Феликс Кривин
Всемирная история в анекдотах
Страна бесплатных советов
Древние ассирийцы гордились тем, что у них бесплатная медицина. Медицина действительно была бесплатная: не было ни врачей, ни больниц, больных просто выносили на площадь, и прохожие им советовали, как избавиться от болезни. Все, что знали и о чем не имели понятия. Кто во что горазд.
Не все советы помогали, некоторые усугубляли болезнь, и смертность от болезней с лихвой перекрывалась смертностью от бесплатного лечения. Но отличить одно от другого было невозможно, поэтому бесплатная медицина процветала.
Потом и некоторые здоровые люди под видом больных стали разузнавать, как лечатся те или иные болезни, и постепенно накапливали медицинские знания на все случаи жизни. Так в Ассирии появилось бесплатное образование – тоже предмет гордости древних ассирийцев.
И хотя смертность не уменьшалась, а образование не увеличивалось, зато каждый имел право дать и получить бесплатный совет, как стать здоровым, умным и счастливым.
Отечество – только отечественное
Скифы были кочевой народ, но они больше всего любили свое отечество. Сюда прикочуют – здесь любят отечество, туда прикочуют – там любят отечество. Причем отечество они любили только свое и терпеть не могли отечества чужого.
Они вообще не любили ничего чужого и гордились тем, что не владеют ни одним иностранным языком. Они и своим языком владели с трудом и пользовались им только в случае крайней необходимости.
Когда персы напали на скифов, им могло бы не поздоровиться, потому что скифы относились к ним как к иностранцам. Но персам поздоровилось, и главными лекарями в этой битве оказались ослы.
Дело в том, что скифы никогда не видели ослов. И, главное, не слышали ослов. Они настолько отгораживались от всего иностранного, что не приобрели себе даже ослов, а свои ослы у них не водились. И когда персидские ослы заревели, скифские лошади так шарахнулись от этого рева, что скифы, как ни старались, не могли повернуть их назад на врага.
В общем, скифские лошади оказались не на высоте. И сами скифы оказались не на высоте. И все их отечество оказалось не на высоте.
Потому что не может отечество быть на высоте, если это отечество – только отечественное.
Александр Македонский в борьбе с привилегиями
1
Отправляясь в поход на персов, Александр роздал все, что имел, а себе, по собственному признанию, оставил только надежду.
Так почему же наши правители поступают наоборот? Они все забирают себе, а нам оставляют только надежду.
2
В безводной пустыне, когда армия погибала от жажды, Александру поднесли полный шлем воды.
Но царь отказался. Царь сказал:
– Если я один буду пить, мои воины падут духом.
Так Александр открыл секрет, что должен делать правитель, чтоб народ его не пал духом в трудные времена.
Но в наше время это опять засекречено.
3
Однажды Александр признался, что если б он не был Александром, то хотел бы быть Диогеном. То есть вовсе ничего не иметь.
Он старался ничего не иметь. Но эта привилегия не для царей, у царей другие привилегии.
Память об Александре
Когда Александр Македонский освободил евреев от персидского владычества, он установил у них мягкий, почти не оккупационный режим, еще более мягкий, чем был при персах.
Евреи были ему благодарны и назвали Александрами всех мальчиков, которые в тот год родились.
Через двадцать лет, когда мальчики выросли, все двадцатилетние мужчины в Иудее были Александрами, так что их невозможно было отличить друг от друга. Поэтому они стали называть друг друга по отчеству, то есть с бóльшим уважением, чем называли прежде.
А еще через двадцать лет все евреи в Иудее стали Александровичами, поэтому в отчествах отпала необходимость, и они снова стали называть друг друга по именам.
Уважения стало меньше, но прибавилось сердечной близости, и все евреи стали как одна семья.
Впоследствии это чувствовалось при каждом оккупационном режиме.
Гороскоп Аристотеля
Прожив не так уж много лет, он много в жизни потрудился. В год Обезьяны он родился, в год Лошади покинул свет.
И этот путь, такой знакомый, конечно, каменист и крут, но подтверждает аксиому, что человека создал труд.
Белая неблагодарность
Когда Сулла взял осажденный Рим, раб Сульпиция Руфа выдал ему своего господина. Сулла поблагодарил раба и приказал сбросить его со скалы.
Когда Цинна брал Рим, он переманил на свою сторону рабов осажденного города, пообещав им за помощь свободу.
Но ночью люди Цинны перебили союзников-рабов.
Когда Цезарю угодливые убийцы принесли голову его врага Помпея, Цезарь прослезился, приказал умертвить убийц, а Помпею воздвигнуть памятник.
Покарать союзника за помощь – это можно считать черной неблагодарностью. Но она не черная, далеко не черная. Это неблагодарность на службе у справедливости, неблагодарность, которая торжествует, чтоб справедливость могла торжествовать.
Трибун, трибуна, трибунал
Марк Катон Младший был профессиональный оратор, и он любил свою профессию. То есть любил поговорить.
Когда этот народный трибун забирался на трибуну, то согнать его оттуда не было никакой возможности.
Но Цезарь и сам любил поговорить, поэтому он не мог допустить, чтобы Катон так долго занимал трибуну. И однажды, когда все средства остановить Катона были исчерпаны, Цезарь приказал арестовать оратора и прямо с трибуны отправить в тюрьму.
Со временем это стало традицией – отправлять за решетку тех, кто слишком много разговаривает.
Не всякий один – в поле воин
Цезарь опасался, что одна жена не справится с задачей родить ему наследника. Поэтому он разработал специальный законопроект, позволявший ему не ограничивать себя в количестве женщин.
Наш Суворов ему бы сказал: воюют не числом, а умением. Поле деятельности было не ограничено, но наследника родить не удалось, и престол достался внучатому племяннику Цезаря.
Этимология убийцы
Не хотелось бы никого обидеть, но Брут по-латыни означает дурак. Поэтому предсмертное восклицание Цезаря: «И ты, Брут!» – по сути означало: «И ты, дурак!». Или: «Господи, а я-то считал тебя умным человеком!».
А возможно, и с некоторым обобщением: «Ну разве можно быть Цезарем, живя среди таких дураков!».
Поход на Британию
Британия в то время была совсем не та, что сейчас. Вместо Лондона был Лондиний, а железную леди Британии звали почему-то Картимандуя. Немудрено, что римский император Калигула решил отправиться в поход на Британию. Тем более что какой-то гостеприимный британец пригласил в свою страну иностранную армию.
Выступили в поход целым кораблем, снаряженным всем, что необходимо в походе. Набрали побольше одеял, имея в виду не северный климат, а другие, стратегические соображения. И из этих соображений император возлежал на одеялах, а не под одеялами.
Его предшественник Тиберий предпочитал забираться под одеяло, и в этом тоже был немалый стратегический смысл. Тиберий всех во всем подозревал, и все у него были доносчиками. Доносчики доносили на доносчиков, и Тиберий забирался под одеяло, чтоб незаметно наблюдать: правильно ли осуществляются доносы. Но однажды, когда он заболел и лежал по обыкновению под одеялом, римляне подумали, что он умер, и провозгласили нового императора. А Тиберий вдруг вскочил и побежал. И тогда Калигула, которого уже провозгласили императором, задушил Тиберия его же собственным одеялом, превратив одеяло из средства наблюдения в средство нападения.
Вот почему, выступив в поход на Британию, Калигула возлежал на одеялах.
Между тем корабль, отчалив от берега, взял курс в открытое море. И по мере приближения к открытому морю в душу императора закрадывалось сомнение: а правильно ли он поступил, решив взять Британию с моря? Может, лучше ее брать с суши? Тем более ветер поднимается, корабль начинает качать, и все это может для них плохо кончиться.
Он приказал лечь в дрейф, чтобы спокойно полежать и посоветоваться с военным советом. Держать курс на Британию или не держать? Может, ну ее к черту, эту железную леди Картимандую?
Пока советовались, всех стала одолевать тоска по родине. Тоска по родине – самая сильная тоска, особенно если родина – вот она, рукой подать, а ты почему-то болтаешься среди моря.
И тогда они решили: авось Картимандуя на них не обидится, а победу можно и здесь одержать, во всяком случае, хорошо отпраздновать. И даже с большим энтузиазмом, поскольку запасы энтузиазма не будут растрачены на поход.
Налегли на весла, взяли курс к берегу. Тут уже дело пошло веселей, поскольку возвращаться из похода всегда веселей, чем тащиться куда-то на конец света.
Римляне, наблюдавшие за походом издалека, высыпали на берег встречать победителей. Какой-то младенец на руках у мамы делал императору ручкой и говорил: «Дай, дай!».
Праздник вылился в настоящий триумф. В этот день император провозгласил себя Нептуном, богом всех морей от Рима до Британии, и восседал с трезубцем в руке, слушая благодарственные речи и тосты. В стороне сидел вдрызг упившийся дядя императора Клавдий, а жена его, тетушка Мессалина, что-то шептала ему на ухо, обещая быть верной в его борьбе за высокое звание императора. Клавдий покорно кивал, механически сбрасывая с ее коленей то одну, то другую руку посторонних мужчин, и бормотал, что, когда он станет императором, уж он покажет этим британцам!
А ребенок все тянул ручку и все говорил: «Дай, дай!».
Ребенка звали Нерон, и он просил, чтоб ему дали империю.
Номенклатура
Высших римских чиновников избирал народ, поэтому им небезразлична была любовь народа. Но народ любит тех, кто знает его в лицо и даже при случае может назвать по имени.
А лиц у народа, а имен! Ни один государственный деятель их не запомнит.
Приходилось кандидатам на высокие должности прибегать к помощи рабов, которые лучше знали народ и могли подсказать, как он выглядит и как называется. Эти рабы назывались номенклаторами, то есть назывателями имен. Кандидаты расхаживали по городу в сопровождении номенклаторов, и номенклатор заранее предупреждал кандидата:
– Вот идет Ваня.
Тут кандидат широко распахивал объятия и кричал:
– Ваня! Дорогой Ваня! Наконец-то мы встретились! – Он прижимал незнакомого Ваню к груди, любовно похлопывал по спине и говорил сладким голосом: – А я уже думаю: куда это мой Ваня запропастился? Кстати, приходи на выборы, там будут голосовать за меня.
И счастливый Ваня отвечал, что, конечно, он непременно придет и отдаст свой голос за друга-кандидата.
А кандидат уже шел дальше, и всеведущий раб ему говорил:
– Вот идет Вася.
– О, Вася! – кричал кандидат и устремлялся к Васе с той же сердечностью.
В Древнем Риме обязанности рабов-номенклаторов этим и ограничивались, но со временем их осведомленность стали использовать для постоянной связи между правительством и народом.
Так появилась номенклатура, которая, сохранив свою рабскую природу, приобрела такую власть, что перед ней бессильны и правительство, и народ, а всесильна она одна – номенклатура.
Как разрушили Карфаген
Слова Катона Старшего о том, что Карфаген должен быть разрушен, нашли поддержку и в самом Карфагене, где партия рабов всегда придерживалась политики поражения собственного правительства. И в ответ на слова Катона она выдвинула встречный лозунг: Карфаген должен быть разрушен, а на его месте должен быть построен Коринф.
Почему Коринф? Ведь Коринф находится в Греции.
Дело не в Греции. Причем здесь Греция? В Коринфе совсем другая жизнь, там все рабы давно уже стали рабовладельцами. И все рабы этих рабов стали рабовладельцами. Во всем Коринфе не осталось ни одного раба, и все его жители – сплошные рабовладельцы. Такие были слухи среди карфагенских рабов, которые, как все рабы, мечтали только об одном: стать рабовладельцами.
Представительницы женского движения были с этим не согласны. Карфаген, конечно, должен быть разрушен, но зачем на этом месте строить Коринф? Женщины боролись за эмансипацию, за уравнение рабынь в правах с рабами, поэтому на месте Карфагена они предлагали построить остров Корфу. Потому что на острове Корфу по тамошним рыночным ценам одна женщина стоит четверых мужчин. Это ж какая победа в борьбе за эмансипацию!
Между прочим, остров Корфу тоже находится в Греции. Далась им эта Греция! Но дело даже не в этом, а в том, что Корфу – остров, а как можно построить остров на материке? Ведь остров должен быть со всех сторон окружен водой, а откуда взять столько воды? И как это практически сделать?
Женская логика. Между прочим, логика у женщин – главный приоритет. Нет женской физики, нет женской математики, есть только женская логика, и она заключается в том, чтобы построить на материке остров Корфу.
Тем не менее общими усилиями Карфаген был разрушен до основанья, а затем на его развалинах одни стали строить город Коринф, а другие, естественно, остров Корфу. Они строили такое место, где совершенно не будет рабов и по рыночным ценам за одну женщину будут давать четверых мужчин, вот такая там будет всеобщая эмансипация.
Но развалины были старые, и ничего нового из этого старого построить не удавалось. Каждый камешек, каждый кирпичик хранил память о старом городе Карфагене, и когда они начинали между собой складываться, у них получался старый город Карфаген.
Однако в пылу великой стройки никто этого не замечал. Каждый строитель-раб уже видел себя рабовладельцем, а женщины радовались: скоро их поведут продавать, и тогда они покажут этим мужчинам, чего стоит женщина!
Наука ненависти
Римские императоры не боялись ненависти своего народа.
– Пусть ненавидят, лишь бы повиновались, – говорил император Тиберий.
– Пусть ненавидят, лишь бы боялись, – вторил ему император Калигула.
Но на всякий случай оба держали наготове флот, чтобы в случае чего сбежать от взрыва народной ненависти.
А вот к небесному гневу они относились по-разному. Заслышав раскаты грома, Калигула обматывал голову полотенцем и залезал под кровать, а Тиберий надевал на голову лавровый венок, чтобы небо видело, с кем оно имеет дело.
Ювеналов бич
Пока жив был император Домициан, сатирик Ювенал не написал о нем ни одного сатирического произведения. Зато после смерти Домициана уже не мог сдержаться и так его расписал, что стал великим сатириком.
Ему даже Пушкин завидовал, прося у музы пламенной сатиры вручить ему Ювеналов бич.
А не умер бы император Домициан? Где был бы Ювенал со своим бичом, на каких задворках исторической памяти?
Но Домициан не мог не умереть: об этом позаботилась его жена Домиция, большая любительница сатирической литературы.
Муки древности
На исходе старой эры стало холодать. Ну такая атмосфера – хуже не видать. Просто жуткие примеры, верится с трудом: накануне новой эры – и такой содом!
Сколько раз твердили Цезарь, Александр и Кир, что буквально до зарезу миру нужен мир. Но все так же приходили сообщенья с мест, что, мол, нету мира в мире, есть один зарез.
Митридат за Митридатом – всех не сосчитать. Древний Рим, великий ратай, собирает рать. И, прошедший в ратных спорах древний Крым и Рим, Карфаген, великий город, ждет своих руин.
А которые поплоше, те исподтишка Ганнибала, как галошу, пишут через «к», наблюдая с интересом, кто кого там съест…
Нет того, что до зарезу, есть один зарез.
Но при этом каждый верит где-то в глубине: доживем до нашей эры – и конец войне! Мы очистим атмосферу, кончим вечный бой. Митридатов в нашу эру не возьмем с собой.
А покуда мы невольно угождаем злу и панические войны пишем через «у». Друг на друга грудью лезет римлянин и перс…
Нет того, что до зарезу, есть один зарез.
Заметки на полях древней истории
* * *
Каждый поднявшийся на Олимп видит у ног своих вершину Парнаса.
* * *
Вавилоняне раскапывали культуру шумеров, при этом закапывая свою.
* * *
Сократ где-то некстати обронил, что знает лишь то, что ничего не знает. С тех пор каждый неуч и глупец воображает себя чуть ли не Сократом.
* * *
Когда Калигула ввел в сенат своего коня, все лошади Рима воспрянули духом.
* * *
«Лучшее – это мера», – сказал философ.
«Высшая мера», – уточнил политик.
* * *
И до конца своих дней Гомер слепо верил в прозрение своих современников…
* * *
Много побед одержал великий Пирр, но в историю вошла лишь одна пиррова победа.
Раздел третий
Анекдотические Средние века
А может, татарское иго это было не так уж плохо? Тогда мы по крайней мере знали, в какую обращаться инстанцию.
Анек Дот, наследник Геро Дота
Как вандалы довели гуннов до нашествия
Гунны жили в Азии. Ничего не скажешь, культурная страна. Но, конечно, не по сравнению с Африкой.
Послали гунны в Африку своего человека. Посмотреть как там и что. Возможно, перенять какие-нибудь культурные традиции.
Ходит гунн по Африке, знакомится с культурой. Африку как раз незадолго перед тем посетили вандалы, остались в ней жить, добавили еще и своей культуры. Очень культурная получилась страна.
Познакомился гунн с одним вандалом, стал к нему в гости ходить. Сидят, разговаривают. Вандал говорит:
– Африка – это, конечно, Африка, но Европа – это Европа. Между прочим, Европа – моя историческая родина. А где твоя историческая родина?
Пришлось гунну признаться, что у него нет исторической родины. Обыкновенная есть, а исторической нет.
– Так не бывает, – говорит вандал. – У каждого человека две родины: обыкновенная и историческая. Когда на одной прижмут, уезжаешь на другую. На другой станет тошно – вернешься на первую. Вот я как раз сейчас собираюсь в Европу, на историческую родину. Если хочешь, поехали вместе.
А почему бы и не поехать? Сели, поехали.
Первой европейской страной оказалась Греция. Тоже культурная страна. Но тут как получилось? Кто-то среди бела дня зарезал быка, и греки искали того, кто зарезал, чтобы судить его по своему европейскому обычаю.
– Культурная традиция, – объяснил вандал. – Смотри и набирайся впечатлений.
И тут нашли преступника. Им оказался нож. Положили его на скамью подсудимых, начали судебный процесс.
– Ничего себе традиция! – говорит гунн вандалу. – Выгораживают преступника, наверняка, он сунул кому-то в лапу!
Как приговор зачитали, гунн не выдержал, схватился за нож, перевернул скамью подсудимых.
– Я, – говорит, – вам покажу культурные традиции!
– Ты чего шумишь на чужой исторической родине! – прикрикнул на него вандал. – Езжай на свою, там и шуми, своей не имеешь, так сиди тихо.
– Это я не имею родины? – гунн хотел опять схватиться за нож, но его уже куда-то упрятали. Согласно приговору. – У меня великая родина. Самая великая в мире. Против моей родины ни одна историческая родина не устоит!
Конечно, Азия – самая большая земля. Но хвалиться этим – признак отсутствия культуры.
Греки между тем расположились вокруг зарезанного, теперь уже и зажаренного быка и пируют в честь торжества правосудия. Тем же ножом режут того же быка, соединяя таким образом жертву с преступником.
Увидев такое дело, гунн уже и вовсе не выдержал. Выгнали его из Греции и вообще из Европы.
В общем, вернулся он к себе домой. А куда ему податься? У него родина одна, не то, что у некоторых.
Рассказал про Африку, про Европу. Какая у них там жизнь, какие культурные традиции. Пока рассказывал, сам увлекся, стал тосковать по чужой исторической родине. Какая там культура! Взять простого быка: ведь и его можно зарезать культурно, с соблюдением традиции…
Так увлек своих гуннов, что они оседлали коней и двинули на Европу, в свое знаменитое нашествие. А вандалы, узнав про это, тоже оседлали коней и помчались спасать свою историческую родину. И двигались вандалы по своей исторической родине, сметая все, что гунны недосмели. Рим смели, другие культурные центры.
Европа еще как-то выдержала нашествие, но освобождения от нашествия выдержать уже не смогла, и на много, много веков в ней воцарилось средневековье.
Гунны
Гунны, первые великие переселенцы, домов не строили, они боялись домов, как могил, предпочитая всю жизнь проводить на лошади.
Проголодался – соскочил с лошади, полоснул ее ножом по ноге, напился крови – и дальше поскакал.
У них вся жизнь была на полном скаку. Они и трудились на полном скаку, и женились на полном скаку, и даже спали на полном скаку…
Вот откуда, вероятно, пошло выражение: солдат спит, служба идет.
Утечка Возрождения в Средневековье
В середине шестого века в Византийской империи стала замечаться утечка мозгов. Утекали мозги на восток, в тамошнее средневековье, на глазах у всех превращая его в Возрождение, тогда как византийское Возрождение все больше превращалось в средневековье.
Законодатель Трибониан до поздней ночи просиживал над законами, пытаясь остановить утечку мозгов. Но законы были хорошие: все, что должно быть запрещено, было запрещено, все, что не должно быть разрешено, не было разрешено. Чего же еще? Но мозги все равно утекали.
Прямо с работы законодатель являлся к любимой, но незаконной женщине Феодоре (даже законодатели предпочитают незаконных жен) и делился с ней своими печалями. Феодора смотрела ему в рот – сначала когда он кушал, потом когда разговаривал, – а под конец говорила:
– Напридумывали законов, по которым невозможно жить, а потом удивляются, что люди утекают вместе с мозгами.
События развивались с катастрофической скоростью. Византия все больше впадала в средневековье, хотя расширила свою территорию и мозгам в ней было где развернуться.
Но они предпочитали бежать через всю территорию на восток, где царь Хосров Справедливый на своей средневековой почве заботливо выращивал их византийское возрождение.
И законодатель не выдержал. Как-то темной ночью он прокрался к любимой женщине и сказал:
– Собирай вещи, Феодора. Пора уносить мозги.