Федор Федорович Никольников
Басни дедушки Феди
Трутень-пчеложук
Вид делает, что он при деле,
На деле же умеет лишь жужжать.
Он ульями командует доселе
И держит гербовую, круглую печать.
От пчеломаток ждет он урожая
И не преминет в лапу взятку взять.
Пчелиный мед безумно обожая,
Он любит пчел, как тещу зять.
Добыть у Бюрократа очень тяжко
Заверенный печатью документ.
Без справки ты, считай, букашка,
А с нею – чуть не президент.
Нам не в диковинку таких «жуков» встречать,
В руках которых скипетр и печать.
Енот и Барсук
Барсук срок отсидел. За что? Сам не понял.
Чуть не ослеп, туннели роя.
Приехал ночью тихо на вокзал,
А там – друзья с цветами ждут героя.
Он горьку ягоду таежную вкусил.
Так и сказал: «Мне, мол, не до цветочков!
Бороться нет уж прежних сил.
Короче – «завязал». Поставил точку».
С Енотом лишь дружил Барсук.
На людях появлялся с Барсучихой.
Поднимет воротник. Поправит свой сюртук.
Надвинет кепку на глаза и скажет тихо:
«Опять за мной следят. Но я уже не тот».
Но с некоторых пор стал посещать Барсук
Пивбары и ночные заведенья;
Был без Енота, как без рук:
Он жаждал знать чужое мненье.
В кармане лапу с карандашиком держал
И ею шевелил довольно странно.
А утром кто-то шепотом сказал,
Что ночью «Воронок» увез Барана.
В лесу творились странности кругом:
Енот вдруг оказался в клетке,
Затем Слона нашли с разбитым лбом;
Вновь под Медведем обломились ветки.
Понятно вскоре стало и Ежу,
Что в разговоре надо знать межу.
За дело правое стоически борись,
Но на «подпольщика» смотри, не напорись
Еретик в ризе
Грешник от священнического чина – трижды
грешник ибо оскверняет храм божий больше,
чем полчище грешных прихожан.
В лучах сияет золотом собор,
Построенный на денюжки мирян.
В картину «Страшный суд» пугливый взор
Вновь вперил преподобнейший Сильван.
Пред матерью Орантой на суде
Стоял ниц его вылитый двойник:
И губы толстые, и проседь в бороде.
Взгляд масляный. Лукавый, светлый лик!
«Антихрист! Ты кого нарисовал?» –
Художника спросил Священник наконец.
Но тот с достоинством спокойно отвечал:
«Я не антихрист! Не безбожник, мой Отец!
Художник я от Бога! Знают вce:
Моей десницей водит сам Господь;
Изображаю я во всей красе
Величье духа и мирскую плоть.
Ты ж, Батюшка, чужим горбом живешь;
К тому же, на руку нечист. Ей-ей!
Рот золотой твой источает ложь,
Ты щедро кормишь пасками свиней.
Сей перечень грехов твоих немал.
Еще напомнить я не премину:
Не ты ль намеком паству призывал
Голосовать за князя – Сатану?»
«Озолочу! И отпущу те все грехи! –
Отец взмолился пред Художником седым. –
Портрет мой замени! Не будь глухим!»
Но тот был, как скала, неумолим.
«Прости мя, Господи!» – покаялся Поп вслух
И тут же испустил свой грешный дух.
Картина «Страшный суд» известна на весь свет.
Всмотрись! Не нарисован ль там и твой портрет?
Раздор на кухне
У корней крона всегда на виду
Дно у Кастрюли подгорело.
На кухне черный дым столбом.
Подпрыгивает Крышка то и дело,
Дно проклиная с неприкрытым злом:
«Ты подгорело, мне пиши пропало:
До дна все выверни начистоту!
Пиши отчет, откуда мясо, сало…
Навар мой выкипел. И шума – на версту!»
Ей Дно: «Закройся, барская подстилка!
Тебе вверху не палит не жжет.
Пойми, быть на огне – сплошная пытка.
Тебя ж, к тому, не давит сверху гнет.
Я, как в аду, извечно на огне,
А надо мной – ты, Повар и Тигрица.
Но знайте, снизу мне видней вдвойне,
Что в Кухне наверху творится».
– Верхи заняты грабежом и дележом,
а низы, знай, оплачивают, да оплакивают
Засохший Дуб
Русь Киевская, Русь Московская суть
корни и крона одной Славянской Руси
Могучий Дуб, красавец вековой,
В степи рос у дороги одиноко.
Прохлады тень дарил он людям в зной:
Дуб берегли все, как зеницу ока.
Но начал он под солнцем засыхать
Из-за безумства Кроны и Корней.
Палящим зноем разгорелась страсть:
«Кто старше? Кто для Дерева важней?»
Пытались люди Дереву помочь,
Узнать причину скрытого недуга,
Но Корни с Кроной их отвергли прочь
И продолжали иссушать друг друга.
Засохли Корни. Крона пожелтела.
С ветвей опала жухлая листва.
Погибло Дерево. Кому какое дело?
Его срубили и пустили на дрова…
Вот так и близкие порой себя ведут,
На распри расточая годы.
Где Корни с Кроной не в ладу, –
Ищи подпочвенные воды.
Честолюбивый Воробей
Всю жизнь чирикал Воробей,
Но похвалы не слышал от людей.
И надо же! Базарный Кот,
Зевнув лениво, на весь рот,
На удивление синиц и голубей,
Сказал: «Талантлив Воробей!
Воробушек – из рода соловьиных!
Хоть не поет он трелей длинных,
Зато ритмично его пенье,
Мажорное «Жив-жив». Волшебное мгновенье!»
В томлении от сладостных речей
Сомкнул ресницы Воробей:
«О! Наконец-то совершилось чудо!
Сбылась его заветная мечта:
Его признали наконец прилюдно!»
Открыл глаза… и сник в когтях Кота.
У экрана
реформенная басенка
А Ларчик просто открывался
И.А.Крылов
Каждый день у «телека»
Чуть ли не истерика:
Как синички жаждут корму,
Мы с экрана ждем Реформу.
Свою долю пирога
C нетерпеньем ждет Яга.
Леший ждет. Горыныч ждет.
А Она все не идет!
«Где собака тут зарыта?» –
Вопрошают стар и мал.
Но при чем здесь «шито-крыто»,
Коль включен не тот канал?!
Наследство Крота
Одни оставляют после себя горы добра,
другие – добрую память
Всю жизнь свою богатства Крот копил,
Откуда только мог тащил в нору
С чужих жилищ, и даже из могил.
Любил шутить: «Детишкам, коль помру!»
И надо ж! Крот вдруг взял и околел.
Осиротел враз весь кротиный дом.
Невпроворот в хозяйстве разных дел,
А тут – дележ нажитого отцом.
Крот завещание составил мудро,
Но как разделишь старое ведро?
Делили скаредно. Лишь разошлись под утро,
Друг другу за ночь вывернув нутро.
Кроты наследство под землей копят,
Умрут – и перессорят всех кротят.
Белка и Медведь
У Белки семь работ
И семь зарплат.
Хлопот у бедной полон рот,
Да черт им рад!
Как тот кузнечик по росе,
Чуть свет-заря
Мотается в проклятом колесе
И все зазря!
В субботу сходит на базар,
И снова пуст карман.
Несет корзиночку,
А слезы на глазах:
Все дорого. Везде обман!
Однажды встретил Белочку Медведь:
«Куда бежишь, как на пожар?
Боишься на работу не успеть
Аль села на колючего Ежа?
Неужто мало двух зарплат?
От жадности ты исхудала.
В дупле твоем мальцы молчат,
Скажи, почто тебе все мало?»
Взглянула Белка на мохнатого собрата
И вымолвила без горячной спешки:
«По мне, уж лучше бы одна зарплата,
Но – чтоб хватало деткам на орешки
Медянка и Горыныч
Медянке жало вовсе не мешало,
Но дружбою с соседом дорожа,
Медянка Змею отдала и яд, и жало,
И стала безобидней мирного Ужа.
Их дружба, словно нож, Змее Гремучей.
Она к Медянке ночью приползла
Темнее грозной, черной тучи.
Шепнула ласково, без видимого зла:
«Пусти, подружка, на постой!
Я – воплощенье вечной доброты,
Не как сосед-Горыныч злой!
Я защищу тебя от бед и нищеты.
Поверь, что в коже моей старой
Ты будешь внешностью страшна.
Без жала ты, конечно, мне не пара,
Но, как соседка моего врага, нужна».
Скажу Медянке, правду не тая:
Живи с соседом мудро, как змея:
Держися русла старого в реке,
Боль головную не ищи своей башке!
Труба
Старик сантехникам принес
Согнуть трубы кусок.
«Пузырь на бочку!» – весь вопрос,
Мы в трубах знаем толк.
Трубу все гнули, кто как мог:
Гармошкой, так и сяк;
Последний гнул в бараний рог,
Знать, мастер не дурак.
«Труба-а! Тут надобен кузнец.
Хоть он расценки гнет,
Зато, как мастер, – молодец:
Блоху враз подкует!.. »
«В лесу медведь так гнул дугу, –
Взглянув, съязвил кузнец, –
Рискну! Коль я не помогу,
Тогда трубе – конец!»
Кузнец набил трубу песком.
«Подправить надо здесь!
На горн ее!» Бац молотком,
Труба возьми да трес-сь!
«Без сварки тут не обойтись…»
«Видал я вас в гробу!»
«Постой! Куда ты? Расплатись!
Да забери трубу».
А вот и сварщик-борода!
Стаж – скоро тридцать лет.
«Коль нет наличных, не беда:
Снимай рубаху, Дед!»
Мы шкуру драть все мастера.
Но нам задуматься пора:
«В чьи руки перешла народная судьба?
Не будет всем ли нам труба?»
Чабан и штабс-Волкодав
Овчарку из отары в «секретутки»
Себе забрал штабс-Волкодав.
Барана он съедал за сутки,
Прожорлив был, как тот Удав.
А тут в отару зачастили волки.
Им не помеха жалкая дворняга:
У Чабана нет ни патронов, ни двустволки, –
Рад бы из палки выстрелить бедняга.
Чабан пришел челом бить Волкодаву,
Но тот, осклабившись, от злости посинел:
«Ты кляузник! Тебя по нову праву,
Как вора, надо отстранять от дел!»
В горах страж появился рано-рано,
Везде искал следы нечистых сил,
Затем в багажник погрузил барана
И молча восвояси укатил.
Не жизнь – малина серому злодею,
Где волкодавы правят без вины:
Общинные отары там редеют,
Там в кляузниках ходят чабаны.
Крот и Оса
Медведь ногу отдавил, а он
божью козявку ругает
Крота слепого в пятачок ужалила Оса,
Чуть бедный не прозрел от адской боли.
С тех пор Крот не поймет и сам,
За что стал пчел бояться поневоле.
Сластена Крот стал меда избегать,
И, Боже упаси, услышать рой пчелиный!
Пчела по внешности Осе под стать,
Но никогда не жалит без причины;
Не зарится на труд чужой,
Несет нектар в пчелиный рой.
Пчела жизнь с жалом отдает
За общий выстраданный мед.
Оса ж у пчел ворует мед
И жалит всех, с кем Бог сведет.
Оса иного жиганет,
А он всю жизнь Пчелу клянет.
Мясо в мешке
Подражание
Черви мясо съели
Ангольская пословица
Охотник из лесу в голодный год
Нес мясо свежее Газели.
Обычно мясо облекал он в мед,
А тут жара – все пчелы улетели.
В пути недуг свалил беднягу с ног,
За жизнь боролся он немало суток.
Не тронул мясо: для семьи берег,
Хоть к позвоночнику прилип желудок.
Худющий, как скелет, едва живой
Принес добычу он домой.
Хотел сварить кусок Газели,
Ан пуст мешок: все мясо черви съели.
Держава новая, но процветает в ней
Засилье старых «теневых» червей.
Кот и Кухарка
Сначала голосуют, затем голосят
Кухарка может править только мужем!-
На конференции хихикали коты.
За резолюцию «Ученый профи нужен!» –
Они взметнули вверх трубой хвосты.
Кот Васька заменил кухарку Дашу, -
Так порешил народный плебесцит;
И Васька стал варить народу кашу-
Из топора… Сам пьян и сыт.
Коль дело стало за ученым мужем,
Ему не дашь, как Дашке по мозгам.
Пришлось вновь пояс затянуть потуже
Любителям бить вечно по хвостам.
Повсюду съезды, митинги, собранья.
Народ никак решить не может спор:
«Что тут важнее, совесть или знанье?»
А Васька? Кашу варит до сих пор.
Чтоб положить конец батальям жарким,
Напомню лишь: вскормили нас кухарки.
