Фредерик Форсайт
Кулак Аллаха
Глава 7
Сын владельца табачной лавки не на шутку перепугался. Не меньше был напуган и его отец.
– Умоляю, расскажи им все, что ты знаешь, – просил он сына. Двое мужчин представились табачнику членам комитета кувейтского сопротивления. Они вели себя очень учтиво, однако настаивали на том, чтобы сын табачника был с ними предельно откровенен и правдив.
Владелец табачной лавки понимал, что двое мужчин назвались не своими именами, но у него хватило ума сообразить, что гости являются влиятельными и могущественными представителями кувейтской нации. Однако известие о том, что его родной сын тоже участвует в активном сопротивлении, было для лавочника полнейшей неожиданностью.
Больше того, как он только что узнал, его сын не связан с официальным движением кувейтского сопротивления. Оказывается, он бросил бомбу под иракский грузовик по приказу какого-то странного бандита, о котором табачник никогда и не слышал. От таких известий любого отца мог хватить удар.
Все четверо сидели в гостиной уютного дома табачника в Кейфане. Один из гостей объяснил, что они ничего не имеют против бедуина, а только хотели бы установить с ним контакт, чтобы сотрудничать в дальнейшем.
Тогда сын табачника рассказал им все, с того самого дня, когда бедуин остановил его друга, который собрался стрелять в проезжавший иракский грузовик. Гости слушали внимательно, лишь время от времени один из них, желая что-либо уточнить, задавал вопросы. Другой, в темных очках, не произнес ни слова; это был Абу Фуад.
Спрашивавший кувейтец особенно заинтересовался домом, где подпольщики встречались с бедуином. Сын табачника сообщил адрес, однако добавил:
– Думаю, идти туда нет смысла. Бедуин очень осторожен. Один из нас как-то хотел поговорить с ним и пошел, не договорившись. Дом оказался заперт. Мы думаем, он живет не там. Так он все равно узнал, что мы приходили, и сказал, чтобы мы так никогда не делали, иначе он порвет все связи и мы больше его никогда не увидим.
Абу Фуад молча кивнул в знак одобрения. Из всех четверых он один был профессиональным солдатом, а судя по тому, что рассказал сын табачника, бедуин тоже был профессионалом высокого класса.
– Когда вы увидите бедуина в следующий раз? – спросил он.
Возможно, через сына табачника удастся передать записку, приглашение на переговоры.
– Теперь он сам связывается с кем-нибудь из нас, а тот приводит остальных. Может пройти несколько дней, пока бедуин даст знать о себе.
Гости ушли. Теперь они располагали описанием двух автомобилей бедуина: видавшего виды пикапа, на котором бедуин, очевидно, ездил под видом зеленщика, поставляющего овощи и фрукты, на городской базар, и мощного вездехода, предназначенного для поездок по пустыне.
Абу Фуад попросил друга, что работал в Министерстве транспорта, проверить, кому принадлежат автомобили. Оба номерных знака оказались фиктивными. Можно было попытаться разыскать бедуина по удостоверению личности; теперь без документов невозможно миновать вездесущие проверочные посты и заставы на дорогах.
Через одного из членов комитета движения сопротивления Абу Фуад нашел надежного человека в Министерстве внутренних дел. На этот раз ему повезло. Человек вспомнил, что шесть недель назад он выдал фальшивое удостоверение личности на имя какого-то зеленщика из Джахры. Его попросил об этом миллионер Ахмел Аль Халифа.
Абу Фуад был заинтригован и окрылен. В движении сопротивления Аль Халифа был очень уважаемым и влиятельным участником, но всегда считалось, что он занимается только финансовыми вопросами и не вмешивается в планирование боевых операций. Тогда почему же он помогал таинственному бедуину, сеявшему смерть среди иракских солдат?
К югу от саудовско-кувейтской границы американская армия непрерывно наращивала силы. Генерал Норман Шварцкопф уже давно обосновался в строго охраняемом лабиринте комнат, на третьем подвальном этаже здания Министерства военно-воздушных сил Саудовской Аравии, которое находилось на старом шоссе, ведущем к эрриядскому аэропорту. В последнюю неделю сентября генерал наконец решил, что он накопил достаточно сил, чтобы объявить Саудовскую Аравию надежно защищенной от иракского вторжения.
Генерал Чарлз («Чак») Хорнер создал надежный щит в воздухе. Возле границы круглосуточно патрулировала хорошо оснащенная армада из скоростных истребителей, истребителей-бомбардировщиков, воздушных заправщиков, тяжелых бомбардировщиков и охотников за танками – «тандерболтов». Эта армада была готова в любой момент уничтожить иракскую армию в воздухе и на земле, если Саддам осмелится двинуться дальше на юг.
Радары непрестанно прощупывали каждый квадратный дюйм территории Кувейта и Ирака, приборы отмечали движение каждой машины по дорогам, в пустыне или в воздухе, они могли перехватить любую радиопередачу и точно указать любой источник тепла.
Норман Шварцкопф понимал, что и наземных войск – механизированной пехоты, легких и тяжелых танков, артиллерии – у него теперь достаточно, чтобы встретить, остановить, окружить и ликвидировать любую колонну иракской армии.
В последнюю неделю сентября в обстановке такой секретности, что об этом не сообщалось даже союзникам США по коалиции, был разработан план перехода от оборонительной тактики к наступательным действиям. Детальная разработка плана атаки на иракские позиции осуществлялась, несмотря на то что мандатом ООН предусматривалось только обеспечение безопасности Саудовской Аравии и других государств Персидского залива и ничего больше.
Но и у генерала Шварцкопфа были свои проблемы. Одна из них заключалась в том, что на кувейтском фронте численность иракских танков, артиллерии и пехоты за последние шесть недель удвоилась, другая – в том, что для освобождения Кувейта требовалась вдвое большая армия, чем для защиты Саудовской Аравии.
Норман Шварцкопф совершенно серьезно воспринимал афоризм Джорджа Паттона, который гласил, что потеря одного своего солдата или летчика – неважно, американец ли он, британец, француз или араб, – это слишком высокая плата за военный успех. Поэтому до начала наступления Шварцкопф намеревался удвоить численность армии коалиции и обеспечить такой воздушный удар, после которого было бы выведено из строя не меньше половины иракских вооруженных сил, располагавшихся к северу от саудовско-кувейтской границы.
А для этого требовалось, во-первых, время, за которое можно было бы обеспечить доставку дополнительных пушек, танков, самолетов, другой военной техники, людей, провианта, складов, и, во-вторых, очень много денег. Удивленным кабинетным наполеонам с Капитолийского холма Шварцкопф сказал, что если они хотят победить, то ему нужно все, что он требует.
На самом деле послание Шварцкопфа политикам передал, предварительно несколько смягчив тон, менее прямолинейный председатель объединенного комитета начальников штабов генерал Колин Пауэлл. Политики любят играть в военные игры, но терпеть не могут, когда к ним обращаются на языке солдат.
Как бы то ни было, пока планы освобождения Кувейта разрабатывались в глубокой тайне. Впоследствии оказалось, что все было сделано вовремя. Предложенные ООН планы мирного урегулирования конфликта трещали по всем швам; 29 ноября лопнуло терпение и у членов этой уважаемой организации, и они дали добро на применение любых санкций вплоть до военных, если Ирак не выведет свои войска из Кувейта до 16 января. Начни Шварцкопф разработку наступательных операций в конце ноября, он никак не смог бы закончить подготовку армии коалиции в срок.
Ахмед Аль Халифа оказался в крайне затруднительном положении. Разумеется, он знал, кто такой Абу Фуад и чем он занимается. Больше того, Аль Халифа охотно выполнил бы его просьбу, но он дал бедуину слово, а нарушать свое слово торговец не умел.
Даже своим друзьям кувейтцам и товарищам по движению сопротивления Аль Халифа не признался, что на самом деле никакого таинственного бедуина нет, а есть британский офицер. Впрочем, в конце концов торговец согласился передать бедуину записку, точнее, не передать, а оставить в условленном месте, где рано или поздно бедуин ее обнаружит.
На следующее утро Аль Халифа оставил на христианском кладбище, под мраморным памятником британскому матросу Шептону, письмо, в котором настоятельно рекомендовал бедуину согласиться на встречу с Абу Фуадом.
Майк Мартин свернул за угол и слишком поздно заметил иракский патруль – пятерых солдат во главе с сержантом. Солдаты были удивлены неожиданной встрече с бедуином не меньше самого Мартина.
Несколько минут назад Мартин поставил свой пикап в гараж и пешком направился на виллу, где намеревался провести эту ночь. Он очень устал; это был один из тех крайне редких моментов, когда его внимание притупилось. Он увидел иракских солдат, понял, что те тоже заметили его, и выругался про себя. В его работе потеря бдительности даже на мгновение могла стоить жизни.
Комендантский час давно наступил. Майкл Мартин далеко не в первый раз шел по городу, когда законопослушные горожане уже заперлись в своих домах и по улицам рыскали лишь иракские патрули. Он взял за правило выбирать плохо освещенные боковые улочки, темные аллеи и совсем неосвещавшиеся пустыри, а иракские солдаты предпочитали не удалиться от главных улиц и перекрестков. Поэтому до сих пор Мартин и солдаты оккупационной армии не мешали друг другу.
Но после возвращения Хассана Рахмани в Багдад и его довольно язвительного доклада о беспомощности народной армии в Кувейте произошли кое-какие изменения. На улицах стали появляться зеленые береты иракских частей специального назначения.
Зеленые береты тоже не шли ни в какое сравнение с элитной Республиканской гвардией, но были не в пример дисциплинированнее того мобилизованного сброда, который называли народной армией. На перекрестке, где никогда не было ни одного иракского солдата, сейчас стояли шестеро «зеленобереточников».
У Мартина хватило времени лишь на то, чтобы тяжело опереться на палку, которую он всегда носил с собой, и, ссутулившись, принять старческую осанку. Это была самая выгодная поза, ибо арабские обычаи предписывали оказывать старикам если не почтение, то хотя бы сострадание.
– Эй, ты! – крикнул сержант. – Иди сюда.
На одинокого старика в клетчатой куфие нацелились четыре карабина. Старик помедлил, потом заковылял к солдатам.
– Что ты здесь делаешь в такой поздний час, бедуин?
– Старый человек хочет добраться домой до комендантского часа, – захныкал старик.
– Дурень, комендантский час давно наступил. Два часа назад.
Старик удрученно покачал головой.
– Я не знал, сайиди, у меня нет часов.
На Среднем Востоке часы – это не необходимость, а предмет роскоши, символ преуспеяния. В Кувейте иракские солдаты быстро обзавелись часами – они их просто отбирали. А слово «бедуин» происходит от арабского бидун, что значит «без».
Сержант хмыкнул. Объяснение казалось резонным.
– Документы, – сказал он.
Старик свободной рукой похлопал по своей грязной одежде.
– Кажется, я их потерял, – умоляющим тоном сказал он.
– Обыскать! – приказал сержант.
Один из солдат сделал шаг вперед. Мартину показалось, что ручная граната, привязанная к его правому бедру, вдруг выросла до размеров тех арбузов, которые он развозил на своем пикапе.
– Только не хватай меня за яйца, – вдруг раздраженно сказал старый бедуин.
Солдат в нерешительности остановился. Другой патрульный, прячась за спинами товарищей, хихикнул. Сержант пытался сохранить строгий вид:
– Зухаир, что ж ты? Обыщи его.
Молодой солдат Зухаир замешкался, понимая, что товарищи будут смеяться над ним.
– Только моей жене позволено трогать меня за это место, – продолжал бедуин.
Теперь захохотали и опустили карабины уже двое солдат. Остальные последовали их примеру. Зухаир никак не мог решить, что ему делать.
– Правда, и она ничего от этого не получает. Я уже давно не занимаюсь такими делами, – закончил старик.
Это было уже слишком. Патрульные захохотали во все горло, и даже сержант позволил себе ухмыльнуться.
– Ладно, старик. Иди своей дорогой. И больше не шляйся по ночам.
Прихрамывая и на ходу копаясь в своей грязной одежде, бедуин дошел до угла и обернулся. По булыжной мостовой покатилась граната с неуклюже торчащей в сторону ручкой взрывателя. Граната остановилась как раз у ног Зухаира. Все шестеро недоуменно уставились на нее. И тут она взорвалась. Солдаты были убиты на месте. Подходил к концу сентябрь.
Поздним вечером того же дня в далеком Тель-Авиве, точнее, в штаб-квартире Моссада, что в здании «Хадар Дафна», генерал Якоб (Коби) Дрор после работы разоткровенничался за бутылкой пива со своим старым другом и коллегой Шломо Гершоном, которого обычно называли Сэми.
Сэми Гершон возглавлял Комениут – оперативный отдел Моссада, занимавшийся, в частности, вербовкой «нелегальных» агентов и работой с ними – опасным занятием, при котором и агенты и связные постоянно ходят как по лезвию бритвы. Он был одним из двух сотрудников Моссада, в присутствии которых их шеф солгал Чипу Барберу. Разговор снова вернулся к проблеме отношений между Моссадом и ЦРУ.
– Ты не думаешь, что лучше было бы все рассказать американцам? – спросил Сэми.
Дрор повертел в руках бутылку с пивом, отпил глоток.
– Пошли они... – проворчал он. – Пусть сами вербуют своих чертовых агентов.
Дрор вспомнил, как весной 1967 года он, тогда еще совсем мальчишка, прятался в пустыне под своим танком в ожидании приказа, а тем временем четыре арабских государства готовились раз и навсегда разрешить все споры с Израилем. Дрор помнил и то, как той весной весь мир ограничивался дружескими упреками в адрес арабов.
Экипажем его танка командовал двадцатилетний офицер. Танк Дрора входил в состав той ударной группы, которая под командованием Исраэля Таля пробилась через перевал Милта и отбросила египетскую армию к Суэцкому каналу.
Дрор не забыл и реакцию западных средств массовой информации. Сначала газетчики ломали себе руки, предчувствуя уничтожение его страны, а когда Израиль за шесть дней разгромил армии четырех стран на суше и в воздухе, те же писаки обвинили Израиль в проведении тактики устрашения.
За те шесть дней сформировалось мировоззрение Коби Дрора, которое свелось к формуле: «Пошли они все к черту!». Он был настоящий сабра, он родился и вырос в Израиле и потому не обладал ни широтой взглядов, ни родословной таких людей, как Давид Бен-Гурион.
Политические симпатии Коби Дрора были на стороне крайне правой партии Ликуд, которую возглавляли Менахем Бегин, выходец из движения Иркун, и Ицхак Шамир, ранее входивший в группу «Шторм».
Однажды Коби Дрор присутствовал на занятиях новобранцев Моссада. Преподаватель, один из его сотрудников, употребил выражение «дружественные разведывательные управления». Сидевший на задних рядах Коби Дрор встал и прервал лектора:
– В природе не существует такого понятия, как друг Израиля, – сказал он новобранцам, – за исключением, быть может, еврейской диаспоры. Все страны делятся на две категории: на наших врагов и нейтральные государства, у которых надо брать все, ничего не давая взамен. Встретитесь с «нейтралами» – улыбайтесь им, похлопывайте их по плечу, пейте с ними, льстите им, благодарите их за ценные сведения, но не давайте им никакой информации.
– Что ж, Коби, будем надеяться, что они никогда не узнают, – сказал Гершон.
– Как они могут узнать? В курсе дела только восемь человек. И все они – наши сотрудники, Должно быть, всему виной было пиво. Коби Дрор забыл о девятом посвященном.
Весной 1988 года британский бизнесмен Стюарт Харрис принимал участие в багдадской промышленной ярмарке. Харрис был торговым директором ноттингемской компании, которая изготавливала и продавала дорожно-строительные машины. Организатором ярмарки было иракское министерство транспорта. Как почти все европейцы и американцы, Харрис жил в отеле «Рашид» на улице Яфа. Этот отель был построен специально для иностранцев и находился под тщательным наблюдением иракской службы безопасности.
На третий день работы ярмарки Харрис, вернувшись в отель, обнаружил, что в его отсутствие под дверь кто-то просунул конверт, на котором был указан только номер его комнаты.
Внутри оказался единственный небольшой листок и второй самый обычный конверт, в каких отправляют письма авиапочтой. На втором конверте не было написано ни слова, а на листке по-английски печатными буквами было выведено: ПО ВОЗВРАЩЕНИИ В ЛОНДОН ПЕРЕДАЙТЕ ЭТОТ ПАКЕТ В НЕРАСПЕЧАТАННОМ ВИДЕ В ИЗРАИЛЬСКОЕ ПОСОЛЬСТВО.
Больше никаких пояснений нигде не было. Стюарт Харрис насмерть перепугался. Он хорошо представлял себе, что такое Ирак и его кошмарная секретная полиция. Что бы ни было в том конверте, этого вполне достаточно, чтобы его арестовали, пытали, даже убили.
К чести Харриса, он сохранил спокойствие и способность здраво рассуждать. Почему, например, письмо подбросили именно ему? В Багдаде было несколько десятков британских бизнесменов. Так почему же выбор пал именно на Стюарта Харриса? Не могли же иракцы знать, что по происхождению он еврей, что его отец, Самюэль Горовиц, эмигрировал в Англию в 1935 году из Германии?
Харрис так никогда и не узнал, что двумя днями раньше в ресторане ярмарки его имя упоминалось в беседе двух сотрудников иракского Министерства транспорта. Один из них рассказывал другому о своей поездке на ноттингемские заводы в августе прошлого года; тогда Харрис радушно принимал его первые два дня, потом исчез и снова появился лишь через день. Иракский гость поинтересовался, не заболел ли его хозяин. В ответ английский коллега Харриса лишь рассмеялся и объяснил, что тот взял выходной на йом кипур.
Иракские чиновники тут же забыли о своем разговоре, но сидевший за соседним столиком другой иракец все слышал и счел необходимым доложить своему начальнику. Тот вроде бы не обратил внимания на рапорт подчиненного, но чуть позже задумался и просмотрел имевшиеся у него сведения о мистере Стюарте Харрисе из Ноттингема, в частности, узнал номер его комнаты в отеле «Рашид».
Харрис стал думать, что же ему делать. Предположим, рассуждал он, анонимный отправитель письма каким-то образом узнал, что он – еврей. Даже в этом случае он никак не мог знать другого. Благодаря совершенно случайному стечению обстоятельств письмо попало не просто к еврею, а к сайану.
Израильский институт разведки и специальных операций был создан в 1951 году по приказу самого Бен-Гуриона. Вне стен института его обычно называли «Моссад», что на иврите и значит «институт», но сотрудники Моссада, говоря о своей штаб-квартире, всегда ограничивались безликим словом «офис». По сравнению с другими ведущими разведывательными управлениями мира Моссад – совсем крохотная организация, особенно если судить по численности штатных сотрудников. В штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли (штат Вирджиния) работают около двадцати пяти тысяч специалистов; в это число не входят работники многочисленных филиалов. В период расцвета КГБ в его Первом главном управлении, выполнявшем примерно те же функции, что и ЦРУ или Моссад, числилось около пятнадцати тысяч оперативных работников, в том числе не менее трех тысяч – в штаб-квартире управления в Ясеневе.
Моссад в любое время насчитывал от 1200 до 1500 постоянных сотрудников и меньше сорока руководителей оперативных групп.
Тот факт, что Моссаду все же удавалось существовать с ничтожным числом сотрудников и на тощем бюджете и не просто существовать, а приносить весомые плоды, объясняется двумя причинами. Одна из них заключается в умении Моссада при необходимости проникать в любые еврейские общины – чудом сохранившиеся чуть ли не во всех странах мира удивительные сообщества, которые сконцентрировали в себе поразительно талантливый и трудолюбивый народ, обычно говорящий на языке той страны, где находится община.
Другая причина успехов Моссада кроется в наличии сайанима – международной сети помощников; на иврите слово «сайан» и означает «помощник». Сайанами могут быть только чистокровные евреи. Сохраняя лояльность по отношению к той стране, гражданами которой они являются, сайаны в то же время испытывают симпатии и к государству Израиль.
Только в Лондоне насчитывается около двух тысяч сайанов, а по всей Великобритании их рассеяно еще тысяч пять. В США сайанов раз в десять больше. Они никогда не принимают непосредственного участия в операциях, а лишь оказывают те или иные услуги. Сайан всегда должен быть уверен, что операция, осуществлению которой он помогает, не направлена против той страны, где он родился или живет. Преданность Израилю не должна вступать в противоречие с патриотизмом гражданина другой страны. Как бы то ни было, благодаря помощи сайанов расходы на проведение операций удается заметно снизить – иногда на порядок.
Предположим, что в Лондон прибывает оперативная группа Моссада с заданием осуществить акцию против подпольной палестинской организации. Группе нужен автомобиль. Тогда сайана, занимающегося торговлей автомобилями, просят оставить в определенном месте подержанный автомобиль с настоящим номерным знаком, а ключи от него положить под коврик. По окончании операции автомобиль возвращают владельцу. Сайан никогда не узнает, для чего потребовался этот автомобиль, а в его отчетах будет указано, что машину отдали на время потенциальному покупателю.
Если той же группе Моссада потребуется надежная «крыша», то сайан, имеющий в своем распоряжении недвижимость, сдаст в аренду пустующий магазин, в то время как другой сайан, связанный с кондитерской фабрикой, привезет в магазин конфеты и шоколад. Если Моссаду понадобится тайник для передачи информации, то сайан, торгующий недвижимостью, подыщет пустующий офис.
Однажды Стюарт Харрис проводил отпуск на израильском курорте Эйлат. Как-то раз в баре он разговорился с приятным молодым израильтянином, в совершенстве владевшим английским языком. На следующий день израильтянин привел своего друга, мужчину средних лет, который незаметно выведал у Харриса, какие чувства тот питает по отношению к государству Израиль. К концу отпуска Харрис согласился, что если когда-нибудь он сможет чем-нибудь помочь...
Отпуск закончился, и Харрис уехал домой, где, как ему и было рекомендовано, вел такой же образ жизни, что и до поездки в Израиль. Два года он напрасно ждал какого-то особого задания; за все это время к нему лишь изредка заходил дружески поболтать один и тот же гость. Каца, выполняющий обязанности резидента, должен регулярно заниматься и такой скучной работой, как проверять готовность сайанов.
И вот теперь сайан Стюарт Харрис сидел в своем номере багдадского отеля и гадал, что ему следует предпринять. Его все больше охватывала паника. Письмо вполне могло быть провокацией: тогда его задержат в аэропорту при попытке вывезти тайком секретную информацию. А что, если подбросить конверт в багаж другому англичанину? Нет, на такое Харрис был просто не способен. Да и как потом получить письмо в Лондоне?
Немного успокоившись, Харрис наконец разработал план действий и дальше поступал уже в строгом соответствии с ним. Он сжег в пепельнице наружный конверт и записку, пепел измельчил и спустил в унитаз. На внутреннем конверте Харрис тщательно ликвидировал собственные отпечатки пальцев и положил его под запасное одеяло, которое лежало на полке над гардеробом.
Если теперь в его номер придут с обыском, он поклянется, что никогда не забирался на верхнюю полку, потому что лишнее одеяло было ему совсем ни к чему, а что касается письма, то, должно быть, его оставил тот, кто жил в этом номере до него.
В большом магазине Харрис купил конверт из прочной манильской бумаги, самоклеющуюся этикетку и липкую ленту, а на почте – столько марок, сколько требуется для пересылки толстого журнала из Багдада в Лондон. С ярмарки он принес рекламный журнал, прославлявший красоты и добродетели Ирака, и даже проштемпелевал конверт эмблемой ярмарки.
В последний день пребывания в Багдаде, за полчаса до того, как он вместе с двумя другими британцами должен был выехать в аэропорт, Харрис заперся в своем номере. Он спрятал письмо между страницами рекламного журнала, а журнал опустил в конверт, потом наклеил на него марки и этикетку с адресом своего дяди, который жил в Лонг-Итоне. Харрис заранее узнал, что из почтового ящика, висевшего в холле отеля, в очередной раз вынут корреспонденцию лишь через четыре часа. Даже если эти болваны вскроют его конверт, рассуждал Харрис, к тому времени он сам будет уже где-то над Альпами, на борту британского авиалайнера.
Говорят, что везет дуракам или отчаянным храбрецам. Холл отеля действительно постоянно находился под наблюдением секретной полиции, которая следила, чтобы никто из соотечественников ничего не смог передать отъезжавшим иностранцам. Харрис нес конверт под пиджаком, прижимая его левой рукой к телу. Сидевший в углу переодетый полицейский обратил внимание на англичанина, но в тот момент, когда Харрис опускал конверт в почтовый ящик, их с полицейским разделила тележка, доверху нагруженная багажом. Когда тележка проехала, Харрис уже сдавал администратору ключи от номера.
Конверт доставили в дом дяди неделю спустя. Дядя уехал в отпуск, а перед отъездом на случай пожара или ограбления отдал ключи племяннику. Харрис беспрепятственно проник в дом и забрал конверт. Потом он отправился в посольство Израиля в Лондоне и попросил встречи с опекавшим его кацой. Харриса проводили в какую-то комнату и попросили подождать.
Вскоре туда вошел мужчина средних лет, спросил у Харриса его имя и поинтересовался, почему тот хочет видеть «Нормана». Харрис все объяснил, извлек из кармана конверт и положил его на стол. Израильский дипломат побледнел, снова попросил Харриса подождать и вышел.
Здание израильского посольства на Палас-грин может привлечь внимание любителя архитектуры своими классическими линиями, но ни один архитектор никогда бы не догадался, что под этим зданием скрывается надежно укрепленное и оснащенное самой современной аппаратурой лондонское бюро Моссада. Именно из этой подземной крепости был срочно вызван молодой человек. А Харрис все ждал и ждал.
Конечно, он не мог знать, что стал предметом тщательнейшего изучения через полупрозрачное поляризационное зеркало. Пока он сидел за столом, на котором по-прежнему лежал нетронутый конверт, его сфотографировали, а фотографию сличили со снимком Стюарта Харриса из Ноттингема, хранившимся в его досье. Молодой каца убедился, что в посольство проник сайан, а не палестинский террорист, и лишь после этого вошел в комнату.
Каца улыбнулся, сказал, что его зовут Рафи, и предложил Харрису рассказать все с самого начала, с той самой встречи в Эйлате. Харрис так и сделал. Разумеется, Рафи все знал о вербовке Харриса в Эйлате (он только что просмотрел его досье), и рассказ Харриса был нужен ему лишь для проверки. Когда рассказчик дошел до событий в Багдаде, каца заинтересовался всерьез. Сначала он почти не прерывал Харриса, давая ему возможность полностью выговориться. Потом засыпал его вопросами; вопросы часто повторялись, так что в конце концов Харрису пришлось пересказать несколько раз все, что было в Багдаде. Рафи не делал никаких заметок, вся их беседа записывалась. Наконец он подошел к укрепленному на стене телефону и недолго переговорил на иврите со старшим по званию коллегой, сидевшим за стеной.
Потом Рафи, не скупясь на похвалы, долго благодарил Харриса, отметил его мужество и хладнокровие, настоятельно просил никому и ни при каких обстоятельствах не говорить ни слова о всем происшедшем и пожелал ему счастливого возвращения домой. Затем Харриса проводили до выхода.
Письмо забрал мужчина в шлеме, пуленепробиваемом жилете и в перчатках. Конверт сфотографировали и просмотрели в рентгеновских лучах. Израильское посольство уже потеряло одного сотрудника, погибшего при вскрытии письма-бомбы, и больше не хотело рисковать.
Наконец конверт вскрыли. В нем оказалось два листка тонкой прозрачной бумаги, исписанных арабской вязью. Рафи не знал ни слова по-арабски, а уж тем более не мог прочесть рукописный текст. Во всем лондонском бюро Моссада не нашлось человека, который смог бы разобраться в ажурной вязи арабских букв. Рафи отослал в Тель-Авив подробное, надежно зашифрованное сообщение, после чего составил еще более детальный отчет по специальной форме, которую в Моссаде называли НАКА. Вечером того же дня письмо и отчет были отправлены с дипкурьером, который вылетел самолетом израильской авиакомпании из Хитроу в Тель-Авив.
В аэропорту Бен-Гуриона дипкурьера прямо у трапа самолета встретил мотоциклист связи с вооруженным эскортом. Мотоциклист доставил холщовый мешок с диппочтой в большое здание на бульваре короля Саула, а после завтрака мешок уже лежал на столе руководителя иракской инспекции, очень способного молодого офицера Давида Шарона.
Шарон хорошо владел арабским языком, и то, что он прочел на двух листках папиросной бумаги, произвело на него примерно такое же впечатление, как первый прыжок с парашютом на тренировочных занятиях над пустыней Негев.
Не вызывая секретаря и не прибегая к помощи компьютера, Шарон сам напечатал дословный перевод письма на иврите, потом с оригиналом, переводом и отчетом Рафи направился к своему непосредственному начальнику, директору средневосточного отдела Моссада.
В письме сообщалось, что его автор занимает очень высокий пост в иракской иерархии и является членом многих правительственных советов. Далее автор говорил, что он готов работать на Израиль за деньги – и только за деньги.
Там были еще кое-какие детали и номер абонементного почтового ящика на центральном багдадском почтамте для ответа.
Вечером того же дня в личном кабинете Коби Дрора состоялось совещание. Помимо генерала Дрора на совещании присутствовали Сэми Гершон, руководитель оперативного отдела Моссада, и Эйтан Хадар, шеф средневосточного отдела и непосредственный начальник Шарона. Вызвали на совещание и самого Давида Шарона.
Гершон с самого начала был настроен скептически.
– Это фальшивка, – убежденно сказал он. – В жизни не видел такой наглой, неуклюжей, совершенно откровенной ловушки. Коби, я не пошлю своего человека проверять эту фальшивку. Это значит – отправить его на верную гибель. Я бы не послал в Багдад даже отера.
Отером в Моссаде называют араба, которого израильтяне посылают для установления предварительных контактов с другим арабом. Отер – это посредник самого низкого уровня, которым – в отличие от настоящего кацы – можно и пожертвовать.