Филип Хосе Фармер (Килгор Траут)
Повелитель деревьев
© О. Артамонов. Перевод. 1993
© ООО "Остеон-Групп", 2019
Замечание автора
Хотя мой издатель настаивает на публикации этого романа под моим именем, на самом деле речь идет о десятом томе «Записок лорда Грандрита», лишь обработанных мной для этой публикации. Я посчитал разумным избавить текст от слишком специфического британского маньеризма и англицизмов, дабы облегчить труд читателя.
Кроме того, я нарочито исказил географические координаты пещер Девяти, исключительно в целях безопасности тех, кто, прочтя эту книгу, ринется на их поиски.
Филип Жозе Фармер
Повелитель деревьев
Уж теперь-то Девять должны были считать мою смерть окончательной.
Я не знаю, видел ли летчик истребителя мое падение или нет, но он, вероятно, был полностью уверен в моей гибели, если не позаботился проследить за мной до конца. Он должен был думать, что если взрыв и пощадил меня, то падение с высоты уже прикончит наверняка. Мне предстояло пролететь не менее трехсот пятидесяти метров, прежде чем превратиться в раздавленную галету на каменистом берегу Габона. Не лучше был и другой вариант. В момент прикосновения поверхность Атлантики обещала быть почти такой же мягкой, как и закаленная шеффилдская сталь.
Боюсь, этот пилот не знал, что некоторые люди переживали еще более головокружительные падения. В противном случае, не полагаясь на авось, он должен был спикировать за мной до самой поверхности воды и убедиться своими глазами в моей гибели В 1952 году один русский, выпав из сбитого самолета, прокувыркался вниз без парашюта с высоты 6600 метров и упал в овраг, доверху заполненный снегом. Он даже ничего себе не сломал. Другие выдерживали падение в снег или в воду с высоты в 600 метров и больше. Конечно, это были исключительные случаи. Но они были!
Пилот, вероятно, ограничился лишь тем, что доложил по радио, что моя двухмоторная амфибия при первой же атаке была разнесена в клочья. Пули крупнокалиберного пулемета, реактивные снаряды или что-то еще в том же духе угодили прямо в резервуар с горючим. Мгновенный взрыв разметал горящие обломки во все стороны, И где-то среди этих лохмотьев пылающего металла вихрем вращалось мое тело.
Я, наверное, все же потерял сознание, потому что, когда открыл глаза, по ним резанула ослепительная голубизна. Она была повсюду. Я мгновенно замерз, будто неистовый ледяной ветер выдрал из меня все внутренности. Моя одежда большей частью пострадала еще при взрыве, а остатки ее я потерял, когда был выброшен из носовой части самолета. Я несся к поверхности воды, вращаясь в штопоре, хотя в первое мгновение мне показалось, что я падаю в небо. Я рассекал воздух, крутясь как волчок, и в поле зрения то попадал, то вновь исчезал серебристый инверсионный след, протянувшийся в сторону побережья, все дальше уходивший от горячих обломков моего самолета, не переставших еще выписывать в небе огненные арабески.
Я видел сверкающую пенную бахрому прибоя, пляжи ослепительного белого песка и дальше, в глубине материка, безбрежный зеленый ковер девственного леса.
Момент был, конечно, не слишком подходящий для философствования, но, если бы у меня выдалась свободная минутка, я не преминул бы подчеркнуть иронию судьбы, возжелавшей вдруг, чтобы я помер едва ли не в нескольких милях от места, где родился когда-то. Если только я умру, конечно. Но я был абсолютно жив и до самой последней минуты буду довольствоваться констатацией очевидности. Я – ЖИВОЙ.
Я пролетел не менее шестидесяти метров, прежде чем мне удалось разогнуться. У меня была большая практика в затяжных прыжках с парашютом, которым я учился как ради удовольствия, так и ради инстинкта самосохранения. И вот теперь мой опыт пришел мне на помощь. Мне удалось развернуться и стабилизировать положение тела в воздухе таким образом, чтобы хоть на какую-то малость, но замедлить это беспорядочное падение. Я лег на бьющий в меня снизу столб воздуха грудью и попытался планировать, по возможности стараясь увести падение от вертикали и перевести его в некую пологую кривую. На последних пятнадцати метрах я пришел строго в вертикальное положение и вошел в воду почти без всплеска, как лезвие ножа. Положение моего тела при вхождении в воду было идеальным. Тем не менее шок от удара вновь лишил меня сознания. Я пришел в себя, когда вода уже заполнила рот и носоглотку. И все же я выбрался на поверхность. Оценив собственное состояние, я, к моему удивлению, не ощутил ни переломов, ни особой боли в мышцах от удара о воду.
Небо было безоблачно и девственно чисто. Ни единого следа ни от истребителя, ни от моего сгоревшего самолета.
Один растворился в небе, другой поглотило море.
Я находился приблизительно в миле от пляжа. И между ним и мной поверхность моря бороздили спинные плавники двух акул. Было бы бессмысленно пытаться уклониться от них. Даже сделай я большой крюк, они обязательно почувствуют мое присутствие. Поэтому я поплыл прямо на них, лишь проверив предварительно, на месте ли мой кинжал. Как я уже говорил, одежда моя частично сгорела, частично была разорвана во время взрыва, но пояс и прикрепленные к нему ножны остались на своем месте. Мой кинжал был длиной в шесть дюймов, из отличной американской стали. Я выбрал его из-за прекрасного баланса, что позволяло точно метать его. В данный момент он был мне пока не нужен. Лишь когда один из плавников сменил направление своего движения и направился в мою сторону, я обнажил оружие и продолжал плыть, зажав кинжал зубами.
Второй плавник, казалось, не заметил моего присутствия и продолжал удаляться к югу.
Мысль, что акула, быть может, случайно сменила направление, быстро вылетела у меня из головы, когда я увидел, как резко увеличилась скорость ее движения. Ее плавник вспарывал застывшую как стекло поверхность океана подобно носу эсминца. Приблизившись, он отклонился вправо и лег на круговую орбиту. Я продолжал размеренно плыть вперед, стараясь держать дыхание и не делать слишком резких движений. Время от времени я бросал короткие взгляды назад. Это была большая белая акула, очень опасный вид, известный своими многочисленными нападениями на человека. Хищница вела себя пока осторожно. Она совершила три полных неторопливых круга вокруг меня, прежде чем устремилась в атаку с расстояния семи метров.
Вода вскипела и забурлила вокруг ее плавника, когда она устремилась вперед. Но в самую последнюю секунду акула отвернула в сторону, едва не задев при этом мою ногу Вероятно, это была хитрость с ее стороны, с целью выведать возможную реакцию жертвы, чтобы принять окончательное решение: нападать или поостеречься.
Поняв, что от нее так просто не отвязаться, я решил атаковать первым. Зажав кинжал обеими руками, я согнул тело под прямым углом и, вскинув ноги, вертикально вверх, беззвучно ушел в глубину. Кожа акулы так же крепка, как кожа гиппопотама, и к тому же покрыта мелкими чешуйками с острыми ороговевшими выступами. Достаточно одного ее прикосновения, чтобы ободрать кожу до мяса. Мой единственный опыт в обращении с этими бестиями восходит к годам второй мировой войны, когда мой корабль был потоплен в водах Индийского океана. Известное читателям сражение между мной и пресноводной акулой в водах африканского озера – выдумка чистой воды моего не в меру романтичного биографа.
Крепко зажав кинжал, будто наконечник копья, в вытянутых вперед руках, я понесся навстречу чудовищу. Сталь вошла в глаз акулы на добрых семь сантиметров. Вода окрасилась кровью.
Акула освободилась одним движением головы, едва не вырвав кинжал из моих рук, и резко отпрянула в сторону, бешеным движением хвоста взбив розовую пену. Ее кожа лишь на мгновение коснулась моего живота, но этого было достаточно, чтобы она вмиг покрылась тысячью мелких ссадин и порезов, из которых заструилась кровь.
Но людоед не бежал с поля боя. Я знал это и ждал его. Даже если лезвие кинжала и пробило дырку в его крошечном мозгу, этого было явно недостаточно, чтобы окончательно вывести его из игры. Тем более что запах крови, как моей, так и ее собственной, должен был лишь еще более раздразнить хищную рыбу.
И вот акула вновь приближается ко мне, точная и стремительная, будто торпеда. Не менее стремительно я нырнул в глубину, и поверхность воды бесшумно сомкнулась надо мной.
Тишина и сумрак этого мира охватили меня со всех сторон.
Видимость не превышала одного метра. Стремительная тень, вынырнувшая из опалесцирующей малахитовой бездны, промахнулась самую малость, не учтя, вероятно, скорости моего погружения. Мне удалось вонзить кинжал ей в брюхо. Но лезвие едва успело войти в ее тело на какой-то дюйм, как было вырвано у меня из рук. Это был почти конец. Без кинжала мне не продержаться и секунды. Забыв обо всем, я устремился в глубину вслед за тонущим оружием и успел подхватить его на границе видимости, там, где гасли последние лучи света, пробивающиеся с поверхности.
На фоне светлой пленки, разделяющей два океана, проскользнула белесоватая тень моей убийцы с тянущейся вслед темной полосой крови, преследуемая по пятам другой акулой.
Затем их заслонило мутное облако быстро растекающейся крови. Противники схватились насмерть. Я воспользовался этим, чтобы быстрее удалиться как можно дальше, надеясь, что шум подводной схватки и запах крови не соберут акул со всей округи.
Но не успел проплыть я и половину расстояния до берега, как сбоку появились еще три плавника, стремительно плывущих в моем направлении. К счастью, вновь прибывшие, наткнувшись на запах крови, устремились туда, где он был сильнее, в место, где «было погорячее», как выразились бы янки.
* * *
Взрыв самолета произошел несколько минут спустя после наступления полдня. Когда я наконец выбрался на берег, часы показывали, что с того момента едва ли прошло четверть часа.
Падение, моя встреча с акулами и эта линия водной поверхности, на которой я побил все существующие рекорды скорости, полностью лишили меня всех запасов энергии. Пляж я пересекал, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, мечтая поскорее упасть в тени какой-нибудь растительности. Тысячи чаек, пеликанов и аистов неторопливо взлетали при моем приближении, уступая дорогу и тут же садясь за моей спиной, видимо, чувствуя, что сейчас я не представляю собой для них никакой опасности. Наверняка это были прапрапра… и так далее, внуки птиц моей юности. Лагуна, простиравшаяся когда-то между двумя песчаными косами, исчезла. За прошедшие годы море потрудилось на славу, принеся тонны нового песка, к которому добавились полосы протекающей неподалеку речки, похоронившие над собой лагуну моего детства. С тех пор пляж стал шире, и теперь на добрых две мили выдавался в глубь материка.
Зато джунгли совершенно не изменились. Здесь еще не появлялось ни одно человеческое существо. Надо здесь сказать, что Габон вплоть до наших дней остается одной из наименее населенных стран Африки.
По правде говоря, территория, занимаемая Национальным парком «Малый Лоанго», не заслуживает того, чтобы относить ее к истинным джунглям. Настоящие тропические леса растут на более возвышенных местах вдали от побережья. Вся прибрежная низменность здесь занята густыми зарослями кустарника, кроме того места, где я находился сейчас, где к берегу океана скатывалась гряда округлых холмов. По ним широкой полосой к самому побережью подступал девственный лес, под пологом которого однажды, восемьдесят лет назад, раздался мой первый крик. В то время лес принадлежал исключительно тому племени антропоидов, которое в скором будущем стало моим. Лес тогда кишел мириадами животных и насекомых, которых я научился понимать, как говорится, с младых ногтей (или когтей?).
В течение часа я восстанавливал силы, прежде чем отправиться в дорогу к старому жилищу моих человеческих родителей, месту моего рождения и первого вторжения Девяти в мою жизнь. В точку отсчета той исключительной судьбы, славные дела которой были запечатлены моим биографом в истинно романтической манере.
В этом месте растительность была именно такой, какой ее представлял себе какой-нибудь цивилизованный гражданин, обосновывая свои представления на совершенно нереальных пейзажах, выдаваемых за истинные джунгли в отвратительных фильмах, снятых обо мне.
Обнажив кинжал, я скользнул в чащу густо переплетенных ветвей низкорослых деревец и высокого кустарника. Пусть даже это и не было еще тем естественным окружением, к которому я привык, все равно в нем я чувствовал себя в десять раз лучше, чем в Лондоне. В Англии я всегда чувствую себя стесненно, даже в относительно не густо заселенных землях моего имения в Камберленде, где достаточно места, чтобы повернуться, не задев локтем соседа.
Жизнь здесь била ключом. Воздух гудел от нескончаемых криков и щебета обезьян и жужжания насекомых. Земля кишела змеями, выдрами и мангустами. В ветвях то и дело мелькали миниатюрные полосатые камышовые коты, изящно выгибали головы на длинных шеях сервалы. Из-под ног выкатился какой-то костяной шар, развернулся в покрытого чешуйчатой попоной панголина и поспешно затопал прочь. В переплетении веток мелькнуло какое-то волосатое существо, быть может, одно из тех, так называемых кустарниковых детей. Крикам обезьян вторили бесчисленные голоса птиц, яркими разноцветными пятнами выделявшихся на фоне темно-зеленой листвы.
Ветерок, доносивший до меня запах океана, пропитанный солью, свежестью и запахом водорослей, и знакомое окружение заставили меня вздрогнуть от радостного предвкушения удовольствия. Как хорошо возвратиться к себе домой!
Я приближался к местности, где 82 года тому назад мой отец выстроил бревенчатые хижины. К северу виднелись мангровые заросли. Их кромка тянулась слева от меня в какой-то четверти мили.
Через несколько минут поисков я обнаружил два небольших холмика, все, что осталось от строений, где я родился когда-то. Тогда здесь высились две хижины: одна, в которой мы жили, и другая, таких же размеров и формы, в качестве склада.
Не вникая в детали, не способствующие развитию сюжета, мой биограф пренебрег упоминанием о втором сооружении. Но он все же упоминает о большом багаже, оставленном на берегу вместе с родителями. Поэтому внимательный читатель вполне справедливо мог бы задать себе вопрос, где же располагался впоследствии весь этот довольно объемный груз.
Оба строения давно рухнули и были похоронены под песком и грязью, принесенными ветром и потоками воды из прорвавшейся плотины, некогда окружавшей это место. Сама плотина тоже давно исчезла, уступив годам и эрозии. Давний пожар сжег всю растительность, которая пустила на ней корни, а дожди завершили дело, постепенно размыв насыпь.
Неподалеку на глубине двух метров должны были находиться четыре могилы. В этой насквозь пропитанной влагой земле, кишащей всевозможными насекомыми, останки не могли долго сохраняться.
Я был готов к тому, что увидел, В мой последний визит сюда в 1947 году прошедшие шестьдесят девять лет уже оставили свои разрушительные следы на строениях. Но ностальгия вновь привела меня сюда. Быть может, в каких-то аспектах чувств я и уступаю обычному человеку, но я не менее сентиментален, чем любой на моем месте, испытывающий волнение при виде места своего рождения.
Я рассчитывал задержаться здесь на несколько минут, чтобы почтить память родителей и двух других, похороненных рядом с ними. Вспомнить часы, что я провел в этих хижинах с книгами в руках или исследуя различные незнакомые мне предметы, которые я открыл здесь для себя в 1898 году. В то время я еще не знал, чему служит книга или инструмент, и, конечно, даже не имел понятия о словах, существующих, чтобы обозначить их на английском или любом другом человеческом языке. С особым чувством я всегда припоминал тот день, когда впервые увидел здесь длинные пепельные волосы Клио Исанны де Карполь.
В тот день она, естественно, не была одна. Ее два спутника были первыми самцами с белой кожей, которых я впервые увидел, так сказать, в живом виде. До этого они были мне знакомы лишь по иллюстрациям в книгах. Но Клио была женщиной, а мне было двадцать лет. Тогда я не знал (а если бы и знал, то это для меня не имело бы никакого значения), что она была дочерью университетского профессора в отставке, который нарек ее этим именем в честь музы Истории, что она происходила из старинной гугенотской семьи, которая бежала из Франции после отмены Нантского эдикта. Семья бежала в Америку и занялась возделыванием плантаций и разведением лошадей в Джорджии, Вирджинии и Мериленде. Вне пределов периметра площади в несколько десятков метров мое знание внешнего мира ограничивалось теми крохами, которые я мог почерпнуть из книг, в основе своей остающихся для меня тайной за семью печатями.
Подозреваю, что я задумался более чем на одну минуту.
Мое внимание привлек внезапно раздавшийся неясный шум.
Повернувшись на восток, я успел заметить коротко блеснувший луч света среди густой листвы группы деревьев, располагавшихся метрах в шестидесяти от меня. В то же мгновение я оказался в ближайшей от меня рытвине, промытой в почве последними дождями. Секундой позже до меня донесся звук выстрела и шлепок пули, ударившейся в землю у подножия ближайшего дерева. И сразу вслед за этим кустарник над моей головой был прошит очередями трех пулеметов, сопровождаемых выстрелами автоматических винтовок. В чаще, метрах в двадцати к северу от меня, кто-то грозно крикнул и сразу же раздался взрыв гранаты точно в том месте, где когда-то располагался склад.
Я был открыт со всех сторон. Необходимо было срочно выбираться отсюда, но я не мог двинуться с места из опасения быть сразу же перерезанным надвое первой же очередью.
Да, уж если говорить о профессионализме, то на Девять всегда можно было положиться.
Обнаружив, что я покинул Порт-Жантиль на самолете и направляюсь в сторону Сетэ Гама, Девять, или их агенты, не без оснований предположили, что я не смогу не нанести визит в Национальный парк «Малый Лоанго», в места, столь дорогие моему сердцу. На самом деле я рассчитывал покинуть здесь самолет и дальше отправиться пешком в направлении горного массива Уганды. Конечно, пересечь материк на своих двоих у меня займет гораздо больше времени, но я считал, что к секретным пещерам Девяти лучше всего добираться, идя по джунглям. В лесу я становлюсь невидимым и неслышимым. Здесь даже Девять были бессильны помешать мне идти к цели тем путем, который я выберу сам. В дело мог вмешаться лишь какой-нибудь непредвиденный случай, но это вряд ли.
И все же, даже хорошо зная Девятку, я не предполагал, что они так быстро пойдут по моему следу, поэтому не ожидал ни встречи с истребителем, расстрелявшим мой беззащитный самолет как учебную цель, ни с этой засадой. По логике вещей, пилот должен был бы сообщить им, что свою задачу он выполнил полностью. И, следуя дальше той же логике, Девять должны были отозвать своих наемников из всех пунктов, где они могли поджидать моего появления. Но в том-то и дело, что патриархи часто клюют на обычную логику. Скорее всего они приказали всем группам оставаться на своих местах еще в течение недели, что бы там ни случилось. В том, что касается осторожности и предусмотрительности, Девять не уступают никому, особенно в тех случаях, когда они собрались поквитаться с одним из своих бывших служителей.
Тем не менее я думаю, что мое появление должно было их удивить. Вполне возможно, они не были сейчас уверены, что я именно тот, кого они были посланы поджидать. Засевшие в засаде должны были иметь связь по радио с остальными группами. Поэтому они наверняка не ожидали увидеть меня здесь так быстро после сообщения, что я отправлен на корм акулам.
Однако это не помешало им соблюдать приказ об абсолютной тишине в месте засады, что говорило об их профессионализме и дисциплине, К тому же им помогал ветер, доносивший сюда соленый запах моря и помешавший моему обонянию предупредить меня вовремя.
Граната разорвалась совсем неподалеку от меня, и от грохота я наполовину оглох, но одной такой для меня было явно недостаточно.
Я выкатился из своего ненадежного укрытия и пополз в сторону людей, стрелявших в меня, вернее, в то место, где, как они считали, я должен был находиться. Сверху на меня продолжал сыпаться дождь веток и листьев, сбитых непрекращающимся ни на секунду градом свинца. Вторая граната взорвалась почти в том же месте, что и первая. Увидели они меня или нет? Думаю, что нет. В противном случае я был бы уже нашпигован свинцом по горло.
Я думаю, храбрость их безмерно бы возросла, заметь они одну деталь: то, что все мое вооружение состояло из одного-единственного кинжала.
Внезапно стрельба рядом оборвалась. Все тот же голос громко прокричал по-английски, чтобы солдаты рассыпались в цепь и окружили место со всех сторон. Голос приказал также прекратить стрельбу наугад, дабы в условиях кругового построения не перестрелять друг друга. При моем обнаружении стрелять только по ногам, чтобы обездвижить и уж после того спокойно прикончить.
Молодец. На его месте я приказал бы то же самое. Я был ужасно зол на себя. Настолько, насколько позволяло мне ощутить это мое внутреннее состояние, учитывая тот жуткий цейтнот, в котором я сейчас находился. Я клял себя за самонадеянность и беззаботность, в то время как должен был быть осторожен, как никогда, и следить за любым шорохом, любой тенью в лесу. Мы совершили одну и ту же ошибку, как я, так и они, с той лишь разницей, что они были лучше вооружены, чтобы исправить ее.
Я продолжал осторожно передвигаться вперед. Количество врагов мне было неизвестно. Во время стрельбы я насчитал около десяти стволов, но мог и ошибаться, ведь часть их могла не стрелять, сберегая патроны. На то, чтобы замкнуть кольцо окружения, у них уйдет немало времени. Вначале они все находились в одном месте, а теперь им придется продираться сквозь густой подлесок, переплетенный ветвями кустарника и лианами, перекликаясь между собой, чтобы знать положение друг друга.
Я отчетливо слышал каждый их шаг, сопровождаемый шумом и треском ломающихся ветвей. Теперь до меня доносился и их запах. Их было десять слева от меня. Передо мной оставалось столько же или больше.
Когда я приблизился к дереву, поблизости от которого заметил вспышку света, предупредившую меня об опасности (вероятно, в тот момент, когда стрелок наводил свое оружие), то остановился и поднял глаза вверх. Он все еще был там, сидя верхом на толстой ветви в шести метрах над землей, и внимательно оглядывал окрестности. Я тоже тщательно прислушался и огляделся. Никого. Судя по всему, это был лишь часовой.
Мгновенно выпрыгнув из-под широких листьев растения с поэтическим названием «слоновьи уши», я метнул кинжал.
Этот маневр, хоть на долю секунды, но выдающий мою позицию, требовал максимальной быстроты и точности.
Элемент внезапности сыграл мне на пользу. Единственный, кто заметил меня прежде, чем я вновь оказался под листьями растения, был сам часовой. Но у него не осталось времени, чтобы крикнуть, лезвие тут же пронзило его гортань. Винтовка выпала из его рук и кувыркнулась в куст у подножия дерева.
Солдат закачался, будто собираясь рухнуть вниз, но так и остался сидеть верхом, удерживаемый веревкой, закрепленной вокруг ствола дерева. Винтовка слегка лязгнула при падении, Но в шуме и треске, доносившихся отовсюду, этот звук никто и не услышал. Солдаты, занятые тем, чтобы смотреть, куда следует сделать следующий шаг, даже не оторвали носа от земли.
Обойма бельгийской автоматической винтовки FN вмещала двадцать пуль калибром 7,62 миллиметра. Густая растительность вынуждала меня стрелять, при необходимости, очередями, поэтому я перевел рычажок в положение автоматической стрельбы. С сожалением я подумал о том, что придется расстаться с моим кинжалом. Я предпочел не подставлять себя лишний раз под пули, карабкаясь по стволу, чтобы достать его.
С минуты на минуту здесь мог появиться какой-нибудь солдат и пустить по кругу новость, что я бежал с оружием в руках.
С восточной стороны послышались приближающиеся голоса. Кольцо за моей спиной должно было вот-вот сомкнуться.
Среди солдат один, по крайней мере, нес на себе запас гранат.
Я удвоил осторожность.
Возбуждение и ощущение приближающейся схватки заставило сердце забиться сильнее, что сразу отозвалось гулкими ударами в груди. Охотник или добыча, я всегда испытываю похожее опьянение. Какую-то особенную внутреннюю дрожь, когда предстоит поставить на кон самое ценное, что есть в этой жизни: себя самого, жизнь, которая может прерваться в каждую секунду. Мое существование может длиться бесконечно, во всяком случае около тридцати тысяч лет, и мне есть что терять, гораздо больше, чем большинству людей. Но я об этом никогда не думаю. Я всегда буду готов рисковать, будь то сейчас, или через тридцать тысячелетий (если доживу до той поры).
Солдаты медленно продвигались вперед на расстоянии около шести метров друг от друга. Передние – с повернутой вбок головой, чтобы их могли слышать те, кто шел следом. Ближайший из них находился в трех метрах от меня. Вот он сделал еще шаг. Приклад моей FN скользнул ниже ветвей и с силой обрушился на его кадык, мгновенно сломав все хрящи. Он еще не успел упасть навзничь, когда я поймал его голову и резким поворотом сломал ему позвоночник. Я тут же освободил его от кинжала и запасных обойм. Но тот, что следовал в шести метрах за ним, видимо, что-то услышал, потому что обеспокоенно спросил:
– Эй, Броди! Ты где? – Его английский был с явным итальянским акцентом. – У тебя как, все в порядке?
Я постарался как можно лучше воспроизвести голос Броди (которого, правда, никогда не слышал):
– Я ободрал себе лицо в этом чертовом кустарнике!
Послышалось несколько поспешных приближающихся шагов. Потом они остановились, и итальянец сказал:
– Поднимись и встань так, чтобы я тебя видел!
Я быстро надел на голову шляпу убитого – она оказалась мне в самый раз – и выпрямился, как раз настолько, чтобы тот увидел ее и самый верх моего лица. Ворча что-то, итальянец приблизился и резко остановился, когда мой кинжал по самую рукоять вонзился в его солнечное сплетение.
В ту секунду за моей спиной раздались крики.
Командир отряда, чей тяжеловесный английский выдавал его шотландское происхождение, разорался не на шутку, приказал всем оставаться на месте и не двигаться. И не стрелять ни в коем случае, чтобы не поранить друг друга. Сейчас он будет называть всех по очереди. Солдаты будут отвечать по очереди, чтобы обозначить свою позицию. Заодно станет ясно, кого не хватает.
Я подождал и, когда пришел мой черед, вновь постарался ответить за Броди, а затем за его друга – итальянца. Я не з-нал его имени, и командир легко мог бы вывести меня на чистую воду, если бы сам не снабдил меня необходимыми сведениями.
По голосам я насчитал тридцать двух человек. Как я и предполагал, они двигались в две линии, задние подстраховывали передних.
Пока шла перекличка, я успел незаметно подобраться к солдату, ближе всех оказавшемуся ко мне слева, и одним движением кинжала рассек ему сонную артерию. Путь был открыт и я мог бы воспользоваться брешью, чтобы спокойно углубиться в лес, где уже никто бы меня не смог поймать.
Но у меня есть собственное достоинство. Я не мог лишить себя удовольствия преподнести еще один урок Девяти, а с другой стороны уменьшить количество моих противников.
К тому же необходимо было учитывать, что на их базе, которая не могла быть далеко отсюда, наверняка имелся мощный радиопередатчик, с помощью которого они всегда могли вызвать к себе подкрепление.
Однако если когда-то и надо было действовать очень осторожно, то это был именно тот случай. Беззвучной тенью я скользнул под сень джунглей. Я неслышно преодолел метров пятьдесят, когда услышал за собой приглушенные возгласы.
Они обнаружили трупы. Думаю, многих при этом охватил страх. Большинство, если не все, знали, кого они ждут. Они слыхали о моих делах, а теперь сами имели возможность убедиться в том, что это были не бабьи сплетни. Кроме того, теперь им приходилось дрожать при мысли о том, как они будут докладывать о случившемся Девяти. Думаю, для них было бы лучше умереть, чем позволить мне выскочить из их капкана.
Я попытался представить себе, где они могли расположить свою базу. Но ничего не получалось. Было время, когда я мог с закрытыми глазами точно определять расположение каждого дерева, каждого кустика в округе. Но с тех пор прошло много времени, и лес сильно изменился. Я чувствовал себя так же, как на любой другой незнакомой территории. Оставалось одно: забраться повыше и понаблюдать оттуда за противником.
Закинув винтовку на спину, я вскарабкался на самую вершину дерева и стал наблюдать оттуда сквозь густую листву.
Увидеть меня было невозможно.
Вскоре я обнаружил с десяток солдат из тридцати двух преследующих меня. Остальные прятались в зарослях. Девять из них окружили офицера, лицо которого украшали длинные черные усы. Офицер оживленно размахивал, жестикулировал руками, сопровождая этим слова своих распоряжений, которых я, к сожалению, не мог слышать с того места, где находился.
Я уже видел его раньше и слышал его голос: это было в пещерах, где Девять собирались на ежегодные секретные инициации, во время которых члены их древнейшей организации, так называемые служители, подвергались мрачному ритуалу и вкушали Эликсир Молодости. В день нашей первой встречи этот офицер еще не носил усов и был гол, как новорожденный.
Это случилось лет десять тому назад. Поэтому-то я не сразу его и узнал.
Он назвался Джеймсом Муртагом, что было достаточно близко к его настоящей фамилии, его и его знаменитого отца.
Он родился в 1881 году в Мейрингене, в Швейцарии, и с восьми лет безвыездно проживал в Уэльсе. Так же, как и его отец, талантливейший математик, Муртаг был недалек от того, чтобы прослыть гением в своей области. Он преподавал высшую математику в Оксфорде и в Таллинском университете.
В то время он выглядел лет на сорок, значит, Девять пригласили его стать членом их организации в 1921 году.
Муртаг мало что рассказал мне о себе – я думаю, что он вообще был скрытным человеком, – но графиня Клара Экджайер, прекрасная валькирия из Дании, которая в течение шестидесяти семи лет была моей верной спутницей на всех ежегодных ритуальных собраниях в пещерах, знала о нем довольно много. И, конечно, ничего не утаила от меня. Может быть, и по приказу Девяти, которые заранее решили мою судьбу и готовили в замену тому, кто первый освободит свое кресло за церемониальным Овальным Столом в пещере Собраний.
