Феодосий Макробий
Сатурналии

Глава 22

(1) И, чтобы возвратить речь к многообразному могуществу Солнца, [я спрашиваю], что иное есть Немесида, которую почитают вопреки гордыне, как [не] могущество Солнца, природа которого является такой, что оно затмевает [все] сверкающее и скрывает [его] от взора, а [то], что пребывает в темноте, освещает и показывает взору?

(2) Пан, которого [у нас] зовут Инуем⁴⁶⁹, при той внешности, которая его отличает, сам дает понять сведущим [людям], что он является Солнцем. (3) Этого бога жители Аркадии чтят, называя [его] τὸν τῆς ὕλης κύριον (владыкой материи), желая обозначить [его] не хозяином лесов⁴⁷⁰, а властелином всей целиком материальной основы [мира]. Сила этой материи составляет сущность всех тел, пусть это будут либо божественные, либо земные [тела]. (4) Итак, рога Инуя и длинная спускающаяся борода показывают природу света, благодаря которой Солнце освещает и округлость верхнего неба, и нижние [области]. Гомер так возвещает об этом:

 
…ὤρνυθ᾽ ἵν᾽ ἀθανάτοισι φόως φέροι, ἠδὲ βροτοῖσιν…
 

 
([…Денница Тифона прекрасного ложе]
Бросила, свет вожделенный неся и бессмертным и
смертным)⁴⁷¹.
 

Что значили бы свирель или посох [Пана, то] мы описали выше, [говоря] о внешности Аттиса. (5) Есть такое объяснение, почему он имеет козьи ноги: потому что материя, которая дается для всякой сущности, так как Солнце распределяет [ее, уже] создав для себя божественные тела, определена для первоначала Земли. (6) Ноги этого животного были избраны также для созвездия этой оконечности [Зодиака], потому что оно и земным было, и, однако, всегда стремилось при выпасе к [горным] высям⁴⁷², подобно тому как Солнце кажется [находящимся] на горах и когда оно посылает сверху на Землю лучи, и когда оно поднимается. (7) Думают, что Ἠχὼ (Эхо), любовь и отрада этого Инуя⁴⁷³, не доступна ничьим очам, потому что обозначает гармонию неба, которая является подругой Солнцу, так сказать, управителю всех сфер, от которых она рождается, и, однако, никогда не может быть воспринята [нашими] чувствами.

(8) [И] чем иным должен считаться сам Сатурн, который является создателем времен, – и потому при перемене буквы зовется Κρόνος (Кронос), почти что Χρόνος (Хронос)⁴⁷⁴, – если не Солнцем, так как утверждают, что вереница составляющих частей [Неба] разделена счислением времени, сделана видимой светом, стянута вечной связью, различаема зрением, каковое все показывает деяние Солнца?

Глава 23

(1) Кажется, что и сам Юпитер, царь богов, не отдален от природы Солнца, но ясные указания учат, что Юпитер и Солнце суть одно и то же. Ведь когда Гомер пишет:

 
Ζεὺς γὰρ ἐς ὠκεανὸν µετ᾽ ἀµύµονας Αἰθιοπῆας
χθιζὸς ἔβη µετὰ δαῖτα, θεοὶ δ᾽ ἅµα πάντες ἕποντο,
δωδεκάτῆ δέ τοι αὖθις ἐλεύσεται Οὐλυµπόνδε…
 

 
(Зевс громовержец вчера к отдаленным водам Океана
С сонмом богов на пир к эфиопам отшел непорочным;
Но в двенадцатый день возвратится снова к Олимпу⁴⁷⁵), —
 

(2) Корнифиций утверждает, что под именем Юпитера [тут] мыслится Солнце, которому волны Океана служат как бы кушаньем. Потому ведь, как утверждают и Посидоний, и Клеанф, ход Солнца не отклоняется от области, которую называют жаркой, что близ [нее] самой бежит Океан, который и огибает и разделяет Землю. Да [и], согласно утверждению всех природоведов, тепло питается влагой. (3) Ведь в описании: θεοὶ δ᾽ ἅµα πάντες ἕποντο (С сонмом богов… отшел), – подразумеваются звезды, которые вместе с ним в ежедневном повороте неба несутся к [своим] заходам и восходам и вместе с ним же питаются влагой. Θεοὺς (богами) ведь созвездия и светила называются ἀπὸ τοῦ θέειν, то есть τρέχειν (от [слова] “бежать”), потому что они всегда пребывают в беге⁴⁷⁶, ἢ ἀπὸ τοῦ θεωρεῖσθαι (или от [слова] “созерцать”). (4) Прибавляет [еще] поэт: δωδεκάτῃ δέ τοι αὖθις (Но в двенадцатый… снова), – обозначая число не дней, а часов, за которые они возвращаются к восходу в верхней полусфере.

(5) К этому же [самому] мнению ведут наш ум также эти [вот] слова из Тимея Платона: ὁ µὲν δή µέγας ἡγεµὼν ἐν οὐρανῷ Ζεὺς ἐλαύνων πτηνὸν ἅρµα πρῶτος πορεύεται διακοσµῶν πάντα καὶ ἐπιµελούµενος τῷ δὲ ἕπεται στρατιὰ θεών καὶ δαιµόνων κατὰ ἕνδεκα µέρη κεκοσµηµένη, µένει δὲ Ἑστία ἐν θεῶν οἴκῳ µόνη (Великий предводитель на небе, Зевс, на крылатой колеснице едет первым, все упорядочивая и обо всем заботясь. За ним следует воинство богов и демонов, выстроенное в одиннадцать отрядов, – одна только Гестия не покидает дома богов)⁴⁷⁷. Он хочет, чтобы в этих вот словах под именем Юпитера понимали великого вождя в небе – Солнце, посредством крылатой колесницы показывая скорость [этой] звезды. (6) Ведь, потому что [оно], в каком бы ни находилось созвездии, превосходит все созвездия, и звезды, и богов – хранителей созвездий, кажется, что [оно] предводителем шествует впереди всех богов, [притом] все устраивая и упорядочивая, и [что] потому как бы его войском считаются прочие боги, распределенные по одиннадцати видам созвездий, потому что [оно] само, в каком бы созвездии ни находилось, занимает место двенадцатого созвездия. (7) Он соединяет также имя демонов с именем богов, или потому что боги являются δαήµονες, то есть знающими будущее⁴⁷⁸, или, как Посидоний пишет в книгах, название которых Περὶ ἡρώων καὶ δαιµόνων (О героях и демонах), потому что природа у них из эфирной основы, созданной и делимой, или [по-гречески] ἀπὸ τοῦ δαιοµένου, то есть καιοµένου ([из] сгораемого), или ἀπὸ τοῦ δαιοµένου, то есть µεριζοµένου ([из] разделяемого). (8) [То] же, что он прибавляет: µένει δὲ Ἑστία ἐν θεῶν οἴκῳ µόνη (Одна только Гестия не покидает дома богов), – означает, что она, о которой мы слышим, является Землей⁴⁷⁹, потому что она одна остается неподвижной внутри дома богов, то есть внутри мира, как считает Еврипид:

 
…καὶ Γαῖα µῆτερ, Ἑστίαν δέ σ᾽ οἱ σοφοὶ
Βροτῶν καλοῦσιν ἡµένην ἐν αἰθέρι…
 

 
(И мать –  Земля! Тебя Гестией мудрые
Меж смертных кличут, средь эфира замершей)⁴⁸⁰.
 

(9) Отсюда также доказывают, почему следовало бы думать о Солнце и Юпитере, когда в одном месте говорится:

 
Πάντα ἰδὼν Διὸς ὀφθαλµὸς καὶ πάντα νοήσας…
 

 
(Зевсово око все видит, всякую вещь примечает)⁴⁸¹.
 

А в другом:

 
Ἠέλιος θ᾽ ὃς πάντ᾽ ἐφορᾷς καὶ πάντ᾽ ἐπακούεις…
 

 
(Гелиос, видящий все и слышащий все
[в поднебесной])⁴⁸², —
 

откуда [и] установлено, что того и другого нужно считать одной и той же силы.

(10) Также [и] ассирийцы в городе, который называется Гелиополем⁴⁸³, с величайшими торжествами почитают Солнце под именем Юпитера, которого именуют Δία Ἡλιουπολίτην (Зевсом Гелиополитом). Изображение этого бога было взято из египетского города, который и сам назывался Гелиополем, когда у египтян правил Сенемур (или Сенеп), и куда впервые оно было перенесено благодаря Опии, послу царя ассирийцев Делобора, и египетским жрецам, главой которых был Партемет, и, долго сохраняемое у ассирийцев, было передано потом в Гелиополь⁴⁸⁴. (11) Почему же так [было] сделано и на каком основании [оно было] отправлено из Египта в те места, где ныне находится, после того как прибыло, и [почему оно] почитается больше по ассирийскому обряду, чем по египетскому, [о том] говорить я воздержался, потому что [это] не относится к нынешнему предмету [речи]. (12) Но [то], что [Зевс] является тем же [самым] Юпитером и Солнцем, распознается как из самого обряда священнодействий, так [и] из [его] облика. Ведь золотое изваяние с безбородой наружностью стоит в положении возничего с плетью в поднятой правой [руке], левая [рука] держит молнию и колосья, каковое все показывает соединенную мощь Юпитера и Солнца.

(13) Святость этого храма распространяется также на ведовство, что относится к способности Аполлона, который также является Солнцем. Ведь изображение гелиополитанского бога несут на носилках, как несут изображения богов на торжестве цирковых игр, и [к нему] подходят большей частью знатные [люди] провинции с бритой головой, очищенные воздержанием в течение долгого времени, и направляются [при этом] божественным духом, [а] не своим решением, но [тем], благодаря чему бог вдохновляет несущих [носилки]⁴⁸⁵, как, [например], мы видим, что у [города] Антия воздвигаются изображения Фортун, чтобы они давали ответы [вопрошающим]⁴⁸⁶. (14) Советуются с этим богом и находящиеся далеко [от города], послав запечатанные записки, и он отвечает письменно по порядку на то, что содержится [в записках], прибавив совет. Так и император Траян, намереваясь вступить с войском в Парфию из этой [ассирийской] провинции, так как [его] друзья самого стойкого благочестия, которые постигли осведомленность этого вот божества, призывали, чтобы он посоветовался об исходе начатого дела, поступил согласно римскому благоразумию, скорее ради испытания достоверности богопочитания, чтобы под [этим] случайно не скрывалась человеческая хитрость⁴⁸⁷: и он в первый раз послал запечатанные записки, на которые хотел бы получить письменный ответ. (15) [Отвечая ему], бог повелел принести бумагу, и ее чистую запечатать, и послать, хотя жрецы остолбенели при деянии такого рода. Ведь они не знали содержания записок. Траян [же] принял их с величайшим восхищением, потому что сам тоже пообщался с богом пустыми письмами. (16) Тогда [уже] в других составленных и запечатанных записках он спрашивал, возвратится ли он в Рим после завершения войны? [В ответ] бог повелел, чтобы из почитаемых в храме даров принесли центуриатский жезл, и, разрубив на части, покрыли платком, и затем вынесли. Исход дела стал очевиден после кончины Траяна, когда [его] кости были доставлены в Рим. [И] действительно, обломками [костей был явлен] вид останков, [а] картиной [кусков] жезла было выражено обстоятельство [его] будущей кончины.

(17) И, чтобы [наша] речь не блуждала по именам отдельных богов, послушай, что думают о могуществе Солнца ассирийцы. Ведь богу, которого они почитают [как] высшего и величайшего, они дали имя Адад⁴⁸⁸. Истолкование этого имени дает значение “один-единственный”. (18) Итак, они почитают его как могущественнейшего бога, но присоединяют к нему богиню Адаргатис⁴⁸⁹ и им двум отдают всю власть [над] всеми вещами, считая [их] Солнцем и Землей и повествуя о их могуществе, отличаемом посредством всяких изображений, не с помощью множества имен, но с помощью знаков, которыми они снабжаются, обозначая многообразное превосходство двойственного божества. (19) Сами же знаки говорят о делах Солнца. Ведь и замечательное изваяние Адада узнают по наклоненным [вниз] лучам, которыми показывают, что сила неба находится в лучах Солнца, которые испускаются на Землю. Изваяние Адаргатис отмечено отклоненными по направлению вверх лучами, [этим] показывается, что [все], что ни рождает Земля, взращивается силой посланных лучей. (20) Под этим же [самым] изваянием находятся изображения львов, показывающие, что она является Землей, тем же [самым] образом, каким фригийцы представляли, что Мать богов, то есть Земля, едет на львах.

(21) Потом и теологи указывают, что мощь Солнца относится к вершине всех сил. Они указывают на это в священнодействиях весьма краткой молитвой, говоря: Ἥλιε παντοκράτορ, κόσµου πνεῦµα, κόσµου δύναµις, κόσµου φῶς (О Солнце – всевластитель! [Ты] душа мира, сила мира, свет мира). (22) И Орфей свидетельствует, что Солнце является всем, в таких стихах:

 
…κέκλυθι τηλεπόρου δίνης ἑλικαύγεα κύκλον
οὐρανίαις στροφάλιγξι περίδροµον αἰὲν ἑλίσσων,
ἄγλαὲ Ζεῦ Διόνυσε, πάτερ πόντου, πάτερ αἴης,
Ἥλιε παγγενέτορ πανταίολε χρυσεοφεγγές…
 

 
(Внемли, вращающий круг далекого вихря лучистый,
Вечно бегущий в кружениях небесных,
Зевс и Дионис пресветлый, моря отец и земли,
Солнце, родитель всего, блестящее всюду, златое!)».
 

Глава 24

(1) Когда Претекстат завершил на этом [свою] речь, все, обратив к нему лица, выдали оцепенением [свое] восхищение. Затем стали хвалить: один – [его] память, другой – ученость, все [вместе] – набожность, утверждая, что он является единственным, знающим скрытую природу богов, что он один только и может постигнуть божественное благодаря уму и высказать благодаря дарованию [оратора]. (2) Между тем Евангел говорит: «Право, я удивляюсь, что можно было постичь действие стольких божеств. А когда бывает беседа о божественном, [вы] стремитесь [к тому], чтобы по каждому отдельно [божеству] призывать в свидетели нашего Мантуанца, [а не] к тому, чтобы [она] происходила, как думается, с обсуждением [его высказываний]. (3) Неужели бы я поверил, что он, хотя [и] сказал “Либер с Церерой благой”⁴⁹⁰ вместо “Солнце и Луна”, поместил это не из-за подражания другому поэту, слыша, что так говорят, [но] почему [так] говорят, не сведущий? (4) Пожалуй, как греки превозносят все свое до бесконечности, мы тоже хотим, чтобы философствовали даже наши поэты, хотя сам Туллий, который не меньше преподавал науку философствования, чем [науку] речи, сколько раз рассуждает или о природе богов, или о судьбе, или о прорицании, [столько раз] умаляет [ту] славу, которую он приобрел благодаря красноречию, вследствие неискусного изложения вопросов».

(5) Тогда [высказался] Симмах: «О Цицероне, Евангел, который [сейчас] не подлежит осуждению, мы потом подумаем⁴⁹¹. Теперь [же], потому что у нас хлопоты с Мароном, ответь-ка, я прошу, считаешь ли ты труды этого поэта пригодными только для наставления детей или признаешь, что в них присутствует [и нечто] другое, более глубокое? Ибо мне кажется, что ты до сих пор так произносишь Вергилиевы стихи, как мы, будучи мальчиками, распевали их, когда [нам] читали наставники».

(6) «Напротив, – [ответил Евангел], – так как мы, Симмах, будучи мальчиками, восхищались [им] без рассуждения, да и видеть [его] недостатки [нам] было недоступно и из-за наставников, и из-за возраста. Однако кто вообще будет бесстыдно их отрицать, когда он сам [в них] сознавался. Ведь он, умирая, завещал свое творение огню⁴⁹². Что [же] заботило [его], кроме предотвращения урона своей славы в [глазах] потомства? И заслуженно. (7) Ибо он стыдился будущих суждений о себе, в случае если бы прочитали просьбу богини⁴⁹³, вымаливающей для сына оружие у мужа, которому она была женой, но узнала, что она не от него прижила дитя, или [в случае] если бы обнаружилось много иного очень постыдного или в словах, то греческих, то варварских, или в самом построении сочинения».

(8) И, так как все ужаснулись [слов] говорящего, Симмах присовокупил: «Такова вот, Евангел, слава Марона, что ее не увеличивают ничьи похвалы [и] не умаляет ничье порицание. Впрочем, то, что ты бранишь, может защитить кто угодно из плебейской когорты грамматиков, [и] пусть не ищут в таких оправданиях [поэта] несправедливости в отношении нашего Сервия, который, по моему мнению, превосходит ученостью прежних наставников. Но я спрашиваю, [не] кажется ли, что хотя тебе и не понравилось мастерство стиха у такого [большого] поэта, но понравилась [его] ораторская жилка, которая в нем же весьма сильна?»

(9) Сперва Евангел встретил эти слова смехом. Затем обронил: «О Геркулес! Остается наконец объявить Вергилия [еще] и оратором. И [это] неудивительно, так как ваша угодливость привела его и к философам».

(10) «Если ты держишься того мнения, – сказал Симмах, – будто Марон не мыслит ни в чем, кроме поэтического мастерства, – [и], хотя ты отказал ему же даже в этом звании – [все же] послушай, что он сам повествует о разнообразной учености своего произведения. Ведь письмо самого Марона, в котором он обращается к Августу, начинается так: (11) “Право, я получаю от тебя многочисленные записки”, — и ниже [продолжается]: “Если бы, клянусь Геркулесом, у меня было ныне [что-нибудь], достойное твоего слуха, [то] я охотно послал бы [тебе кое-что] именно из моего ‘Энея’. Однако [это] такая незавершенная вещь, что мне кажется, будто я приступил к такому труду чуть ли не по недостатку ума, так как ради этого труда я отдаюсь также другим и притом гораздо более превосходным занятиям”⁴⁹⁴. (12) И эти слова Вергилия подтверждает богатство содержания [его труда], которое упускают почти все малообразованные словесники, так как грамматику не позволяется знать ничего сверх истолкования слов. Таким образом, эти [вот] милые люди установили для себя некоторые пределы и как бы какие-то рубежи и заклятия [для] знания, за которые если бы кто-нибудь осмелился выйти, [то] следовало бы считать, что он заглянул в храм богини, которой устрашаются мужчины. (13) Однако мы, кому простодушная Минерва не к лицу, не допустили бы, чтобы были скрыты сокровенные глубины внушающего благоговение сочинения, но, [напротив], позволили бы открыть для посещения [его] покои, отыскав благодаря попечению учителей доступ к скрытым смыслам [произведения]. (14) И, чтобы не казалось, что я один хочу все [это] охватить, я обещаю показать самые сильные риторические находки или представления в Вергилиевом труде, но [и] у Евсевия, красноречивейшего из ораторов, я не отнимаю суждения об ораторском искусстве Марона⁴⁹⁵, которое он очень хорошо сможет исследовать благодаря учености и опыту обучения. Всех остальных, кто [здесь] присутствует, я настоятельно просил бы как бы в складчину принести [все то], что каждый из вас особенно отметил для себя относительно дарования Марона».

(15) Эти слова удивительным образом вызвали оживление у всех присутствующих, и никто, проникаясь желанием послушать других, не подумал, что и его [самого] вправе попросить о том же самом одолжении. Итак, воодушевленные взаимным поощрением, они легко и охотно согласились [высказаться], и все, смотря на Претекстата, просили, чтобы он первым объявил свое мнение, в то время как прочие вознамерились следовать [в речах] порядку, в котором [им] случилось сидеть [за столом]⁴⁹⁶.

(16) И [тогда] Веттий [начал]: «Так вот, среди всего, из чего вырастает слава Марона, я, усердный читатель, восхищаюсь тем, что он, словно преподававший понтификальное право, ученейшим образом сохранил его во многих и различных частях своего труда, и я предсказываю, [даже] если бы беседа не дошла до такого [важного] рассуждения: быть [тому], чтобы нашего Вергилия признали верховным жрецом»⁴⁹⁷.

(17) После него Флавиан говорит: «У нашего Поэта⁴⁹⁸ я нахожу такое знание авгурального права, что его возвысило одно только это свидетельство, [даже] если бы оставили [в стороне его] ученость в других науках». (18) Затем высказался Евстафий: «Больше всего я похвалил бы [то], сколько [много] он, лукавый, как бы занимаясь другим [делом], перевел из греков то посредством искусного притворства, то посредством явного подражания⁴⁹⁹, если бы меня не охватило очень большое восхищение от астрологии и всей философии⁵⁰⁰, которую он, расчетливый и рассудительный, никоим образом [за это] не порицаемый, рассыпал по своему произведению».

(19) Сидящий по другую сторону Претекстата Фурий Альбин и [сидящий] возле него Цецина Альбин, оба хвалили у Вергилия страсть к старине, один, [Фурий Альбин], в стихах⁵⁰¹, [другой], Цецина, в [обычных] словах (in verbis)⁵⁰². (20) Авиен [же] изрек: «Я не позволю себе осмелиться провозгласить какое-нибудь одно из Вергилиевых достоинств, но я более удачно выскажусь, выслушав [все], что вы ни скажете, если что-нибудь из этого мне или покажется примечательным, или уже показалось [таковым]. Совсем недавно вы упомянули, что следует потребовать от нашего Сервия, чтобы он, безусловно величайший из всех словесников, сделал известным [все], что ни покажется [нам] темным»⁵⁰³. (21) Когда это было сказано и понравилось всем собравшимся, Претекстат сказал, так как увидел обращенные к нему лица всех [присутствующих]: «Потому что философия является даром богов и наукой наук, надо уважить [ее правом] вступительного слова⁵⁰⁴, в связи с чем Евстафий мог бы припомнить, что ему [всегда] уступали первое место при обсуждении, когда шло изложение всякого разного. За ним последуешь ты, мой [дорогой] Флавиан, чтобы я и отдохнул, слушая вас, и после некоторого молчания восстановил силы, чтобы говорить».

(22) Между тем раб – управитель прислуги, забота которого или возжигать [огонь у] пенатов, или складывать припасы и управлять исполнителями домашних дел, напоминает господину, что челядь [уже], по обычаю, отобедала в честь ежегодного торжества. (23) Ведь в этот праздник благочестивые дома прежде [всего] почитают слуг, наставив кушанья словно по потребности господина, и только затем обновляется убранство стола для отцов семейств. Итак, проскальзывает [в комнату] начальник прислуги, чтобы [объявить] о времени обеда и позвать господ. (24) Тогда Претекстат [и говорит]: «В таком случае [нам] следует отложить [обсуждение] нашего Вергилия до лучшей части дня, чтобы отвести для рассмотрения [его] поэмы по порядку раннее утро. Ныне [же] час нам напоминает, чтобы этот стол удостоился вашей чести. Но Евстафий и вслед за ним Никомах пусть помнят, что за ними сохраняется в завтрашнем обсуждении обязанность вступительного слова».

(25) И [тотчас] Флавиан [сказал]: «По принятому уже правилу я встречаю вас, чтобы на следующий день мои пенаты хвалились, что они счастливы принимать такое общество». Так как все были с этим согласны, [то] в великолепном расположении духа пошли на обед, [притом что] каждый припоминал и обдумывал разное из того, о чем они общались между собой⁵⁰⁵.