Ф. Ибраева
Немного плохие
Праздник для Зайнаб наступил в апреле. К апрелю относилась она трепетно: «доживём до апреля, дальше ерунда». Умерла бабка в феврале, не дождалась очередного апреля. В тот памятный для Зайнаб апрель муж частнику большую работу выполнил. С ним расплатились мукой, рисом, макаронами, печеньем. «Вот по столько принёс, – бабка делала круг руками перед грудью, вроде как мешок не обхватить. – Я ночью проснусь, встану, выйду на террасу, проверяю, стоят ли продукты, или мне они приснились. Мама должна была приехать в гости, чем будем кормить, обдумывала каждую ночь. В один прекрасный летний день соседка кричит через дувал: «Зайнаб, суюнчи, лысого сняли». Настоящий байрам устроили. Гуляли всей улицей. С продуктами хорошо стало».
Тем не менее, Зайнаб аби постоянно запасала продукты впрок. Покупала муку, рис, сахар мешками, макароны коробкой. Внучке привила это правило. Деньги порви, проглоти, не наешься, говаривала старушка, с запасом спокойней.
В эпоху позднего застоя Зайнаб переживала за сына, боялась, в Афганистан пошлют служить. По научению соседок заставила сына сбрить усы. Загорелый дочерна паренёк с усами походил на афганца. В народе ходил слушок, в первую очередь туда отбирают призывников, внешне похожих на афганцев. Зайнаб хулила правительство: «Зачем ворошить осиное гнездо? Они же басмачи. Сами разберутся». Афганская беда её миновала. Сына послали служить на год больше – моряком на северных морях.
Успокоилась бабка, забыла собственное пророчество. Новые подтверждения не заставили долго ждать. То месхетинцев выселяют, без солдат не обошлось. То на границе тревожно. То студентов усмиряют, опять пострадавшие. Снова, нет, не голод, дефицит. Уже не было в живых бабки, как грохнули взрывы в городе, прозвучала стрельба. Как не вспомнить: «Вот увидите, будете вспоминать Зайнаб аби, и вам войну доведётся узнать».
Ковид-19 заставит Леру вспомнить бабку в 2020-м: бронемобиль медленно едет по пустынной улице, суровый голос просит население оставаться дома. Люди в белой спецодежде с толстым экраном на лице распыляют дезинфекцию. Чём не война? Без свинца, отравляющих веществ, танков. За право дышать. Немало павших.
У каждого поколения своя война, но зачем втягивать в войну женщин, матерей, поручать им кощунственные акции? Зачем делать из жён факел? Чтоб сохранить собственные жизни, – мысль, которая пришла на ум, но развивать её Лера не стала. Даврон говорил интересные вещи:
– Родственники встречались, братья, сестры. По два-три тела в один дом увозили.
– Куда?
– Конкретно? Двух братьев, например, на ММЗ.
ММЗ – жилой массив Машиностроительного завода. Оазис в оазисе, зеленый и тенистый район города, по большей части частный сектор. Прорезающая микрорайон магистраль, взгляд через его просвет упирается в величественные горы на горизонте. В лабиринтах Старого города, в бетонных муравейниках окраин не тянет предаться размышлениям о судьбах страны, каждодневная беготня поглощает горожанина без остатка, не до поисков ответов на вечные вопросы. В ММЗ свежо и убрано. Дома с крепкими дувалами. Забор из сырца – воплощение прайвиси, куда нет входа толчее мегаполиса. Дышится легко и свободно.
Как дышится – так думается. Иначе. Кучке молодых людей внушили, те внушились, что они – избранные, не от мира сего. Лучше обывателей? Их призвали для начала показать силу, напугать, затем сломать систему. Если бы не ваши сверстники в погонах на страже власти, учили лидеры, систему реально переделать по канонам справедливости. Что это было? Очередной преступно-глупый «розовый» (по Н. Бердяеву) оптимизм, которым болеют смельчаки? Или крайний гнев неравнодушных к проблемам общества граждан? Большинство горожан толком не были знакомы с их лозунгами; взрывы и точечные боестолкновения не откликнулись в массах. Не было ясности, что конкретно повстанцы предлагали изменить после победы.
Одержимые ребята пьянели от внятной идеи: если «убрать» силовиков, перестроить систему на благо беспечным соотечественникам не составит труда. Смутьянов отлавливали. Наперекор системе они множились. Не раз «репетировали»: то машину взорвут возле важных зданий, то перестрелку откроют на границе. Кто они: «Кто гиб за веру или те, кто жёг еретиков?» (У. Эко. Маятник Фуко ).
Была ли созидательная программа перемен у мятежников? Претензии предъявлять легче, чем созидать. На деле мятеж противостояние вылилось в трёхдневную разведку боем, насколько пуленепробиваемы силовики. В итоге жертвы по обе стороны конфликта. И, увы, из случайных прохожих. Недоверие сторон углубилось до непримиримости. Победителей не было. Усвоенных уроков тоже. Через год с небольшим после беспокойной весны в городе вспыхнут беспорядки в Долине, повлекшие сотни жертв среди мирного населения.
– Один в банке работал, другой диплом врача должен был получить в июне. – Даврон не терял нить разговора, в отличие от Леры, которую тянуло на общие рассуждалки.
– Они, что, с дипломами в карманах к вам «прибыли»?
– Отец их сказал. Среди наших… клиентов немало студентов… было.
Шахиде не везло с образованием. Она не поступила на юридическое отделение и со второй попытки. Знания в объеме школьной программы остались прежними, конкурентов прибавилось, чего не учла девушка. Повторный – уже не драма, трагедия – досадный провал превратил мечтательницу в пластичный динамит. Случилась ломка представлений, ожиданий, характера. Напрасно напрягала мозги, отказывала себе в удовольствиях, натирая мозоль на пятой точке. Отними, убей мечту, которую юный взрослый взращивал годами, он подпишется под любым лозунгом, встанет под любой флаг, порвет всех, только сначала раздели беду, посочувствуй несчастью, потом мягко и тихонько попроси что угодно.
По осени обиженных на жизнь молодых парней и девушек – пруд пруди. Зачастую абитуриенты из глубинки, не зачисленные в университеты, не возвращаются под отчее крыло, скрываются от унизительного позора, шатаясь в городах. В поисках пропитания и крова на мардикер-базар мастеровых забредают. И в сети, расставленные всеми, кому не лень.
У Шахиды с родителями был уговор: если не поступит на очное отделение юрфака университета, забирает документы, подает их на заочное отделение финансового института. Математика всегда при ней. Не устраивая громких страданий, она поехала за бумагами, как только стало известно, что не набрала нужного количества баллов. Абитуриентов, приехавших за документами, набралась целая траурная процессия. Ребята и девчата стеснялись взглянуть друг на друга, не общались между собой.
Рядом с Шахидой стояла девушка в красиво задрапированном шифоновом шарфе. От неё шёл приятный пряный запах. Шахида с трудом признала запах камфары. Компрессами с камфарным маслом мать лечила детскую ангину. Она ненавидела его бронебойный запах. Незнакомка не пахла резко. Запах притягивал, располагал к общению. Девушки разговорились. Оказалось, Тамара по баллам не прошла на бюджетное место, но прошла на контрактное обучение. Ей предложили забрать документы за сто пятьдесят долларов, неплохая сумма для юной девушки.
– Кто предложил? – Шахида закачалась, будто это её ударили по самолюбию: нельзя размениваться, каков бы не был соблазн.
– Родители одной девушки. Она не прошла на контракт. Нас трое до неё, заберём заявления, очередь на контракт сдвинется, она будет учиться.
– Троим предложили? Можно разве? – Легко воспламеняющаяся юная барышня усмотрела в сделке вопиющую несправедливость.
Почему нет? Контрактное (читай: за деньги семьи) образование могут позволить не все. Девушка не виновата, что её семья способна оплатить образование, а у троицы – нет. Для гарантии, в качестве моральной компенсации, им по 150 долларов на руки выдадут. Чем не вариант? Что не самая умная девица будет юристом – всего лишь словеса. Социальный отбор выдирает в элиту самых расторопных, не брезгливых, приспособленных к реалиям, далеко не умников и умниц.
– Кто будет проверять? В приёмной комиссии посоветовали не тянуть с документами.
– Ты, – не веря, что прозвучавшее – правда, хотя разумом понимая, на самом деле, правда, Тамара скоро забёрет свою папку-скорошиватель, Шахида не сдержала внутренний протест, сглотнув комок в горле, прошипела, – согласилась!?
– Да. Вон, стоят возле машины. Увидят папку, дадут деньги. – Тамара поворотом головы указала на женщину и мужчину возле вишнёвого авто. Парочка следила за ними.
Романтичная с виду Тамара говорила, не срываясь на крик, на ровном дыхании, отвечая на поступавшие вопросы Шахиды, не нарушая очередность. Вела беседу как опытный вербовщик. Погасила Шахиду за полчаса. Спокойный тон безотносительно содержания речи убедителен. Девочка, твой характер – это война (песня»Девочка-война». Шахиду взяло зло. Она вытянула шею в сторону Тамары, прорычала:
– Продалась за сто пятьдесят долларов? Я бы нарочно назвала полторы тыщи, чтоб не смогли купить, а документы забрала бы в сентябре.
Глядя на невозмутимую Тамару, хранившую стальное молчание, не девушка – изваяние, Шахида устыдилась, убавила пыл.
– Денег у родителей нет? – Знала, любой родитель себя под проценты заложит, но достанет деньги, лишь бы ребёнок учился, раз поступил, пусть, на платное отделение. – На втором курсе подрабатывать сможешь. Главное наскрести на первый год.
Шахида настойчиво отговаривала Тамару не забирать документы. Непреклонная Тамара не поддалась:
– Нам нелегко найти деньги. Но я отказалась не поэтому. Юрист – мужская работа.
– Что ты знаешь об этой работе? Моя мама в МВД работает. – Обиделась сначала Шахида, но быстро взяла себя в руки по примеру хладнокровной Тамары.
Между девушками потёк тихий разговор.
– Женскую работу кто делает?
– Домашнюю? Все. Я с двенадцати лет готовлю, не каждый день, конечно. За братишкой смотрю. Папа маме помогает. Что плохого?
– Женщины могут, конечно, работать. С детьми, в больницах. Но они отобрали серьёзную работу у мужчин, хотят всё переделать по-своему.
– Знаешь, сколько среди мужчин жуликов? Девушек насилуют…
– Есть плохие мужчины. Мы должны довериться хорошим, дать им шанс устроить жизнь по правилам.
– Смешно.
– Многие, как ты, не верят, поэтому плохо живём. Надо провести эксперимент, отдать серьёзные задачи решать мужчинам. Тогда жизнь, думаю, изменится.
– Женщины что будут тогда делать?
– Заботиться о своём мужчине, о детях от него.
– Наподобие домашнего ареста?
– Почему? Развлекайся, только вместе с мужем.
Шахида не могла представить, как развлекаться вдвоём. Её родители в свободное время не пересекаются. На пару лишь в гости выходят:
– Если разный спорт любят? Жена, например, стрельбу, муж футбол?
Пацаны уважали Шахиду за твердую руку, за КМС по стрельбе из пистолета, щелбан по лбу даст – жди синяк. Отец привёл её в тир в военном городке, где сам пропадал по выходным. Стрельба усмирит темперамент чересчур бойкой дочки, полагал он, научит отстраняться от эмоций, сосредотачиваться на цели: возникнет препятствие – рука не дрогнет. Не помогло. Девушка дрогнула от первых жизненных неудач. На площадке возле медресе натренированные руки затрясутся, клеммы не сомкнутся.
– Не знаю, как быть в подобных случаях.
Тамара встала на паузу, следом Шахида. Слишком они разные, обе замолкли. Первой очнулась Шахида. Неординарное словомыслие девушки из очереди всколыхнули подозрения:
– Кто тебя учит насчёт мужчин, эксперимента…
– Бабушка. Её мама, моя прабабушка, была отын-ой. Женщины советовались с ней, она учила их правилам. Биби Шафирой звали.
– И моя прабабушка учительницей была. Эркиной звали. Паранжу сняла, представляешь? Паранжа – тяжелая, ты примеряла? – Тамара покачала головой. – А я примеряла.
– Ты же сказала, паранджу Эркиной сожгла?
– Это паранджа сестрёнки прабабушки. Ну, или Эркиной. В сундуке лежит один, короче. Надеваешь тюбетейку, или под платок волосы убираешь, накидываешь на голову чёрный чачван. Видела «чачван»? – Тамара кивнула. – Сетка из конского волоса. Он примерно до сюда, – ребром ладони Шахида перерезала себя по талии. – На сетку, в смысле на голову, чтоб сетка не сползала, специальный тяжелый чапан.
– Специальный?
– Рукава узкие, руку не проденешь, игрушечные. Для красоты, наверное.
– Удобно?
–Неудобно, мешает. Как матрешка, одежда слоями зимой и летом…
– Одним цветом.
Девушки рассмеялись: прабабки разминулись, правнучки сошлись.
– Эркиной не влетело за паранджу? Что в костёр бросила?
– Вроде нет.
– Муж из дома не выгнал?
– Её выдали замуж за старика. Она сбежала, чтоб не забеременеть от него. Представь, нас с тобой выдали бы замуж за старика. Ты бы смогла жить со стариком?
– Нет, конечно. Бабушка говорит, паранджу сжигали по приказу из Москвы. Кто сжёг паранджу без согласия мужа, избивали, из дома выгоняли. О чём они думали? Жить негде, есть нечего, от детей отлучили. Некоторые себя поджигали. Представь, женщина горит, как факел.
– Да нет. Тряпки горят, тело не очень. Не все себя сжигали. Эркиной прекрасно устроилась. Её на учёбу послали.
– А безграмотным куда было деваться?
– Эркиной тоже безграмотная была. Отучилась здесь, послали в Москву. Вернулась, учительницей работала. А ты: «Москва приказала». Москва ей профессию дала, другую жизнь показала. Я б хотела в Москве учиться. Вот ты в Москве была? – Услышав Тамарино «нет», Шахида продолжила панагирик. – Женщины сами захотели паранджу сбросить. Смотри, – она покрутила головой, – у всех лица открыты, разве плохо? Видно, кто красивый, кто добрый, а кто вредный. У твоих противные рожи. – Она изобразила взглядом презрение к спонсорам Тамары. – Я не собираюсь скрывать лицо. Мое лицо, что хочу, то делаю. Не нравится, пусть не смотрят на меня, как эти, твои.
Спонсоры не отводили глаз от беседовавших девушек, сторожили. Шахиду подмывало подойти к ним, напугать: «Сейчас ректору пойду, скажу, какую аферу проворачиваете тут». Знала, не пойдёт из-за Тамары. Что оставалось? С ненавистью щуриться в их сторону. Или высунуть язык, состроить гримасу. Дуракаваляние не одобрила бы Тамара. Ограничилась злобным прищуром.
– Не надо лицо скрывать, только волосы, шею надо прикрыть. Твоя красота будет принадлежать одному мужу, чтоб не соблазнялись другие мужчины.
– Мужчин надо упрятать в паранджу, если соблазняются. Почему я должна скрывать красоту, если она есть?
– Лицо открыто – достаточно.
– А волосы, фигура? А если я лысая?
– Муж будет жить с лысой.
– Сбежит.
– Если вступил в никах, не сбежит.
Шахиду покорило «муж будет жить с лысой». Интересней и интересней становилось спорить с Тамарой.
– Шарф бабушка заставляет носить? Не мешает? – Спортивная Шахида ценила в одежде в первую очередь комфорт. – От солнца защищаешься?
– Покрытая голова – знак, что покорилась Всевышнему.
– Как ошейник на собаке. Потуже натяни – заскулит, повинуется.
– Побойся. Всевышний припомнит в судный день всё, что ты говорила. – Тамара отвернулась. – Поэтому он не помог тебе с юрфаком.
Шахида считала, причина её провалов – отвернулась фортуну. Она знала, и это было сущей правдой, что не уступает успешно одолевшим конкурс ни по интеллекту, ни по устремлениям. Просто им повезло. В очереди за документами ей впервые сказали, существует иная зависимость, не от судьбы, от Всевышнего. Если попросит Всевышнего, научится его слушаться – Молоденькая не могла соотнести себя и «покориться» или «повиноваться» – удача не оставит впредь, даст всё, в чём она нуждается. Тамара не намекнула, открыто заявила, от Шахиды отвернулся Всевышний. Не глупая же девчонка. Вдруг слова её верны?
– Что собираешься делать? – Как Тамара распорядится жизнью после пролёта с университетом, разбирало Шахиду.
– На курсы арабского пойду.
– Зачем? Английский больше нужен.
– Бабушка считает, Писание следует читать на арабском, самой переводить. Писание не прямо с арабского, с русского перевода учёных наши перевели.
– Думаешь, неправильно перевели?
– Ничего не думаю. Хочу сама читать, чтоб понять.
Вечером за ужином Шахида объявит родителям, что подала документы на заочное отделение финансового института, параллельно пойдёт на курсы арабского языка. Нашла занятие, обрадуются родители. Они сильно переживали, что после повторного провала дочь последует примеру одноклассника-медалиста или заболеет головой. Шахида умолчит, что умная Тамара вдобавок склонит бесхитростную Шахиду посещать домашнюю ячейку некоего имам хазрата.
Этим путём, разочаровавшись в правосудии, в высшем образовании, правдолюбка уйдёт из адвокатской конторы в нелегальную организацию, полагая, что кружок на дому – сугубо просветительский факультатив. Туда её заманит Тамара рассказами, какая она, праведная жизнь. В кружке методом погружения из ропщущей максималистки день за днём будут ваять аскетичную послушницу.
В деле взращивания фолловеров нелюбимых не бывает. Ценен каждый кадр; кто попался в сети, того перевоспитывают.
Как с ходу понять природу организации, которая маскировалась в безобидную кружок по изучению, как жить по Писанию, как приличествует вести себя благонравной девушке. Где проповедовалось о справедливости и равенстве, о милосердии и благотворительности. На пальцах доказывалось, что секрет крепкой семьи в умении уступать. Молодёжь учили, стоит метод попробовать, жизнь в доме наладится. Мать с отцом Шахиды спорили на равных, никто никому не уступал, разруливало конфликт время. Дочь догадывалась, родители не могли жить друг без друга, поэтому незаметно-незаметно мирились. Она решила, у неё будет иначе, она не будет перечить мужу, за которого выйдет замуж по порыву души. Будет примерной во всём: в быту, в отношениях, в деле. Ей-то это под силу.
Девушка каждый день допоздна пропадала на учёбе. Родные волновались, но не задавали ей вопрос, почему столь непомерные нагрузки на языковых курсах. Вопросы отпали, когда увидев дочь в хиджабе, мать чуть не упала в обморок. На расспросы родителей, почему хиджаб, дочь раскроит тайну, что давно посещает не только курсы арабского языка, но и собрания единомышленников. Хиджаб снимать не собирается, это непозволительная измена, отныне советоваться будет с домлой, не с ними, погрязшими в грехах.
Дома она теперь жила по собственным законам, когда мать не указ, указ хазрат. Он порекомендовал выйти замуж за члена кружка. Пожалела ли, пожелала ли соратника – причины не важны, важен факт: забрала из дома два платья, ушла к мужу, изредка забегая в квартиру повидаться. Белое платье, фату, обручальное кольцо, застолье, песни-пляски, – ерунду на постном масле велено было забыть. Забыла. Заодно «забыла», что не первая жена назначенному мужу, первая меркантильная женщина, не разделяет высоких целей. Он – мужчина. Лидер. Избранный. Накануне роковых событий вместо саке она его ублажит. Или он её.
Комол заприметит Шахиду сразу, как только она появится в их сообществе. Что за красавица, спросит он парня рядом. Какая, поинтересуется тот. Вон, со щёчками, глазки, вишь, горят. Спросит громко, чтобы новенькая обратила на него внимание. Комол вибрировал страстью, долетавшей до Шахиды. Она услышит щедрый комплимент в свой адрес; ощутит его страсть кожей, глазами, нутром. Впервые почувствует интерес взрослого мужчины, занятого таинственным делом, к своей скромной персоне. Она не воспринимала сверстников, как возможных спутников по жизни. Ей понравится, что нравится не юноше, экшн мэну, откликнется на его призыв – раскраснеется в ответ.
Процесс сближения пройдёт молниеносно. Спустя три месяца Шахида согласится стать женой Комола, когда предложение от его имени озвучит лидер кружка. Юной жене доходчиво объяснят, муж и жена едины, пока не зачали ребёнка, надо отважиться на жертвоприношение ради общего блага. После деяния, кураторы обещали, справедливости прибудет в мире.
Прибыло жертв. Молоденькой гарантировали, они будут воевать с блокпостами, армией, милицией, мирные жители не пострадают. Они, что, лелеяли надежду, так и произойдёт? Или махнули рукой на вероятность случайных (читай: невинных) жертв? Этим вопросом Лера будет мучиться бесконечно.
– Сделаешь, что говорят, сразу в рай попадёшь. Там никто и ничто не разлучит нас, – уговаривал муж. – Что молчишь? – Злился. – Не веришь?
– Верю, – с грустью окликалась жена. Роптать её отучили. – Нельзя позже на дорогу в рай вступить? Мы ещё не пожили в этом мире, как следует.
– Ты что?! Им сейчас здесь хорошо, потом вечно будет плохо. Ты тоже этого хочешь? Учи: «Воистину, мой намаз и мое жертвоприношение (или поклонение), моя жизнь и моя смерть посвящены Аллаху, Господу миров» (Коран. Сура 6. Скот. 162 аят ).
Что такое дочь для женщины? Жон рохати. Покой души в старости и в немощи отняли у матери. Милую строптивую девчонку заковали в оковы смирения так скоропалительно, что матери осталось только за сердце хвататься. Платок на голове дочери означал: прежней жизни не будет. К чему приведёт новая жизнь неизвестно. Это пугало мать. Между ними разверзлась пропасть непонимания. Самые близкие и родные встали по разные стороны пропасти. На одной льдине раскола ходящая энциклопедия морали с восковым лицом: работать рядом с мужчинами нельзя, взбивать в начес волосы нельзя, смотреть телевизор нельзя, устраивать пирушки и веселиться нельзя. На противоположной стороне отнюдь не пуританка, всего лишь добросовестная блюстительница привычных устоев: государство это мы; государство позаботится; государство – наша гордость. Мать учили гордиться, она гордилась худжумом (букв.: наступление, атака; движение за равноправие женщин в советском Туркестане).
В 30-е годы беспокойного двадцатого столетия при скоплении народа мусульманки сбрасывали паранджу в костёр. Одно из самых известных площадок проведения этой акции находится недалеко от рынка, у входа в который через восемьдесят лет подорвётся Молоденькая. Облачившись в хиджаб, на изломе веков, правнучки совершили перевертыш худжума: подвергли массированной дискредитации достижения советской секурилизации. Назовут сей феномен неотрадиционализмом.
Любопытство к укутанным женщинам утихнет, когда их количество достигнет критически большой массы. Публика привыкнет к их виду, пока не взбаламутит общественное мнение мадмуазель Луиза, которой, кстати, как Молоденькой на момент самоподрыва, на момент её смелого выпада против официоза было девятнадцать лет. Луиза выдержит экзамены в Исламскую академию. Вцепившаяся в право носить платок, девушка подаст в суд на Академию, настоятельно рекомендовавшей студенткам, в том числе Луизе, опростоволоситься на время занятий. Суд она проиграет. Луизу исключат из Академии за несоблюдение административных норм. Отчаянную поборницу условностей, в перечень пяти основополагающих столпов Писания хиджаб не входит, не замедлят поддержать зарубежные менторы, выделив грант на учебу заграницей. Подождём. Наверняка, она заявит о себе.
Учебные заведения примут студенческий, весьма условный, дресс код, единственное требование которого – не подчёркивать конфессиональную принадлежность – минимальная цена, которую руководство вузов попросит ради взращивания межрелигиозной толерантности в молодёжной среде. Коллеги Леры вздохнут с облегчением. Лишь Шухрат будет ворчать: «Недемократичная мера».
– Напротив, весьма демократичная, – возразит Лера. – Мне немец рассказывал, в их фирму в Гамбурге приняли мужчину нетрадиционной ориентации. С девяти до восемнадцати он обычный сотрудник, ничем не выделяется. После работы переодевается в женщину, красится.
– Противно. Я б ему руку бы не подал. – Шухрат поморщится.
– Почему? Боитесь, что ориентацию передаст?
– Не приемлю такое поведение.
– Служба есть служба. Вероисповедание не должно отвлекать от профессиональных обязанностей, согласны? Дресс код в университетах – демократичная мера. Допустим, я кришнаитка, на работе в белом балахоне расхаживаю, браслетами трещу, понравится мусульманке или католику?
– Браслеты? Мне б понравилось.
– А мне – нет. – Оборвала демагогию Шухрата старшая из коллег Василя.
Лера передумает им рассказать коллегам, как однажды она испугалась. В перемену без стука откроет дверь в аудиторию, наткнётся на трёх парней, совершающих намаз. Юноши испугаются не меньше преподавательницы, свернут молитву, проскочат мимо оцепеневшей преподавательницы.
Священные писания, любые, система универсальных констатаций. Оставаясь неизменной на протяжении веков, зафиксированная в тексте информация неизбежно рождает задачу своей интерпретации исходя из новых реалий, новых знаний, новых задач. В писаниях есть текст, есть контекст, есть парадигма. Их согласовывают, но вариативно. Как трактовали понятия веры, награды, войны, самопожертвования наставники Молоденькой – не узнать теперь. Молоденькая испытает шок на курсах арабского языка. Сколько слов арабского происхождения используются в повседневности: кофе, халат, лимон, апельсин, магазин, алгебра, цифра, алкоголь, гашиш графин, кайф, – не перечесть. Великий язык! Чтение Писания в подлиннике – как иначе изучать язык, как не основе учения? – вызывал трепет и упоение у новенькой курсантки.
Девушка переживёт потрясение, когда арабист расшифрует её имя. Родители, сама Шахида полагали, она «королева», «владычица». Неучи и те знают, кто такой «шах». На курсах она узнаёт, оно образовано не от титула шахини; она – «очевидец» благодеяний Всевышнего; правдивая свидетельница, а не тот лицемер на суде, который клянётся говорить правду, на деле привирает, как ему выгодно. «Шахида» не просто свидетельница, святая душа, которая, если потребуется, сложит голову за веру и истину Писания. Подвиг не останется незамеченным Всевышним. Дарует награду – примет к себе в рай: «Из верующих остающиеся во время войны дома, не вынуждаясь к тому необходимостью, не равны ревности подвизающимся на пути Божием с пожертвованиями своим имуществом и своею жизнью. Воюющих за веру с пожертвованием своего имущества и своей жизни Бог поставил выше остающихся дома, относительно степени достоинств их; всем Бог обещал прекрасную награду, но воюющим за веру предоставил Бог большую, нежели какую тем, которые остаются дома» (Коран пер Саблукова. Сура 4 Ан-Ниса аят 95). Им придётся оправдываться.
Переодеться в хиджаб, мусульманское подобие одеяния монахинь, был исходным ответственным поступком молоденькой Шахиды. Хиджаб не просто платок на голове, это стиль и образ жизни. Новый идейный код, новая эстетика. Никабы не прижились, хотя женщины-нидзя изредка маячили на улицах города. Они наводили ужас на взрослых, вызывали горячее любопытство детворы. Вот кому вирусы не страшны, маска всегда на лице, шутили во время КОВИД-19. Носить никаб по гигиеническим соображениям это осквернение веры, грех. Зачем грешить, если можно не грешить? КОВИД не привёл к росту числа женщин в никабах
Привозные, на первых порах, хиджабы были зарубежными; платья, шарфы дарили неофиткам бесплатно. Что за фокусники, из каких закромов они их доставали, неизвестно было обывателям. Вместо коротких юбок и глубоких декольте хиджаб предлагал облачиться в диаметрально противоположный наряд – в длинное, в пол, платье, голову укутать в тонкую шаль. Фактически, в два платка: в тугой убираются волосы, поверх него ниспадает на плечи второй, больший по размеру. Просторное прямое платье не разрезает фигуру по талии. Вертикаль делает женщину выше, значит – стройнее. Простор, насыщенные тона вуалируют объемы; очертания комплекции лишь угадываются. Из украшений вышитый орнамент на однотонной ткани. Взор поневоле задерживается на лике, заключенном в овальную раму платка: платок заколот под подбородком, края покрывают шею и плечи.
Сторонний взгляд не блуждает по прическе, серьгам, колье. Он сосредотачивается на очах, подведенных сурьмой, на матовой коже, не иссушенной макияжем, на сияющих чистотой и здоровьем щёках. Барышни в экзотическом одеянии в людном месте притягивали пристальное внимание не меньше, чем их ровесницы в откровенно сексапильном наряде. Они казались загадочнее обнаженных женщин. Завернутых девушек парни заваливали предложениями руки и сердца, простодушно полагая, что покрытые с головы особы заведомо послушнее и домовитее сверстниц, одетых по-европейски, то есть обтянуто и пестро.
Как только замелькали хиджабы, о новой «моде» часто судачили в махалле, где жили родители Леры: «Слышала, Назаровы, наконец, дочку замуж выдали? Не прошло и десяти дней, как покрылась, сваты повалили». Ёще активнее в махалле обсуждали развод Нодира: «Участковый ругаться приходил, мужики подтрунивают. Что за мужик, не уговорит жену сфотографироваться. Всё на участке сменили паспорта, его жена до сих пор с советским паспортом ходит». Нодир оправдывался, для фото на паспорт платок надо снять, жена не снимет, даже если приставить пистолет к виску. Мужчина устал уговаривать жену, развёлся. «А ещё его жена часто пост держит. – Женщины переходили на шепот. – А в пост то нельзя, это. Переспать нельзя с мужем, не выдержал мужик, ушёл».
Кроме месячного поста в месяц Рамадан есть необязательные, но желательные посты в 13-й, 14-й, 15-й день каждого месяца. По понедельникам и четвергам; в отдельные даты Шавваль, Зальхиджа, Шаабан месяцев. Ещё, и ещё, и ещё. Лучше поститься, как Давуд, через день, растолкует Лере Зубейда, дочь соседей: «Правда, что постов, кроме Рамадана, много?» И польётся… Столько сурового самоограничения!
Зубейда выросла молитвенницей, соблюдающей посты и строгие правила в быту. Мать работала медсестрой, через сутки на перекладных тащилась на дежурство в другой конец города. Зубейда не нашла работу по жестким параметрам, предъявляемых к женщинам почитаемым ею наставником: нельзя находиться в тесном автобусе, в час пик пассажиры, мужчины и женщины, трутся друг об друга; нельзя работать в одном помещении с мужчинами; нельзя пропускать намаз, хотя начальство не поощряет перерыв на молитву в рабочее время. «Замуж выдайте тогда, – приставали кумушки к матери Зубейды, – раз нельзя ей работать». «Были претенденты, – признавалась женщина, – дочь выйдет на встречу, возвращается недовольная: «просила процитировать один аят, не смог, просила напомнить другой аят – не смог. Не намазхан (не богомолец), замуж не пойду».
Житейские коллизии в знакомых семьях Лера не замечала, сосредоточившись на личных карьерных и матримониальных перспективах. А на дворе гуляла свобода выбора вероисповедания. Не моя война, я мимо, отшучивалась она, если коллеги пытались втянуть в обсуждение последних веяний в студенческой среде.
Однажды её контузило, сильнее, чем от трёх парней, молившихся в аудитории. Она шла по институтскому коридору, навстречу студентки, поприветствовали. Лера машинально поздоровалась. Пройдя несколько шагов, поняла, одна из них – Ситора, студентка с безупречным русским, хорошим английским. Прежде энергичную, резкую в движениях пацанку было не узнать. Скулы заострились, щёки впали, темные глазницы сползли до ноздрей. Медицинский халат застёгнут до горловины, на голове высокий колпак. К колпаку пришита шторка из белого полотна. Застёгнутая под подбородком на три кнопки шторка прикрывала шею.
