Фредерик Форсайт
Кулак Аллаха
Барзилаи поводил рукой по внутренней поверхности, пока не уперся пальцами в заднюю стенку.
– Ощупайте все стенки.
– Ничего, – сказал Барзилаи.
– Правильно, там ничего и нет, – довольно согласился Леви. – В этом отделении нет. Но могла бы быть кнопочка, задвижечка или еще какое-то приспособление. Если гладенькая кнопочка, на нее нужно нажать, если задвижечка – подвигать ею туда-сюда, если ручка – повернуть ее. И посмотреть, что потом произойдет.
– А что должно произойти?
– Вы услышите совсем негромкий щелчок. Сработает потайная пружина, отскочит кусочек фанеровки, а за ним откроется кашет.
Даже искусство краснодеревщиков восемнадцатого столетия имеет свои пределы. В течение часа Леви научил Барзилаи, где следует искать потайной замочек, высвобождающий пружину и открывающий кашет. Таких мест оказалось всего десять.
– Никогда не применяйте силу, – несколько раз наставительно повторил Леви. – Силой вы все равно ничего не добьетесь, а только оставите следы на дереве.
Он игриво толкнул Барзилаи локтем и понимающе ухмыльнулся. Барзилаи пригласил старика на отличный ленч в ресторан «Куполь», потом взял такси до аэропорта и ближайшим рейсом вернулся в Вену.
Утром 16 февраля майор Зайид во главе небольшой группы своих специалистов появился на одной из трех вилл, подлежавших тщательному обыску. Две другие виллы были отрезаны от внешнего мира: у всех дверей были поставлены часовые, следившие за тем, чтобы испуганные хозяева никуда не выходили.
Майор был исключительно корректен; впрочем, обитатели виллы даже не пытались протестовать. В отличие от солдат Амн-аль-Амма, проводивших обыск в Кадисияхе, в полутора милях от Мансура, люди Зайида знали свое дело, наносили минимальный ущерб, ничего не ломали и вообще работали намного профессиональней.
Они начали с первого этажа, убедились, что под полом нет тайников, потом методично обшарили весь дом, осмотрев комнату за комнатой, шкаф за шкафом и нишу за нишей.
Обыскали и весь сад, но и там не нашли ничего предосудительного. Ближе к полудню майор убедился, что дальнейшие поиски бесполезны, извинился перед хозяевами и ушел. Тут же он и его подчиненные приступили к столь же детальному осмотру следующей виллы.
В Саадуне, в одной из подвальных пыточных камер под штаб-квартирой Амн-Аль-Амма, лежал на спине старик из Кадисияха, привязанный за поясницу и запястья к деревянному столу. Вокруг старика расположились четыре специалиста по выбиванию признаний. Кроме них в камере находился врач. В углу бригадир Омар Хатиб негромко совещался с сержантом Али.
Шеф Амн-аль-Амма распорядился, чтобы со стариком не нянчились; он разрешил использовать весь арсенал средств дознания. Сержант Али поднял брови; стало быть, подумал он, сегодня без комбинезона не обойтись. Омар Хатиб коротко кивнул и вышел. В кабинете его ждали другие неотложные дела.
Старик по-прежнему ныл, что ничего не знает ни о каком передатчике, что из-за непогоды он уже несколько дней не выходил из дому. Дознавателей все это не интересовало. За лодыжки они привязали ноги старика к ручке метлы, потом двое подняли метлу так, чтобы подошвы старика заняли удобное для них положение, а Али и двое других сняли со стены тяжелые хлысты, сплетенные из гибких электрических шнуров.
Потом началась бастонада[17]. Как и подозреваемые до него, старик сначала истошно вопил, потом сорвал голос, потом потерял сознание. Его тут же привели в чувство, опрокинув на голову кувшин ледяной воды – в углу наготове стояло много таких кувшинов.
Время от времени, устав от тяжелой работы, дознаватели устраивали перекур. Перед отдыхом они не забывали обрызгать разбитые ноги старика крепким рассолом, а потом, набравшись сил, снова принимались за ту же работу.
Старик то терял сознание, то ненадолго приходил в себя и тогда твердил, что он вообще не умеет работать с радиопередатчиком, что, должно быть, произошла какая-то ошибка.
Часам к девяти утра с обеих ступней старика были сбиты и кожа, и мышечная ткань; там, где кровь текла не слишком сильно, белели оголенные кости. Сержант Али вздохнул и знаком приказал прекратить операцию, потом прикурил сигарету и с удовольствием затянулся. Тем временем его помощник коротким железным ломиком крошил кости старика от колен до лодыжек.
Старик умолял врача вмешаться; ведь они же коллеги, говорил он, старик сам когда-то практиковал. Но врач из Амн-аль-Амма только смотрел в потолок. У него был приказ: не дать подозреваемому умереть во время допроса и по возможности почаще приводить его в сознание.
В четыре часа дня, когда Гиди Барзилаи и Мишель Леви поднялись из-за стола парижского ресторана, майор Зайид заканчивал обыск второй виллы. И здесь он ничего не обнаружил. Пространно извинившись перед насмерть перепуганной супружеской парой, он вместе со своими людьми направился на третью – и последнюю – виллу.
В Саадуне старик терял сознание все чаще и чаще. Пришлось вмешаться врачу. Он заявил, что старику нужно дать передохнуть, сделал ему укол, который почти мгновенно вывел того из коматозного состояния. Старик вернулся к жизни, его нервы были готовы снова чувствовать и старую и новую боль.
Потом через сморщенную мошонку в усохшие яички старика медленно ввели большие иглы, предварительно раскалив их докрасна в жаровне.
В начале седьмого старик снова впал в кому. На этот раз врач опоздал. Он прилагал все усилия, испытал все средства, по его лицу от страха ручьями стекал пот, но все стимулирующие средства, даже введенные непосредственно в сердце, оказались бессильны.
Али вышел и через пять минут вернулся вместе с Омаром Хатибом.
Бригадир бросил взгляд на тело; многолетний опыт и без медицинского диплома подсказал ему, что все кончено. Хатиб повернулся и с размаху ударил съежившегося от страха врача по лицу. Сила удара и авторитет того, кто его нанес, были таковы, что врач не удержал равновесия и упал на пол, на свои шприцы и склянки.
– Кретин! – прошипел Хатиб. – Чтоб твоего духа здесь не было!
Врач поспешно побросал в сумку свои пожитки и уполз на четвереньках. Хатиб еще раз мельком взглянул на плоды труда сержанта Али и его помощников. В камере стоял давно знакомый Хатибу и Али сладковатый назойливый запах пота, мочи, экскрементов, крови и рвоты с примесью тошнотворного аромата горелой человеческой плоти.
– До самого конца он так и не признался, – пожаловался Али. – Клянусь, если бы он что-то знал, мы бы вытянули из него.
– Затолкайте тело в мешок, – бросил Омар Хатиб, – и верните жене. Пусть она его хоронит.
В тот же день, в десять вечера, на порог дома в Кадисияхе бросили мешок из прочного белого холста шести футов длиной и двух шириной. Вдова и старый слуга с трудом подняли мешок, внесли его в дом и положили на обеденный стол. Женщина заняла свое место в ногах покойного и, изливая свое горе, с причитаниями принялась оплакивать мужа.
Потрясенный старый слуга Талат хотел было позвонить, но телефон не работал: солдаты сорвали его со стены вместе со шнуром. Талат взял телефонную книгу и отправился к соседу-аптекарю. Он попросил соседа связаться хотя бы с одним из сыновей хозяина; сам Талат этого сделать не мог, потому что совсем не умел читать.
В тот же час, когда аптекарь тщетно пытался дозвониться до сыновей убитого соседа (иракская телефонная сеть была основательно повреждена), а Гиди Барзилаи, уже вернувшись в Вену, составлял рапорт Коби Дрору, майор Зайид докладывал Хассану Рахмани о напрасных усилиях его и его людей.
– Радиопередатчика там нет, – говорил майор шефу контрразведки. – Если бы он был, мы бы обязательно его нашли. Следовательно, он должен быть на четвертой вилле, там, где живет дипломат.
– Вы уверены, что не могли ошибиться? – осторожничал Рахмани. – Не может ли передатчик все же оказаться в другом доме?
– Уверен, сэр. Ближайшее к этим четырем виллам здание находится далеко за границами квадрата, обозначенного пересекающимися лучами. Источник пакетных сигналов находится в квадрате, который я отметил на карте. Клянусь, это так.
Рахмани все же колебался. Связываться с дипломатами – последнее дело. Они всегда готовы мчаться в министерство иностранных дел с нотой протеста. Чтобы получить разрешение на обыск в резиденции товарища Куликова, нужно идти к очень высокому начальству – чем выше, тем лучше.
Когда майор Зайид ушел, Рахмани позвонил в министерство иностранных дел. Ему повезло: министр, который последние месяцы почти постоянно был в отъезде, в тот день оказался в Багдаде. Больше того, он еще не ушел из своего кабинета. Рахмани договорился, что министр примет его на следующий день, в десять утра.
Аптекарь был добрым человеком и весь вечер провел у телефона, пытаясь связаться с сыновьями соседа. До старшего сына аптекарь так и не дозвонился, зато через давнего приятеля, служившего в армии, сумел передать весть младшему сыну, который тоже был офицером. Правда, с самим сыном ему поговорить не удалось, но приятель не подвел.
Младший сын получил известие, когда находился на своей базе, далеко от Багдада. Он тут же сел в автомобиль. Обычно дорога до Багдада занимала часа два; в тот же день, 17 февраля, офицер просидел за рулем шесть часов. На дорогах было множество патрульных постов и контрольных пунктов, но не они оказались главным препятствием: он объезжал длинные очереди, показывал патрульным удостоверение, и его беспрепятственно пропускали.
Возле переправ этот прием не действовал. У каждого разрушенного моста приходилось останавливаться и ждать парома. К дому своих родителей в Кадисияхе офицер приехал лишь к полудню.
Навстречу сыну выбежала мать и с плачем упала ему на грудь. Он пытался расспросить ее, узнать, что же именно здесь произошло, но старая женщина не могла ничего объяснить, она лишь плакала навзрыд.
В конце концов офицер отнес мать в комнату. В ванной среди сброшенных на пол и большей частью раздавленных солдатскими сапогами лекарств он отыскал пузырек со снотворным; отец принимал его холодными зимними вечерами, когда у него особенно разыгрывался артрит. Офицер дал матери две таблетки, и она скоро заснула.
Он пошел на кухню, попросил старого Талата приготовить крепкий кофе для него и для себя. Они долго сидели вдвоем, и слуга рассказал обо всем, что произошло здесь за последние два дня. Потом он показал сыну убитого хозяина то место в саду, где солдаты обнаружили мешок с радиопередатчиком. Молодой офицер вскарабкался на стену и сразу нашел там царапины, оставленные тем, кто ночью тайком забрался в сад и закопают передатчик.
Хассану Рахмани пришлось довольно долго ждать, а этого он не любил. Министр иностранных дел Тарик Азиз принял его, когда было уже почти одиннадцать.
– Боюсь, я не вполне вас понимаю, – сказал седовласый министр, недоумевающе посматривая на собеседника через сильные очки. – Посольствам разрешено связываться по радио со своими столицами, а их передачи всегда зашифрованы.
– Конечно, господин министр, но в таком случае передачи всегда ведутся из здания посольства. Это нормальная дипломатическая связь. Здесь же все по-другому. Речь идет о нелегальном передатчике – такие обычно используются шпионами, – который, как мы уверены, посылает пакетные сигналы отнюдь не в Москву, а гораздо ближе.
– Пакетные сигналы? – переспросил Азиз.
Рахмани объяснил, что это такое.
– Все же я вас не понимаю. Зачем какому-то агенту КГБ – а эта операция, очевидно, должна осуществляться КГБ – посылать пакетные сигналы из резиденции первого секретаря, если они имеют полное право воспользоваться гораздо более мощными передатчиками посольства?
– Не знаю.
– Тогда, бригадир, вам следует поискать какое-то разумное объяснение. Вы имеете хотя бы малейшее представление о том, что происходит за стенами вашего кабинета? Вы не знаете, что лишь вчера я вернулся из Москвы, где имел очень обстоятельные переговоры с господином Горбачевым и его помощником Евгением Примаковым, который, кстати, был у нас на прошлой неделе?
Вы не знаете, что я привез мирные предложения, которые могут побудить Советский Союз потребовать созыва Совета Безопасности, а тот запретит американцам вторгаться на нашу территорию? Для этого требуется лишь одно: чтобы раис одобрил наши предложения, а я представлю их ему через два часа.
И в свете всех этих событий в решающую для нашего государства минуту вы предлагаете мне дать согласие на обыск виллы первого секретаря советского посольства и тем самым нанести оскорбление правительству Советского Союза. Воистину, бригадир, вы, должно быть, не в своем уме.
На этом разговор закончился. Взбешенный от сознания собственного бессилия Рахмани покинул министерство. Впрочем, Тарик Азиз мог запретить не все. Пусть Куликов остается недосягаемым за стенами своей виллы и в своем автомобиле, но багдадские улицы ему не принадлежат.
Вернувшись в свой кабинет, Рахмани вызвал лучшую оперативную бригаду.
– Виллу нужно взять в плотное кольцо, – сказал он. – Наблюдение проводить скрытно, тайно, чтобы никто ничего не заметил. Но с виллы не спускать глаз. Если будут посетители, а они должны приходить, устанавливать за ними слежку.
К полудню бригада заняла свои места. За всеми четырьмя стенами виллы Куликова следили из автомобилей, припаркованных под деревьями. Под контроль была взята и единственная улочка, которая вела к вилле. Чуть дальше стояли другие автомобили; сидевшие в них агенты по радио будут сообщать обо всех машинах или пешеходах, приближающихся к вилле, и следовать за всеми, кто уйдет с нее.
В столовой родительского дома молодой офицер долго смотрел на длинный холщовый мешок. В нем лежал его отец. Офицер не стеснялся своих слез, которые оставляли темные влажные пятна на его форменной куртке. Он вспоминал добрые старые времена, когда его отец был преуспевающим врачом, имел обширнейшую практику, а по рекомендациям своего друга Найджела Мартина даже обслуживал некоторые британские семьи.
Он вспоминал, как он и его брат играли в саду дома Мартинов с Майком и Терри. Интересно, кем они стали теперь, как сложилась их судьба?
Потом ему показалось, что некоторые бурые пятна на холсте мешка еще час назад вроде бы были не такими большими. Он встал и подошел к двери.
– Талат!
– Что, хозяин?
– Принеси ножницы и кухонный нож.
Закрыв дверь столовой, полковник Осман Бадри распорол холщовый мешок и отбросил холст. Перед ним лежало изуродованное обнаженное тело его отца.
Согласно обычаю эту работу должны были выполнять женщины, но для его матери задача была бы непосильной. Осман приказал принести воду и бинты, вытер и омыл тело, перевязал страшные ступни, распрямил и запеленал разбитые ноги, прикрыл почерневшие гениталии. Осман Бадри делал все это, а по его щекам текли слезы. В его душе что-то надломилось; он становился другим человеком.
Когда начало темнеть. Осман Бадри позвонил имаму кладбища «Альвазия» в Рисафе и договорился с ним о похоронах. Траурную церемонию назначили на следующее утро.
В воскресенье, 17 февраля, Майк Мартин с утра успел объехать на велосипеде полгорода, купить продукты, проверить три стены – не появились ли на них условные отметки мелом – и до полудня вернуться на виллу. Господин Куликов, не веря ни в Христа, ни в Магомета, не отмечал ни святую для мусульман пятницу, ни христианское воскресенье, а потому все дни оставался дома, жалуясь на простуду и на то, что садовник плохо смотрит за цветами в его розарии.
Пока Мартин приводил в порядок цветочные клумбы, за стенами виллы заняли свои места агенты контрразведки Рахмани. Мартин же решил проверить меловые отметки на следующий день вечером; едва ли, подумал он, Иерихон получит свежую информацию раньше, чем через два дня.
Похороны доктора Бадри состоялись на кладбище «Альвазия» в начале десятого. В те дни на багдадских кладбищах едва успевали рыть могилы, а имамы ни минуты не сидели без дела. Всего несколько дней назад американская бомба попала в бомбоубежище; погибло больше трехсот человек. Неподалеку от могилы Бадри хоронили кого-то еще; несколько человек из второй похоронной процессии спрашивали неразговорчивого полковника Бадри, не погиб ли и его отец от американской бомбы. Полковник коротко отвечал, что отец умер своей смертью.
По мусульманским обычаям умершего хоронят быстро, между смертью и погребением не должно проходить несколько дней. И тело мусульманина кладут не в деревянный гроб, а лишь обертывают тканью.
На похороны пришел и старый аптекарь; теперь он бережно поддерживал вдову. После недолгой церемонии все направились домой.
Полковник Бадри не успел отойти от ворот кладбища, как услышал свое имя. Он оглянулся. В нескольких метрах от ворот стоял лимузин с затемненными стеклами. Одно из задних стекол было наполовину опущено, и именно оттуда донесся голос, звавший Бадри.
Полковник попросил аптекаря проводить вдову домой и обещал вскоре приехать сам. Когда они ушли. Осман Бадри подошел к лимузину. Тот же голос сказал:
– Полковник, садитесь в машину. Нам нужно поговорить.
Осман Бадри распахнул дверцу, бросил взгляд в салон. Единственный пассажир подвинулся, уступая ему место. Лицо пассажира показалось Бадри знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах встречался с этим человеком. Бадри сел в лимузин и захлопнул дверцу. Мужчина в темно-сером костюме нажал кнопку, и стекло поднялось, отсекая уличный шум.
– Вы только что похоронили отца.
– Да. – Кто же это? Почему он никак не может вспомнить, где он его видел?
– То, что сделали с ним, ужасно. Я мог бы предотвратить несчастье, если бы мне сообщили своевременно. К сожалению, я узнал слишком поздно.
Осману Бадри показалось, будто его ударили в солнечное сплетение. Он вспомнил: два года назад на приеме в министерстве обороны его представили этому человеку.
– Полковник, я намерен сообщить вам нечто такое, что в случае, если вы донесете, меня ждет еще более ужасная смерть, чем та, которая постигла вашего отца.
Значит, речь пойдет только об одном, подумал Бадри. Об измене.
– Когда-то, – продолжал мужчина, – я любил раиса.
– Я тоже, – сказал Бадри.
– Теперь все изменилось. Раис взбесился. Нет меры его жестокостям. Его нужно остановить. Вы, конечно, осведомлены о Каале?
Резкая перемена темы ошарашила Бадри.
– Конечно. Я ее строил.
– Вот именно. Вы знаете, что там сейчас размещается?
– Нет.
Мужчина рассказал полковнику.
– Этого не может быть. Я думаю, раис пошутил, – не поверил Бадри.
– Он говорил совершенно серьезно. Он намерен сбросить бомбу на американцев. Вы можете возразить, что это не наша забота. Но представляете себе, каким будет ответ американцев? Америка ответит точно таким же ударом. Здесь камня на камне не останется. Уцелеет ОДИН раис. Вы хотите в этом участвовать?
Полковник Бадри вспомнил тело отца, на которое в этот момент могильщики еще бросали комья сухой земли.
– Чего вы хотите?
– Расскажите мне о Каале.
– Зачем?
– Американцы ее уничтожат.
– Вы сможете передать им информацию?
– У меня есть пути, поверьте. Каала...
И полковник Осман Бадри, молодой инженер, когда-то мечтавший строить здания, которые, как легендарные постройки его предков, будут стоять века, все рассказал Иерихону.
– Точные координаты.
Бадри сообщил точные координаты Каалы.
– Возвращайтесь к вашим делам, полковник. Вам ничто не будет угрожать.
Полковник Бадри вышел из автомобиля и решил пройтись пешком. Он не прошел и ста метров, как снова и снова стал задавать себе один и тот же вопрос: что я наделал? Вдруг он понял, что ему просто необходимо поговорить с братом, со старшим братом, с мудрым советчиком, который всегда умел рассуждать более здраво, более хладнокровно.
Человек, которого в Моссаде звали «сыщиком», прибыл из Тель-Авива в Вену в понедельник. Он снова превратился в преуспевающего нью-йоркского юриста и, разумеется, имел при себе все необходимые бумаги.
Хотя настоящий юрист уже вернулся из отпуска, в Моссаде рассудили, что герр Гемютлих, ненавидевший телефоны и факсы, едва ли станет звонить в Нью-Йорк для проверки личности гостя. Следовательно, риск был минимальным, на который Моссад мог пойти.
Опять-таки сыщик остановился в отеле «Шератон» и там написал личное письмо герру Гемютлиху. Как и в первый раз, он извинился за незапланированный визит в австрийскую столицу, но объяснил, что прибыл в сопровождении кассира компании и что они по поручению своего клиента хотели бы внести первый весомый вклад на депозитный счет.
Во второй половине дня письмо было доставлено в банк, а уже на следующее утро в «Шератон» пришел ответ Гемютлиха, в котором тот предлагал встретиться в десять утра.
Юрист действительно пришел не один. Его сопровождал мужчина, которого в Моссаде называли «взломщиком», ибо он и на самом деле был таковым.
Хотя в тель-авивской штаб-квартире хранится единственная в своем роде коллекция фальшивых паспортов, бланков, всевозможных документов реальных и никогда не существовавших компаний и всяких прочих атрибутов обмана, настоящей гордостью Моссада все же являются его медвежатники, взломщики и мастера по любым замкам. В мире тайных операций о способности Моссада войти в любую закрытую дверь рассказывали легенды. Долгое время считалось, что в науке о кражах со взломом Моссаду нет и не может быть равных. Если бы в Уотергейте работала бригада из отдела Невиот, никто никогда ни о чем бы не узнал.
Репутация израильских специалистов была настолько высока, что когда британские промышленники выпускали новый образец замка и посылали его на проверку в Интеллидженс сервис и Сенчери-хаус, последний отправлял образец дальше, в Тель-Авив. Хитрые моссадовцы изучали замок, находили способ, как при необходимости его можно будет открыть, и затем возвращали в Лондон с характеристикой «неуязвимый для взлома». Об этом узнали в Интеллидженс сервис.
Как-то одна британская компания предложила изумительный замок совершенно новой конструкции. К удивлению изготовителей, Сенчери-хаус возвратил образец, попросив прислать для изучения «что-нибудь немного попроще». В Тель-Авив был послан второй образец. Там его тщательно осмотрели, с трудом, но все же подобрали «ключ» и к нему и отослали в Лондон с выводами, что замок «не поддается взлому». Тем временем Интеллидженс сервис рекомендовала компании приступить к выпуску замков первой модели.
Через год произошел любопытный инцидент. Моссадовский агент, пытаясь открыть такой замок в коридоре административного здания в одной из европейских столиц, провозился три часа, проклял все на свете и был вынужден уйти ни с чем. С тех пор британцы сами испытывают свои замки, предоставляя возможность моссадовцам при случае поломать голову.
Прибывший в Вену взломщик был не самым лучшим в Израиле, а в табеле о рангах занимал лишь второе место. Зато он обладал такими качествами, каких был лишен лучший израильский специалист.
Вечером Гиди Барзилаи в течение шести часов инструктировал молодого человека. Он рассказал ему все о деревянном шедевре восемнадцатого столетия, изготовленном франко-немецким краснодеревщиком Ризенером, а сыщик детальнейшим образом описал интерьер здания банка «Винклер». Инструктаж завершила бригада наблюдателей из отдела Ярид. Они сообщили взломщику о режиме работы ночного сторожа; эту информацию они получили, проследив, в какое время по ночам включается свет в той или иной комнате банка.
В тот же понедельник в Багдаде Мартин дождался пяти часов вечера, подкатил свой старенький велосипед к калитке в задней стене сада виллы Куликова, открыл калитку и вышел на улицу.
Здесь он вскарабкался на велосипед и стал спускаться в сторону ближайшего парома, ходившего через Тигр в том месте, где еще недавно стоял мост Джумхурия – пока на него не обратили внимание британские «торнадо».
Мартин завернул за угол и здесь заметил первый автомобиль, стоявший на обочине. Чуть дальше был припаркован второй лимузин. Когда из второй машины вышли двое мужчин и встали на проезжей части, перегородив дорогу, у Мартина тревожно забилось сердце. Он бросил взгляд назад: двое мужчин из первого автомобиля блокировали единственный путь к отступлению. Понимая, что все кончено, Мартин поехал вперед; другого выхода у него все равно не было. Один из стоявших впереди мужчин показал на обочину.
– Эй, ты! – крикнул он. – Сюда!
Мартин остановился под деревьями у тротуара. Откуда-то появились и солдаты. Их карабины были направлены на него. Он медленно поднял руки.