Филипп Горбунов
Проект «О»

Глава IV. Кукушкин в Москве

Как вы, дорогой читатель, уже поняли, на момент начала этой истории интернета в регионе не было, причём уже полгода. Факсы и прочая оргтехника конца прошлого столетия печально ржавели на складах или были сданы в утиль, почте не доверяли. Единственное, что мог в этой ситуации предпринять профессор, – это собственноручно передать документы в фонд Дорофеева. Россия, XXI век…

Тяжко было без Сети, ох, тяжко!.. Впрочем, какой-то секретный спецканал для ФСБ и администрации Ленинска всё же оставили – на случай борьбы с мировой закулисой и тайных переговоров с центром. Но и он проработал недолго, стал давать сбои и вскоре захирел совсем.

В век информации отсутствие Сети мгновенно сказывается на всех сферах деятельности человека, кроме, быть может, ассенизаторской. После блокировки замедлилась работа крупных предприятий и фирм, что привело к срыву поставок оборудования и сырья; «полетели» многомиллионные контракты, заказы выполнены не были, вследствие чего заводы и фабрики остались без зарплат, работяги вышли на улицы и устроили забастовки. Но власть объяснила, что всё это «временные трудности», устроенные агентами Госдепа США, с которыми скоро будет покончено. Народ, пошумев, с размахом сжёг американский флаг на Вокзальной площади, пороптал немного да и успокоился. Потом кто-то всё-таки вернулся в лоно родного Министерства связи, а кто-то стал разводить почтовых голубей, что вскоре вошло в моду не только по эстетическим, но и по экономическим соображениям. К концу года в Ленинске, кажется, не осталось человека, который мог бы внятно объяснить, на кой ему сдался этот интернет?..

Но вернёмся к нашему герою… Уладив вопрос со сметой и подготовив подробный план мероприятий, профессор мчался к директору, чтобы ознакомить его с документами. Седых надел очки и погрузился в бумаги.

– Занятно, – резюмировал директор.

– Даёте добро? – поспешил узнать Валерий Степанович.

– А у меня есть выбор? – хитро прищурился Седых.

– Выбор есть всегда.

– Важно, чтобы вы это помнили, – многозначительно произнёс директор, ставя свою резолюцию.

Кукушкин не придал значения его словам. Он был взволнован как никогда. Понятное дело – первый дельный эксперимент за долгие годы прозябания и поисков!

В лаборатории царило возбуждение. Говорливый Чайкин суетился пуще всех.

– Между прочим, – прыгал он, – ваш отъезд, Валерий Степанович, надо бы отметить. Верно я говорю? – и Петя тихонько толкнул в бок голубоглазую красавицу-лаборантку Свету Синичкину, давно и безнадежно влюблённую в Кукушкина. За девушкой ухлёстывало чуть ли не всё мужское население института от семнадцати до бесконечности и некоторые сотрудники НИИ цитологии, но ни к одному из них девушка не чувствовала взаимности. Света смущённо опустила реснички.

– Петя, что значит – отметить? Как будто ты радуешься, что начальство нас покидает… – смущённо заметила Света.

– Нет-нет, – занервничал Чайкин, – я неправильно выразился… Я хотел сказать… э-э-э… одним словом…

– А Петя прав, – поддержал коллегу Кукушкин. – По случаю вашей внезапной свободы можно и кутнуть легонько, а?..

Коллеги облегчённо рассмеялись, поскольку действительно ценили Валерия Степановича как руководителя.

– Так, я за тортиком, – засобиралась Света.

– Нет уж, я схожу, – придержал её шустрый Чайкин. – Какой брать, Валерий Степанович?

– Любой.

– А из горячительного?

Профессор вздрогнул.

– Никакого горячительного! Только чай.

– Чай так чай, – согласился Петя, на ходу напяливая пуховик. «Юркий малый», – отметил про себя Кукушкин.

Вечером Седых позвонил в Москву, чтобы предупредить фонд о приезде их сотрудника, а профессор, простившись с коллегами и проглотив кусок торта, уже летел домой за чемоданом – вечером у него был поезд. Гостиницу забронировали по телефону. Своим Кукушкин сказал, что его посетила «одна чертовски любопытная идея, воплотить которую поможет только Москва». Люба, конечно, начала допытываться, какая именно, но Валерий Степанович был непреклонен и твёрдо дал понять, что поведает об этом позже. Люба приуныла, но, поразмыслив немного, благословила мужа на «величайшее открытие, которое не за горами». Родные проводили Валерия Степановича на поезд, и учёный отправился потрясать законы генетики и соблазнять сильных мира сего, проповедуя свой Проект «О».

Через сутки в три часа пополудни профессор прибыл в Москву. Выйдя из здания вокзала и не успев ещё оглядеться, он услышал корявое:

– Куда ехать, брат?

Перед Валерием Степановичем вырос черноглазый плюгавенький кавказец, облачённый в шаровары «Адидас» и турецкую дублёнку. На указательном пальце его правой руки по-пижонски вращался брелок с ключами от потрёпанной «Приоры», а на среднем нахально посверкивал здоровенный золотой перстенёк. Кукушкин назвал гостиницу.

– Дарогу пакажишь?

– У вас что, навигатора нет? – с некоторым раздражением поинтересовался Кукушкин.

– Сгорэл, – мрачно отозвался таксист.

– Ладно, – вздохнул Валерий Степанович, – покажу.

Как-то профессор уже останавливался в этой гостинице и, по счастью, помнил, как туда ехать. Поехали. В салоне было всё как встарь: эбонитовая розочка, «мохнатый» руль, увешанное болтающимися амулетиками лобовое, над зеркальцем заднего вида – иконка Николая Чудотворца, а по обеим сторонам от неё – выцветшая почтовая открытка с изображением товарища Сталина в парадном белом мундире и свежее цветное фото президента Кнутина на фоне триколора. «Триптих», – подумал Кукушкин.

Кавказец оказался лихачом. Едва профессор погрузился в салон, как водитель ударил по газам. Валерий Степанович впечатался в спинку сиденья.

– Осторожнее, пожалуйста!

– Ай, нэ бэспакойся, слюшай, даставим в лучшем виде, мамой клянусь! – заверил местный Шумахер.

– Хотелось бы, – проворчал Кукушкин.

Пока машина неслась по Рождественскому бульвару, Валерий Степанович, подсказывая водителю дорогу, с интересом глядел в затуманенное морозцем окно. Кругом царила радостная предновогодняя кутерьма, сияли мириады огней, трещали ярмарки, сверкали пластиковые конусы огромных искусственных елей. Москва показалась профессору невероятно нарядной. Кукушкин не мог нарадоваться на москвичей, живущих в таком великолепном городе! Вдруг из-за поворота вынырнул какой-то лоснящийся гигантский шар с бородкой и глазками. Валерий Степанович вздрогнул от неожиданности. Это была афиша три на четыре метра, приглашающая посетить юбилейные концерты известного певца и народного артиста, чей лик со следами очередного омолаживающего ботокса, собственно, и заполнял всё рекламное пространство. Ярко-жёлтая надпись призывно гласила: «Юбилейная программа Иконостаса Меняйлова „30 лет в пути. Лучшее и только для вас“. ГЦКЗ „Россия“, 7—9 января 2022 года». Кукушкин поёжился, как от сквозняка, и «Приора», взвыв на повороте, свернула в грязный переулок. Державная парадность столицы резко сменилась неожиданной затрапезностью губернии. По обеим сторонам замелькали усталые стены старых приземистых домиков с новыми стеклопакетами. На углу, у перекрёстка, машина встала на светофоре и запыхтела, готовясь к новому рывку, как маневровый паровоз. Кукушкин посмотрел налево и увидел доску объявлений, среди которых была ещё одна афиша, маленькая и неказистая, выдержанная в двух цветах на белом как снег куске тонкой бумаги: синим – «Вечер классики», чуть ниже чёрным – «Выступает лауреат III Всероссийского конкурса молодых пианистов Яков Либерзон. В программе прозвучат произведения С. Прокофьева, С. Рахманинова и Р. Щедрина. 25 декабря, ДК Железнодорожников. Начало в 19.00». Загорелся зелёный, такси, присев на заднюю ось, снова сорвалось с места, и несчастный Либерзон, теснимый рекламой кредитных компаний и частников о продаже подержанных ноутбуков, продолжил печально ронять слёзы беззвучных нот в свалявшийся московский снег. Кукушкин покачал головой.

Вырулив на ярко освещённую улицу, такси резко остановилось у гостиницы. Облегчённо выдохнув, профессор рассчитался с лихачом и вышел из машины.

Войдя в вестибюль, Кукушкин оказался в просторном, мягко освещённом холле с бордовым ковролином, светло-бежевыми деревянными панелями на стенах и нежными деревцами в могучих кадках. Из ресторана налево доносились всплески рояля и сдержанный женский смех. Вообще, отель стал выглядеть богаче и респектабельнее. «Ремонт сделали», – проанализировал Валерий Степанович. Он подошёл к стойке, представился. Милая девушка-администратор заглянула в список, улыбнулась и выдала гостю магнитную карточку. Кукушкин расписался в журнале и уже хотел было подняться, как вдруг барышня окликнула его и, краснея, робко напомнила, что «у них нет горячей воды, так как в районе какая-то авария на теплоцентрале». Неприятно, конечно, но ничего не попишешь; нет так нет. Кукушкин сказал, что потерпит и, вернув успокоившейся девушке прежний цвет лица, пошёл к лифту.

Номер был маленький, но уютный. Пастельные тона, мягкий ковёр и приглушённый свет располагали к умиротворению. Пахло лавандовым освежителем воздуха. Окна номера выходили на соседнюю тихую улочку. В общем, всё было в порядке, кроме горячей воды. Это действительно немного огорчало профессора.

Переодевшись, Кукушкин спустился в ресторан, где ещё можно было взять бизнес-ланч. Заказал что осталось – суп-пюре, макароны по-флотски, пирожок с мясом и стакан крепкого чёрного чая. За ужином Валерий Степанович оттаял и подобрел. Вздохи рояля убаюкивали профессора. Чтобы не уснуть, он решил устроить небольшой променад по центру столицы – Валерий Степанович любил гулять по вечерам. Поднялся в номер, надел пальто.

Выйдя на улицу, Кукушкин поднял воротник и зашагал в сторону больших огней, к проспекту. На углу к нему, призывно покачивая отяжелевшими бёдрами, подплыла на невообразимо высоких шпильках некая «королева ночи» неопределённого возраста и, улыбаясь сквозь пуд штукатурки, томным голосом, исполненным порока и опыта, предложила «отдохнуть». Кукушкин шарахнулся от дамы, не к месту бросив: «Я женат».

– Так и я замужем, котик, – усмехнулась «ночная бабочка». Кукушкин ничего не сказал, только ускорил шаг и вышел на проспект.

Людской поток, внутри которого оказался профессор, уже не походил на ту бодрую людскую реку, которую Валерий Степанович наблюдал из окна такси. Напротив, это была угрюмая тёмная масса, мрачно спешащая по своим делам. Всюду сквозила какая-то нервозность, какое-то напряжение. Прохожие мелькали как тени, будто спеша поскорее скрыться в метро или в подъезде. Что это? Новая черта московского характера? Изредка сталкиваясь с ними взглядами, профессор с удивлением замечал, как их испуганные взоры, вспыхнув на миг, тотчас рассеянно гасли и опадали, вновь упираясь в серый столичный лёд. Кукушкин ничего не мог понять.

Чуть ли не на каждом углу профессор обнаруживал невесть откуда взявшиеся угрюмые казачьи патрули. Они провожали Кукушкина подозрительными взглядами, а беспокойные их рысаки, нетерпеливо прядая ушами, рыли копытами серый московский снег. Атмосфера непонятной тревожной скованности усиливалась ворохом различных препонов и ограничений, что сыпались на голову Валерия Степановича, как из рога изобилия: тут запрещён вход, там – выход, тут не стой, туда не ходи, «Закрыто», «Запрещено!», «Ремонт», «Переучёт»… «Последствия коронавируса», – предположил профессор.

В Первопрестольной Кукушкин не был пять лет. Теперь он не узнавал столицы. Москва раздобревшей купчихой угрюмо куталась в сизое облако едкого дыма, как в шарф, зло оплёвывая приезжих снежной кашей из-под миллиона колёс. Эта стрекочущая, орущая, сияющая сотнями огней, бесконечная ярмарка чиновничьего тщеславия в интерьерах потёмкинских деревень, с обратной стороны которых лишь непонятный страх, мрак да уныние; вся эта дикая круговерть лубочной свистопляски по команде; весь дутый пафос тонн отсыревшей штукатурки на рыле сытого официоза; всё «доброе-вечное», плетьми директив загнанное в суровые рамки дозволенности; всё, что до боли напоминает выкрутасы изнасилованного паяца с зашитым ртом, пляшущего по указке под неслышный аккомпанемент, – это то, чем стала Москва. Теперь это столица неприкаянности, юдоль затравленности. Город потухших глаз и ампутированных душ…

В номер Кукушкин вернулся подавленным и задумчивым. Он устало снял пальто, подошёл к окну. Через улицу был дом с аптекой, налево – заснеженная стройплощадка с уснувшим гигантом-краном, направо – тот самый бурлящий проспект. Вдали над зданием МГУ мрачно шлялись без дела клочки тёмно-лиловых туч, похожих на чьи-то внутренности. Своей небрежною рукой вечер сгрёб карамель жёлто-зелёных огней в кулак. Надвигалась ночь. Было тягостно и одиноко.

Кукушкин зашторил окно, сел на кровать и включил плазму. Ток-шоу, сериалы, мельтешня и глупость. Устал. Выключил. Разделся. Лёг на кровать, зажёг ночник, зашуршал недочитанными «Ленинскими известиями» и уснул, выронив газету на пол. И привиделось ему, будто носится он над бушующим морем, пытаясь поймать сачком своего орла из вод морских. Злится, матерится, а толку ноль… Вот такой глупый сон.

Утром, позавтракав, Валерий Степанович, не теряя времени, сразу же отправился в фонд. Благо находился он в десяти минутах ходьбы от гостиницы и открывался в одиннадцать.

Благотворительный фонд Святителя Михаила, более известный в народе как Фонд Простантина Дорофеева, располагался в центре столицы, в тихом переулке, ещё не затронутом точечной застройкой. Само здание находилось за высокой бетонной стеной, увешанной гроздьями видеокамер. Ни табличек, ни каких-либо указателей снаружи не было. Глубочайшая секретность, больше подходящая режимному объекту или оборонному заводу, но никак не благотворительной организации. Настоящая крепость. «Странно, – подумал профессор. Адрес вроде верный – элитный, прости господи, секс-шоп через дорогу… Вон он… Значит, всё верно». Подойдя к гладкой, как лист, стальной калитке, врезанной в стену, доктор немного растерялся – никаких звонков или даже ручки. Только острый глаз домофона буравил серое утро. Доктор его не заметил. Внезапно сквозь бетон прорезался чей-то голос.

– К кому идём?

Кукушкин вздрогнул и завертел головой, ища источник звука.

– Прямо перед собой посмотрим, – сказал голос из стены. Кукушкин опустил взгляд и увидел отверстия динамика.

– Я – профессор Кукушкин из Ленинска. Мне назначено.

В домофоне захрипело, потом раздался щелчок и всё стихло. Валерий Степанович на какое-то время застыл в полусогнутом состоянии, подул в домофон, сказал в  него: «Ау», ничего не услышав в ответ, выпрямился, покачался на носках, походил вдоль стены взад-вперёд, начал скучать и вдруг уловил негромкое электрическое жужжание – это в стену медленно задвигалась стальная дверь. Доктор вошёл во двор и тотчас упёрся лбом во вторую стену из двух дюжих молодцев. Оба в коротких чёрных пальто. Бритые затылки, кирпичные подбородки, махонькие рации, утопающие в громадных лапах. Один из них молча поводил вокруг Кукушкина металлодетектором и пробасил:

– Проходите.

Валерий Степанович мелко кивнул и зашагал по чисто выметенной дорожке к двухэтажному особняку в стиле позднего классицизма с лепниной. Над парадным нависал мощный балкон, поддерживаемый четырьмя колоннами, а у дверей в оловянной рамке висела табличка, информирующая посетителей о том, кто и в какие годы владел зданием. История у особняка и правда была богатая. Кукушкин напялил очки и начал с увлечением читать. До 1917 года здание принадлежало графу Лопухину. После революции в нём располагалась местная ЧК, потом – склад провианта. В 20-м открыли интернат для беспризорников, просуществовавший до 42-го года, когда здесь начал работать военный госпиталь. После войны здание отошло под школу рабочей молодёжи, а в 70-м, ко дню столетия вождя мирового пролетариата, в нём открылся музей марксизма-ленинизма. Спустя двенадцать лет и один капитальный ремонт, после которого интерьеры здания окончательно утратили прежний свой вид, в доме начал работу НИИ Мостранспроект, приказавший долго жить в 93-м, когда в стенах бывшего графского особняка открылось немецко-российское совместное предприятие, занимающееся поставками детского питания. Но и этот трест лопнул в разгар дефолта 98-го, после чего за лакомый кусок в центре Москвы кто только ни бился, начиная с членов правительства и заканчивая «братками». Однако многострадальному зданию суждено было отойти лидеру Партии работников лечебно-трудовых профилакториев России (ЛТПР), который в 2000-м открыл в нём свою московскую штаб-квартиру, просуществовавшую аж до осени 2016-го. В октябре того же года здание сие было передано на баланс города Москвы, которая, в свою очередь, сдала дом в пользование меценату-миллиардеру Дорофееву, который как раз искал крышу для нового фонда. Увидев, в сколь ужасающем состоянии был памятник архитектуры, предприниматель на свои деньги отремонтировал особняк, и дом Лопухина ожил.

Заинтригованный сим рассказом, Кукушкин потянул отшлифованную тысячами рук просителей никелированную ручку массивной дубовой двери и вошёл в здание. То, что предстало его взору, мягко говоря, впечатляло: холл вестибюля блистал каррарским мрамором, в центре журчал декоративный фонтанчик, а надо всей этой роскошью сияла солнцем в миллион свечей люстра богемского хрусталя. Валерий Степанович ахнул. Поднял взгляд выше и обомлел: взору учёного представилась масштабная, невероятно реалистичная, хотя и немного странная фреска: в центре свода на лазурном фоне парил, как догадался воцерковлённый Кукушкин, апостол Пётр, отверзающий врата Рая и почему-то подозрительно смахивающий на главу правительства Мишуткина. Чуть ближе к центру сквозь лёгкое облачко угадывался лик самого Создателя, как две капли воды похожего на Кнутина, зорко следящего за происходящим. А вот те, для кого апостол Пётр любезно открывал «лучшую жизнь», остались Кукушкиным неопознанными. Это были трое каких-то грязных, рыдающих биндюжников в рваных одеждах. У одного из них в худой как трость руке был зажат штангенциркуль, у другого – тощее пёрышко для письма, а у третьего – самого болезного на вид, в очочках и с пейсиками – клавиатура под мышкой. Изумлённо таращился на диковинную роспись Валерий Степанович. Он тщетно пытался понять, какой библейский сюжет положен в её основу и что всё это значит.

– Нравится? – спросил вдруг чей-то булькающий голос.

Кукушкин подпрыгнул от неожиданности. Перед ним стоял пожилой охранник с бейджиком «Григорий». Он тоже поглядывал на потолок и елейно улыбался.

– Красиво, – согласился Валерий Степанович. – А художник кто?

– Да богомаз один из Мурома. Старообрядец странствующий. Иннокентием Хлюпиным звать, – сказал Григорий и, помолчав, добавил шёпотом: – Блаженный какой-то. Ходит по Руси и храмы за хлеб расписывает. «Деньги, – говорит, – зло». Во как!

– Откуда же он взялся, Хлюпин этот?

– Так он лет пять назад приехал Москву посмотреть. Представляете, ни разу в Москве не был! Мы как раз ремонт начинали, а этот мимо проходил. Зашёл и говорит: «Чую, место намоленное, хорошее». Энергетика тут, говорит, благая! Хотите, говорит, потолок вам распишу библейской тематикой? Я, говорит, иконописец, свет людям несу – так и сказал, ага… Ну, бригадир спросил: «Сколько берёшь за квадрат?» А этот смеётся: не рублём, говорит, единым… Так что взяли мы этого чудика с радостью. А чего? Пусть малюет, жалко, что ли! Вон красота какая! – и Григорий, восторженно улыбаясь, снова задрал голову к потолку, ткнув в Кукушкина острым кадыком.

Валерий Степанович ещё раз взглянул на творение муромского гения:

– Простите, а что это за часть Писания, что-то я в толк не возьму?..

– Он как-то объяснял, что вот эти трое в лохмотьях, – охранник указал корявым пальцем на нищих у врат Рая, – символ нашей, так сказать, хе-хе, интеллигенции: с линейкой который – учёный, с пером – поэт, а жид… ой, извините… еврей в смысле… программист или что-то в этом роде, не помню… То есть идея какая? Если верен отечеству и царю… то есть президенту… ну, там служишь исправно, по Болотным не шляешься, во всех грехах покаялся, – будь уверен: и тебе в Раю место уготовано…

– Кем? Кнутиным? – ехидно полюбопытствовал Кукушкин.

– Ну, вы же понимаете, это… как её?.. мент… ментафора…

– Метафора, – поправил Кукушкин.

– Во-во! Она самая!

– Метафора чего? – не отставал Валерий Степанович.

– Власти, чего ж ещё!

– Извините, вы в Бога верите?

– А как же! – ощерился охранник. – Как все, так и я.

У Валерия Степановича не было слов…

– Вы, если я правильно понял, к Простантину Витольдовичу? – наконец спросил Григорий.

– Именно. Моя фамилия Кукушкин. Я из Ленинска. Вам должны были звонить…

– Мне? – испугался Григорий.

– Ну, не конкретно вам, а вашему руководству…

– Ах, руководству! – облегчённо рассмеялся Григорий. – Ну да, ну да… Только… это… вам к заму Дорофеева надо обратиться. Думаю, он в курсе. Идёмте.

И Григорий повёл Кукушкина на второй этаж. Путь учёного пролегал по мягким, как мох, коврам, щедро устилавшим просторный холл и мраморную лестницу на второй этаж. Беззвучно ступая по персидским цветам, профессор то и дело крутил головой, чтобы полюбоваться пейзажами средней полосы, украшавшими коридор второго этажа по обе стороны. «Галерея», – подумал Кукушкин.

Григорий остановился перед дверью с табличкой «Миркин Егор Иоаннович. Замдиректора фонда по работе с общественностью». Охранник постучал и, не дождавшись ответа, деликатно просунул голову в образовавшуюся щель.

– Утро доброе, Егор Иоаныч. Тут к вам человек из Ленинска. Учёный. Говорит – звонили.

– Ах да, запускай! – донеслось из кабинета.

Григорий вежливо отошёл в сторонку, пропуская Валерия Степановича. Профессор вошёл в кабинет, обстановка которого была довольно спартанской. В правом углу старый обшарпанный сейф, в левом – потёртая шинель на вешалке. Перед окном большой старинный стол в вензелях; на нём кнопочный телефон, перекидной календарик с какими-то каракулями, пара карандашей да мутный гранёный стакан. На стене у окна портрет президента и увядшее чёрно-белое фото Николая Второго. Замыкала сей «святой треугольник» нижняя его вершина в лице хозяина кабинета Миркина, в этом деловом костюме цвета мокрого асфальта больше походящего на предпринимателя средней руки, нежели на человека, занимающегося благотворительностью.

Егор Иоаннович был полноватым человеком с одутловатым землисто-желтоватым лицом почечника, свинцовым взглядом внимательных глаз, с жидкими седыми волосами и мелкими усиками на белогвардейский манер. Тонкие сухие губы говорили о расчётливости и некотором хладнокровии, прямая осанка и эта шинель на вешалке выдавали в нём бывшего военного. Егор Иоаннович нежно поглаживал своей сытой, холёной рукой дремлющего прямо на столе мейн-куна. Пальцы хозяина кабинета тонули в шерсти кота. На безымянном богато поблёскивала массивная печатка с инициалами. «Как у таксиста», – заметил про себя профессор. Увидев Кукушкина, Миркин тускло улыбнулся. Взгляд его при этом оставался таким же твёрдым и немигающим.

– Зд’авствуйте, п’офессо»! – приветствовал гостя Егор Иоаннович. Миркин, оказывается, немного картавил. – Начальство п’едуп’едило о вашем п’иезде. П’исаживайтесь.

Кукушкин улыбнулся и пожал руку Миркину.

– Чай, кофе? – предложил радушный хозяин.

– Нет, благодарю.

– Может, чего пок’епче? – подмигнул Егор Иоаннович.

– Спасибо, я не пью.

– А что так? Се’дце?

– Нет, просто не пью.

– Ну а я, с вашего позволения… – и Миркин, аккуратно переложив спящего кота на подоконник, распахнул сейф, достал оттуда единственное его содержимое в виде бутылки виски, мощно дунул в стакан и ловким отработанным движением плеснул граммов сто светло-жёлтого огня. Лихо опрокинул, выдохнул и расцвёл, примешав к бледной охре лица немного алого. Свинец в глазах подёрнулся теплотой.

– Так вы из Ленинска? – оживился Егор Иоаннович.

– Именно.

– Бывал там. П’ек’асный го’од! С’едняя полоса, бе’ёзки, д’евне-«усское зодчество…

– В Ленинске всего два храма пока, – уточнил Кукушкин.

– Зато воздух какой! Чистый мёд, а не воздух! Ходишь, хэ-хэ, как пьяный, – хмыкнул Миркин, заглянув зачем-то в стакан.

– Вообще-то у нас там целлюлозно-бумажный комбинат, – намекнул профессор.

– Так я и гово’ю, великолепный го’од! Всё есть! Кстати, как там ваш Дом офице’ов? Дост’оили?

– Снесли…

Профессору начало казаться, что кто-то из присутствующих в кабинете сошёл с ума.

– Да что вы! – воскликнул Егор Иоаннович. – Хм… Безоб’азие!.. Надо неп’еменно пожаловаться. Жаловались?

– На кого?

Неожиданный вопрос поверг Миркина в замешательство. Взор его помутнел. Он почесал маковку и нахмурился.

– Н-да… Вы, значит, тот самый биолог из Ленинска?

– Очевидно, – неуверенно отозвался Кукушкин. – Я работаю в НИИ цитологии и генетики. Вам звонили… должны были звонить…

– Да-да, ве’но! – обрадовался Миркин. – Так мне П’остантин Витольдович и гово’ил. Он, кстати, уехал в х’ам на заут’еннюю. Очень, знаете ли, ве’ующий человек…

– Понимаю, – закивал Кукушкин.

– У вас наз’евает какой-то экспе’имент? – спросил Миркин.

– Так точно.

– Что-то по поводу… э-э-э… ку', не так ли?

У Валерия Степановича вытянулось лицо.

– Вы хотели сказать – орлов, – слабеющим голосом поправил профессор.

– Ну, п’авильно, – весело согласился Миркин, и у профессора отлегло от сердца, – ку’ы были вче’а. Тоже тут один п’иезжал. Дилетант-энтузиаст, мать его! Извините… Я, гово’ит, знаю, как повысить яйценоскость ку» без особых на то зат’ат. Дайте, гово’ит, денег, в Комиссии, мол, одоб’или… А сам даже в па’тии не состоит, п’едставляете?! Да и п’ичащается, поди, только когда петух клюнет… Гнилая, доложу я вам, пошла клиенту’а, п’офессо», ох гнилая… И каждый ноет, т’ебует чего-то… Каждому – дай…

– И что, дали?

– А как же! – хохотнул Егор Иоаннович. – Так дали – бабка не отшепчет!

– Зря. Вдруг помог бы чем…

– Ой, я вас умоляю! – поморщился Миркин. – Чем бы он помог? Обычный авантю’ист, каких сейчас п’уд п’уди. Надеюсь, у вас стоящий п’оект?

– Это я и хочу понять. Вот, посмотрите, – и Валерий Степанович протянул Миркину тонкую белую папочку. Егор Иоаннович погрузился в документы, но, дойдя до главного места, удивлённо вскинул брови.

– Двуглавый о’ёл??

– Почему бы нет? – простодушно ответил Кукушкин. – Во-первых, это символично… И потом, голова животного как объект конвергентной эволюции давно вызывает во мне огромный интерес.

Валерий Степанович вдруг очень оживился.

– Видите ли, в природе нередко встречаются двуглавые создания. Это результат работы гена SHH… Есть такой ген, он отвечает за развитие центральной нервной системы и зачатков конечностей. Ну так вот. Если ген этот по какой-то естественной причине начинает мутировать, то у новорожденного животного в последствие может оказаться всего один глаз или, например, две головы. Наша лаборатория попытается искусственно мутировать ген SHH, создав двуглавость у орла, а заодно получит возможность понаблюдать за ним и понять, как сей мутант будет адаптироваться к жизни. Это – во-вторых. И ещё…

– Ну, хо’ошо, – нетерпеливо перебил Егор Иоаннович. – Я, в п’инципе, не п’отив, но есть одна маленькая загвоздка… Вы в комиссии ещё не были?

– В какой комиссии? – не понял профессор.

– Да уж месяц, как п’авительство приняло постановление о выдаче г’антов в «оссийской Феде’ации. Ст’анно, что вы не знали… У вас что, инте’нета нет?

– Представьте себе, – развёл руками профессор,

– Хм… А почему?

– Ну, это длинная история…

– Печально. А мы с П’остантином Витольдовичем почему-то подумали, что «ешение у вас уже на «уках…

– Какое решение?

– Дело в том, п’офессо“, что конку’сы отменили, наделив п’авом отбо’а соискателей местные епа’хии „ПЦ…

Валерий Степанович раскрыл рот.

– Кого наделили??

– Церковь. Да-да, не удивляйтесь. П’и епа’хиях созданы Синодальные отделы по «аботе с… Чё’рт, как их там?..

Миркин достал из ящика стола какие-то бумаги.

– Ага, вот. «Синодальные отделы по делам науки, культу’ы и «аботе с соискателями и п’ове’ке их п’оектов на п’едмет наличия в оных «духовных составляющих»».

Профессор подавился воздухом.

– Это шутка?..

– Не совсем, – отозвался Миркин. – Такие отделы уже по всей ст’ане «аботают…

Кукушкин помрачнел.

– А вы ничего не путаете?

– Ознакомьтесь сами, – Егор Иоаннович протянул профессору листок убористо напечатанного текста постановления. Кукушкин надел очки и тупо уставился в документ.

– Вто’ой абзац, – подсказал Миркин.

Действительно, чёрным по белому – «комиссии при местных епархиях». Запрос, поданный в такую организацию, в течение недели рассматривается ареопагом старейших членов епархии. Если священники большинством голосов ратуют за соискателя, они делают об этом отметку и отправляют документы наверх – в Управление ФСБ, МВД и, наконец, в психдиспансер. Там проходит второй этап проверки, который занимает ещё полтора месяца, в течение которых проект изучается на предмет экстремизма и популизма. Если большинство инстанций дало положительную оценку работе, проект за соответствующей резолюцией уходит к патриарху, в течение недели подписывающему запрос и отправляющему его в фонд, который обязан выплатить соискателю грант, хотя бы и оставляет за собой право уменьшения размеров сметы оного на сумму, не превышающую 5% от заявленной. По окончании всех этих процедур податель запроса информируется фондом о том или ином решении письменно или иным образом. Документы, отправленные в фонд, соискателю не возвращаются. Дата постановления – 30 ноября 2021 года. Всё! Вот с каким дивным постановлением довелось ознакомиться Кукушкину. Дочитав, он сник.

– Поймите, – сказал Миркин извиняющимся голосом, – фонд нынче – ст’укту’а подневольная. Мы ни за что не отвечаем и ничего не подписываем. Единственное, что можем, – это указать г’антополучателю на ч’езме’но завышенную смету п’оекта. Но потом всё «авно выдаём деньги… П’авда, только после п’ове’ки, не «аньше…

Валерий Степанович зажмурился, помотал головой, будто прогоняя дурной сон и, к ужасу своему, убедившись, что ничего в окружающем мире не изменилось – ни леденеющий свинец в глазах Миркина, ни это глупое постановление, – вздохнул и как-то безадресно, словно в вечность, проронил:

– Vanitas vanitatum…

– Что, п’остите? – не понял Миркин.

– Зря я за девятьсот километров к вам тащился – вот что…

– Ну почему же? – поспешил успокоить Егор Иоаннович. – Можете че’ез «голову» нап’ямик к пат’иа’ху. У него сегодня, кстати, п’иёмный день. Вы п’авославный?

– Разумеется!

– В па’тии состоите?

– С 2005-го.

– Мандат п’и вас?

Кукушкин со скоростью звука выхватил из внутреннего кармана пиджака членский билет и гордо продемонстрировал его Миркину.