Фань Ипин
Сто лет Папаши Упрямца
Когда это я стал твоим дядей? Что-то не припомню я такого племянника.
При разговоре присутствовал начальник Генштаба Бай Чунси, он произнес: Он еще заявил, что я – его названый отец!
Упрямец ответил: Главнокомандующий и начальник Генштаба, если вы считаете, что я этого недостоин, то я заберу свои слова обратно, будем считать, что я просто перднул в воздух.
Все присутствовавшие так и обмерли от страха.
Главнокомандующий Ли Цзунжэнь сказал сердито: Ты слишком уж громко перднул, только председатель комитета Чан Кайши не знает о случившемся. Куда такое годится?
Папаша Упрямец ответил: Пусть главнокомандующий вынесет решение.
Ли Цзунжэнь был сконфужен и только махнул рукой: Возвращайся откуда пришел.
Бай Чунси заметил, что Ли Цзунжэнь рассержен был не по-настоящему, но вот смущение и неловкость его были искренними. Он посмотрел на Ли Цзунжэня и Папашу Упрямца и сказал последнему: Тогда давай, иди ко мне.
С этого момента Папаша Упрямец действительно повсюду следовал за Бай Чунси и служил при нем во взводе охраны. Таким образом, Папаша Упрямец был к нему ближе, чем к Ли Цзунжэню, и всего на шаг дальше, чем личный телохранитель. Куда бы Бай Чунси ни отправился, Папаша Упрямец почти везде следовал за ним. Вместе с командиром он участвовал в многочисленных сражениях, вот так и прошло 11 лет – с 1938 по 1949 год.
В 1949 году Народно-освободительная армия отправилась на юг, и подобно тому, как осенний ветер единым порывом сметает опавшие листья, нанесла сокрушительный удар вооруженным силам Гоминьдана. 3-й корпус под командованием Бай Чунси терпел поражение одно за другим, из Дунбэя – северо-восточного Китая – они отступили в Хэнань, оттуда – в Хунань, а дальше – в Гуанси, в свое «родовое гнездо».
Битва при Хэнбао стала ключевой для защиты армией Гоминьдана небольшой части южных и центральных регионов. Если проиграть эту битву, то придется отступить в Гуанси, а к югу от Гуанси уже море; если и дальше отходить, то солдаты будут уже не солдаты, они превратятся в бездомных собак, сброшенных в воду, которым не суждено выбраться на сушу и начать новую жизнь.
7-я армия 3-го корпуса гоминьдановской армии состояла сплошь из земляков Бай Чунси – уроженцев Гуанси, это были хорошо вооруженные, бесстрашные и умелые воины, поэтому их называли «Стальной седьмой отряд». Бай Чунси возлагал на них все надежды.
Момент был напряженный, критический, поэтому, возможно, Бай Чунси и пришлось прибегнуть к тому же методу, что и во время битвы при Тайэрчжуане, – к созданию заградотрядов. Он направил в них надежных бойцов своего охранного батальона, кого-то в качестве рядового, а кого-то – командиром.
Папаша Упрямец был направлен в 171-ю дивизию седьмой армии командиром заградотряда.
Командира 171-й дивизии звали Чжан Жуйшэн, родом он тоже был из Гуанси. Глядя на крепко сбитого Папашу Упрямца, Чжан произнес на родном наречии: Пожалуйста, постарайся, брат, победа или поражение в этой битве зависят от вашей силы!
Папаше Упрямцу эти слова пришлись не по нраву, они напомнили ему слова командира бригады Не Цзыбиня. Он посмотрел прямо в лицо командиру дивизии, который, казалось, сбросил с себя всякое бремя ответственности: Меня просишь? А ты-то, командир дивизии, для чего тогда нужен? Я – слежу за дезертирами, а не командую боевыми действиями. Ты тут командир. Выиграем, так это твое умелое руководство, а проиграем – значит, командуешь плохо. Я всего лишь пришел на подмогу.
Командир дивизии Чжан Жуйшэн выслушал эти слова, хотя ему и было неприятно. Поскольку Папаша Упрямец все-таки был человек лично от Бай Чунси, да к тому же еще и земляк, поэтому командир дивизии проявил уважение и поприветствовал его.
Он обратился к строптивому Папаше Упрямцу:
В 171-й дивизии более шести тысяч солдат и офицеров, они все – наши земляки из Гуанси, надеюсь, вы не убьете кого-то по ошибке или по ложному обвинению, когда начнете карать дезертиров.
Папаша Упрямец ответил: Я много лет сражался не на жизнь, а на смерть и понимаю ситуацию лучше, чем вы.
171-я дивизия обороняла район Чжацзян близ Хэнбао. Упрямец находился в пятистах метрах от основной передовой позиции и там установил линию охранения. Это означало, что никто не должен переходить эту линию, нарушителям прилетит по законам военного времени, то есть их расстреляют на месте.
Битва началась. Сначала артиллерийский огонь Народно-освободительной армии обрушился на позиции 171-й дивизии, издалека это выглядело так, будто пельмени бросали в кипящую воду. Папаша Упрямец видел, как тела его земляков разрывает в клочья, и порой части тел падали прямо перед ним, от чего каждый раз сжималось сердце. Эта душевная боль за погибших соотечественников сильно отличалась от той, которую он испытывал по отношению к жертвам войны с японцами. Те, кто умер за победу над Японией, отдали свои жизни не напрасно, и к душевной боли примешивалось уважение. А тут, на гражданской войне, свои убивали своих, эти смерти были незаслуженными, вот почему кроме боли в сердце рождалась еще и жалость. После артподготовки Народно-освободительная армия пошла в атаку, а правительственные войска сопротивлялись как могли. Две враждующие китайские армии бились отчаянно, не на жизнь, а на смерть, схватка велась исключительно жестоко.
И вот в 171-й дивизии появились дезертиры.
Группками по двое, по трое, словно плывущие по реке коряги, появлялись они перед заградотрядом и сами останавливались, как будто на их пути возникала плотина. Они не пытались прорваться через заградительную линию, а только надеялись, что заградотряд пропустит их и они пройдут, как корабль через шлюз; это было бы замечательно, но невозможно. Лица бойцов заградотряда – как единый монолит, черные дула направлены на дезертиров, они ждали лишь приказа командира, чтобы нажать на спусковой крючок. Дезертиры не хотели умирать от их ружей, но и возвращаться на верную смерть тоже не желали и потому стояли там, покорясь судьбе и словно ожидая, что из камня вдруг вырастет цветок.
Папаша Упрямец не отдавал приказа сделать предупредительный выстрел и не расстреливал никого, он будто забыл, что он – командир, и невозмутимо застыл на месте, словно каменный лев-страж.
А дезертиров становилось все больше и больше, они прибывали, как покусанные волками, изгнанные со своих пастбищ овцы. Кто не пострадал, поддерживали раненых, некоторые опирались на ружья как на костыли, а другие просто их побросали. Эти бежавшие без оглядки с поля боя солдаты и офицеры думали только о спасении своей жизни. Они притормаживали возле заградительной линии и останавливались, как школьники, топчущиеся перед учителем с линейкой в руке.
Многочисленные эти дезертиры ругались на все лады, кричали, что им больно, что они умирают, и всё по-гуансийски, они даже стонали с южным акцентом. У Папаши Упрямца аж потеплело на душе, и сочувствие и жалость усилились. Всегда непреклонный, вдруг он заколебался, растаял, словно лед в тепле возле очага. Не в силах сдержать чувства, он крепко выругался на родном наречии:
Ай па ме коу тай тангви, cоу теу па, паге ма ган! (Твою ж… мои дохлые яйца, бегите! Возвращайтесь домой!)
Услышав это, дезертиры поняли, что начальник заградотряда – их земляк, они испытали облегчение и возрадовались. Они двинулись вперед и пересекли заградительную линию, словно мигрирующие животные – реку, а потом умчались прочь. Папаша Упрямец стрелял в воздух, не двигаясь с места, как будто был недоволен тем, что дезертиры бегут недостаточно быстро, – и в то же время он вроде бы и выполнял свои должностные обязанности.
Первая волна дезертиров словно пробила брешь в плотине. Это была даже не брешь – как будто открыли ворота шлюза и пустили воду. За первой волной хлынула следующая, которая, естественно, тоже успешно прошла вперед.
Папаша Упрямец сказал своим подчиненным из заградотряда: Вы тоже бегите, если не хотите умереть.
Весь заградотряд ласточками разлетелся в разные стороны.
Прибежал командир дивизии Чжан Жуйшэн с двумя охранниками. Полы его мундира были распахнуты, оголяя живот, фуражка съехала набок, но в руках он сжимал пистолет. При виде одиноко стоящего Папаши Упрямца командир спросил: А твои бойцы?
Папаша Упрямец ответил: Убежали.
А ты почему остался?
Папаша Упрямец сказал: А почему я должен убегать?
Командир произнес: Если ты сейчас не убежишь, тебя возьмут в плен солдаты Народно-освободительной армии.
Упрямец ответил: В плен я не сдамся!
Ну, тогда ты героически погибнешь, тебе выбирать, отозвался командир.
Комдив уже собрался уходить, как вдруг кое о чем подумал и приказал своим охранникам раздеться, чтобы поменяться с ними одеждой. Те поспешно сняли с себя одежду, чтобы командир выбрал, какая ему впору; казалось, в этот момент, когда жизнь и смерть решаются, они получали удовольствие, переоблачившись в командующего.
Папаша Упрямец сурово прикрикнул: А ну стоять! Двинетесь – стрелять буду!
Командир дивизии и оба его охранника обернулись и увидели наведенное на них дуло автомата.
Одевайтесь-ка, да каждый в свое, произнес Папаша Упрямец, он повел дулом автомата, и все поняли намек. Поняли они и то, что Папаша Упрямец жестокий человек, поэтому надели каждый свою одежду.
После этого Папаша Упрямец сказал охранникам: Уходите.
Командир, глядя на удаляющихся охранников, спросил: А как же я?
А вы остаетесь.
Почему?
Вы – командир дивизии.
Дивизии? Командир горько усмехнулся. Из шести с лишним тысяч человек кто-то погиб, кто-то сбежал. Я тут один, какой из меня командир дивизии.
Поэтому вы и должны остаться.
Я спрашиваю тебя – зачем мне оставаться? С минуты на минуту вся наша армия будет разгромлена, а в плен я попасть не хочу. С моим командирским званием плен – это верная смерть.
Вы не здесь будете ждать, а пойдете со мной.
Куда?
Папаша Упрямец ответил: К главнокомандующему Баю для объяснений.
Командир Чжан Жуйшэн ошеломленно уставился на Упрямца как на идиота: У тебя что, крыша поехала?
Нет.
Если крыша на месте, то что же ты с ума сходишь? Тебя в башку ранило? Не стыдно являться к командующему Баю? Что можно тут объяснять?
Говоря по правде, мы пойдем, чтобы ответить за свои действия, сказал Папаша Упрямец. Мы оба виноваты. Вы плохо руководили, а я отпустил дезертиров. Вы понесете ответственность за ваши действия, а я признаю свою вину.
Ты понимаешь, что это означает самим искать свою смерть? – произнес комдив.
Смерть или нет – идти все равно надо. Командующий Бай ко мне хорошо относился, к вам тоже.
Я не пойду.
Нужно идти. Я приказываю вам идти со мной.
У тебя нет полномочий приказывать мне!
Есть, сказал Папаша Упрямец. Он знаком показал командиру дивизии свои шевроны заградотряда. Я могу приказывать любому, кто пытается сбежать во время сражения, включая и вас.
Почему ты отпустил столько дезертиров, а ко мне привязался и не отпускаешь?
Потому что они – солдаты, они как лошади. Лошади – ни в чем не виноваты, поэтому я выпустил их на волю. А вот вы – командир, на самой высокой должности, то есть тот, кто ездит на лошадях и ходит за ними. И если лошадь от вашего недогляда помрет или сбежит, разве не надо держать ответ перед хозяином? Ответьте мне.
Комдив заколебался, словно слова Папаши Упрямца проняли его.
Если сейчас не уйти, мы точно станем пленниками коммунистов, произнес Папаша Упрямец.
Невдалеке уже клубилась пыль, и воздух сотрясали воинственные крики.
Командир оценил ситуацию и сказал: Пошли.
Они шли плечом к плечу, размеренным шагом, словно два поссорившихся брата, имеющие одну цель. На поясе у комдива висел револьвер, а у Папаши Упрямца на шее болтался автомат, казалось, что никто ни на кого не нападает, и они вроде и боятся смерти, а вроде и нет.
Однако даже если бы они бежали, все равно доложить командующему Бай Чунси они бы уже не успели. Армия коммунистов заняла позицию, уничтожила прикрытие и бросилась в погоню, словно стая волков, окружившая нескольких овец.
Так Папаша Упрямец и командир дивизии Чжан Жуйшэн стали пленниками Народно-освободительной армии.
В Народно-освободительной армии с пленными хорошо обращались. Кто был готов вступить в их ряды, тех приветствовали. Кто хотел вернуться домой, тем давали денег на дорогу и отпускали. Папаша Упрямец выбрал вернуться домой.
Так совпало, что заместитель командира роты, отвечавший за решение судьбы пленных, был тоже из деревни Шанлин, и звали его Вэй Чжэннянь. Ему было всего восемнадцать лет, а Папаше Упрямцу – двадцать девять. Когда они впервые столкнулись, то не узнали друг друга, потому что Упрямец уехал из дома давным-давно, и оба они с той поры сильно изменились. Однажды Вэй Чжэннянь проводил для пленных рядовых солдат урок политподготовки, и говорил он на нормативном китайском. Когда он упомянул о том, что тоже был солдатом гоминьдановской армии и потом сложил оружие, да не один, а вместе со своей ротой, Папаша Упрямец выругался по-чжуански: вот ведь, мол, какое мелкое и наглое яйцо. После занятия Вэй Чжэннянь отвел Папашу Упрямца в сторону и произнес на чжуанском: Ты ж меня обругал!
Папаша услышал родное наречье и тут же спросил: Откуда ты?
Вэй Чжэннянь ответил: Дуань.
А в Дуане откуда?
Из Цзинчэна.
А там откуда?
Шанлин.
Так и я из Шанлина!
А чего ты тогда меня не признаёшь?
А ты чей сын?
Вэй Гуанцю.
О! Я вспомнил! Когда я пошел служить, ты был еще совсем мелким. А сейчас ты вырос, изменился. Да и я изменился.
Это тебя называли Папаша Упрямец?
Да, это я.
Ты такой молодой, а уже Папаша, вот это круто!
Потому что я постоянно со всеми препираюсь.
Я советую тебе перейти на нашу сторону, вступить в Народно-освободительную армию.
Нет, я хочу домой.
Почему?
А почему нет?
Служить в Народно-освободительной армии хорошо, есть перспективы.
Это потому что ты в девятнадцать лет уже стал заместителем командира роты?
Я стал заместителем командира роты, потому что совершил подвиг, а не потому, что купил эту должность.
Если уж о подвигах, так у меня их больше.
Твои подвиги – это убийства солдат Народно-освободительной армии?
Я убивал япошек. Был в битве при Тайэрчжуане, в деревне Люцзяху, в бою, где были уничтожены артиллерийские позиции японской армии, давай же проверь, был ли я там?
Я знаю, что ты отпустил многих гоминьдановских дезертиров.
А как иначе? Если бы они продолжали драться с вами, полегло бы еще больше народу.
Если ты вступишь в Народно-освободительную армию, то будешь нашим, своим.
Я вернусь домой, стану простым крестьянином, разве не буду я тогда тоже вашим?
Когда два жителя деревни Шанлин встретились на чужой земле и давай спорить, костерить друг друга да пререкаться, разве это не радость? Ни один не мог переубедить другого. Недолго они пробыли вместе, а потом разошлись, и каждый пошел своей дорогой.
Эту историю про то, как Папаша Упрямец случайно встретился с односельчанином Вэй Чжэннянем, я услышал от другого участника событий – собственно Вэй Чжэнняня, – когда уже стал взрослым. Это произошло в 1990 году, он тогда занимал пост секретаря окружного парткома города Цзиньчэн, а я пришел к нему брать интервью. Я был специальным корреспондентом журнала «Партийная дисциплина», и когда задавал вопросы касательно неподкупного правительства, дополнительно спросил о его общении с Папашей Упрямцем. Главное, что я хотел узнать: говорил ли Папаша ему те самые слова. И этот отличившийся в бою шанлинец, достигший выдающихся политических результатов, сказал:
Он был упрямый, но пыль в глаза не пускал.
Я произнес: Если бы Папаша Упрямец вас послушал и вступил в Народно-освободительную армию, возможно, сейчас он стал бы чиновником, как вы. Может, выше по должности, а может, и ниже. Одним словом, точно не был бы простым человеком.
Вэй Чжэннянь ответил: А мог и погибнуть на поле боя. Сейчас он жив и здоров, и это замечательно.
И то верно, сказал я.
Вэй Чжэннянь произнес: Жизнь мимолетна, у кого она была хорошая, а у кого – нет, сейчас сложно сказать, это мы узнаем в день смерти. Когда Вэй Чжэннянь говорил эти слова, ему было пятьдесят шесть. В шестьдесят он вышел на пенсию, затем попал в тюрьму за экономические преступления и просидел там семь лет. Весной 2020 года Вэй Чжэннянь скончался в деревне Шанлин в возрасте восьмидесяти восьми лет.
Папаше Упрямцу сто лет, и он все еще жив.
Глава 3
Кастрация
Поначалу Папаша Упрямец кастрировал свиней, кур, овец, но не трогал быков.
В 1950 году, вернувшись из плена в Народно-освободительной армии, тридцатилетний Папаша Упрямец приехал домой, в Шанлин, и стал простым крестьянином. В четырнадцать лет он ушел в армию и семнадцать лет не возвращался в родные края. Но теперь он решил пустить корни и решительно и бесповоротно остаться тут навсегда.
Семья Папаши Упрямца была бедной, она состояла из восьми человек: дедушка, бабушка, отец, мать, два младших брата, младшая сестра и он сам. Но при разделе земли ему ничего не досталось, потому что он служил в гоминьдановской армии. Папаша Упрямец рассердился, считая это несправедливым. Он ездил в деревню, чтобы привести свои аргументы, ездил в волость, но на самом деле никаких аргументов не приводил, а просто скандалил. И чиновникам деревенского уровня, и волостным он талдычил одно и то же: во-первых, я не выбирал, становиться ли мне солдатом Гоминьдана. Встреченный мной отряд накормил меня, так я и присоединился к ним. Когда я только стал солдатом, Гоминьдан воевал с Японией, верно? А позже, когда Гоминьдан начал борьбу уже с Коммунистической партией, что я мог сделать, чтобы они не сражались? Во-вторых, за восемь лет антияпонской войны и четыре года гражданской у меня много заслуг, я зарубил, застрелил, взорвал как минимум десять с лишним японских чертей, а в солдат Народно-освободительной армии я ни разу не стрелял, проверьте, если не верите! В-третьих, я вернулся домой и стал крестьянином, а вы мне землю не выделяете, это все равно как не выдать солдату оружие, где же такое видано!
У деревенских и волостных кадровых работников на все нашелся ответ-опровержение: во-первых, Гоминьдан, в конце концов, – это реакционная клика, и служить им было неправильно; во-вторых, сколько ты там япошек убил, нам все равно, а что в солдат Народно-освободительной армии не стрелял, мы не верим; в-третьих, земля уже распределена, для тебя ничего не осталось, будем считать, что тебе просто не повезло.
И хотя Папаша Упрямец с детства привык спорить с людьми, кадровых работников деревенского правления и волостного правительства переговорить не смог и признал поражение.
Он возделывал три части двух му земли своей семьи, но не было и сотой доли, полученной на его имя, иначе ему досталось бы больше частей. Так что на самом деле он пользовался долей других членов семьи или, иначе говоря, прочие члены семьи вознаграждали его едой. Как бы усердно он ни трудился, хозяином дома ему не стать, потому что у него не было своей земли.
Мысль заниматься кастрацией свиней, петухов и быков зародилась у него именно из-за отсутствия земли.
И тут нужно начать рассказ с убиения живых существ.
Когда в деревне отмечают Новый год, проводят свадьбы или похороны, никак не обойтись без того, чтоб не забить свинью, овцу или курицу. И вот эту тяжелую работу, связанную с кровью и умерщвлением живых существ, никто не хотел выполнять, да и не многие такое умели. И если еще резать кур с горем пополам люди могли, то для забивания свиней и быков приходилось звать человека из другой деревни, иной раз две-три деревни объедешь, прежде чем соберешь команду забойщиков. Денег приходилось платить немало, помимо богатого угощения надлежало еще дать забойщику с собой большой кусок мяса с костью. Это на самом-то деле того не стоило, но тут уж ничего не поделать.
В тот год умер дедушка Папаши Упрямца, ему было девяносто три года. Когда в деревне уходил из жизни тот, кому перевалило за семьдесят, то, согласно традиции, это уже отмечали как счастливое событие. Кроме родственников, все остальные могли не только есть мясо, но и пить вино, играя в разные игры, то есть номинально-то это были похороны, а на деле все участвовали в празднично-увеселительном мероприятии. И уж на похороны девяностотрехлетнего дедушки точно надо было потратиться с размахом. Жирная свинка весом в сто пятьдесят килограмм, которую держали дома, прекрасно подходила для большого пира. Забить свинью и устроить праздник для односельчан – это было желание дедушки еще при жизни.
Специально приглашенного для забоя свиньи человека, как водится, предстояло наградить за труды. В других семьях это не вызывало вопросов, все единодушно соглашались. Но в семье Папаши Упрямца было не так. Папаша Упрямец решительно высказался против того, чтобы приглашать специального человека для забоя свиньи, не одобрял он и не мог принять помощь, за которую следовало платить. Когда односельчане помогали заколоть свинью или быка, их потом кормили раз или два, что вполне справедливо и логично, но давать еще и с собой хорошее мясо на кости – это чересчур! Другие члены семьи тоже не хотели этого делать. Вопрос заключался лишь в том, где найти человека, согласного безвозмездно помочь и который при этом хорошо знает свое дело?
Папаша Упрямец сказал: Всего-то навсего убить свинью? Не верю, что это сложнее, чем убить японского черта. Я буду орудовать ножом, а оба моих младших брата и два кузена пусть помогают.
Возникла еще одна проблема: все члены семьи носили траур, постились, и как тут лично убивать живое существо?
Папаша Упрямец произнес: Можно считать, что убиваем черта. За убийство черта на нас же не падет гнев Небес? Это так же, как я убивал японских чертей.
Таким образом, Папаша Упрямец и его родные и двоюродные братья решили: была не была. Они зажали свинью, снесли ограду свинарника, подтащили стапятидесятикилограммовую тушу, подняли ее и уложили на плотницкий верстак. Упрямец встал в так называемую «стойку всадника» – базовою стойку в ушу, – одной рукой зажал свинье рыло, в другую взял нож, прицелился в горло, а потом с силой ударил, повернул рукоятку ножа и выдернул. В то же мгновенье кровь хлынула, как горный водопад, и потекла в таз для умывания диаметром более полуметра.
Свинья была ранена в жизненно важный орган и без особой борьбы вскоре умерла. Прочие мелкие задачи – побрить щетину, вскрыть живот и выпотрошить, разделить на части – поручили работникам кухни.
Папаша Упрямец и его братья с кузенами смыли с себя кровь и грязь и вернулись к гробу дедушки, чтобы выполнить долг сыновней почтительности. На их лицах застыли смятение и растерянность, они никак не могли успокоиться; больше всего они боялись, что душа дедушки не будет избавлена от мучений в загробном мире, что на него падет кара небесная, и пусть Папаша Упрямец и уверяет на словах, что не боится призраков, но на самом-то деле втайне испытывал страх перед ними.
Через год после похорон дедушки, когда один из младших братьев стал рабочим, а один кузен – солдатом, появились счастливые предзнаменования, и только тогда страх полностью исчез и на сердце стало спокойно. Папаша Упрямец поверил, что дедушка одобрил убийство свиньи, послал благословение с Небес и начал приносить семье счастье.
С этого времени, когда в Шанлине нужно было забить свинью или быка, уже не просили кого-то из других деревень, потому что в деревне был свой, готовый забойщик – Папаша Упрямец. Когда он забивал свинью, то ничего не просил взамен, только лишь поесть один раз.
Проблема забоя скота была решена, но для кастрации домашней скотины все равно приходилось звать человека со стороны, как и в случае с крупными государственными проектами того времени, когда основные технологии опирались на специалистов из СССР.
При разведении кур, свиней, овец их нужно не только растить, но и кастрировать. Кастрировать даже важнее, чем забивать, и делать это следует более осторожно. Только кастрированное животное будет расти быстрее и становиться жирнее, это как удобрение для зерновых, от которых урожай богаче. Если при кастрации по неосторожности перестараться, то животное или птица умрет, и тогда ущерб будет велик. И если делать это небрежно, кое-как, – такое тоже не пойдет, так как животные станут не пойми кем – то ли самцом, то ли самкой, и жирка у них не прибавится, и жизнь их станет мучением. Поэтому подобный род деятельности требует особых технических навыков, это же практически как работа врача, и такого специалиста можно даже назвать ветеринаром.
Однажды, когда Папаша Упрямец резал свинью, односельчанин сказал: Ты только и умеешь, что забивать свиней, а кастрировать их не можешь. Вот если бы умел – это было бы настоящее мастерство.
Папаша Упрямец остался недоволен его словами: Что это за «настоящее мастерство» такое – кастрировать свиней? Я и человека могу кастрировать, веришь? Давай-ка на тебе попрактикуюсь!
Но этот земляк вдохнул предпринимательский энтузиазм в Папашу Упрямца, долгое время пребывавшего в тяжелом положении из-за отсутствия земли. Он решил сделать кастрацию свиней, петухов и баранов побочным или даже основным видом своей деятельности. Прежде всего ему требовался наставник, чтобы овладеть мастерством.
Однако он обошел всех специалистов по кастрации в радиусе пятидесяти ли вокруг, и никто не соглашался учить его: с появлением еще одного конкурента у этих мастеров станет меньше средств к существованию.
Так что ему ничего другого не оставалось, кроме как учиться самостоятельно. Он купил и довел до ума комплект инструментов для кастрации птицы и животных. Ланцет, хирургическая игла, нитки для швов, щипцы, вата и йод – все необходимое заготовил, о чем только мог подумать, примерно столько же оборудования, сколько нужно для хирургической операции в больнице.
Когда Папаша Упрямец почувствовал, что готов, домашние свиньи, петухи и бараны стали первыми объектами его практических упражнений. Все домашние животные, которых он кастрировал, погибли. Их тела он использовал для последующих упражнений и практиковался, пока они не начинали дурно попахивать. Когда таким образом перемерла вся птица и домашний скот в его семье, Папаша Упрямец решил использовать для своих тренировок свиней, петухов и баранов дядиных родственников, что вызвало протест с их стороны. Тогда Папаша Упрямец сказал им:
Если животное или птица погибнет, я заплачу компенсацию в соответствии с ценой взрослого животного, предназначенного на убой. А если кастрация пройдет успешно, то денег или каких-то вещей я с вас не возьму. Возможно, вы думаете: а вдруг я случайно в процессе кастрации убью свинью или быка и не смогу выплатить компенсацию. Тогда взгляните на мои зубы, вот на эти четыре.
Папаша Упрямец широко открыл рот, вышел на улицу, чтобы солнечный свет осветил темную полость его рта.
Семья дяди один за другим заглядывали туда, во рту Упрямца четыре зуба сияли золотом.
Папаша Упрямец произнес: Эти четыре зуба сделаны из золота, за любой из них можно купить ваш дом и еще останется, что уж тут говорить о свинье, петухах или быке.
Кто-то из родственников дяди спросил: Твои золотые зубы правда из настоящего золота?
Упрямец ответил: По-вашему, я выдрал хороший зуб и вместо него вставил не золотой, я что, с ума сошел? Я псих, что ли?
А откуда у тебя золото? – снова спросил родственник дяди.
Я больше десяти лет был солдатом, во время войны с японцами захватывал трофеи, а когда сдавал их начальству, то мне потом выделяли часть, так вот и накопил.
А как тебе в голову пришла идея сделать зубы?
Папаша Упрямец ответил: Если не зубы, то мне его что, в задницу надо было засунуть? Оно бы там надежнее хранилось?
Раз у тебя есть такое богатство, зачем ты тогда учишься кастрировать свиней, петухов и баранов?
Как же много вопросов задает ваша семья, да еще и вопросы все такие тупые. Не буду я кастрировать скот для вас! – сказал Папаша Упрямец, он разозлился. И еще вам скажу – не смейте никому рассказывать, что у меня золотые зубы. Если кто проболтается, я на том попрактикуюсь вместо скотины!
Под воздействием угроз и обещаний будущих выгод семья дяди поколебалась-поколебалась да и отдала своих петухов, свинью и барана Папаше Упрямцу для того, чтобы он набил руку.
В подтверждение поговорки «терпение и труд все перетрут» Папаша Упрямец напрактиковался на животных дяди и действительно добился успеха. Ни одно из кастрированных им животных – ни свинья, ни баран, ни петухи – не погибло, они все выжили. В первые несколько дней после процедуры они были слабыми, подавленными, не хотели есть и спать, однако по прошествии времени ситуация изменилась. Пережившие боль кастрации животные стали спокойными, бодрыми, с удовольствием ели и спали, у них вообще не было иных желаний, кроме как жрать и спать, они стали словно евнухи, что попали во дворец и от всего сердца начали служить императорскому дому.
Постепенно односельчане признали мастерство Папаши Упрямца, и через полгода его услугами была охвачена вся деревня, можно сказать, он стал монополистом. Его техника кастрации становилась все более совершенной, процент погибших животных и уровень чистоты выполнения процедуры были совершенно такими же, что и у тех специалистов, которых приглашали раньше. А самое главное – он осуществлял кастрацию и свиней, и баранов, и петухов, то есть был универсалом. Он не походил на других мастеров кастрации, которые специализировались только на каком-то одном виде животных – кто-то кастрировал только свиней, кто-то – только баранов; кто кастрировал баранов – не мог кастрировать петухов, а кто кастрировал петухов, не умел кастрировать баранов, техника выполнения была однообразной, каждый занимался только своим направлением. Раньше для свиней, петухов и баранов нужно было приглашать трех разных специалистов, а сейчас было достаточно одного Папаши Упрямца, да еще и плату он брал небольшую.
Со временем деятельность Папаши Упрямца распространилась за пределы родной деревни. Его непрерывно специально приглашали жители из других мест. У него появился фиксированный доход, который был выше, чем если бы он занимался земледелием. А самое важное – у него больше не было ощущения, что он хуже других из-за того, что у него нет своей земли. Благодаря тому, что он освоил свое ремесло, ему удалось сохранить золотые зубы. И пока его путь в этой профессии все ширится, а в жизни сохраняются какие-то гарантии, то зубы его и впредь останутся на месте.
Холощение свиней, петухов, овец успешно продолжалось много лет, и вот однажды к Папаше Упрямцу пришел человек с просьбой кастрировать быка.
Это был младший брат Хуан Дабао, старосты деревни, по имени Хуан Сяобао.
Хуан Сяобао было тридцать пять лет – столько же, сколько и Папаше Упрямцу. В детстве они дружили, а потом Упрямец ушел в армию, и они не виделись более десяти лет, встретились они вновь уже как чужие люди и больше не были друзьями. Хуан Сяобао воспользовался связями своего старшего брата-старосты и не только получил лучший участок земли, ранее принадлежавший помещику, но и женился на самой младшей из его многочисленных жен. Это была молодая, красивая и образованная девушка по имени Цинь Имянь, которую после развода с помещиком вынудили стать женой неграмотного, да еще и страшного на вид Хуан Сяобао. Проще говоря, Хуан насильно завладел ею. По этой причине Папаша Упрямец презирал его, полагая, что тот ничем не отличается от тирана-помещика до Освобождения. Хуан Сяобао, в свою очередь, тоже презирал Папашу Упрямца, так как тот был солдатом армии Гоминьдана, то есть считался вредным элементом.
