забормотал, но старший брат оборвал его:
– Не можешь не вляпаться, а? Прости его, Танкред, вечно он мелет языком, не подумав.
– Ничего страшного.
– Но скажи-ка, – продолжал Энгельберт уже мягче, – ведь мятеж в Сурате случился как минимум… четырнадцать лет назад. Ты же тогда был совсем мальчишкой.
– Говорю же, я только окончил школу. Мне было девятнадцать.
– Господи…
Льето неодобрительно нахмурился:
– Это отвратительно – посылать совсем зеленых солдат на такие задания.
За столом воцарилось неловкое молчание. Уже очень давно Танкред старался стереть из памяти те ужасные события и каждый раз, когда что-то напоминало о них, ощущал, как присущий ему оптимистический взгляд на жизнь мгновенно мрачнеет, как чистая вода от капли чернил.
Однако на сидящего рядом молодого фламандца вполне можно было положиться, чтобы разрядить атмосферу. Тот быстро встряхнулся и высоко поднял свою кружку:
– Да ладно, хватит вспоминать тяжелые времена, давайте выпьем! За девятый крестовый поход!
Без особого энтузиазма – но и не упуская возможности сменить тему – Танкред тоже взялся за пиво и добавил:
– За крестоносцев!
Вслед за ними поднял свою кружку Энгельберт и торжественно возгласил:
– Во славу Господа!
Льето удрученно возвел очи горе́, но тем не менее залпом осушил свою пинту и грохнул кружкой о стол под насмешливым взглядом развеселившегося Танкреда. Общение с кем-то вроде Льето Турнэ – отличный способ не пережевывать до бесконечности черные мысли.
Льето снова подозвал трактирщика, чтобы повторить заказ, и недобрым глазом следил за подавальщиком, когда тот ставил кружки на стол. Но дурные привычки прилипчивы, и пена снова брызнула им на ноги. Энгельберт подколол брата:
– Думаю, тебе еще следует поработать над грозным взглядом, пока получается не слишком убедительно.
Проигнорировав насмешку, тот внезапно напустил на себя заговорщицкий вид и понизил голос, чтобы спросить:
– Кстати, вы слышали, что говорят?
– Очередная сальная и пошлая история, на которые ты мастер? – процедил брат.
– На самом деле я тут в столовке застал разговор двух техников. По их словам, похоже, что на борту уже действует какая-то группа недовольных и они из-под полы раздают листовки.
– Ничего неожиданного, раз на борту миллион человек, – заметил Танкред. – Скорее следовало бы удивляться, если бы таких не нашлось.
– Конечно, – согласился Льето. – Но всего через сорок восемь часов – что-то уж больно быстро.
– Некоторые на борту уже несколько недель, – возразил Танкред, – и у группы было полно времени сформироваться. Ну, если она действительно существует. Судя по тому, что ты говоришь, это всего лишь слухи.
– Если я правильно понял, – не сдавался Льето, – там всем баронам, кто в крестовом походе, досталось: из серии «все лжецы, все продажные».
– Старая песня эта твоя «серия», – высказался Энгельберт тоном строгого внушения. – Не стоило бы тебе обращать внимание на такие вещи. Слухи – это всегда лишь жалкие сплетни, распространяемые в угоду одному из самых неприятных пороков рода человеческого: любопытству.
Льето вздохнул:
– Как тебе удается всегда быть таким предсказуемым? И кстати, далеко не все слухи всегда оказываются ложными. Иногда если в них разобраться, то можно извлечь крупицу истины.
– Я с тобой не согласен, – заявил Танкред. – Слухи или анонимные листовки – это всегда клевета, запущенная теми, кто слишком труслив, чтобы взять на себя ответственность за собственное мнение. Чтобы не рисковать лично, они ставят на старый предрассудок «нет дыма без огня». Если у этих людей есть серьезные основания для обвинения, они просто должны высказать их публично – и будут услышаны.
– Отлично сказано, Танкред, – поддержал его Энгельберт.
– Что ж, – шутливо заметил Льето, – я и не знал, что выпиваю с двумя святошами. Мало мне было братца, читающего нотации при каждом удобном случае, так еще и командир туда же. Два воплощения добродетели на одну мою голову!
От смеха Танкред чуть не поперхнулся пивом. Даже уже приготовивший строгую отповедь Энгельберт прыснул. В этот момент дверь кабака открылась и вошла молодая женщина.
Не особенно красивая, с длинными, спадающими на плечи волосами и открытым взглядом, она обладала очарованием простой девушки без комплексов. Нос с небольшой горбинкой, а глаза казались то карими, то серыми. Она окинула взглядом зал – не обращая внимания на рассматривающих ее мужчин – и направилась прямо к столику Танкреда и братьев Турнэ. При ее приближении все трое подняли голову, а она без всякого стеснения присела на колени Льето и положила ему руку на плечо.
– Эй, привет, красотка, – весело воскликнул тот, – как ты меня отыскала?
– Я зашла к вам в каюту и спросила, – пояснила она ясным приятным голосом. – Некий Дудон мне помог. Милый паренек этот Дудон.
– Друзья, – обратился Льето к двоим другим, – познакомьтесь с Вивианой. Я встретился с ней сегодня днем в прачечной, и мы сразу нашли общий язык!
И он подмигнул брату.
– Привет, парни, – прощебетала Вивиана. – Кто из вас угостит меня выпивкой?
Танкред поднял руку, делая знак хозяину принести еще пива.
– Экий важный господин наш Танкред, – бросил уязвленный Льето.
– Глазам своим не верю! – вмешался изумленный Энгельберт. – Еще и суток не прошло, как мы на борту, а ты уже погряз в грехе!
– Это меня ты называешь грехом? – лукаво поинтересовалась Вивиана. – Я польщена.
– Ладно тебе, Энгельберт, – осадил брата Льето. – Ты решил вести жизнь аскета, и отлично, но не рассчитывай, что я последую твоему примеру.
– Так-то оно так, – шепнул Танкред, заметив, что многие взгляды в зале обратились на них, – но, может, лучше бы Вивиане присесть на скамью.
Молодой фламандец бросил взгляд на пялившихся на него мужчин. Танкред отметил, что его лицо внезапно окаменело. Зарождающийся гнев, который оно сейчас выражало, не имел ничего общего с напускным, которым он недавно пугал официанта, и действительно производил впечатление. Льето выдержал их взгляды, пока они не отвели глаза. И только тогда согласился отпустить Вивиану, чтобы она села как положено.
– Хорошенькое нас ждет путешествие, если даже в кабаке нельзя расслабиться…
Молодая женщина устроилась напротив него; похоже, ей ситуация тоже пришлась не по вкусу.
– Я здесь всего три дня, – желчно заметила она, – а уже видела на борту больше консерваторов и ультра, чем во всем Ватикане.
При этом заявлении Энгельберт резко повернул к ней голову, но воздержался от нотации, не желая обострять ситуацию.
Остаток вечера прошел спокойно, и благодаря постоянным усилиям Льето разрядить обстановку веселое настроение постепенно вернулось к ним. Природная жизнерадостность Вивианы делала ее общество весьма приятным. Танкред нимало не удивлялся, что эти двое так быстро спелись, столько у них было общего.
Поздно ночью, возвращаясь по месту расквартирования, они свернули в коридор, идущий вдоль внешней оболочки корабля. Проходя мимо еще не закрытых створками обзорных иллюминаторов, они на мгновение остановились, чтобы насладиться зрелищем: перед их глазами, за надстройками «Святого Михаила», висело величественное освещенное полушарие Земли, являя им множество деталей и тонкостей, недоступных даже лучшим экранам, на которых они обычно разглядывали виды своей планеты.
С такого расстояния вид континентов и океанов почти вызывал головокружение – как у парашютиста, прыгнувшего со слишком большой высоты и не знающего, пора ли уже дергать за кольцо. В этот момент над Азией занимался день, одновременно заливая светом такие разные регионы, как Таиланд, Бирма, Китай, Суматра и даже Россия.
Сколько когда-то живых и населенных областей, а сегодня мертвых и навсегда зараженных радиацией. Глядя на эту картину в натуральную величину, Танкред почувствовал отвращение к чудовищной глупости людей, которые сами навлекли на себя тяжелейшую кару. Потребуются еще десятки лет, чтобы снова подняться на ноги и восстановить общество, достойное этого названия и на более здоровой основе – благодаря Новой христианской империи.
Другая мысль, еще более душераздирающая, внезапно пронзила его, когда он смотрел на медленно проплывающие у него перед глазами континенты и постепенно озаряющиеся светом горы: Людей не видно. С такого расстояния невозможно было заметить ни единого признака присутствия или деятельности человека. Не угадывались ни граница, ни город, ни дороги, эта планета могла бы быть девственна… и, возможно, однажды такой и станет. Мы ничто, пустое место, к чему все это? На мгновение его разумом овладел великий ужас. Все, что мы делаем, тщетно, всему суждено исчезнуть! Все абсурдно и бесцельно!
Он уже не впервые испытывал подобные ощущения, не впервые нечестивые мысли смущали его разум. Всякий раз он яростно старался побороть их, однако рано или поздно они всегда возвращались, еще более сильные и коварные. И, как всякий раз, он ощутил на своих плечах тяжкий груз, пригибающий его к земле. Чтобы сохранить равновесие, ему пришлось ухватиться за поручень под иллюминатором.
Энгельберт заметил это и положил руку ему на плечо:
– Все в порядке, друг? Тебе вдруг вроде как поплохело.
Огромным усилием воли Танкред отогнал охватившее его губительное оцепенение:
– Да… Да, Энгельберт, благодарю… Наверняка просто усталость…
Но в глубине души он знал, что это не так. Как он уже замечал с некоторого времени, его старые демоны вернулись.
* * *
10 мая 2204 ПВ
Ч – 6:02
На следующий день только одно занимало все умы: проповедь Петра Пустынника в соборе.
Она должна была прозвучать ближе к полудню, и этому важнейшему событию, знаменующему начало крестового похода, предстояло стать символом нерушимой клятвы верности армии крестоносцев, а также ключевым моментом, когда официально прозвучит воззвание к Господу, дабы имя Его вело людей в этой небесной миссии и помогло им сдержать данный обет.
Большинство впервые увидит собственными глазами Петра Пустынника во плоти, причем именно тогда, когда он официально станет истинным главой крестового похода, а также его духовным вождем. Завершение проповеди послужит сигналом к окончательному обратному отсчету времени, оставшегося до старта «Святого Михаила».
В одиннадцать часов по всем помещениям разнесся призыв к общему сбору:
Всем: мужчинам и женщинам, членам экипажа и военным, техникам и гражданским лицам – предлагается явиться, отложив текущие дела, в собор в квадранте один; неаккредитованным, а также тем из аккредитованных, кто находится слишком далеко от квадранта один, предлагается направиться к ближайшим общественным панелям, чтобы прослушать проповедь Петра Пустынника и перед отправлением получить благословение епископа Адемара Монтейльского.
Эхо этих слов еще разносилось по просторным помещениям корабля, когда каждый мужчина и каждая женщина оставляли свои занятия – наконец-то пришел долгожданный момент – и все как один двигались в первый квадрант. Почти повсюду перед общественными панелями собирались все более плотные группы.
Танкред находился на борту уже почти два дня, а единственными, с кем у него установился неплохой контакт, были братья Турнэ. Хотя Энгельберт производил впечатление немного сварливого сурового монаха, в нем угадывались человеческая теплота и ум, которые нравились Танкреду. Что до его брата Льето, пусть импульсивного и иногда поступающего как незрелый юнец, он обладал несокрушимым оптимизмом и общительным характером. Поэтому Танкред, разумеется, предложил вместе пойти слушать проповедь Петра Пустынника.
Опасаясь сутолоки, они явились больше чем за час до общего сбора и умудрились найти места в самом соборе, у подножия колонны недалеко от балдахина[27]. Они ждали стоя – сидячие места, естественно, предназначались для более важных персон. По правде говоря, Танкред мог бы без труда заполучить такое местечко, но подумал, что это будет некрасиво по отношению к Льето и Энгельберту, вдобавок ему было нетрудно и постоять.
Когда, несколькими часами раньше, они вошли под купол квадранта один, их прежде всего поразили его размеры. Пространство, отведенное под строительство священного храма, было, наверно, одним из самых больших на судне, за исключением, возможно, некоторых тренировочных куполов.
Такова была воля Урбана IX: выстроить внутри самого «Святого Михаила» точное подобие римского собора Святого Петра, самого большого культового здания христианского мира. Такому кораблю, авангарду христианских армий в других мирах, было бы недостойно не вместить в себе также и наиболее грандиозный дом Бога, который когда-либо создавался человеком.
С этой целью все мельчайшие детали сооружения, начатого Браманте в 1450 году и законченного Микеланджело полтора века спустя, были описаны и тщательно воспроизведены в мраморе из Массы[28], а затем переправлены на борт и собраны уже здесь. Площадь шириной более трехсот метров, на которую выходит благородный фасад оригинала, здесь заменили оставшимся пространством купола, где установили несколько гигантских экранов.
Наличие такого грандиозного сооружения в самом сердце военного межзвездного корабля являло собой поразительное зрелище для тех, кто видел его впервые. Это было так красиво, так величественно, так значимо, что присутствие здесь Бога казалось почти осязаемым. Танкред и Льето онемели от удивления, а Энгельберт, шепча молитву, осенил себя крестным знамением.
Лишь одна деталь немного портила эту почти совершенную картину: верхняя часть собора, возвышавшаяся на Земле на высоту ста тридцати метров, на двадцать пять метров превосходила высоту купола квадранта один. Поэтому пришлось урезать знаменитый свод, созданный Микеланджело, убрав изначально венчавшую его башенку с крестом. На некоторых это производило неприятное впечатление, которым пришлось пренебречь, чтобы втиснуть весь ансамбль под корабельный купол, но ватиканские власти сочли, что символическая мощь этого памятника на борту перевешивает эстетические соображения.
Восхищение Танкреда и братьев не уменьшилось, когда они оказались внутри собора. Подавляющие размеры нефа – более ста восьмидесяти метров в длину – ничуть не умаляли гармонии единого целого, а создатели копии проявили особое внимание к деталям, воспроизведя все окружавшие на протяжении веков центральную часть оригинала скульптуры, вплоть до бронзового изображения святого Петра работы Арнольфо ди Камбио или же знаменитой Пьеты[29] самого Микеланджело.
Хотя Танкред не был знатоком классического искусства, он уже видел все эти произведения раньше, поэтому его внимание привлек главным образом балдахин Бернини, заключавший в себе папский алтарь. Возведенные на пересечении трансепта[30] четыре витые колонны, чьи верхушки возносились почти на тридцать метров, казалось, изменяли ракурсы и пропорции собора, заставляя все взгляды устремляться к центральной точке, откуда Урбан IX обращался к миру в особо важных случаях.
Привлеченный этим легендарным местом, Танкред с братьями Турнэ, следовавшими за ним по пятам, пробился вперед, чтобы оказаться поближе. И все трое приготовились к долгому ожиданию начала проповеди.
Шестьдесят тысяч мест – максимальная вместимость огромной церкви – были быстро заполнены, а вновь прибывшие собирались у гигантских экранов, которые транслировали вид алтаря. Что до бесшипников, им настоятельно рекомендовали довольствоваться общественными панелями Интрасвязи, которые имелись в коридорах корабля.
– Клянусь, тут весь цвет общества! – присвистнув, бросил Льето. – Видел своего дядю, Танкред?
– Нет еще.
На самом деле с самого своего прихода Танкред искал его глазами, но никак не мог различить в плотной толпе первых рядов. Он знал, что Боэмунд взошел на борт за день до него, но случая встретиться с ним еще не представилось. Впрочем, он не понимал, почему Боэмунд не призвал его к себе сразу по прибытии, и страдал от этого. С самых юных лет дядино внимание очень много значило для него. И сегодня, в его почти тридцать четыре года, это оставалось не менее важно.
Прежде, когда он был всего лишь юным аристократом, праздным подростком, не знающим никаких увлечений и редко покидавшим пределы нормандских семейных угодий, визиты дяди Боэмунда представляли для него яркие события, которых он ждал с нетерпением. Всякий раз, когда приезжал этот прославленный воин, его сопровождала вереница рассказов о приключениях и героических свершениях, окружая его присутствие возбуждающим ореолом мечтаний и чудес.
Оставаясь в имении, Боэмунд никогда не упускал возможности провести время с племянником, обучая его владению оружием или рассказывая о постоянно обновляющихся техниках боя. Время от времени он соглашался отправиться с ним в лес Кодильи, где юный Танкред построил себе целый мир таящихся монстров и легендарных схваток и несколько крепких хижин, и делал вид, что верит во все наивные истории, придуманные мальчиком.
Танкред взрослел, его физические возможности заметно возрастали, и он все лучше усваивал уроки боевых искусств, которые давал ему дядя. В шестнадцать лет он был ростом метр восемьдесят пять сантиметров и обладал исключительными физическими достоинствами. Заметив целеустремленность и хладнокровие молодого человека, Боэмунд сообщил родителям, что рекомендует его в датскую Королевскую военную школу.
Для родителей это стало тяжелым решением, особенно для матери. Школа в Ольборге была, конечно, наиболее престижным военным университетом во всем христианском мире, в ней мечтали учиться сыновья и дочери самых высокопоставленных аристократов, а также гарантией высокого положения ad vitam[31] в европейской военно-аристократической иерархии. Но в то же время обучение в ней неизбежно означало, что они снова увидят сына только через несколько лет – да и то лишь на время кратких увольнительных – и что в дальнейшем он будет постоянно находиться на театре военных действий и рисковать жизнью.
Каждый желает своему ребенку самого лучшего. Нет ничего естественней. Но когда осуществление этих надежд подразумевает, что вы на долгое время потеряете его из вида, а потом будете мучиться страхом, что однажды вам сообщат о его гибели, появляется дилемма, разрешить которую практически невозможно. В конце концов Боэмунду пришлось поклясться своей сестре Эмме, матери Танкреда, что он будет неотступно приглядывать за племянником, что бы ни случилось.
Внезапно заполнявший собор непрерывный гул усилился, прервав размышления Танкреда. На несколько ступеней центрального алтаря взошел облаченный в изумрудную рясу служителей ордена Святого Северина священник и, воздев руки, призвал к молчанию. Поток переполнявших пространство голосов понемногу иссяк, и в относительной тишине святой отец объявил:
