Федор Раззаков
Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…
1969
8 января в Одессе начались съемки фильма «Опасные гастроли». Но Высоцкого на них пока нет – он долечивается в больнице. Поэтому пока снимают эпизоды без его участия: «кабинет Каульбарса», «артистическую уборную Софи». Как вспоминает Г. Юнгвальд-Хилькевич: «Первые дни я не снимал, а „отдавал метраж“. Делал вид, будто снимаю. А Володя в это время был в больнице. И если бы с Высоцким, не дай бог, что-то случилось и все бы раскрылось – меня могли посадить за очковтирательство. По закону за приписки, очковтирательство давали от пяти до семи лет тюрьмы…»
Высоцкий объявился на съемках после 10 января и с ходу включился в работу. За несколько дней сняли все его сцены в декорациях «артистическая уборная Бенгальского» и «склад в Питере». В перерывах между съемками Высоцкий названивает в Париж Марине Влади.
18 января в краснодарской газете «Комсомолец Кубани» была напечатана статья музыкального руководителя всероссийского пионерского лагеря «Орленок» В. Малова, где он рассуждает об авторской песне и весьма нелестно отзывается о песнях Высоцкого. Цитирую: «Особенно бросается в глаза эта пошлость в так называемых „магнитофонных песнях“. Здесь, как правило, откровенный цинизм уже не прикрывается ложной романтикой… Вот и не люблю я песен Высоцкого. Недобрые они. Нехорошо он думает в этих песнях…»
Тем временем съемки «Опасных гастролей» продолжаются. Почти за две недели работы были сняты следующие эпизоды с участием Высоцкого: «склад Харьковского театра», «склад Одесского театра», «типография и кабинет Борисова», «квартира в Париже». В эти же дни Высоцкий записал в тонателье студии все песни к фильму, однако в окончательный вариант войдут только три:«Дамы, господа…», «Было так: я любил и страдал», «В томленье одиноком…». В картину не вошли следующие песни:«Я не люблю», «Вариация на цыганские темы». До 20 января был снят музыкальный эпизод с участием Высоцкого: в гостиной генерал-губернатора он исполняет заводной канкан «Дамы, господа…».
Вспоминает Л. Пырьева: «Мы с Володей снимались мирно, дружно. Однажды, правда, я огорчила его. Я была нарядной в одной из сцен, на высоких каблуках, в огромной шляпе с мощно поднятыми страусовыми перьями – по моде начала века. Он попросил: „Сними каблуки!“ Я ответила: „Как?! Что это будет за туалет, что за вид будет у меня?!“ Он предложил второй вариант: „Тогда сними эти перья! Такую высокую прическу себе устроила!“ Но я снова отказалась: и перья со шляпы не стала снимать. Что делать? Он попросил меня немного изогнуться вбок, чтобы я все-таки смотрелась ниже ростом. И я – припала на одну ногу… Так нас и сняли…»
21 января Высоцкий играет в «Пугачеве».
22 января Высоцкий в компании своих коллег по Таганке – Золотухина, Смехова, Васильева – выступал в Дубне. После концерта их принимал у себя дома лауреат Ленинской премии академик Георгий Флеров. Там Высоцкий и Золотухин дуэтом исполнили«Баньку». Понравилось не всем. Так, жена Любимова Людмила Целиковская посетовала: «Петь вдвоем – получается пьяный ор. Подголосок должен быть еле слышен. Лучше бы, Володя, ты один пел…»
Всю первую половину февраля Высоцкий разрывался между Москвой и Одессой, успевая и в театре сыграть, и в кино отсняться. Так, 3 февраля он играл в «Павших и живых» и «Добром человеке из Сезуна», после чего два дня снимался в Одессе. 6 февраля вновь вышел на сцену Таганки в двух тех же спектаклях. После чего почти на неделю укатил на съемки. Вот как вспоминает о тех днях Г. Юнгвальд-Хилькевич: «Все артисты – и великие и не великие – жили в гостинице „Аркадия“. В то время Высоцкий был в самой крутой опале у властей. Когда я начал снимать, секретарь местного обкома издал распоряжение „не пускать в Одессу Высоцкого“. Правдами и неправдами Высоцкого поселили в „Аркадии“. Я сильно тогда намучился с этими делами.
Внизу располагался ресторан. Как-то одновременно приехали Рада и Коля Волшаниновы – цыгане, исполняющие в фильме романсы, Высоцкий, Копелян, Переверзев, Брондуков, Лина Пырьева. Вся эта компания спустилась в ресторан. Меня там уже хорошо знали, я пользовался «пьяным» кредитом. Мне давали пить столько, сколько хочу. А потом, когда я наконец получал деньги, то отдавал долги. Мне верили…
В разгар застолья Володя взял гитару и вышел на сцену. И пошло: «Охота на волков», «Протопи ты мне баньку по-белому». Люди снаружи, услышав его голос, как завороженные мчались к «Аркадии». Привалило столько народу, что выдавили витринное стекло ресторана. Но администрация слова не сказала. Народ тут же собрал деньги и отдал директору ресторана. Все было сделано тихо и без участия милиции.
Вся улица была полностью запружена. Останавливались с двух сторон трамваи, люди выскакивали и бежали к ресторану послушать. Песня через микрофон разносилась по улице. Через разбитое окно.
Потом стали петь Волшаниновы, потом опять Высоцкий. Люди орали и бесновались, хлопали, плакали. Каждый, кто там был, запомнил это на всю жизнь…»
17 февраля Высоцкий уже в Москве и играет Хлопушу в «Пугачеве». 20-го надевает на себя френч Керенского в «Десяти днях, которые потрясли мир». После чего вновь срывается в «пике». На этот раз со своим закадычным другом Кохановским. Причем жили они в те дни у Лионеллы Пырьевой. Вот как сама актриса вспоминает об этом: «Наступил день, когда я уезжала в Ленинград на премьеру в Доме кино фильма „Братья Карамазовы“. В квартире моей я оставила Володю Высоцкого и Игоря Кохановского, не боясь никаких нежелательных последствий, а даже радуясь тому, что в квартире кто-то поживет в мое отсутствие. Когда я вернулась – очень скоро! – в Москву, я не поняла, в чей же дом я попала, – такой вид имело мое жилище. Володя отчаянно извинялся, показывал стихи, которые мне посвятил, пока я была в краткой отлучке, но я молчала и только руками отмахивалась. Потом он ушел, и я принялась за уборку. Выбросила массу бутылок из-под шампанского, кучи окурков, подмела пол, помыла пепельницы. Увидела и стихи, посвященные мне и лежащие возле телефона. Но я так была на Володю сердита, что изорвала листок в мелкие клочья…
Пока я была в Ленинграде, Володя не только «забавлялся» шампанским. И не только писал стихи. Счета, которые я вынуждена была оплатить за его телефонные разговоры с Парижем, достигли сотни рублей. Сейчас это смотрится небольшой суммой, но в те времена это было очень существенно, можно было купить, например, две пары лучших импортных туфель…»
В те дни, устав от художеств Высоцкого, родные решили уложить его в больницу. Причем поступили хитро: сказали, что повезут его к друзьям, а привезли к людям в белых халатах. Высоцкий тогда очень сильно обиделся на своих родственников. Хотя их чувства вполне можно понять.
И душа, и голова, кажись, болит,
верьте мне, что я не притворяюсь.
Двести тыщ – тому, кто меня вызволит!
Ну и я, конечно, постараюсь.
Дайте мне глоток другого воздуха!
Смею ли роптать… Наверно, смею…
Не глядите на меня, что губы сжал, —
если слово вылетит, то злое,
я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал, —
где-нибудь зароюсь и завою…
Врач Е. Садовникова, вспоминая те дни, рассказывает: «Мы познакомились с Володей в 1969 году при довольно грустных обстоятельствах. Я заведовала отделением в Институте скорой помощи им. Склифосовского и по своему профилю консультировала всех, кто попадал в реанимацию. Володя находился в очень тяжелом состоянии: у него был тромбоз мелких вен предплечий, шалило сердце. Он то приходил в себя, то сознание его вновь сужалось. Ему нельзя было двигаться, резко подниматься, а он нервничал, торопился поскорее выписаться из больницы.
В то время мне был знаком только его голос – я услышала, как он поет, в 1966 году и была потрясена. Фотографий его тогда еще не было, и я, конечно, не знала, кто этот пациент, к которому меня подвели. По профессиональной привычке спросила, знают ли родные, что он здесь.
– Мама знает… – услышала я в ответ.
– А жена?
– Жена в Париже.
Я не поняла и решила, что это опять галлюцинации. Но тут меня буквально оттащил кто-то из сотрудников:
– Это же Владимир Высоцкий!
И тогда у меня в голове мгновенно пронеслось все, что я раньше мельком слышала: Высоцкий, Марина Влади, даже песня какая-то есть.
Володя не сразу принял меня, был сдержан, холоден, удивлялся моему участию. Спрашивал у мамы: что это за дама, которая ежедневно приходит меня смотреть?
Нина Максимовна, мать Володи, попросила меня поговорить с Мариной Влади. Я прекрасно помнила ее по «Колдунье» и была поражена, что такая знаменитая красивая актриса и обаятельная женщина выбрала Высоцкого. Для меня это явилось своего рода знамением.
Она позвонила из Парижа рано утром, и я услышала чудесный мелодичный голос, великолепную русскую речь, а в голосе – страдание, боль, любовь, тревогу:
– Елена Давыдовна, если нужно что-то из лекарств, я немедленно вышлю, а если вы считаете необходимым, я тут же вылетаю. Как Володя себя чувствует?..»
Тем временем съемочную группу фильма «Опасные гастроли» вот уже несколько дней лихорадит – на них пришел письменный поклеп. Причем в роли его получателя выступало не руководство студии, а сам министр кинематографии СССР А. Романов. Именно на его имя 19 февраля было получено письмо за подписью студента Одесского политехнического института Т. Донцова, в котором выражалось коллективное возмущение (якобы от лица всех студентов института) в связи со съемками фильма «Опасные гастроли». В письме сообщалось следующее: «Как Вы могли разрешить снимать такую белиберду (Донцов читал в журнале сценарий фильма. – Ф. Р.), да еще посвящать ее ленинской дате. Это же кощунство. Пошлая литературная стряпня, банальный сюжет, дешевые куплеты, канканчики и «одесский колорит» и прочее – на какого зрителя это рассчитано?
Нам обидно и за зрителей, которых авторы считают дураками, и за государственные деньги – наверное, большие, которые тратятся на этот фильм-«супербоевик». Лучше бы построили на них студенческое общежитие или жилой дом.
Мы слыхали, что фильм «Интервенция», снимавшийся «Ленфильмом» у нас в Одессе, не получился. Но ведь у него была хорошая основа – известный роман хорошего писателя. Что же может получиться из этой халтуры? Ее не спасут ни цветная пленка, ни участие Высоцкого…»
По тем временам на каждое такое письмо следовало отреагировать. И реакция последовала: в Одессу пришла директива из Госкино с предупреждением о скорой проверке. Группа стала готовиться к самому худшему. Как вдруг в ситуацию вмешались непредвиденные обстоятельства. На студии решили проверить подлинность авторства злополучного письма. И что же выяснилось? Оказалось, что в Одесском политехническом институте учились два студента по фамилии Донцов, но ни один из них к письму на имя министра отношения не имел. И Госкино умыло руки.
20 февраля Высоцкий был у Любимова и сообщил ему, что полностью здоров и готов работать. Но шеф посоветовал ему сначала закрыть больничный и ждать вызова в театр.
28 февраля Высоцкий был в гостях у Андрея Вознесенского, где дал домашний концерт. В нем были исполнены следующие песни: «Про любовь в каменном веке», «Будут и стихи, и математика…», «Вина налиты, карты розданы…», «И вкусы, и запросы мои странны…», «Как-то вечером патриции…»,«Может быть, выпив поллитру…», «Ну вот, исчезла дрожь в руках…», «Песенка о слухах», «Сто сарацинов я убил во славу ей…»,«В темноте», «Ты идешь по кромке ледника…», «Я не люблю», «Поездка в город».
1 марта на Таганке состоялась первая репетиция спектакля «Час пик» по пьесе польского драматурга Е. Ставинского. Высоцкий играл Обуховского.
В воскресенье, 2 марта, на Таганке играли 300-е представление спектакля «Антимиры». После спектакля все его участники дружной гурьбой отправились в ресторан ВТО. Высоцкий и Золотухин затянули «Баньку», но Золотухин вскоре не выдержал бешенного ритма партнера, сбился и затих. И Высоцкий в одиночку допел песню до конца. Да еще как допел – весь зал слушал не шелохнувшись.
6 марта на Таганке «зарубили» «Живого», где Высоцкий играл роль Мотякова. Палачом выступила сама министр культуры Екатерина Фурцева. Вот как описывает происходящее Ю. Любимов: «На прогоне не позволили присутствовать ни художнику Давиду Боровскому, ни композитору Эдисону Денисову. Случайно пробрался Вознесенский. Сидел заместитель министра Владыкин, еще кто-то. Был еще молодой чиновник Чаусов. И сидела уважаемая Екатерина Алексеевна…
После последней сцены первого акта, когда артист Джабраилов в роли ангела пролетал над Кузькиным, Фурцева прервала прогон. Джабраилов был в мятом, рваном трико (это, конечно, было сделано сознательно). Он летел через деревню Рудки и останавливался над Кузькиным, который рассматривал вещи, присланные приодеть его голодных и холодных ребятишек. Кузькин комментировал, увидев фуражки: «А это уже ни к чему. По весне-то можно и без них обойтись. Лучше бы шапки положили». А ангел ему так говорил, посыпая его манной небесной из банки, на которой было написано: «Манна», ну манка, крупа: «Зажрался ты, Федор. Нехорошо». И тут, значит, Екатерина Алексеевна хлопнула ручкой и сказала: «Есть здесь партийная организация?» Встал бледный, белый Глаголин. Она посмотрела и говорит: «Ясно! Нет партийной организации! Сядьте! Артист, вы там, эй, вы там, артист!» Высунулся Джабраилов. Она ему: «И вам не стыдно участвовать во всем этом безобразии?!» Тот маленький, клочки волос торчат, и он испуганно отвечает: «Нет, не стыдно». «Вот видите, – обратилась она ко мне, – до чего вы всех довели». Потом поэт Вознесенский пытался что-то сказать: Екатерина Алексеевна, все мы как художники…» Она ему: «Да сядьте вы, ваша позиция давно всем ясна! И вообще, как вы сюда пробрались? Одна это все компания. Ясно. Что это такое нам показывают! Это же ведь иностранцам никуда даже ездить не надо, а просто прийти сюда (а они любят сюда приходить) и посмотреть, вот они все увидят. Не надо ездить по стране. Здесь все показано. Можно сразу писать». Она очень разволновалась…
Потом выступил автор повести Борис Можаев, который вмазал им целую речугу. Екатерина Алексеевна очухалась и сказала: «Ладно, с вами тоже все ясно, садитесь». И тогда она обернулась ко мне: «Что вы можете сказать на все это? Вы что думаете: подняли „Новый мир“ на березу и хотите далеко с ним ушагать?» А я не подумал, и у меня с языка сорвалось: «А вы что думаете, с вашим „Октябрем“ далеко уйдете?» И тут она замкнулась. Она не поняла, что я имел в виду журнал «Октябрь», руководимый Кочетовым. Потому что тогда было такое противостояние: «Новый мир» Твардовского – и «Октябрь» Кочетова. А у нее сработало, что это я про Октябрьскую революцию сказал. И она сорвалась с места: «Ах, вы так… Я сейчас же еду к Генеральному секретарю и буду с ним разговаривать о вашем поведении. Это что такое… это до чего мы дошли…» И побежала… С ее плеч упало красивое большое каракулевое манто. Кто-то подхватил его, и они исчезли…
С ними исчез спектакль «Живой».
11 марта Высоцкий играл в «Добром человеке из Сезуана». После чего отправился на несколько дней в Одессу, сниматься в «Опасных гастролях». В те дни там снимали следующие эпизоды: «купе вагона», «перрон Одесского вокзала», «варьете „Модерн“, „вход в Одесский театр“ и др. В эпизодической роли танцора в фильме снимался Владимир Шубарин, который вспоминает:
«В одесской гостинице нас с Высоцким поселили в соседних номерах. Поздно вечером приходит ко мне Высоцкий и предлагает поменяться комнатами. Заказал, говорит, телефонный разговор с Мариной Влади, только прокричу в трубку „Здравствуй, это я!“ – обрыв на линии, попробую с твоего телефона, авось получится. Я не возражал. Часов в пять утра влетает: дозвонился-таки! И показывает новую песню. Конечно, это была знаменитая „Ноль семь“.
«Девушка, здравствуйте! Как вас звать?» —
«Тома».
«Семьдесят вторая! Жду, дыханье затая…
Быть не может, повторите, я уверен – дома!..
Вот уже ответили.
Ну здравствуй, это я!»
Через четыре дня прилетела в Одессу Марина Влади. Володя предложил вечерком посидеть где-нибудь… Поехали на Морвокзал. Мы с Мариной пили «Пшеничную». Высоцкий ничего не пил. Актриса сетовала, что Володя давно не пишет ничего нового. Вот тебе, говорит, тема: «От жажды умираю над ручьем». Высоцкий улыбнулся и на меня кивает: вон Володька напишет. А я после «Пшеничной» «завелся»: и напишу! Ночь не спал. Утром показал стихи Высоцкому. Он прочитал, посмотрел удивленно: «Это про меня». Так он меня приобщил к сочинительству…»
Вспоминает Л. Пырьева: «Когда мы снимались с Высоцким в „Опасных гастролях“, в Одессу приехала Марина Влади. Подкатила на „Волге“. Володя тотчас увидел ее, подлетел к ней, затем последовал долгий-долгий поцелуй, как иной раз бывает в фильмах. Одесситы, окружившие их, были в полнейшем восторге: „Ой, вы посмотрите сюда, это же Марина Влади!“ Поселилась наша романтическая пара не в гостинице, а на даче – или у Говорухина, или у Юнгвальд-Хилькевича. И вот когда они после недавней встречи, сидя на скамейке, радостно ворковали о чем-то своем, я торжественно подошла к ним с пачкой телефонных счетов, которые Володя наговорил с моего телефона, и произнесла: „А за любовь надо платить, ребята!“ Марина тотчас отреагировала: „Конечно, конечно…“
Из Одессы в Москву Высоцкий и Влади вернулись 19 марта. На следующий день Высоцкий играл в «Пугачеве», а 23 марта вышел на сцену в 300-м представлении спектакля «Десять дней, которые потрясли мир». После спектакля состоялся импровизированный концерт Высоцкого, который он решил дать от широты душевной.
Однако спустя два дня случилось новое ЧП с участием Высоцкого. В тот вечер, 25-го, на Таганке должен был пройти спектакль «Жизнь Галилея», но Высоцкий в театр не явился. Дупак был в смятении, поскольку ни одним спектаклем заменить «Галилея» было невозможно – не было в наличии нужных актеров. Позвонил Любимову, чтобы узнать, что обещать зрителям: будет «Галилей» 1 апреля с новым исполнителем или не будет? Любимов в ответ ни бе ни ме. В итоге Дупаку пришлось утрясать скандал самолично. Он вышел на сцену и объявил публике, что сегодня спектакль отменяется из-за болезни Высоцкого. Будет ли этот спектакль играться в ближайшее время, неизвестно, но 1 апреля желающие могут прийти по этим же билетам либо на «Тартюфа», либо на «Мокинпотта». В результате голосования, которое состоялось тут же, было решено, что 1-го пойдет «Тартюф». Ничего подобного история столичного театра вроде бы еще не знала. Как пишет В. Золотухин: «Но странное дело, мы все – его (Высоцкого) друзья, его товарищи – переносим это уже теперь довольно спокойно. Володя привил нам иммунитет, уже никто ничему не удивляется, все привыкли. Вчера была история ужасная, но что можно спросить, стребовать с больного, пьяного человека. Все наши охи, ахи – как мертвому припарка, все наши негодования, возмущения, уговоры, просьбы – все на хрен. А что мы должны после этого переживать, почему мы должны мучиться и сгорать перед зрителем от стыда?..»
26 марта по Таганке в который уже раз пошли слухи, что Высоцкого из театра выгоняют. Раз и навсегда. Но актеры в это мало верят – сколько раз такое бывало ранее, а Высоцкий будто крейсер непотопляемый. И даже вывешивание на доску объявлений приказа об его увольнении не поколебало скепсиса актеров.
А герой скандала тем временем лежит все в той же люблинской больнице. Из театра его никто не навещает, поскольку даже близкие друзья от него отвернулись. Одна из немногих, кто ходит, – Марина Влади. С ней он в эти же дни приезжает на «Мосфильм», чтобы присутствовать на предварительном просмотре фильма «Сюжет для небольшого рассказа». Причем Высоцкий чувствует себя неважно, но все равно едет. Те, кто видел его в тот раз, окрестили его «приукрашенным покойником».
15 апреля Высоцкий впервые за это время позвонил Золотухину. Поинтересовался, как идут дела. Золотухин ответил, что нормально, в «Галилея» ввели другого актера – Бориса Хмельницкого. Поскольку звонок раздался аккурат в момент показа «Галилея», Золотухин подносит телефонную трубку к репродуктору. Но услышать ничего не удается – раздаются аплодисменты зрителей. Разговор длится еще пару минут. Высоцкий говорит, что понимает свою вину, что ему противно. Но вернется ли назад в театр, пока не знает.
В следующий раз Высоцкий позвонил в театр 21 апреля. И снова в тот момент, когда на сцене шел «Галилей». Расспросил о житье-бытье, поздравил с надвигающимся юбилеем – 5-летием со дня рождения Таганки, которое намечалось на завтра. К этому торжеству Высоцкий написал несколько шуточных реприз-песенок на тему таганковских зонгов, которые отправил в театр загодя, несколько дней назад. Таким образом, впервые с момента создания Таганки Высоцкий лишь косвенно участвовал в праздновании дня рождения своего театра.
В этот день мне так не повезло —
я лежу в больнице, как назло.
В этот день все отдыхают,
пятилетие справляют
и спиртного никогда
в рот не брать торжественно решают…
В этот день – будь счастлив, кто успел!
Ну а я бы в этот день вам спел…
Высоцкий объявился в театре 28 апреля. Прямиком прошел в кабинет к Любимову и просидел там больше часа. Любимов отнесся к нему благожелательно, сказал, что совсем не против его возвращения. Но важно еще мнение директора. Поэтому на следующий день Высоцкий имел разговор и с Дупаком. Тот вроде тоже оттаял, но сослался на мнение партбюро – мол, как оно решит, так и будет.
3 мая на Таганке заседало партбюро. Сильнее всех Высоцкого защищал Любимов, что, собственно, и предопределило исход собрания. Шеф сказал буквально следующее: «Я снимаю шляпу перед Высоцким. Ведущий артист, я ни разу от него не услышал какие-нибудь возражения на мои замечания. Они не всегда бывают в нужной, приемлемой форме, и, может быть, он и обидится где-то на меня, но никогда не покажет этого, на следующий день приходит и выполняет мои замечания… В „Матери“ стоит в любой массовке, за ним не приходится ходить, звать. Он первый на сцене… Я уважаю этого человека. Профессионал, которому дорого то место, где он работает. Он не гнушается никакой работы, все делает, что бы его ни попросили в спектакле…»
В итоге партбюро простило Высоцкого и вынесло окончательное решение по его судьбе на общее собрание труппы. Первым, кому Высоцкий сообщил об этом, был Золотухин, к которому он пришел домой 4 мая. Еще Высоцкий рассказал, что вскоре в Москву вновь приезжает Марина Влади и они собираются купить дачу под Москвой в пределах 7 тысяч рублей. «У меня будет возможность там работать, писать, – сказал Высоцкий. – Марина действует на меня успокаивающе».
8 мая на общем собрании труппы Высоцкого окончательно простили. И это несмотря на то, что в родном театре у него хватало недоброжелателей, но, видимо, даже они понимали, что без Высоцкого Таганка уже не Таганка. Как сказал Любимов: «Я знаю, что в театре много шутят по этому поводу. Но мне показалось, что Высоцкий понял, что наступила та черта, которую переступать нельзя. Пьяница проспится, дурак никогда. Я не хочу сказать про Высоцкого, что он дурак, но он должен понимать, что театр идет ему навстречу, и ответственно к этому подойти…»
12 мая Высоцкий впервые после долгого перерыва вышел на сцену родного театра – он играл Галилея. Играл хорошо, так, будто и не было этого почти двухмесячного простоя.
Тем временем в Москву собирается приехать Марина Влади. Но пока ее нет, Высоцкий продолжает крутить «амуры» с Татьяной Иваненко. Они, не стесняясь, вместе ходят по городу, посещают знакомых. Как пишет Д. Карапетян: «Судя по всему, в Марине Влади серьезной соперницы Татьяна никогда не видела и поступаться своим в угоду суровой реальности не намеревалась…»
Но когда приехала Влади, Высоцкий тут же приклеился уже к ней. Вообще, была бы его воля, он бы официально жил с двумя женщинами, но в Советском Союзе многоженство было под запретом. Поэтому ему приходилось скрывать свои связи. Во всяком случае, от Марины, поскольку Татьяна прекрасно знала о его связи с французской звездой.
Тем временем по стране все активнее расползаются слухи о том, что Высоцкий женится на знаменитой Колдунье. 26 мая, когда актеры Таганки были с концертами в Ленинграде, им всем буквально не давали проходу вопросами об этом. Один из актеров сунулся было к Высоцкому за объяснениями, поскольку сам ничего об этом не знал. Высоцкий в ответ рассвирепел: «Ну и что, что спрашивают? Мне самому по 500 раз за день такие вопросы задают, да еще вы приставать будете…»
Вернувшись из Ленинграда, Высоцкий и Золотухин отправились в Дом кино, где 29 мая состоялась премьера «Хозяина тайги». Вечер прошел прекрасно. Представители МВД, бывшие на нем, вручили двум актерам награды от лица своего ведомства: Золотухин заполучил именные часы, Высоцкий, поскольку играл героя с криминальным уклоном, всего лишь почетную грамоту за активную пропаганду (!) работы милиции. Тем же вечером это дело было «обмыто» в ресторане того же Дома кино. Все присутствующие просили Высоцкого спеть, но, поскольку не нашлось гитары, эти просьбы в реальность так и не воплотились.
30 мая Высоцкий играл в «Десяти днях, которые потрясли мир».
В конце мая в Одессе были завершены съемки фильма «Опасные гастроли», хотя ряд съемочных смен будет проведен в июне (6 дней) и в июле (2 дня). За роль Бенгальского Высоцкий получил, согласно ведомости, 2000 рублей (больше было только у Ивана Переверзева – 2137 рублей: тот хоть и играл эпизод, но актером был куда более титулованным, чем Высоцкий).
2 июня Высоцкий после долгого перерыва вновь репетирует роль Обуховского в пьесе «Час пик», но до премьеры эту роль не доведет – соскочит с нее незадолго до премьеры.
В эти же дни от Высоцкого уйдет еще одна роль, но в кино. Речь идет о фильме «Сирано де Бержерак», который на «Мосфильме» собирался снимать Эльдар Рязанов (с 31 марта начался подготовительный период). Первоначально на роль Сирано пробовались многие замечательные актеры – Андрей Миронов, Олег Ефремов, Андрей Мягков и др. – но ни один Рязанову не подошел. И тогда он обратил свой взор к неожиданной кандидатуре – поэту Евгению Евтушенко. Аккурат в эти дни судьба подбросила режиссеру встречу с Высоцким. Вот как об этом вспоминает сам Э. Рязанов: «Я был на премьере в театре, сейчас уж не припомню, в каком. Мы были с женой, и вдруг я увидел, что впереди сидят Владимир Высоцкий и Марина Влади. Володя перегнулся, поздоровался. Вообще у нас как-то принято (ну, я был, правда, и постарше), что режиссерам артисты говорят „вы“, а те говорят актерам „ты“. Володя обратился ко мне: „Эльдар Александрович, это правда, что вы собираетесь ставить „Сирано де Бержерака“?“ Я отвечаю: „Правда“. „Вы знаете, мне очень бы хотелось попробоваться“, – сказал Володя. Думаю, ему было сказать это непросто. У нас не принято, чтобы артисты просились на роли, и он, обращаясь ко мне, конечно, наступил на собственное чувство гордости. И тут я совершил невероятную бестактность. Я сказал: „Понимаете, Володя, я не хочу снимать в этой роли актера, мне хотелось бы снять поэта…“ Я знал, конечно, что Володя сочиняет песни. Правда, он мне был известен, да тогда не только мне, по песням блатным, жаргонным, „лагерным“, уличным, в общем, по своим ранним произведениям. Кроме того, ничего не было напечатано, поэтому я ничего не читал. И главное, он еще только подбирался, только приступал к тем произведениям, которые создали ему имя, принесли ему славу, настоящую, крупную, великую. Этим песням еще предстояло родиться в будущем. „Но я же пишу. Стихи“, – сказал Володя, застенчиво улыбнувшись. Я про себя подумал: „Да, конечно. И очень славные песни. Но все-таки это не очень большая поэзия“.
Относился я к Высоцкому с огромным уважением как к артисту, и вообще он мне был крайне симпатичен. Мы договорились, что сделаем пробу. Мы репетировали, он отдавался этому делу очень страстно, очень темпераментно. Сняли кинопробу. Но Высоцкого на роль я не взял. А потом и сам проект мне закрыли…»
14 июня Золотухин в компании с Высоцким и другими актерами Таганки ездили в роддом, чтобы забрать оттуда жену Золотухина Нину Шацкую с первенцем – сыном Денисом.
Спустя неделю в прокат вышел фильм «Хозяин тайги». По этому случаю В. Золотухин записал в свой дневник следующие строчки: «В 28 лет сбылась моя тайная мечта – увидеть свою нарисованную гуашью рожу на большом рекламном щите. И вот, наконец… повесили… над общественными уборными в проезде Художественного театра. Сам не видел. Вика сказала: похож. Я и Высоцкий, а между – тайга…»
24 июня на Таганке играли «Доброго человека из Сезуана». Высоцкий впервые вышел в роли главного героя – летчика Янг Суна (до этого он играл в этом спектакле роли рангом поменьше – Второго Бога и Мужа). 29 июня Высоцкий был занят в двух спектаклях: «Пугачев» и «Десять дней, которые потрясли мир».
С7 по 20 июля в Москве проходил очередной Международный кинофестиваль. Марина Влади как звезда мирового масштаба плюс к тому член компартии Франции была приглашена на него как почетный гость, а вот Высоцкий… Короче, его организаторы фестиваля видеть среди участников не желали. На этой почве уже в самом конце работы фестиваля – 18 июля – произошел неприятный инцидент. Но сначала не о нем.
18 июля в Киеве, в Комитете по кинематографии при Совете Министров Украинской ССР, состоялся просмотр фильма «Опасные гастроли». Фильм был разрешен к выпуску с одним «но»: режиссеру было предписано убрать из титров «красную строку» Высоцкого и указать его фамилию в общем списке актеров, а не отдельно. Это указание будет выполнено. А теперь вновь вернемся в Москву.
В тот день, 18 июля, Влади должна была участвовать в очередном фестивальном мероприятии и взяла с собой мужа. Но когда Высоцкий попытался пройти вместе с ней в фестивальный автобус, ретивый контролер актрису пропустил, а ее супруга бесцеремонно выставил за дверь. Через минуту автобус уехал, а Высоцкий, униженный и оскорбленный, остался один на пустынном тротуаре. Домой он вернулся поздно ночью совершенно пьяным. Вспоминая события того дня, Марина Влади пишет: «Через некоторое время, проходя мимо ванной, я слышу стоны. Ты нагнулся над раковиной, тебя рвет. Я холодею от ужаса: у тебя идет кровь горлом, забрызгивая все вокруг. Спазм успокаивается, но ты едва держишься на ногах, и я тащу тебя к дивану…»
Влади тут же вызывает врачей, но те, осмотрев больного, наотрез отказываются увозить его с собой. «Слишком поздно, слишком большой риск, – им не нужен покойник в машине – это повредит плану», – пишет Влади.
Честь и хвала ей, но она проявляет непреклонную решимость и грозит врачам всеми небесными карами, включая и международный скандал. Осознав, наконец, кто перед ними, врачи соглашаются.
