Федор Щербина
Кубанское казачество и его атаманы
Итак, начало общинного самоуправления черноморцев надо искать в том отдаленном времени, когда на Черномории существовала куренная община, позаимствованная в свою очередь из Запорожской Сечи.
Насколько можно судить об этом отдаленном времени, куренное самоуправление целиком держалось на народных обычаях и традициях. Писанных законов не существовало для этой мелкой казачьей общины. Куренный атаман был лицом выборным и ежегодно сменяемым, по желанию избравшей его общины, раз он был ей не угоден. Куренное общество или круг было традиционно казачьей «громадою», вершившей свои общественные дела на общих радах. Тут, на этих радах, товарищество и атаманы обсуждали свои нужды, распределяли выполнение общественных повинностей, устанавливали известного рода хозяйственные порядки и чинили суд и расправу в тех границах, какие позволялись им войсковой администрацией, но какие, впрочем, были не определены ясно, а потому, и еще более по старой привычке, часто преступались казачеством.
Впрочем, собственно в исполнительных органах куренного управления в разное время были вводимы некоторые изменения. Обычным представителем общины был в этом отношении атаман, при котором состоял писарь. Но затем в одно время, кроме куренных атаманов, были так называемые сельские атаманы, в другое время именно во время водворения переселенцев в начале тридцатых годов, назначались «смотрителя» во вновь устраивавшиеся селения. В конце концов куренное правительство составляли куренной атаман и два куренные судьи с неизбежным писарем, на котором лежало ведение канцелярской части. Все эти лица были выборными и первые три лица, кроме исполнительной роли, несли обязанности ближайшей судебной инстанции, роль которой, впрочем, как-то терялась в куренном казачьем «круге» или «раде», представлявшем собой высшую инстанцию казачьего куренного самоуправления.
В таком виде куренное самоуправление существовало до 1842 года, когда то, что держалось в куренных общинах на обычае и традициях, в первый раз было сформулировано и занесено в правительственные законоположения. В этом году вышло первое казачье положение.
Положением 1842 года управление Черноморским казачьим войском было подразделено на военное и гражданское. Для военного управления были учреждены войсковое и окружные дежурства. В гражданском же отношении органы управления распадались на войсковые, окружные и станичные.
К войсковым учреждениям относились: 1) войсковое правление, 2) войсковая врачебная управа, 3) войсковая прокуратура, 4) торговый словесный суд и 5) полиция города Екатеринодара. Существенный орган в казачьем управлении представляло собственно войсковое правление, которое состояло из четырех экспедиций: исполнительной, хозяйственной, поземельной и гражданской.
Окружное гражданское управление, в свою очередь, распадалось: 1) на окружной суд, 2) окружное сыскное начальство, 3) словесный мировой суд (рассматривал только мелкие уголовные и гражданские дела. – Прим. ред.) и 4) окружную прокуратуру в лице окружного стряпчего (адвоката и нотариуса. – Прим. ред.). Существенное значение в деле казачьего управления имели собственно окружные суды и в особенности сыскные начальства. В состав первых входили судья и два заседателя – один от чиновников и один от казаков. Так как в заседатели выбирались обыкновенно лица станичными сходами, то в этом отношении, следовательно, в положении 1842 года было допущено нечто вроде участия куренной или станичной общины в войсковом управлении. Но это было именно только нечто. В силу положения, попавшие в заседатели от казаков лица могли участвовать в решениях тех только дел, которые касались станицы и казаков. Заседатели, следовательно, являлись в таких случаях лишь защитниками интересов рядового казачества; но такая защита могла быть игрушкой в руках всесильного пана, который заседал во всех казачьих учреждениях и ворочал всем, конечно, не в обиду и не в убыток себе.
Наконец, станичные учреждения составляли собственно органы казачьего самоуправления. Это были станичный сход или «сбор» и станичное правление, в которых выражалась юридически автономная деятельность станицы или, вернее, станичного общества.
Нужно заметить, что некоторые статьи положения 1842 года о Черноморском войске были приравнены к однохарактерным статьям положения от 26 мая 1835 года о Донском войске, и так как последнее было издано раньше первого, то в известных случаях черноморские казаки должны были руководиться им. Так, в области собственно станичного управления Черноморское войско должно было придерживаться главы XVI «Наказа гражданскому управлению войска Донского» и «Отдельных правил к наказу гражданского управления», а также главы положения о порядке станичных выборов. Это, конечно, не означало, что станичное самоуправление черноморцев было переменено на иной лад. Нет, на указанных пунктах и у черноморцев, и у донцов было много общего, к которому они пришли путем самостоятельной жизни и развития.
Согласно обоим казачьим положениям – и черноморскому, и донскому, каждая станица, в лице полноправных общинников, представляла собой отдельное станичное общество, на котором лежали хозяйственные распорядки, касавшиеся всей станицы. Вместе с тем станичному обществу была оставлена часть прав старинного казачьего круга или рады. Так, общество на полном сборе могло судить и наказывать своих членов «за маловажные проступки», «за бродяжество» и пр. В частности, автономные функции станичной общины были разделены между двумя органами – станичным сбором и станичным правлением.
Как гласит параграф 115 упомянутых «Отдельных правил к наказу гражданского управления», станичный сбор должен был руководиться «в суждении и решении общественных дел» тем общим основанием, «чтобы общественная собственность со стороны всякого незаконного притязания оставалась совершенно неприкосновенною; чтобы польза общая всегда была предпочитаема частной; чтобы все обыватели довольствовались выгодами уравнительно и никто из них не присвоял непринадлежащего ему; чтобы не был упущен из виду ни один источник, могущий приносить станице доход, а по расходам была соблюдена строгая хозяйственность и отчетность; чтобы меры взыскательности служили к неослабному сохранению и утверждению древних обычаев, доброй нравственности по общежитию и в семействах, благочестия, чинопочитания и уважения к старшим, и всегдашней готовности к исполнению обязанностей службы; чтобы телесное наказание определялось по одним ясным и никакому сомнению не подверженным доводам; чтобы престарелые, дряхлые и больные, не имеющие покрова, обретали пристанище и успокоение, а сироты обеспечивались в своем достоянии; чтобы искоренялось пристанодержательство подозрительных людей (т. е. предоставление крова в станице подозрительным личностям. – Прим. ред.), бродяжество нищих и прочее». Самые же подлежавшие обсуждению станичного сбора предметы подразделялись на две категории: по одним из них, каковы распоряжения по земельному довольствию, назначение опекунов, определения меры телесного наказания и т. п., постановления могли производиться не менее как 2/3 голосов всех домохозяев; по другим, какими были разбор ссор и драк, дела о буйстве и непослушании в нетрезвом виде и пр., постановления могли производиться и неполным сбором.
Собственно станичное правление представляло собой «местную исполнительную власть, действовавшую на пространстве юрта каждой станицы». В состав станичного правления входили станичный атаман и двое судей, которые выбирались обществом на полном сборе и утверждались в своей должности войсковым атаманом на три года. Кроме того, при каждом станичном правлении полагалось по два писаря, но, по своему положению, они не принадлежали к составу станичной администрации, хотя в действительности и играли именно такую роль. Как исполнительному органу, станичному правлению должно было подчиняться «все народонаселение станицы».
С другой стороны, станичному правлению была присвоена в известных пределах и судебная власть. Ему предоставлено было право «неукоснительно производить словесные изыскания, рассматривать оные и полагать мнение свое об исправительных средствах: за неповиновение детей родителям и оскорбление их, за сварливость в семействе и с соседями, за леность, пьянство, буйство, распутство, обман всякого рода и кражу ниже (менее. – Прим. ред.) двадцати рублей, потраву чужого хлеба или сена, повреждение сада и прочие подобные проступки, не заключающиеся в себе важного преступления». Но в таких случаях, разобрав известное дело и записав кратко сущность его в журнале, станичное правление передавало его на суд станичного общества. В свою очередь станичное «общество, проверив обстоятельства дела, или соглашалось с мнением атамана и судей, или полагало свое решение». Таким образом, функции станичного суда распределялись между станичным сбором и станичным правлением, причем последнее играло роль предварительной следственной власти, а первый имел значение высшей судебной инстанции.
К тому времени, когда было издано положение 1842 года о Черноморском войске, войско это уже окончательно сложилось в сословном отношении. То, что было только в зародыше при заселении края, в это время стало вполне законченным фактом. Прежняя старшина превратилась в панов, в дворянское сословие. Рядом с этим сословием вышло из той же среды рядового казачества и казачье духовенство. Заняв определенное место в войске, оба сословия стали, разумеется, в известные отношения к серой массе. Принадлежность их к войску давала им права рядового казачества, а чиновное положение представляло преимущества привилегированных. В положение 1842 года в первый раз занесено одно из таких преимуществ дворянства. Помимо обычных казачьих прав на землю в количестве 30 дес., дворянскому сословию было предоставлено в пожизненное пользование 1500 дес. на генерала, по 400 дес. на штабс-офицера и по 200 дес. на обер-офицера. Это, понятно, должно было еще резче выделить офицеров и чиновников из массы рядового казачества.
Таким образом, куренная или станичная община была в сущности общиной всесословной. В состав ее входили вместе с рядовыми казаками и казачьи офицеры или чиновники, а местами даже духовенство. Лица из дворянского сословия нередко выбирались станичными атаманами, хотя, по весьма понятной причине, станичники и предпочитали им своего брата-казака. На сходах, в делах всей общины одинаково участвовали и казаки, и офицеры, и духовные лица казачьего происхождения. Последние играли нередко в станичном самоуправлении довольно почтенную роль. Казак-священник всегда был уважаемым лицом в станице. За немногими исключениями, масса сохранила об этих священниках добрые воспоминания, выделяя их из рядов остального, пришлого духовенства. Это было свое, «козаче», по выражению черноморцев, духовенство, ставшее таковым большею частью «по собственному призванию», по желанию общин и по ходатайствам их пред епархиальным начальством путем представления так называемых «одобрительных приговоров». Неудивительно, что такого рода духовные лица имели авторитетный голос по многим вопросам на станичных сходах, которые этими лицами обыкновенно обязательно посещались.
VII. Землевладение черноморских казаков
Рука об руку с развитием общинного самоуправления шла выработка тех хозяйственных порядков, которыми обусловливалось экономическое благосостояние казака, влиявшее в свою очередь на исправное отправление казаками военных обязанностей. Так как военную службу несет обыкновенно все поголовно казачье население, за исключением физически неспособных к тому лиц, и так как при этом казаку приходится делать известные расходы по «снаряжению на службу», то обеспечение казачьего населения достаточным количеством земли всегда было первым и необходимым условием существования казачьего войска. Вот почему черноморские казаки с такой энергией и стараниями заботились о том, чтобы пожалованные им в Черномории земли были утверждены за ними Высочайше грамотой, таким документом, при наличности которого казаки всегда могли выдержать борьбу при всяких посягательствах на их земли. По той же причине черноморец всегда крайне ревниво охранял свои права на землю и обычные порядки пользования ею от нарушений своими же собратами-казаками. История Черноморского войска представляет в этом отношении много поучительного и оригинального.
С самого возникновения войска основные понятия о земельной собственности определялись и регулировались у черноморских казаков частью писанными законами, а частью обычаями, и последние на практике всегда имели преимущество пред первыми. Простой, рядовой казак никогда не знал юридических тонкостей писанного закона, но хорошо понимал, что такое казачья земля, которой он пользовался, и свои понятия об этом предмете основывал на праве коллективного владения и пользования землей. Основное понятие о коллективной общеказачьей собственности поэтому въелось в плоть и кровь казака и проходит красной нитью чрез всю историю его земельных порядков. Каждый раз, когда чиновный казак, льнувший больше к писанным, чем к обычным, правилам и законам, старался придать характер сословного, исключительного пользования земельной собственностью, рядовой казак опирался на обычай и противопоставлял понятию о частной земельной собственности понятие о земле общеказачьей или войсковой. Так дело шло до тех пор, пока положительным законом не была окончательно разрешена в известном смысле эта борьба двух противоположных по существу течений и пока из общего понятия о войсковой земельной собственности не выделилось более частное понятие о собственности юртовой или общинно-земельной (т. е. земельной собственности станичных обществ в пределах территории Войска. – Прим. ред.).
Право на землю черноморских казаков основывается на грамотах Императрицы Екатерины II и Императоров Павла и Александра I. Первой грамотой земля отдана в дар, как вечная потомственная собственность, черноморским казакам; двумя последними только подтверждается акт такой отдачи земли в собственность. В сущности законодательная власть в этом случае только официально констатировала то, что существовало на самом деле, в действительности. Установленная ею для казачества коллективная земельная собственность была лишь юридическим оформлением факта войсковой земельной собственности, без чего немыслимо было и существование войска. Земельные порядки, которыми начало свою экономическую жизнь на Кубани Черноморское войско, первоначально сложились за Бугом и, следовательно, под живым и непосредственным влиянием порядков Запорожской Сечи. На пожалованной в 1790 году за Бугом земле черноморцы до своего переселения на Кубань основали поселения и устроили хутора, пасеки, рыболовные заводы и пр. Земля по обычаю считалась общеказачьей собственностью, а право пользования ею, вытекая из этого основного понятия, обусловливалось обычаем свободной заимки. Как видно из замечательнейшего официального документа, принадлежавшего перу и уму наказного атамана Котляревского, забугские черноморцы, «не видя точного положения» о принадлежности пожалованной им земли между Бугом и Днестром на праве войсковой собственности, «колебались переходить на нее» для поселения. Поэтому черноморские казаки в своем прошении на имя Императрицы Екатерины II уже прямо просят принять их «для поселения на Тамани с окрестностями оной» и отдать им эту землю «на вечно спокойное потомственное владение». Прошение это было подано 29 февраля 1792 года, а грамота Екатерины II появилась чрез четыре месяца – 30 июня того же года. Правительство, поурезав желания войска на границах пожалованной земли, дало ее наполовину против просимого количества, но затем право на владение ею оно утвердило, согласно с желанием войска, как выражено было это желание в прошении на имя Императрицы и в инструкции Головатому с старшинами.
Скоро, однако, со стороны казачьей же старшины была сделана первая попытка нарушить обычное казачье пользование землей, как войсковой собственностью. Попытка эта была выражена в упомянутом выше документе «Порядок общественной пользы». Несмотря на то что составители этого акта «вспоминают первобытное Черноморского войска под названием запорожцев состояние», как пример прошлого, имевший, очевидно, послужить образцом во многом для проэктированных ими порядков, – на деле они допустили два таких существенных нововведения, которые шли вразрез и с упомянутым ими образцом, и с воззрениями рядового казачества. Так, пунктом 23 правил было постановлено выдавать «открытые листы» «на вечно спокойное владение» дворами, хуторами, мельницами, лесами, садами, «виноградами» и рыболовными заводами. Этим способом, вместе с вполне рациональным укреплением недвижимой собственности за владельцами, хотя de jure (юридически. – Прим. ред.) и не закреплялась окончательно за отдельными лицами, как собственниками, земля, но сразу же устанавливался такой порядок пользования ею и ее угодьями, который прямо вел к насаждению частной земельной собственности на войсковых землях и, притом, насаждению путем случая, захватов, преимуществ сильного пред слабым и т. п. Нельзя же, в самом деле, было вечно владеть обширной хуторской заимкой или лесом, не стесняя тем впоследствии других, имевших не меньше прав на эти места и угодья! А по пункту 20 тех же правил, «в отменное воздаяние старшинам, яко вождям, наставникам и попечителям общих сего войска благ», дозволялось даже селить при хуторах «сродственников и вольножелающих людей», почему проектировалось определить для таких хуторов земли «по штатной росписи». Короче, на первых же порах войсковая администрация пыталась, видимо, обратить часть общественных земель в частные и насадить своего рода поместный элемент (помещиков. – Прим. ред.) в лице старшины.
Попытки эти, как и следовало ожидать, пришлись не по сердцу рядовому казачеству и, повторяемые руководящим классом в течение десятков лет, внесли впоследствии немало неурядиц и розни во внутреннюю жизнь казачества. Уже в 1797 году, т. е. три года спустя после издания «Порядка общественной пользы», тогдашний войсковой атаман Котляревский, подписавший раньше в числе трех лиц, в качестве войскового писаря, только что упомянутые правила, в своем ходатайстве о войсковых нуждах пред Императором Павлом жалуется, что «начальники, не сообразуясь с точным положением войска», вместо того, «чтобы все пожалованные войску земли и угодья, для избежания скудости, зависти и вражды, оставить общественными», разобрали для себя «выгоднейшие по частям лес и самую лучшую землю», «предоставив право себе и каждому на собственное и потомственное владение». «Таковым постановлением, – поясняет войсковой атаман, – войско чувствительно утеснено, посеяно между ними разномыслие и несогласие и отняты средства к обзаведению себя хозяйством». Ходатайство это кажется тем характернее, что Котляревский, видимо, добивался введения в войско некоторых запорожских порядков, просил возобновить «неизвестно почему» замененное «прежними начальниками» (вероятно, Чепегою и Головатым) название «войсковой кош» названием «войсковое правительство», пожаловать некоторые из регалий, принадлежавших запорожскому войску, и перевести в Черноморию тех из запорожцев, которые, после уничтожения Запорожской Сечи, населили «целые города, селения и помещичьи слободы», но которых не пускали в войско местное начальство и помещики. Как видно из того же документа, Котляревский собственной своей атаманской властью «разделение земель и лесов уничтожил; рубить порядком лес каждому для своих надобностей позволил, казаков употреблять на партикулярные (частные. – Прим. ред.) работы запретил, винный откуп (монополию на продажу спиртного. – Прим. ред.) упразднил»… К сожалению, все эти отмены несогласовавшихся с институтом войсковой земельной собственности порядков, надо полагать, не имели существенного значения и, может быть, даже не были приведены в исполнение. По крайней мере впоследствии злоупотребления старшин, против которых они были направлены, продолжались по-прежнему.
Отличительные черты войскового землевладения в характеризуемый период были следующие: земля считалась коллективной собственностью всего казачества; отсюда право на владение и пользование ею имел каждый, кто принадлежал к казачьей корпорации. Таким образом, если я был казак, то имел право на войсковую землю только как казак, как единичный член всей корпорации. На этом основании никто другой в корпорации не имел права нарушать мои земельные интересы, как и я в свою очередь не мог делать того же по отношению к остальным членам той же корпорации. Чтобы сделать те или другие исключения в этом отношении, нужно было по меньшей мере согласие всего казачества. Таким образом и самое право пользования войсковой собственностью обусловливалось этой последней в такой лишь степени, чтобы, при существовании его, не было стеснений для отдельных лиц, чтобы удовлетворение экономических потребностей населения не шло вразрез с общей гармонией интересов того же населения: нуждался известный член казачьего общества в расширении своего хозяйства, требовалось ли для него место заимки под хутор, нужно ли было устроить рыбный завод или пасеку, – во всех таких случаях он пользовался правом вольной заимки и вольного ведения своего хозяйства: где хотел, там и селился, лишь бы не нарушил при этом материальных выгод другого. Что в сущности означала эта форма пользования войсковой земельной собственностью? – Экономическую свободу, при отрицании взаимных стеснений. Давался полнейший простор приложению к делу труда и накоплению трудовым, естественным путем капитала. Каждый должен был тут пользоваться тем же, чем и все, а все – тем же, чем каждый. Другими словами, этот способ пользования землей способствовал на первых порах развитию мелкого, однообразного производства, приноровленного к хозяйствам отдельных лиц, как полноправных в земельном отношении членов общества. Но так как уже в рассматриваемый нами период существования Черноморского казачества, при преобладании натуральных отношений в хозяйстве, в плате, напр., пастуху – скотом, земледельцу – зерном, и пр., производство можно было вести двояким образом: при помощи собственного труда и труда чужого; то нетрудно понять, какую роль в этом отношении должны были сыграть казачьи старшины. Имели они возможность пользоваться даровым, вынужденно обязательным трудом рядового казака – и они пользовались. Жаждал ли, «в отменное свое воздаяние, яко вождь, наставник и попечитель общих благ войска», старшина захватить лучший кусок степи для хутора или наиболее ценное место для рыболовства и захватить в размере львиной доли и в ущерб интересам других, – и он захватывал то или другое своей властной рукой. Просто-напросто старшины хозяйничали на войсковых землях, как хотели, и теснили рядовое казачество в земельном отношении, как могли. Панские хутора, хуторские, рыболовные и другие заимки стали синонимом панского насилия и нарушения прав казачества, как полноправной в земельном отношении общины.
Чрез всю историю Черноморского казачества тянется эта борьба индивидуалистических стремлений из-за панских хуторов и заимок, а потом, кроме того, из-за хуторов и заимок вообще богачей, с коллективным правом казачества на землю, борьба, указания на которую можно в избытке найти в официальных и неофициальных документах, воспоминания о которой еще живы в среде казачества и явные следы которой даже теперь не перестают волновать казачьи общины. Это печальный, но во всяком случае самый крупный факт в истории казачьего землевладения. Выше мы только что привели уже относительно упомянутой борьбы слова Котляревского, бывшего сначала войсковым писарем, а потом войсковым атаманом, следовательно, свидетельство такого лица, которому не верить никак нельзя, которое скорее могло скрыть, чем ярко выставить существовавшие в его время неурядицы. Другой, не менее авторитетный свидетель прошлого казачества, генерал Дебу, служивший в продолжение 16 лет на Кавказской линии и издавший свое сочинение «О Кавказской линии и Черноморском войске» в 1823 году, упрекал черноморских панов в том, что «богатейшие из них, привыкшие помышлять только о приращении собственного имения, мало заботятся об общем благе». Еще важнее и авторитетнее в этом отношении свидетельство И. Д. Попко, старого казачьего генерала-черноморца, болевшего душою и сердцем о нуждах войска и казачества. Строго разграничивши понятия об общественном благе и личной пользе, этот свидетель в своей книге «Черноморские казаки», изданной в 1858 году, указывает на широкие захваты земельных угодий как всесильною старшиною, так и вообще богачами – хуторянами, в ущерб интересам серой массы казачества. «В то время, – говорит И. Д. Попко, – чтобы придать пользованию характер владения, чиновные члены войскового общества отособились от своих нечиновных сочленов и водворились хуторами в одиночку, по глухим степным займищам. Материальным удобствам существования пожертвованы были обязанности и нравственные выгоды общежития. Расположились жить на вольной земле так, как бы пред словом жить не стоял слог слу. Такой образ основного расселения войскового общества должен был иметь потом свое особое влияние и на воспитание народа, и на дух войска, и на цивилизацию страны». Чиновные старшины жаловали друг другу земли, захватывали в исключительное пользование лучшие владения, не руководясь в этом отношении никакими законами, правилами и ограничениями. «Единственным ограничением служили им пределы влияния и авторитета того или другого высокочиновного старшины. А потому, когда высокочиновный и далеко раздвигавший границы своего земельного довольствия старшина сходил в могилу и сам превращался в глыбу войсковой земли, тогда широкие границы его довольствия, потесненные новым, поднявшимся на верх лестницы войсковой иерархии, чиновным старшиной, суживались с быстротой утренней тени, и оставленное первым движимое имение в рогах, гривах, рунах и скирдах превращалось в прах, как червонцы фортуны, прорвавшие ветхую суму нищего». Вслед за чиновною старшиною последовал и вообще богач хуторянин. «С течением времени сами куренные общества, другими словами, нечиновные члены войсковой семьи, увлекшись примером произвола войсковых патрициев, объявили за собою право жаловать хуторами своих собратов, плебеев». Возникла земельная рознь в среде рядового казачества. «Различие между хуторами панскими и куренными исчезло. И те и другие, раздвигая свои земельные дачи произвольно, почти в самые улицы куреней, расширенных увеличившимся народонаселением, равно сделались несносны куренным обществам. Завязалась неугомонная, недостойная благоустроенного края борьба между куренями и хуторами. Чтобы остановить и сократить земельные захваты хуторов, курени выдвигают против них свои плуги, подходят под них траншеями, ископанными ралом; а хутора, в виде усиленных вылазок, напускают на куренные пашни свои стада и табуны. Борьба, как видите, земледельческого быта с пастушеским. Неурядам, жалобам и искам, самым нелепым, нет числа. Казаки «оборали» пана, а пан порубил казачьи плуги и вытоптал казачий посев. Урядник посеял жито, а сотник по его житу взял да посеял пшеницу, и тому подобное. Бог знает, как бы далеко зашла эта поземельная усобица, если бы не подоспело войсковое положение 1842 г. Напомнив казакам общинное значение войсковой земли, оно взялось сделать то, чего дотоле не доставало и в чем была ощущаема в среднем и низшем слое войскового населения настоятельная потребность – определить условия, размеры и порядок пользования землей, постановить строгую управу между пользовщиками и предметом пользования». Такое же свидетельство о земельной неурядице дал в 1846 году в одном из официальных документов генерал-майор Рашпиль, очень видный казачий деятель.
Но и положение 1842 года мало помогло горю. Оно узаконило фактические нарушения принципа казачьей равноправности на землю, установивши различные земельные нормы для рядового казачества и для панов. Между тем как рядовому казаку было определено 30 дес. земли на душу, дворянам сверх этой нормы положено было 200 дес. для обер-офицера, 400 дес. для штаб-офицера и 1500 дес. для генерала. Правда, положением земля отдавалась в таком размере дворянству только в пожизненное пользование, т. е. до тех пор, пока не умирал последний из живых наследников лица, получившего в пользование участок; но от этого, во-первых, не легче было рядовому казаку, а во-вторых, во всяком случае, благодаря такому порядку дел, создался довольно опасный для целостности войскового землевладения прецедент, который, как показали впоследствии обстоятельства, и послужил делу разрушения войсковой собственности. Словом сказать, шаг в этом отношении уже был сделан в 1842 году; оставалось пожизненное пользование обратить в вечное, потомственное, чего так добивалась казачья старшина еще на первых порах самостоятельного существования войска. Чрез 28 лет, новым положением 1870 года, пожизненное пользование офицерскими участками было заменено потомственным, из войсковой собственности была сделана собственность частная. А еще чрез 18 лет, т. е. в настоящее время, часть этой собственности успела уже перейти в руки других владельцев неказаков (которым продавали свои участки казачьи офицеры и их потомки. – Прим. ред.), свивших на этих когда-то войсковых землях прочное гнездо кулачества и, устроив такую важную в экономическом отношении точку опоры, обирающих тех самых казаков, предкам которых земля была отдана жалованными грамотами на праве войсковой, общеказачьей собственности.
Таким образом, что касается истории развития казачьей земельной собственности, то на этот счет у черноморских казаков было «не все добро зело». Это, конечно, указывает на то, что и казаки были люди и что им, как людям, ничто человеческое не было чуждо. Были стеснения, был захват, была борьба, было пренебрежение общим благом и интересами ближнего, казак допускал ошибки, впадал в увлечения, – но то была сама жизнь, то было ее постепенное осложнение, без чего немыслима была бы и история развития рассматриваемых явлений. За общим фактом земельных неурядиц во всяком случае стоял другой примировавший (главенствующий. – Прим. ред.) над этими неурядицами факт развития общинно-земельной казачьей собственности. Важно уже было и то, что за казачьими общинами и фактически, и законом были утверждены известные права на землю; а была у казака земля, значит, казак имел возможность быть казаком, содержать семью, поддерживать хозяйство и снаряжаться на службу.
