Продав городскую квартиру и закатив на вырученные средства шикарный банкет в честь своего юбилея и безвозвратного ухода на пенсию, виновница торжества, Марья Ивановна, бывшая повариха, а ныне официальная одинокая пенсионерка, под звуки живой скрипки торжественно попрощалась со своими коллегами по кухне и, громко хлопнув дверью, красиво вышла из ресторана.
Таким резким и барским образом она решила «завязать» с прошлой жизнью, «разрубить канат», связывающий её с суматошным и душным городом и, спалив за собой все «мосты», ведущие в прежнюю жизнь, уехала на заслуженный отдых, но не на испанскую Мальорку, о которой смотрела документальный сериал по телевизору и слышала в какой-то песне, а в самую обыкновенную глухую Алтайскую деревню.
Поселившись в заброшенном частном доме на окраине села, где когда-то жили её бабушка с дедушкой, Марья Ивановна, словно вырванное когда-то из родной землицы молоденькое деревце, спустя много лет вернулась в родной сад, чтобы пустить свои корни в эту святую, пропитанную теплом и энергией предков, землю, по которой, будучи ещё совсем маленькой девочкой, она беззаботно бегала своими босыми ножками и звонко смеялась от счастья.
Найдя в родном доме душевное тепло и свои старые игрушки, Мария Ивановна растрогалась, всплакнула от радости и, окружив себя любимыми куклами, впала в детство, превратив свою новую жизнь в старую детскую кукольную игру.
Беспрерывно заботясь о куклах, она то и дело норовила их покормить, помыть, переодеть, расчесать им волосы да спать уложить. Она пела им колыбельные песни, убаюкивала их интересными сказками и подробными пересказами излюбленных бразильских телесериалов. Вроде бы, она делала всё так же, как и раньше, но куклы, почему-то, вели себя как-то странно. То ли они стали старше, то ли умнее, а может, они просто продолжали обижаться на свою хозяйку за то, что она их бросила и уехала в город без них. Так или иначе, но куклы больше не хотели делиться с Марией Ивановной своими секретами, горестями и радостями. И, вообще, они стали какими-то неразговорчивыми, нудными, сварливыми и вредными девочками.
Не желая терпеть их капризы, Марья Ивановна заперла кукол обратно в чулан, и яркий розовый кукольный дом вмиг стал прежней, обшарпанной, ветхой, скрипучей избушкой – на «курьих ножках».
Страдающая от одиночества и близорукости, Марья Ивановна так бы бессмысленно и коротала оплаченные государством деньки (эстафетно меняющие за окном времена года), если бы в один из холодных, зимних вечеров она не услышала активное шебуршание в сарае.
– Это смерть с косой за мной пришла, либо коса из сарая за воришкой «ушла», – мелькнули в её голове тревожные мысли, а следом за ними, конечно, проскочили ещё и пару оптимистических вариантов со Снегурочкой и Колобком. Но, поскольку, она не очень-то верила в девушек, слепленных из снега, и, тем более, в говорящий круглый хлеб, то остановилась на первых двух версиях и отправилась одну из них опровергать.
Вооружившись кочергой, Марья Ивановна, словно защитник женской сборной по хоккею, подкралась на цыпочках к сараю и, заглянув вовнутрь, прищурилась. Что-то не очень большое и лохматое активно возилось в углу сарая, разваливая аккуратно сложенные полешки дров.
– Кто здесь? – громко спросила Мария Ивановна и, направив включенный фонарик в сторону возни, второй рукой начала угрожающе размахивать перед собой кочергой.
Круглый и яркий луч света захватил незваного гостя и, ослепив его, сделал недвижимым. Медвежонок-подросток, словно малолетний преступник на допросе, закрывал свою мордочку лапой от светящего в упор фонаря и недовольно, еле слышно, рычал себе под нос.
– Ты кто, не могу понять, собака, что ли? – продолжала «допрос» Марья Ивановна, пытаясь навести «резкость» в своих глазах. Но размытое мутное лохматое существо не сознавалось и продолжало негромко порыкивать от страха.
– Ты, наверное, жрать хочешь? – предположила Марья Ивановна и, выключив фонарик, чтобы не нервировать животное, отправилась в дом за едой.
Порывшись в холодильнике, она нашла кусочек засохшего обветренного сыра, немного колбасы и горбушку чёрного хлеба.
– Бутерброд будешь? – вернувшись в сарай, гостеприимно спросила Марья Ивановна у забившегося в угол лохматого гостя, и, бросив в его сторону сложенные стопкой продукты, саркастическим тоном хамоватой официантки стала перед ним притворно оправдываться:
– Вы уж простите сударь, за столь скудное меню, но мы Вас не ждали и не успели подготовиться должным образом. Вам запить, что-нибудь, принести? Или вы так, всухомятку, пожрёте?
Медвежонок, почуяв аппетитный запах, набросился на еду и, не обращая внимания на пустую болтовню Марьи Ивановны, кряхтя от удовольствия, проглотил угощение за пару жевков. Облизнувшись, он с благодарностью посмотрел на добрую хозяйку и, жалобно заскулив, дал понять, что не отказался бы от «добавки».
– Ишь, ты, чего захотел?! – усмехнувшись, отреагировала на намёк прожорливого незнакомца Марья Ивановна, – Тебе тут не благотворительная столовая и не приют для бродячих собак! Ты ошибся адресом! Здесь живёт скромный, экономный пенсионер, а не наглый и щедрый миллионер, у которого колбаса в огороде растет, и курица золотые яйца несёт. Если хочешь, можешь в сарае переночевать, но утром, я чтобы ноги твоей лохматой здесь не видела. Понял? – строго спросила у медвежонка Марья Ивановна и, не дожидаясь ответа, ушла восвояси.
Утром, вспомнив о ночном инциденте, Марья Ивановна решила проверить, «съехал» ли из сарая лохматый «квартирант» и, возомнив себя хозяйкой дорогого отеля, без опаски, без охраны и без кочерги направилась «выселять» наглого постояльца, ежели тот ещё не успел покинуть пределы её владений.
Шумно отворив скрипучие ворота сарая, Марья Ивановна смело вошла вовнутрь и, приняв позу «барыни» (держа «руки в боки»), нахмурив брови, огляделась по сторонам.
Разбросанные ночью дрова были аккуратно сложены на место, сено – собрано в стог, пол – подметён, а прямо перед ней стоял на задних лапах медвежонок в косынке и фартуке, держа в лапах разнос с хлебом и солью.
– Хорошая собачка! – удивлённо похвалила медвежонка Марья Ивановна и, заметно смягчившись, махнула рукой, – Ладно, можешь здесь жить, раз ты такой хозяйственный. Я в этом сарае испокон веков такого порядка не видела, а ты за одну ночь превратил эту бывшую коровью «гостиницу» в царские покои. От такой чистоты аж глаза с непривычки режет. Может ты не простая собака, а золотая рыбка? И у тебя, вместо разбитого сарая можно попросить не новое корыто, а сразу новый дворец, или ЭРМИТАЖ? – размечталась Марья Ивановна, с грустью осматривая прогнившие стены и крышу обветшавшей постройки. Её взгляд плавно опустился вниз и остановился на продолжавшем покорно стоять перед ней на задних лапах медвежонке, одетом в косынку и фартук, и держащем передними лапами разнос с угощением.
– Артист, а ты где хлеб-то с солью «стыздил», у соседей что ли? – вспрыснув, громко захохотала Марья Ивановна и, покачав головой, вытирая от смеха слёзы, строго предупредила: – У соседей воровать нельзя! Ни хлеб, ни соль, ни газ, – вспомнив про телевизионные новости, сквозь улыбку, зачем-то добавила слово «газ» в перечень запрещённых действий Марья Ивановна и, погрозив пальцем перед носом испуганного зверя, добавила: – Даже ради того, чтобы порадовать свою хозяйку! Понял?
Медвежонок согласно кивнул головой.
– Вот и договорились! – довольно подытожила «мирные переговоры» Марья Ивановна и, отщипнув от каравая маленький кусочек хлеба (в знак вступления в силу их обоюдных договорённостей), обмакнула его в соль и стала, с аппетитом, жевать, при этом ласково поглаживая медвежонка по голове.
На этом, можно было бы поставить в этой истории жирную точку и закончить столь нетрадиционную сказку со счастливым концом – традиционной фразой: «Так и стали с тех пор баба Маша и Медведь вместе жить-поживать, да кашу с мясом жевать»! Но.. в любой счастливой истории всегда найдётся тот, кто попытается помешать «хэппи энду» и добавить свою горькую ложку дёгтя в сладкую бочку чужого мёда.
Так произошло и в этой истории.
Завалилась однажды к Марье Ивановне в дом большая медведица, «упала» в кресло, отдышалась и, озираясь по сторонам, трясясь от страха и волнения, заговорила на чистом человеческом языке:
– Не спеши, хозяйка, добрых соседей на помощь звать да злых собак легавых. И тебе от этого пользы никакой не будет, да и я уже сытая. Беду только зря на деревню накличешь, и народ честной погубишь. Меня ты своим криком не напугаешь и из дома не выгонишь, а только разозлишь. А когда я злая, то я, не то, что охотников, я отряд спецназа в полном вооружении порвать могу. До десяти досчитать не успеешь. Ты лучше не нервируй меня, спокойно выслушай и поймёшь, что не враг я тебе, а почти родственник. Лесным Богом тебе клянусь и здоровьем сыночка своего, Медведки, что не трону тебя. И не придётся тебе за сердце хвататься, коль не будешь хвататься за острые ножи да телефоны сотовые, а будешь просто смирно сидеть и внимательно слушать, – басом протараторила большая медведица и, схватив без разрешения со стола трёхлитровую банку с квасом, жадно отхлебнула из неё пару литров.
Утолив жажду, большая медведица смачно отрыгнула и, ловко облизнув свою морду, начала объяснять (присевшей напротив, бледной, как потолок, Марье Ивановне) суть своего визита:
– Не буду ходить вокруг да около и начну с самого главного – кобель твой вовсе не пришлый пёс, а самый настоящий медведь! И имя у него не «Шарик», а «Медведко». А мать его настоящая – Я, а не ты. А ты – коварная женщина, которая воспользовалась форс-мажорной ситуацией, прикормила голодного «парня», приютила, обогрела, приручила, и жить у себя оставила! У-у-у, шельма! – замахнулась на Марью Ивановну лапой медведица и скривила от возмущения свою лохматую, недовольную морду.
Марье Ивановне и так-то было не по себе от говорящей медведицы, а тут, услышав ещё и такое о своей любимой собаке, ей совсем дурно сделалось. Близорукость ухудшилась, в глазах не только всё расплылось, но и потемнело. Закатила Марья Ивановна глаза к небу, да и рухнула на пол, потеряв сознание.
Очнулась она уже лёжа на кровати с холодным компрессом на голове. Рядом на стуле сидела большая медведица и заботливо укрывала её одеялом. Увидев, что Марья Ивановна пришла в себя, медведица облегчённо вздохнула.
– Ты уж прости, что я врезала тебе правдой прямо в лоб без предупреждения. Всё никак не могу привыкнуть к тому, что вы люди такие сентиментальные, хрупкие существа, которым нужно как-то аккуратно и тактично всё сообщать. Впредь, постараюсь вести себя более разумно и говорить с тобой сдержанно, в «щадящем режиме», – искренне раскаиваясь, пообещала Марье Ивановне большая медведица и продолжила повествование:
– Три года назад, во время зимней спячки, меня разбудили пьяные охотники. Сама понимаешь, что значит разбудить крепко спящего в самый разгар сна. А мне ещё, как назло, сон такой сладкий снился, как мы с Медведкой на кондитерскую фабрику на экскурсию пришли, на-дегустировались мороженого, пирожного, конфет, а напоследок решили искупаться в шоколадных фонтанах, и в этот самый счастливый момент сотрудники фабрики начинают тыкать в меня ружьями, материться и превращаться в охотников. Тут я, конечно, не сдержалась, рассвирепела и набросилась на них. Ружья отобрала, стволы узлом завязала, у джипов колёса поотрывала, а после этого гоняла их три дня и три ночи по лесу, пока они окончательно не протрезвели и не извинились передо мной за своё неадекватное поведение. А когда отпустила этих придурков на все четыре стороны и вернулась в берлогу досыпать, моего сыночка Медведки там уже не было. Искать его было уже поздно, так как в сон сильно клонило, да и сил моих женских совсем не осталось, вот меня, прямо в берлоге, и вырубило. Проспала я до весны беспробудным сном, а когда птички вместо будильника затрезвонили – проснулась я и тут же отправилась на поиски. Ровно три года я безнадёжно бродила по всей нашей округе в поисках своего сыночка, ревя от отчаяния. А тут недавно услышала я сплетню от местных куриц о том, что в этой деревне живёт у одной бабки собака, очень похожая на медведя. Мол, эта собака ни лает, ни кусает, а в дом – одним только видом не пускает. Ёкнуло моё материнское сердце, и сразу я поняла по описаниям, что это мой Медведко. Бежать в лесничество, «качать» свои материнские права и требовать от лесника сохранения единокровной семьи путём воссоединения оной, я посчитала способом наивным, муторным, да и долговременным. Вот и пришла я сразу к тебе, напрямую, чтобы без всей этой бумажной бюрократической волокиты встать перед тобой на колени и умолять вернуть мне моего потерявшегося сыночка, – завопила медведица и, встав на колени перед лежащей на кровати Марьей Ивановной, уткнулась в неё мокрой от слёз мордой.
Прорыдав на груди Марьи Ивановны около минуты, медведица подняла заплаканную морду и, вытерев лапой сопли, испуганно спросила:
– Я хоть понятно изъясняюсь? А то вдруг, захлестнувшие меня эмоции и сопли сделали мою речь невнятным и трудным для восприятия бредом? Мне важно, чтобы ты поняла меня правильно, а не приняла мой драматический рассказ за мистический фарс или зверский ужастик.
– Да, поняла я твою материнскую скорбь, – слабым голосом произнесла Марья Ивановна и, перевернув компресс на другую сторону, тихо спросила: – В этой лесной драме мне непонятно только одно, зачем ты из берлоги-то вылезла и охотников три дня и три ночи по лесу гоняла, а просто не сожрала их прямо на месте, и, перевернувшись на другой бок, дальше спать не завалилась со своим Медведкой?
– Да я мясо «перегарное» с детства терпеть не могу! После того случая, когда ещё мой отец на рыбалку утром ушёл, а приволок вместо рыбы – пьяного рыбака. Мать его и в реке вымачивала, и на солнце выпаривала, и приправами натирала, а от него всё равно водярой так воняло, что жрать его пришлось с заткнутыми носами. А когда съели его, вдобавок ещё и охмелели. И так нам после этого сытного обеда плохо стало, что пришлось, потом, блевать и с головной болью мучиться, – объяснила медведица и брезгливо поморщилась.
Только теперь, слушая подробный рассказ большой медведицы, Марья Ивановна поняла, почему её верный «пёс» с удовольствием уплетал не только мясо, но и малину. Почему не лаял, а, претворяясь немой собакой, коротко и звонко кряхтел, имитируя похожие на лай звуки. Она с ужасом представила, как бедный медвежонок, чтобы не умереть с голоду и перезимовать в деревне, был вынужден претворяться собакой. Какие «ломки» сезонного шатунства он испытывал, находясь в полусонном состоянии, и, при этом, умудрялся держать себя в руках, чтобы не сорваться и не укусить её от раздражения. Каким милым и смешным он был, когда встречал её с хлебом-солью, нарядившись в фартук и косынку…
Разыгравшееся воображение и нахлынувшие воспоминания так растрогали Марью Ивановну, что из её глаз потекли горькие слёзы.
Выпив валерьянки и запив её оставшимся квасом, Марья Ивановна немного успокоилась и, желая узнать о Медведко как можно больше, с нескрываемым любопытством поинтересовалась у медведицы:
– А почему ты умеешь по-русски говорить, а медвежонок нет? Почему он-то мне не мог сразу всё объяснить, что с вами произошло? Он что, на самом деле немой?
– А как он мог обучиться говорить на русском языке, коль он ни дня в лесной школе не был? Он ведь должен был в начальную школу только осенью пойти, а зимой эта пьянь нас с ним разлучила. Вот и пришлось ему вместо школы по сараям отираться, да вместо русской речи – собачьему лаю обучаться. А вот почему ты его не отдала хотя бы в деревенскую школу иностранных языков, это ты лучше у себя спроси. Как ему теперь на «ИН.ЯЗ.» в университет поступать, ума не приложу? – задумчиво произнесла медведица и тяжело вздохнула.
– А что же мы вдвоём-то всё сидим? Давай Медведко скорей позовём! Не уж-то ты сыночка своего увидеть не хочешь? – вдруг спохватилась Марья Ивановна и, встав с постели, начала собирать на стол еду, чтобы встретить гостью, как полагается.
– Ты даже не представляешь, как я хочу увидеть своего маленького Медведко, – мечтательно прорычала медведица, и в туже секунду, её холодный нос запотел, а влажные глаза заблестели. – Мне кажется, что от столь долгой разлуки, я даже могу нечаянно задушить его в своих крепких объятиях или зализать его до смерти. Поэтому, мне нужно постепенно привыкнуть к мысли о том, что я его нашла, чтобы не навредить ему своей безумной материнской любовью. К тому же, я хотела для начала уладить между нами-самками этот бытовой вопрос и разрешить его, желательно, мирным путём.