Феликс Штильмарк
Заповедное дело Россиию Теория, практика, история

– Нет! Не отступимся! Будем спорить с москвичами до последнего!

Коренной москвич, я очень не люблю, когда меня так называют в дальних краях.

Вместо гордости за свой город чувствуешь что-то недоброе, словно ты виноват в том, что родился, вырос и живешь в Москве, приехал сюда ненадолго и должен в свой срок вернуться…

Мне стало вдруг все безразлично. В конце-то концов, пусть дело идет своим чередом. В ногах мне валяться у норильчан, что ли? В самом деле, им виднее, ну и пусть предлагают, что хотят. Не будет заповедника? Так ведь он им нужнее, чем нам. Моя задача, моя научная тема – сам процесс проектирования, а не конечный его результат. Свое дело мы делаем добросовестно, ну а чем все это кончится, угадать трудно.

– Смотри, Григорий Дмитриевич, тебе здесь жить. Мы приехали помочь, а не воевать с вами. Вам-то заповедник нужнее, чем москвичам, как ты изволил выразиться. Дадите отрицательное заключение на наш вариант, никто с вами спорить не будет, все останется, как было до нас.

Мои слова, кажется, подействовали на Якушкина. Он снова углубился в раздумье, но больше за весь полет не сказал ни слова.

Прямо с аэродрома мы вместе поехали в институт, где к тому времени собрались почти все «заинтересованные лица». Здесь были сотрудники биолого-почвенного и географического факультетов МГУ (В.Д. Василевская, Н.М. Шалаева), Ботанического института АН СССР (Б.А. Томилин, М.В. Соколова, В.Ф. Шамурин и др.), зоолог А.А. Винокуров из Центральной лаборатории охраны природы, большинство сотрудников отдела промысловой биологии НИИСХ, словом, в большой комнате всем не хватило места.

Сколько голов, столько умов! Большинство собравшихся считали, что природные условия в бассейне Пясины более интересны с точки зрения организации заповедника, по сравнению с нашим, Логатским вариантом. Правда, на Логате почти никто из присутствующих не бывал, но и мы, в свою очередь, совсем не знали Пясину, так что спорить с маститыми «таймыроведами» нам было трудно. «Логата хороша, но Пясина лучше, а лучшее – враг хорошего» – так можно было сформулировать мнение большинства. К тому же – Пясина близко от Норильска, а Логата – далеко…

Я не мог убедить собравшихся, что выбора у нас, по сути, нет. Они же не хотели слушать моих доводов о невозможности создания заповедника на Пясине. Только Б.А. Томилин и В.Ф. Шамурин сразу оценили ситуацию и встали на нашу сторону.

– Даже если Логатский вариант почему-либо неудачен, – сказал Б.А. Томилин, – и то не следует пренебрегать реальной возможностью создания на Таймыре и заповедника, и республиканского заказника. Если мы сейчас не поддержим этих планов, то заповедника на Таймыре не будет еще десятки лет. К тому же, мне кажется, что доводов за Логату много. Там интересный набор ландшафтов, есть участки хребта Бырранга и озера Таймыр. По-моему, возражения норильчан не вполне объективны.

Но большинство присутствовавших стеной стояли за Пясину, не слушая никаких доводов. Мы спорили уже третий час.

– Все согласны с тем, что лучше вообще не иметь заповедника на Таймыре, чем создать его на Логате? – спросил я, обозлившись.

Москвичи и ленинградцы промолчали, норильчане же загудели, кто-то выкрикнул:

– Согласны!

– Все! Прекращаем базарить! Готовьте официальное решение на ученый совет НИИСХ, дадите заключение, и никакого заповедника на Таймыре не будет. Хватит!

Наступило молчание. Кажется, в этот момент до всех дошла ответственность нашего собеседования. Ведь мнений может быть множество, а решение всегда только одно.

…Вечером того же памятного и трудного для меня августовского дня мы встретились в норильской гостинице с В.Ф. Шамуриным. Мой собеседник был человеком ярким и остроумным, разговоры о делах мы перемежали чтением стихов, философскими раздумьями, шутками. Но все же сказались неудачи дня, и постепенно ко мне вернулось гнетущее настроение и подавленность.

Мы расстались, не зная, что больше уже не встретимся. На другой день я улетел на Пясину, а Владимир Федорович уехал в Ленинград, где вскоре трагически погиб.

* * *

На июльском совещании в Дудинке нашей экспедиции было поручено разработать проект для организации Пясинского республиканского заказника (помимо проекта заповедника). Поэтому теперь нам предстояло провести полевые обследования и собрать необходимые материалы, касающиеся бассейна Пясины. З.У. Танкачеев вместе с директором госпромхоза А.В. Саркиным арендовали гидросамолет Ан-2 для авиаучетов оленей, но подводила погода. Наше нетерпение усиливалось еще и тем, что В.Ф. Шамурин, улетая в Ленинград, оплатил спецрейс для вывозки из Тарейского стационара орнитолога А.В. Кречмара, для которого уже был взят билет на ленинградский рейс. Забрать из Тареи Кречмара поручили нам, и я живо представлял себе, с каким нетерпением он нас там дожидается, зная день и час своего ленинградского рейса.

Самолета нет. Измученные ожиданием, мы – в который раз! – докучаем дежурному по аэропорту.

– Ждите, туман рассеивается, не уходите… Если Тарея откроется, полетите на Пясину.

Возвращаемся в осточертевший зал ожидания. Не хочется ни разговаривать, ни читать, вообще жить не хочется… Можно утешать себя тем, что в полярных аэропортах иногда сидят не сутками, а неделями и месяцами.

«Наш» пилот – невысокий крепыш по фамилии Загибуллин – возвращается с Ламы. Тарея по-прежнему не дает погоды. Снова идем объясняться с начальством. Командир говорит: «Чтобы время не терять, летите считать оленей на Пясине, выполняйте запланированный маршрут, но без посадки. Будет возможность сесть в Тарее – сядете, а на нет – суда нет, не взыщите».

Что будешь делать? Все-таки это лучше, чем просто сидеть. Мы соглашаемся, идем к самолету. И вот я снова вижу с высоты панораму «Норильского камня», окутанные дымом горы, паутину вездеходных следов вокруг озера Пясино. А вот и знакомое озеро Половинное.

За ним остались последние редкие лиственницы и начались сплошные заросли кустарниковой ольхи. Опять стали встречаться стада оленей, преобладали важенки с телятами. Показалась река Агапа – крупный левый приток Пясины, известное место на Таймыре, когда-то славившееся обилием дичи. В устье Агапы стояла раньше фактория, а сейчас – участок госпромхоза. Самолет «приводняется», Саркин беседует с бригадиром, дает ему какие-то наставления. Сезон оленьего промысла уже начался, для госпромхоза сдвинули обычные сроки «в порядке исключения», начали отстрел в августе при жаркой погоде, а теперь трудности с вывозкой мяса.

Аэропорт в Тарее по-прежнему закрыт, мы полетим к междуречью Пура и Пясины, где намечалась ранее территория заповедника (по проекту 1968 г.), а сейчас должен быть предлагаемый заказник. Оленей внизу все больше и больше, я не успеваю записывать, стада становятся крупнее, в них по нескольку десятков голов, но животные пока еще рассредоточены по тундре и не собрались в стада для зимних кочевок.

Да, отельные пастбища, ничего не скажешь. Должно быть, тундра здесь богаче по составу растительности, если приходят сюда на отел важенки из года в год. На озерах, как и на Логате, взлетают бургомистры, поморники, плавают гуси. А вот и пара лебедей летит, отчетливо выделяясь на фоне тундры.

Впереди Пуринские озера. Их два – ближнее лежит в бассейне Агапы, а из второго вытекает Пур – самый крупный приток Пясины. Озера округлые, с ровно очерченными берегами, очень большие и красивые. Может быть, норильчане правы, настаивая на том, чтобы заповедать именно Пясину? «Ну-ка, поставь себя на их место, – говорю я себе, – ты бы знал здесь каждую речку, давал предложения, а какие-то приезжие ребята все бы это отвергли… Небось не больно понравится…» Но только почему же ни Г.Д. Якушкин, ни его коллеги ничего не предприняли, чтобы Пясина стала заповедной? На оленьем совещании в Дудинке, помню, они дружно толковали о госпромхозе, добиваясь его скорейшей организации, а про заповедник сказал тогда один В.Д. Скробов и то между делом. В резолюцию совещания пункт о заповеднике был вписан лишь в самый последний момент, и его даже не хотели обсуждать.

На берегу озера видны балки – здесь пункт Норильского рыбозавода. Вот нашлись союзнички: рыбозавод и норильский институт. Такого во всей моей практике проектирования заповедников еще не было. Когда мы воевали в Ханты-Мансийском округе за «Малую Сосьву», там возражали лесозаготовители. Против Сохондинского заповедника в Забайкалье – геологи, против заповедника «Азас» в Тувинской АССР – охотники и лесники. Но чтобы против создания заповедника возражали ученые, такое трудно припомнить.

Наш самолет летит теперь над щебнистыми пологими сопками. Оленей здесь мало, но как только начинаются понижения, животные сразу же оказываются на виду. Сплошными строчками ложатся ряды цифр, я не успеваю записывать.

За Пуринскими озерами ольховые заросли сменились тундрами и карликовыми ивняками. По мере продвижения на север густеет туман – вот почему не принимает самолеты Тарея. Верховья реки Мокаритто проходим в сплошном тумане, оленей внизу трудно различить, а птиц совсем не видно. Среди безлюдной тундры стоит балок, вокруг него – следы вездеходов, пустые бочки из-под горючего. Нет на свете белых пятен!

Летим вдоль Мокаритто; Якушкин уверял, что эти места славятся обилием песцов и водоплавающей дичи. Поворачиваем круто на восток в сторону Пясины. Если Тарея не откроется, сядем на базу госпромхоза в Кунгудояре.

Усиливается ветер, самолет бросает из стороны в сторону, бедняга Танкачеев, кажется, чувствует себя неважно, да и все мы устали от долгого полета. Вижу большую реку в крутых обрывистых берегах. Самолет идет на снижение и вскоре качается на заметных волнах. По правому берегу видны какие-то постройки, палатки, балки – здесь, на базе Кунгудояр, где недавно построен специальный мерзлотник для хранения оленьего мяса, живут охотники госпромхоза, в том числе бригада студентов-охотоведов из Иркутского сельскохозяйственного института.

Отстрел оленей уже вовсю. Вся округа завалена «отходами производства» – рогами, копытами, оленьими головами и внутренностями, над базой стоит специфический запах. Мы пьем чай в бригадирском балке вместе с пилотами. Неожиданно прибегает радист, остававшийся в самолете, и кричит:

– Скорее, скорее, Тарея открылась!

Я радостно вскакиваю, но Загибуллин говорит:

– Время полетное кончилось, завтра заберут вашего птичника, какая ему разница.

Самолет с Танкачеевым и Саркиным полетел обратно в Норильск, а я остался в

Кунгудояре. Ребята рассказали мне, что кругом множество песцов, есть и канюки, и гуси, даже краснозобые казарки были, но постепенно их выбили охотники.

…Утром следующего дня, переночевав на Кунгудояре, я встал очень рано, чтобы идти в намеченный поход к Белому озеру. Мне хотелось походить одному, поглядеть на пясинскую тундру и спокойно обдумать сложившуюся ситуацию с заповедником. Кстати, был день моего рождения, а провести его среди природы – для меня всегда истинный праздник.

Чуть ниже Кунгудояра в Пясину впадает небольшая речка Сырута, и я пошел вверх по руслу одного из ее притоков. Склоны оврага были сплошь сложены из мелкого ракушечника. Миллиарды и миллионы различных раковинок – плоских, извитых, ребристых – лежали в этой земле. Попадались и россыпи ракушек, словно специально кем-то приготовленные и сложенные в кучи.

Вскоре я стал встречать знакомых по Логате обитателей тундры. Распластав широкие округлые крылья, парили две пары мохноногих канюков, оглашая округу резкими пронзительными криками. Те же, что и там, бурокрылые ржанки и тулесы, те же чайки и поморники, разве что встречаются они пореже и не видно так часто погибших леммингов. Тундра здесь другого облика, она несколько напоминает ту, какую мы видели в устье Малой Логаты. Здесь больше трав, много осоки, большие участки занимают ерники, обильные мхи и таежные кустарнички, а типичные пятнистые тундры встречаются только по вершинам гряд вместе со щебнистыми участками. Конечно, здесь лучшие кормовые условия для оленей в летний период, поэтому идут сюда самки в период отела. Но ведь не всегда они концентрируются в бассейне Пясины. В тридцатых годах основная масса северных оленей на Таймыре сосредоточивалась в восточной части полуострова. Да и при последних авиаучетах было заметно смещение крупных стад оленей к востоку. Возможно, сказывается истощение пясинских пастбищ. Надо учитывать также, что наши маршруты по Логате проходили в момент максимального продвижения оленей на Север, а сейчас там тоже, наверное, много животных.

Но здесь олени на виду почти непрерывно. Вот передо мной небольшое озеро, возле него не меньше сотни оленей. Я иду наискосок, постепенно приближаясь к животным (обычная уловка охотников). У оленей неважное зрение, поэтому человека с торчащим из-за спины ружьем они нередко принимают за своего сородича. Но все-таки, подпустив к себе шагов на сто, олени насторожились, стали поворачиваться в мою сторону, потом не торопясь пошли прочь. Звери здесь у себя дома, и у них свои заботы.

У меня тоже. Я продолжаю мысленно прежние споры, нахожу новые и новые доводы, вспоминаю разные коллизии из практики устройства заповедников, и меня гложет горечь. Наверное, мы сами с Матюшиным отчасти повинны в сложившейся ситуации. Нужно было заранее посвятить норильчан в наши планы, привлечь их к своей работе, вести совместные обследования. Какие все-таки несуразности, какая несогласованность усилий! К тому же, как ни говори, налицо пренебрежение настоящей науки к делу создания заповедника. Нынче на Таймыре работали десятки экспедиций из научных центров, все они изучали те или иные природные объекты, все жалуются на обеднение природных комплексов, на отрицательную роль антропогенных факторов, толкуют о необходимости усиления охраны природы. Когда же коснулось дела – у каждого, оказывается, свои дела, свои заботы, свои сроки и планы. Нет уж, братцы, говорят, давайте-ка управляйтесь с заповедником сами, а мы потом вас послушаем и покритикуем. Наше дело научное – выдвинуть предложения, а кто и как будет их воплощать, смотрите сами. Никому неохота спускаться с теоретических высот на грешную землю, разбираться в реальных возможностях воплощения научных рекомендаций, толковать с теми людьми, от которых зависит решение вопроса. Ведь заповедники-то создаются не ведомствами, не наукой, не учеными. Они организуются в соответствии с установленными порядками органами советской власти.

…В открывшейся впереди обширной низине блеснули холодной синевой еще два озера. Как старых знакомых, вижу гуменников, гребенушек, морянок. Птицы держатся гораздо осторожнее, чем на Логате, и я не могу подойти к ним на выстрел. Ну и не обязательно, с меня хватит пары белых куропаток, которые попадаются чуть не на каждой сотне метров. Молодые уже хорошо летают и ничуть не опасаются человека.

Уже к вечеру, то и дело встречаясь с идущими навстречу стадами оленей, я вышел к берегу огромного озера Белого. Оно показалось мне неприветливым, свинцовым и пустынным. Берега его высокие, всхолмленные и сплошь изборождены недавними оползнями. В жаркие дни августа они буквально «стекли» к урезу воды, настолько давала себя знать термокарстовая эрозия.

На берегу стоит старый балок, возле него разбросаны старые доски и разный хлам. Внутри балка оказалось неуютно, я развел снаружи небольшой костерок и решил отдохнуть здесь. Ночи уже становились заметнее, с каждым днем они удлинялись. Было холодно, чуть примораживало, пришлось спать урывками, греться горячим чаем. На рассвете мимо балка почти непрерывной чередой шли олени, изредка слышались крики гагар и гусиное гоготанье. Когда утром я пошел через тундру в направлении Пясины, ко мне прибился одинокий олененок, по-видимому отставший от стада или потерявший мать. Со своеобразным «хрюканьем» он подбежал ко мне, словно просил защиты в этом неуютном мире. «Чем же я могу помочь тебе, дорогой?» – спросил я у него, но он долго не отставал, все шел следом…

Вот и отстрел оленей на переправах. Дело, конечно, необходимое, но картина забоя, что ни говори, отвратительная. Правильно ли направлять сюда студентов-практикантов? Можно ли сделать так, чтобы избежать напрасной гибели зверей и полностью использовать все, что добыто?

В Кунгудояре во время радиосеанса мне сообщили: «Вам телеграмма от директора лаборатории, срочно возвращаться в Москву. На базу идет наш катер «Гвардеец», выезжайте с ним. Может быть, и вертолет будет завтра». Катер пришел в тот же вечер, и я решил ехать на нем, не ожидая вертолета, чтобы посмотреть саму Пясину.

Ночи стали длиннее, а в темноте плыть по Пясине нельзя. Ночевали, приткнувшись в берег возле устья Якима, а чуть рассвело, поплыли дальше. Погода была пасмурной и прохладной, тундра на глазах становилась все более однообразной и блеклой. Река стала заметно шире, по одному берегу тянулись обрывы с неизменными оползнями, другой берег был низким и песчаным. Начиная с устья реки Средней появились единичные куртины лиственничных стлаников.

Вторую ночь провели возле бывшей фактории «Кресты» – известное место на Пясине, через которое был в свое время путь из Дудинки на Хатангу. Наутро местность резко изменилась, сразу появились лиственничные рощи и редколесья вперемежку с зарослями кустарниковой ольхи. Река сузилась, течение стало быстрым, берега пошли высокие с двух сторон, и вся местность чем-то напомнила мне окрестности Хатанги или даже Эвенкию. Здесь часто через реку переходили вплавь стада диких оленей, не обращая внимания на наш катер, и я бегал по палубе, стараясь сфотографировать животных.

Миновали почти незаметный для постороннего глаза пясинский порог и вышли в озеро. Лиственницы только начинали блекнуть, а ивняк по берегам стоял уже весь желтый… Озеро оказалось мелким и грязным, с огромными нефтяными разводами. Рыбы в нем, как мне объяснили, давно уже нет, хотя в прошлом оно кормило чуть ли не весь город. Катер осторожно пробирался, минуя мели, и наконец вошел в речку Норилку. Ровно в два часа дня мы подошли к Вальку, и я отправился покупать билет на самолет до Москвы.

Вот и закончились мои встречи с таймырской тундрой. Как натуралист и зоолог я был, конечно, доволен множеством свежих впечатлений, однако же ощущал неудовлетворенность ходом наших дел с проектированием заповедника. Будет ли он создан на Таймыре или же все усилия окажутся такими же тщетными, как и у наших предшественников?

А почему, собственно, меня это должно так уж волновать? Ведь не мне тут жить – так вот я и сказал Якушкину. Сейчас улечу и, может быть, никогда больше не увижу этот самый Север. Откуда же это чувство тревоги за его судьбу, эта невольная привязанность к чужой и непривлекательной с виду земле с ее тундрами, болотами, озерами?

* * *

Все чаще и чаще говорят сейчас о том, будто бы старушка-земля наша стала вращаться вокруг своей оси заметно быстрее, уплотнилось, спрессовалось время, сократились сутки… Незаметно прошло пять лет после нашего свидания с Таймыром. За эти годы довелось побывать мне и в Приамурье, и в Арктике – на острове Врангеля, и в различных районах Кавказа, но тревоги и заботы о судьбе Таймырского заповедника всюду были со мной. Не стану утомлять читателей описанием всех совещаний, обсуждений, споров, которые велись после наших работ в Дудинке и Норильске, в Красноярске и Москве. Одни только сухие протоколы заняли бы целый увесистый том. Больше всего пришлось полемизировать с учеными из НИИСХа, считавшими, что заповедник должен быть создан только в бассейне Пясины специально для охраны северных оленей, хотя этот вид пока не требует особой заботы^[51]. Потребовались новые обсуждения в Академии наук СССР, в Президиуме ВАСХНИЛ и во многих других инстанциях, чтобы прийти наконец к окончательному правильному решению.

Летом 1975 года Красноярский крайисполком внимательно рассмотрел наши предложения и принял решение просить Совет министров РСФСР об организации Таймырского заповедника и Пясинского республиканского заказника в границах, предложенных экспедицией. После этого многие центральные газеты и всесоюзное радио сообщали об организации заповедника на Таймыре, затем эти сведения стали появляться в журналах и даже в книгах (например, в книге «Лесное хозяйство СССР» – М., 1977), хотя до окончательного решения вопроса было еще очень далеко. Ведь постановлению правительства союзной республики о создании нового заповедника предшествуют длительные обсуждения и согласования с ведомствами.

Министерство сельского хозяйства РСФСР, например, решительно высказалось против каких-либо мер, связанных с охраной диких северных оленей в бассейне Пясины, поскольку там намечается интенсификация домашнего оленеводства. Хотя биологи и охотоведы вряд ли согласятся с таким мнением, однако оно сразу же затормозило воплощение в жизнь проекта республиканского заказника на Пясине. Тем более не удалось бы создать там заповедник, как это предлагалось норильчанами. Против же нашего хатангского варианта возражений не возникло. Поддержали этот проект и все другие заинтересованные ведомства.

Тем не менее время было упущено. Если бы не норильские споры, Таймырский заповедник мог быть создан уже в 1974 году Но затем у него появился конкурент – в 1975 году Магаданский облисполком предложил учредить заповедник на острове Врангеля. Там и был организован первый в нашей стране арктический заповедник (в начале 1976 года).

Это сразу резко снизило интерес к Таймыру, зародило к нему невольные сомнения. В самом деле – территория большая и очень отдаленная, заповедник будет сложным, потребует и забот, и расходов… Вновь слышались знакомые вопросы: не рано ли браться за охрану таймырской тундры, от кого ее там охранять-то?

К сожалению, охранять нужно от самих же себя, от нашей порой излишней активности, от невнимательности и спешки. Что же упрекать различных экспедиционников, которые ставят на вездеходы балки и гоняют по тундре куда только вздумается или норовят проплыть на моторках по всем дальним северным речкам, если подчас не хватает элементарной экологической грамотности даже биологам. Научный сотрудник из Сыктывкара всерьез рекомендует проводить летом в тундре учет белых куропаток с вездеходов – вот уж, как говорится, и нарочно не придумаешь. Не говоря уже о никчемном расходе бензина, все куропатки, вместе взятые, не стоят той загубленной гусеницами земли… А вот слышится опять голос из Норильска (официальное заключение ученого совета!) о том, что природные комплексы по реке Логате неполноценны, так как там мало оленей. И невдомек, что живая природа не может быть неполноценной.

С гордостью пишет корреспондент в популярной газете «Неделя»: «Двое суток наш вездеход утюжил тундру – мы надеялись встретить овцебыков. Хотя ясно, что затея бессмысленная – их двадцать, а у острова 7300 квадратных километров площади» (это он об острове Врангеля, в ту пору уже заповедном!). Ведь расчет здесь самый элементарный – на каждые десять километров пути вездеход оставляет за собой от одного до трех гектаров искалеченной земли, причем водители вездеходов, как правило, предпочитают вести машину по зарослям кустарников, по ивнякам – так надежнее – и очень не любят уже проложенных однажды следов. Вот и посчитайте, сколько «наутюжит», а точнее – загубит северной земли такой поиск при неограниченности полярного дня и выносливости участников…

Да, приходится снова и снова с горечью повторять, что время работает сегодня против заповедников, ибо каждый день приносит новые потери. Пока нет заповедников в дальних краях, кажется, что можно еще и подождать, время терпит. Когда же наступает пора интенсивного промышленного освоения, оказывается, уже поздно, думать о заповедниках надо было раньше. Именно так получилось, например, на БАМе. То спрашивали, от кого, дескать, охранять тайгу в таком безлюдье, а теперь удивляются, о чем охранники природы раньше думали.

…В 1977 году во время всенародного обсуждения новой Конституции СССР, где впервые были сформулированы специальные статьи об охране природы и рациональном использовании природных ресурсов, академик В.Е. Соколов и член-корр. ВАСХ-НИЛ проф. Е.Е. Сыроечковский выступили в «Правде» со статьей, в которой подробно говорилось о необходимости создания новых заповедников, в частности на Таймыре. Одновременно с письмом в поддержку этих предложений обратился в Совет министров РСФСР президент Академии наук СССР академик А.П. Александров. Из Ленинграда вновь ходатайствовали «за Таймыр» академики А.Л. Тахтаджян, Е.М. Лавренко и другие видные ученые.

В декабре 1978 года Ц,К КПСС и Совет министров СССР вынесли постановление о дополнительных мерах по усилению охраны природы и улучшению использования природных ресурсов. И, как бы откликаясь на него, Совет министров РСФСР в конце февраля 1979 года постановил организовать государственный Таймырский заповедник Главохоты РСФСР общей площадью 1 348 316 гектаров – самый крупный в нашей стране и один из крупнейших в мире.

Итак, заповедник у Таймырского озера создан!

Конечно, мы вправе говорить, что только так и должна была закончиться вся эта эпопея, иначе и быть не могло. Сохранение знаменитых рощ Ары-Маса, Лукунской, девственных тундр Логаты со всеми их живыми достопримечательностями гарантировано теперь правительственными постановлениями. Ведь заповедник – единственная в нашей стране форма землепользования, предназначенная специально для охраны природы.

Теперь дело за тем, чтобы заповедник этот не обманул тех надежд и усилий, которые были вложены многими и многими людьми в его создание. Его будущим работникам предстоит не только обеспечить неприкосновенность заповедных участков, но и наладить в контакте с другими учреждениями разносторонние научные исследования. Этому будет предшествовать большая организационная работа – ведь предстоит обжиться на новом месте, а это не так-то просто. Хочется при этом предостеречь будущих руководителей заповедника от увлечения техникой при обследовании своих «владений», при учетах животных. Авиаучеты, например, в заповедниках должны проводиться с чрезвычайной осторожностью и осмотрительностью, а использование вездеходов в бесснежный период должно быть исключено полностью. Контрольные облеты территории лучше совершать только вдоль границ или в охранной зоне. Нет необходимости и в устройстве кордонов, что обычно практикуется в других заповедниках. Заповедная территория – земля, отданная казаркам, песцам, оленям и прочей живности, чтобы они существовали там вовеки так, как это было прежде. Коллектив же заповедника должен стать подлинным научным звеном, решающим проблемы охраны природы Красноярского Севера. Этот могучий край и сегодня остается страной будущего.