Ф. Ибраева
Могильщик: в поисках пропавших без вести
– Законы тебя обижают?
– Я не признаю законы, которые против справедливости.
– Им дают второй шанс.
– Я бы им смертный приговор давала.
Сану «обижает» весь свет. Жизнь иногда несправедлива, но в ней полно замечательных дней, которые подслащивают жесть. От них хочется жить. Испытывать новые ощущения, радость открытий, силу неразделенной любви, внутреннюю удовлетворенность от собственного благородства – круто! Если бы не было моментов восторга и радости, люди бы не жили долго. Обидно, конечно, терпеть месяцы занудства, труда, болезней, нехватки денег ради мгновений счастья, но они стоят того. Почему Сана видит мир в трагической проекции? Я не знаю, как снять с неё трагические «очки». Это её выбор. Мне остается продолжить общение, пока она увидит жизнь без искажений. Не уверен, что достаточно одного общения. Чего не хватает?
– Сакину несправедливо обижали, но она жила полноценно.
– Ради детей. У меня детей нет.
– Роди. Воспитай. Внуков дождись, вредных как ты. – Устал быть вежливым с балетной девчонкой. Возможно, язык нелицеприятной правды легче поймет.
– Не лезь не в свое дело. Без тебя разберусь. – Для фарфоровой статуэтки грубость привычнее.
– Вообразила себя примой? Для начала стань примой, потом с катушек слетай. О славе Спесивцевой грезишь? У тебя крыша едет до, а не после славы.
Я не раз слышал от неё мистическую историю, как сошла с ума Ольга Спесивцева, которая лучше всех танцевала безумную Жизель. Иногда ловлю себя на мысли, Сана завидует судьбе известной балерины. Не поймет девчонка, не ради роли Спесивцева сошла с ума, а по сугубо личным причинам. Совпало так. Хотя, чёрт знает, возможно, в искусстве случаются стопроцентные перевоплощения. Не хотел бы я жить чужой жизнью. А Сана?
– Стоп. Не звони больше, – оборвала она меня. – О себе побеспокойся, не то заразишься от меня. «С кем поведешься, от него наберешься», слыхал? Не дай Бог, закроют на пару со мной в психдиспансере. Пока-пока, Могильщик.
– И тебе не хворать.
Я бросил трубку на стол, тело – на диван. Бесполезно цапаться с Саной. Она всегда выигрывает. Стараешься, развлекаешь, спасаешь. Она грубит. Не обязан я утешать хамку без конца. Я – не её папа-мама.
Правда слабо подпитывала решимость порвать с ней. Было стыдно, опустился до уровня взбалмошной девчонки, колкостями на колкости отвечал, как сопливая плакса. Стыдно и противно было. Стало дурно. Место и дел не находил, смотрел целую неделю «Менталиста» под семечки, все сезоны подряд. «Менталиста» не хватило, чтобы остыть, переключился на «Шерлока», «Зеркало».
Семечки, считаю, национальным вариантом медитации. Рот занят, ерунду не болтаешь, однотонные и многократные движения успокаивают нервишки. Занятие не прерывается, пока не опустошишь пакет. Кончаются семечки – наступает равновесие в душе и теле. Сигареты у меня не пошли, нэнэйка вовремя семечки подсунула.
Нравится мне Менталист и Шерлок Бенедикта Камбербэтча, завидую их уму и пластике, прекрасно двигаются, словно танцуют. Я внешне похож на Шерлока, не преувеличиваю, ей Богу, похож. Мама считает меня потемневшим блондином, сам считаю, я русый. Бенедикт – русый. У нас с ним одинаковые глаза, бесцветные. В зависимости от фона становятся голубыми, серыми, водянистыми, зелеными, – любыми, на выбор. Бенедикт худощавый, нарост мышц и жира у него не предвидится, как и у меня. Как не качаюсь, мышцы не растут. Его Шерлок получился тонким, гибким, порывистым; из-за длинного пальто он кажется очень высоким. Попросил маму купить мне черное пальто. Она поперхнулась: «траур по кому?» Классно прикололась, тут же отказался от идеи иметь черное пальто в стиле Шерлока. Маленькую его фишку, всё же, перенял: воротник джинсовки поднимаю, как Шерлок Камбербэтча воротник пальто. Нравится: удлиняет шею, визуально делает выше.
Целую неделю смотрел на умных детективов, думал, как стать как они. Позарез хочется не сердиться. Не злиться. Не замечать оскорблений Саны, Командира, нервных пассажиров. Да мало ли от кого? Ау, мужики, научите, подскажите! Обливаться холодной водой? Аутотренинг? Медитация с удочкой? Железо толкать, на курс подсесть? Таблетки глотать? Как? Погуглил в интернете, составил систему. Два дня жил по новому распорядку. Утром холодный душ, в обед правильная еда, после учёбы уборка комнаты. Вечером физнагрузки, разучивание танцевальных движений.
Часы Гайсина
Работу над собой прервал звонок. Опять неладно со спящей красавицей. Родители не могут разбудить дочь, спит круглые сутки, еле проснется, полусонная поковыряется ложкой в тарелке, обратно на диван, не забывая каждый раз сердито предупредить: «положите в дурку, убьюсь, претензии к себе». «Приедешь, поговоришь?» – попросила Санина мать. Согласился сразу. Сердце бешено колотилось, казалось, выскочит. Выскочили из квартиры с сердцем вместе, заскочили в маршрутку, уселись. Сердце выровнялось. Пока ехал, строил стратегию экстренных мер. Сана не врет, вполне может учудить.
Добрался до Саны быстро. Вошёл к ней, вижу, девчонка лежит на диване, голова свернута резко вправо. Намеренно шумно протопал к дивану, не проснулась. Пошёл в кухню, набрал в стакан воды, вернулся в комнату, попросил Оксанину мать выйти, закрыл дверь. Сел рядом, стал капать на лицо водой. Вода медленно стекала с пальцев. Плеснул бы, очнулась бы внезапно от страха, контакт был бы утерян навсегда. А так – девчонка спокойно открыла глаза, смахнула капли с лица, потянулась, села.
– Извини, разбудил. Предложили подработать на свадьбе. Жених с Кавказа, нужно лезгинку показать. На пальцы встать не могу. Покажешь, как это делается?
Сана кивнула. Я обмяк в кресле, айс-брейк удался. Потёк будничный трёп. Попили чай с конфетами, пощелкали семечек, поработали со стопой до пота. Смеялись от души, когда я изображал лезгинку. Проводила до двери, нормально попрощалась. Домой летел на крыльях, под впечатлением, что процесс пошел. Поверил, вернем девушке способность смеяться над ерундой. Дни состоят не только из ДТП со смертельным исходом, неравенства стартовых позиций, злого рока, болезней, неудач и грязных луж. Есть бездонное небо над головой, хруст хвойного настила под ногами, милосердие отдельных персон, детская привязанность взрослых родителей к неблагодарным детям, интересные встречи, интернет, кино, книги, вкусная еда, собаки.
Давно мечтаю завести пса служебных пород, которого назову непременно Братаном. Настолько сильно мечтаю о собаке, что каждый раз перед сном визуализируется картинка: я кличу собаку, рослый Братан прыгает мне на грудь, радуемся оба, что мы есть друг у друга. Подумываю пойти в кинологическую школу, чтобы в армии служить вместе с псом. Ильдар частенько повторяет, жаль, не осталось писателей уровня Богомолова, Бориса Васильева, лишь им можно доверить написать «художественно» как собаки воевали. Спрашивал, почему именно Богомолов и Васильев. Они не просто участники войны, ответил Ильдар, у первого точность, у второго эмоции, про войну иначе нельзя, нужна эмоциональная точность. Если Сана вслушивалась бы в достоверные истории, как Азина, про поднятых бойцов, про прадедов, наверняка вылечилась бы от хандры.
Ей бы за город. Город уродует людей и деревья. Напротив окна моей комнаты растут два дерева. Весной коммунальщики значительно оголили одну из лип, обрубили усохшие сучья. Обнаженное дерево каждое утро демонстрирует мне поперечную толстую ветвь, от которой вверх тянутся более тонкие ветки. Скрученная, как канат, ветка росла вбок, строго горизонтально. Рядом другая корявая липа, у неё основной ствол сформировался зигзагом, накреняясь по мере роста то вправо, то влево.
Городские деревья уродливы, они растут в более суровых условиях, чем лесные. Их сажают поодиночке, подвергают нещадной розе ветров, с силой врывающихся в промежутки между блоками высоток на пятачок свободной земли, куда воткнули их когда-то хлипкими саженцами. Ветра и дети обламывают их. Дети от безделья покалечат насаждения. Трудно деревьям в городе.
По липам за окном отлеживаю ход времени. Оделись в белое – пришла зима. В зеленое нарядились, расцвели белым цветом, запахло медом – наступила весна. Листья пожелтели – осень на дворе. Несмотря на уродливость, люблю эту парочку. Первое, что вижу, когда открываю глаза утром, это липы. Приветствуем друг друга. В течение дня они прячут от моего взора бетонные термитники, в которых живут, точнее, прячутся горожане. Когда не спится, липы бодрствуют вместе со мной, качают ветвями, чтоб сон скорее укачал. Это мои личные деревья.
Сана как покалеченное деревце: ещё не выросло, но уже деформировалось. У медицины не получается вылечить девчонку. Возможно, медики ошибочно увеличивают дозу колёс. Возможно, врач ошибся, не соотнёся дозу препаратов с её птичьим весом. Она пьёт новые препараты недельки две, привыкания не должно еще сформироваться. Если девчонка будет физически уставать, засыпать будет без лекарств, как я в экспедиции, выбросит химию. Имитация физических нагрузок под видом тренировок малоэффективна. Тренировать тело ради тела, уверен, не мотивирует её. Труд должен иметь материализованный результат в виде скошенной травы, сполотых грядок, собранного урожая, сверкающих окон и полов. Полезный физический труд на свежем воздухе есть только в деревне. Решил, в лечебных целях нужно поехать с Саной к тетке, в глушь, не в Саратов, в Сармановку, час езды на хорошей машине.
Организовать поездку было несложно. Обратился к бабуле: «Нэнэй, договоритесь с родственниками – с бабушкой я на «вы» – помогу с картошкой, могилки почищу, им некогда. Со мной хочет поехать Сана. У неё не осталось деревенских родственников. Ей врач прописал деревенский воздух, овощи с грядки». Сраженная наповал предложением почистить могилки, нэнэйка оперативно провела переговоры с родичами. Они закивали, что за вопрос, приезжайте. Сообща две семьи собрали гостинцев. В выходной Санин отец отвез нас в Сармановку.
В деревне поначалу легко находил «неотложные» дела. Полили помидоры, на второй день брызнул тяжёлый дождь. Пересадили по личной инициативе комнатные цветы, они в лианы переросли, тетя велела горшки в дом не заносить. Сизифов труд. Зато картошку окучивать надо было на самом деле. Окучивали её до волдырей на ладонях. Кусты помидоров подвязали. Двор прибрали. Сана не вылезала из сада. Научил её правильно собирать ягоды: «сперва малину в рот собираешь, пока не надоест, потом в тару». Приятнее всего собирать огурцы. Сорванный огурец, потёртый об рукав, издает бесподобный аромат на всю деревню. Невозможно удержаться, не откусить с хрустом зеленую попку.
Вечером топилась баня с травами. После бани прыг в холодную постель. Сана забыла таблетки, как я предполагал. Спала крепко, несмотря на проделки Васи. Вася это ёж, член семьи. Он, совсем как человек, глубоко вздыхает, громко топает. Я не мог уснуть в первую ночь, пытаясь понять, кто вздыхает и топает. Утром нам рассказали про привычки домашнего ежа. Борец с тараканами Вася заходит в дом после вечерней дойки за заслуженной порцией свежего молока. Нас, городских пришельцев, он не признал, быстро свернулся клубком, когда Сана ринулась его погладить по длинным иголкам. Недели совместной жизни оказалось мало, чтобы двухкилограммовый Вася принял нас за своих.
Через неделю вернулись в город. Несколько дней отдыхали друг от друга. Встретились после перерыва. Саня была снова отёчной, злой, в паршивом настроении. Ремиссия была кратковременной. Сана грозилась уйти в монастырь. Началась новая серия капризов несостоявшейся примы.
– Поехали в монастырь, глянешь, как живут, – предложил я без тени усмешки. – Давно мечтал увидеть живых монашек. Мужику в женском монастыре – самый раз.
– Запомни раз и навсегда…, – по блатному прервала Сана, – со мной не шути, – она спохватилась, что перегнула палку, начала оправдываться, – я не выспалась, видишь же.
Промолчал. Глупо доказывать что-либо неуравновешенным, постоянно внутренне взвинченным девицам. Читал, шизофреники не шутят. И шуток не понимают. В этом их болезнь. Одна надежда, что у нее не шиза. Я не мозгоправ диагнозы ставить, я только думаю, что до шизы у неё не дошло.
По иронии судьбы, городской женский монастырь находится на улице Восьмого Марта. Будто нарочно градоначальники поквитались с монашками, таким образом напомнив праведным женщинам о торжестве эмансипации. К монастырю ходит дребезжащий трамвай № 5. Он долго петляет среди частного сектора, ныряет под мост, медленно ползет вверх и круто спускается с подъема, как с американских горок, мчится на максимальной скорости через пустырь, и, наконец, останавливается возле железных ворот, выкрашенных синей эмалью. За высоким кованым забором, за деревьями и клумбами угадываются белые корпуса обители. По дорожкам снуют монашки, укрытые с головы до ног просторной черной одеждой – сюрреалистичное видение. Монашки раньше существовали для меня лишь в кино, в классической литературе. Сана сразу притихла.
Посидели часок, наблюдая сквозь прутья забора за редкими фигурками. Дождались трамвая, сели в него, поехали обратно. Спустя три дня предложил Сане повторно съездить к монастырю, чтобы усилить эффект предыдущего посещения. Не просто понаблюдать, по возможности поговорить с монашками. Подъехали, потратив на трамвай полтора часа, заняли выжидательную позицию. Едва монашки приближались к воротам, пытались вежливо заговорить с ними. После нескольких неудачных попыток две девушки соизволили приблизиться к забору, заговорили с нами. Одна из них была действительно девушкой, вторая женщина в возрасте моей мамы приблизительно. Монашки догадались о намерении Саны.
– У меня будет такое же лицо, как у них…, – Сана уставилась на меня, когла монашки ретировались вглубь обители, – пастозное?
– Какое-какое?
– Опухшее.
Лицо – вот что шокировало балетную девчонку, хотя когда мы заговорили, лица монашек похорошели от приветливых улыбок. У Саны с некоторых пор не лицо, оно напоминает разваливающийся кусок отварной речной рыбы с глазами, которые поблескивают, не помутнели ещё. Она давно не улыбается, гримаса недовольства прописалась меж бровей. Бледные лица монашек напугали её всерьез. Я нечаянно добил девчонку, волну на неё нагнал:
– Разумеется. Они же постятся круглый год, на овощах сидят, не загорают. Шоколад им не положен. Каши, каши, каши. Ты геркулес любишь?
– Ненавижу.
– Придется полюбить. Отказы не принимаются. Режим в монастыре, как в колонии, строгий: молиться, молиться и ещё раз молиться в темной комнате!
В ответ на правду началась истерика. От бурного всплеска эмоций Сана быстро устала, заплакала. Выплакавшись, успокоилась, зафиксировала взгляд поверх меня. Я – пустое место для неё. Отрешенно, возможно – принципиально, замолчала. А я, наоборот, на обратном пути полтора часа болтал, почему ей нельзя в монастырь. Уважаю искренний выбор в пользу служения Богу, но не в случае Саны. Девчонка треплет нервы близким с неистовостью цунами. Внешне подчинится распорядку обители, но в голове будут вертеться воспоминания о прелестях жизни за кованым забором. Воспоминания заставят страдать, мучиться по-настоящему. Откуда взяться смирению? Она не подчинится дисциплине, работать, не разгибая спины, не сумеет.
Сана твердит, что разочарована в жизни, что хочет совершить суицид. На самом деле, первое, о чём думает – как будет выглядеть её лицо. Раздвоение личности налицо. Ей нужны зрители, сцена, иначе с зелеными бровями не прогуливалась бы по центральному проспекту. Она выбирается к публике, трезво оценивая высокую степень риска, понимает, что может очутиться в полицейском участке, в лапах медицинской спецбригады. Тем не менее, выбирается из дома в странных нарядах, чтобы эпатировать хотя бы зевак. Дома разыгрывает спектакль для отца, мамы, отчима, дружно пляшущих под её аккомпанемент. Искусно пользуется тем, что единственная дочура. Родаки чересчур жалеют особу с подвижной психикой, слишком балуют. В баловстве нет ничего страшного, если мозги в порядке. Скорее, не мозги, душа. В душе живет совесть, в искаженной душе – искажённая совесть. Кредо жизни у неё не то. Когда не то со смыслами, легче всего валить на голову.
Если мозги в порядке, имею в виду – совесть, настанет время, любой отпрыск воздаст предкам должное, мысленно или постфактум. Сана не умеет благодарить, хотя бы мысленно, когда благодарность слышит только она. Её б в поисковый отряд. В «Наследники» неохотно берут девушек, лагерь есть лагерь, работу в сырой земле не назовешь приятной. Грохот, металодетектор, лопата, рюкзак – не для девушек. Да и экспедиция не скоро, на будущее лето. Долго ждать, исправительные работы для неё необходимо сейчас.
В психушку, что ли, рейд организовать? Наглядно показать, до чего доводят необузданные капризы. С ней, вообще-то, не скучно: то новый бзик, то апатичное «отстаньте». Обаятельная девчонка, временами фонтанирует доброжелательностью, прозрачная насквозь, что на душе, то на языке. По правде, встречи с Саной, подъемы и спады её настроения отвлекают меня от собственных тараканов. Личные болячки притупляются, голова плотно занята очередной акцией по выуживанию хрустальной статуэтки из приступа апатии. Привык я к ней. Если не звонит, беспокойным становлюсь.
Кроме поездки в монастырь ничего стоящего не предпринял. В психушку не съездили. Я сам боялся туда рейд совершить. Как-то я возил бабушку на анализы. Прибыли в поликлинику в полвосьмого утра, заняли очередь. Народа набралось много, некоторые успели переругаться, выясняли, кто пройдет раньше. Народ мгновенно затих, когда в холл вошли странные тетки в сопровождении двух женщин в медицинской одежде. Сказать, что женщины странно смотрелись, это ничего не сказать. Большая часть прибывших были худыми, истощенными, морщинистыми женщинами разного возраста, в примерно одинаковых платьях, в одинаковых черных туфлях. Мне показалось, сделаны туфли из картона, покрытого черным гуталином, они даже на вид казались грубыми и жесткими. У всех женщин впалые щеки, губ нет, потому что нет зубов. Зубы только у двух полных молодых девушек, эти были одеты в нормальную одежду. Девушки стеснялись компании, в которой их привезли, отводили глаза, когда в них всматривались старушки.
Сопровождение строго окрикивало стайку, если кто-то из них пытался заговорить с нами. Их строго по одному запускали в лабораторию. Сдав кровь, женщины стояли, ждали остальных. Они входили и выходили в полной тишине. Никто из очереди не пикнул, что дамы заходят без очереди. Каждый подумал, как хорошо, что я не так, как эти женщины, болею. Когда вышла последняя пациентка психдиспансера, их под окрики сопровождения увели из поликлиники.
Откуда мы узнали, что женщины из психушки? Одна старушка прямо спросила сопровождение, откуда они, почему нельзя было организовать сдачу крови у себя. Я не вслушивался в разговор, чем их диалог завершился, не знаю, почему больных на голову женщин в общую поликлинику привезли. После встречи с этими дамами твердо решил экскурсию в психдиспансер не организовывать. Слишком тяжелые впечатления вызовет поход в столь экзотическое заведение.
И без психушки хватило экзотики на лето, поэтому остальную часть лета проживал пассивно, бессмысленно завидуя морячкам, десантникам. Летом отставные морячки и десантники отмечают День ВДВ, День ВМФ. В фонтаны ныряют мужики, по воскресному спящему городу на машинах кружат, гудками пробуждая и побуждая мирное население присоединиться к шумному веселью. Размахивая флагами, тельняшками, то ли пугают, то ли развлекают унылых прохожих. Мирному населению на миг передается дух беспричинного праздника.
Занятно наблюдать, как толпа мужиков в бескозырках и беретах гуляет. Немного завидно, что без особого повода выбрали день, когда отрываются от пресытившейся за год гонки за рублем. Завидно, но если быть предельно откровенным, влиться в армейское сообщество не тянет. Служить вообще не тянет. Знакомый парень рассказывал, как в части у него отбирали деньги на телефоне, он унижался, просил и просил у родителей, один его сослуживец повесился, не хотел признаваться родителям, зачем так много денег ему в армии. Я не то, что боюсь дедовщины, я не люблю дисциплину. Отлынивать не буду, если призовут, встану в строй. Время покажет, как моя армейская судьба сложится.
Так бы пассивно прошло лето, я даже торчать в шутерах перестал, если бы в начале августа не позвонил Денис. Он передал от имени Командира, что 19 августа, в день образования в 1939 году 170-й дивизии будет проведено торжественное захоронение поднятых бойцов, если пожелаю, могу участвовать. Редкое мероприятие, хотя бы из любопытства стоило посетить. Предложил Сане съездить вместе. Отказалась. Изощренный аргумент «против» выдвинула: похороны рождают негативные ассоциации, они вредны для её неустойчивой психики. Я взбесился, выдал порцию нелицеприятных мыслей, которые хранил в себе и для себя:
– На твои похороны кто придёт? Знаю, знаю, тебе всё равно, ты обойдёшься без похорон. Действительно, какая разница, как гнить в земле? Но есть «но». Не все, как ты. Твоему соседу не всё равно было бы, думаю, приятно было бы увидеть, кто искренне сожалел, что ему капитально не повезло в жизни, кто произнес над его могилой, что он был настоящим мужиком. Твой отец бегал ради этого парня, как для родного сына. Знаешь, после похорон зауважал твоего отца, а ты вечно на него в обиде. Думал, страдаешь, оборвалась жизнь хорошего парня. Ты жалеешь себя, потому что потеряла объект своих фантазий. Ты – больна!
В голове всплыл белый балахон, в котором увидел её впервые. Он тогда мне понравился, но мне в голову только сейчас пришло, что балахон сшит из белой простыни, такими пользуются лишь в больницах. Конфисковала, небось, при удобном случае. Получается, Сана была уже тогда не в себе. Она реально больна. Что спровоцировало болезнь? Характер, гены? Пусть отныне ответ ищет кто-то другой. Устал. Другой, уверен, тоже не получит позитивных результатов от общения с нею. По чужому, пусть сильному, желанию человек не меняется. Человек меняется сам, для чего необходим железный мотив. Судя по выходкам, Сана, хоть прозрачная девчонка, не намерена меняться, мотива стать позитивной нет.
– Каких фантазий? Повтори! Не лезь, куда вход запрещён, – прищуром глаз Сана расстреливала с нескрываемой враждебностью.
– Что, сузила глаза? Правда же, что не извиняешься ни перед кем? Хотя внутри себя извинялась бы перед мамой, перед бабушкой. Хотя бы перед теми, кому труднее, у которых судьба, на самом деле, край. Мысленно бы извинилась, что тебе повезло, ты здоровая, в нормальной семье родилась. Открою страшную тайну: реально невезучие рядом с тобой, и им хуже, чем тебе. Перед ними стоит извиниться. Хотя бы за то, что им, в самом деле, не повезло по жизни. Хотя бы иногда извиняться практически или теоретически. Мыслями извиняться перед теми, кто ушел до срока. На их месте могла быть ты. На месте соседа или солдат.
– Я на своем месте. Достал патриотизмом! Забытые солдаты меня не колышут.
– Конечно, конечно. Поисковое движение тебя не колышет. Ты, между прочим, от них получила шанс родиться. Могла, хотя бы, если не вслух и стихами в день Победы, в мыслях поблагодарить солдат. Погибшим солдатам извинения твои на фиг не нужны. Но это единственное, что можешь сделать для них ты. Нет, не единственное. Ещё можешь хранить память о погибших, своём парне в том числе. Тихо, внутри себя сожалеть, что всё тогда именно так непоправимо произошло. Классное ощущение! Им и тебе понравится, гарантирую. Попробуй.
– Практически извиняться это как? – сбила пафос вредная девчонка.
– Словами, – учил я её с укоризной. Видать, старею, брюзжу. – Раскрыть рот и извиниться, смелость нужна. Вам, мисс Акчурина, это не грозит.
Мисс отвернулась, перестала спорить. Наверное, вспомнила своего парня:
– Ну вот. И тебя расстроила. Ты – молодец, долго продержался. Родители сдались, минимум требований предъявляют. Учись у них. – Сана встала, скрестила руки на груди, глядя в меня с явным презрением, приготовилась продолжить перепалку. Вот-вот пойдёт в нападение.
– Язвишь или каешься? – Опередил её я. – Да ну тебя, – поставил финальный крест на нашей дружбе. Не то грянет гром, в ярости натворим, в смысле – наговорим, лишнее. – Пока.
Попрощался я, вылетел из квартиры. Я объявил тайм аут. Надеюсь, временный. Столько эмоций связано с ней. Без меня девочка-мажор погрязнет в болезнях безнадежно.
На похороны поднятых бойцов поехал один. На мероприятие прибыли все Наследники кроме Ильдара. Командир познакомил меня с Олегом, он приехал хоронить «своего» бойца, которого поднял в позапрошлую экспедицию. Интересный, некоторые скажут, странный мужик этот Олег. Полтинник стукнул, но стоит Командиру позвать его в экспедицию, бросает дела, жену, на личной машине, бензин за свой счет, мчится через всю страну на запад. Чутье у него отменное, где солдат лежит. Олег нескольких бойцов поднял самостоятельно.
После мероприятия я стал ездить к Олегу по делу. При первой же встрече обсудили, сдавались или не сдавались бойцы дивизии в плен. Этот вопрос волновал меня более всего.
– Чушь. Против них СС выступал, а «Мертвая голова»…
– В плен не брала.
– Правильно. Второе, партизан ещё не было. К кому могли бойцы примкнуть? Без провизии, без командиров не выжили бы. В дивизии крестьяне были в основном, они покинули свои деревни первый раз, когда их призвали на сборы.
– Теоретически могли добраться до родных мест, – гнул я свою линию.
– Не верю, что пачками. Единицы – да. Куда бежать? Через полстраны?
– У них не было выбора?
– Да.
– Умереть или… умереть.
– Что ты переживаешь? Не иметь выбора – нормально для мужчины. – Олег ошарашил меня. Я гордился, что не пошел в балетный колледж, заявив маме, что это мой выбор. Свобода выбора – главная ценность, уверен был я до этого момента. Олег считает нормальной ситуацию, когда нет выбора. Неужели Олег разделяет мнение Саны, что героизм это активность в ситуации безысходности? Это был неожиданный и, как не парадоксально, любопытный поворот.
– Вот я, например, имею выбор: работать или не работать? Правильно, не имею. Ты выбирал, у кого родиться? Не выбирал. Я хочу на обед настоящих крабов, разве у меня здесь есть выбор: есть или не есть их? Есть подделку или лучше поголодать?
– Группа Ефремова держала бой от безысходности? – Я не хотел отвлекаться на мелочи.
– Не от безысходности, а по необходимости. Мужчина поступает по необходимости, когда это необходимо. Тогда есть единственно возможный вариант выхода из ситуации.
– Если бы они спрятались, СС прошел бы мимо, остались бы живы. СС на них случайно набрел, они открыли ответный огонь.
– Это была разведгруппа, дивизии нужны были свежие разведданные. Командиры ждали их возвращения. У них не было выбора, как только прорываться к своим с боем. Они приняли самостоятельное решение ответить огнем, не по приказу сверху. Мужик сам себе приказ.
– А Бахыркай? У него был выбор: стрелять или не стрелять?
– И у него не было выбора, он должен был сидеть в окопах, что он и делал. Он следовал приказу. Осуждаешь его, что не выстрелил? Растерялся, никогда не стрелял в человека. Думаешь, легко стрелять, даже если это враг? Думаешь, не страшно? На войне много бахыркаев было. Они исполнили воинский долг, как смогли. Не сбежали ведь?
– Немцам некуда было дезертировать, тоже выбора не было.
Чтобы я не зацикливался на моменте жесткого выбора перед нашими, Олег увел меня в сторону:
– У немцев с самого начала штрафбаты были, наши позже появились. В начале войны упаднического настроя среди наших не было, рассчитывали на быстрый конец. Самое трудное время – зима сорок первого – сорок второго. Дивизия «растворилась» в первое лето войны меньше, чем за три месяца. У бойцов был шок от масштабов потерь, упаднические настроения не успели к осени сформироваться. Им некому было сдаваться.
– Хорошо, согласен. Не сдавались, гибли. Почему этих солдат оптом не внесли в списки погибших? – Мне до сих пор непонятно, почему так не сделают. – Почему их внесли в списки пропавших без вести?
– Ты же знаешь почему. По законам военного времени они считаются пропавшими без вести.
– Сейчас не военное время. Можно поступить с ними по-человечески, оптом внести в списки погибших.
– Не нам решать.
Сказал и отрезал. Я приступил к другому волнующему меня вопросу. – Донимал я Олега настойчиво.
– Почему столько жертв?
– Сейчас я скажу неправильную вещь, но ты пойми её правильно. Россия – удачливая военная держава. Монголов победили, шведов победили, японцев победили. «Великая Русь», «Третий Рим», «Оплот социализма» Если бы не жертвы этой войны, мы превратились бы в агрессоров. Немцы нам прививку от захватнических амбиций поставили, себе заодно. Им стыдно за Гитлера, а мы до сих пор не можем забыть наши жертвы. Другой урок: в войну один люфтваффе сбил троих наших летчиков. Почему, спрашивается? Не потому, что немцы были смелее. Они были техничнее. В войну мы прибавили в вооружении так, что теперь не догнать никому.
– Автомат Калашникова?
– А катюши? А танки? Атомная бомба? А истребители? Чтоб не нападали, кулаки надо держать наготове.
К подобному разговору мы возвращались не раз. Я не мог принять, если не тогда, почему сейчас нельзя красноармейцев дивизии назвать погибшими. Поисковики поднимают единицы бойцов, в то время как их погибло несколько тысяч. Когда отыщут всех? И отыщут ли? Я уже не возмущаюсь по этому поводу. Возмущаться, что-то в этом неправильное, девчачье.
Олег говорит об военных фактах спокойно, иногда с неожиданного ракурса. Завидую его знанию войны. Единственный аспект, которого не касался Олег, это комбриг Силкин. Поисковики про него могут сказать только то, что он разделил судьбу своих бойцов. Как он погиб – нет установленных фактов. Поисковики полагают, семье пришлось нелегко, когда пришло известие, что дивизия расформирована. О судьбе генерала нет, вроде, достоверной информации. Семья выехала туда, где их не знали. В те годы под гонения попадали и генеральские семьи.
Командир не зря свел меня с Олегом. На торжественном перезахоронении он подарил мне ржавую каску без подшлемника и подбородочного ремня, простреленную в двух местах. Свершилось! У меня аутентичная каска, пусть не моего прадеда, но переданная на хранение мне. Настоящее богатство. При мне Командир попросил Олега отреставрировать шлем красноармейца.
Всю осень по выходным мотался к Олегу реставрировать каску. Он виртуозный мастер и виртуозный курильщик. Его руки ни на секунду не отрываются от дела, а так как руки заняты, пепел сигареты он стряхивает еле заметным выдохом. При мне сигарета ни разу не выпала изо рта. Класс! Пробовал с дворовыми пацанами повторить, не выходит, нужны годы тренировок. Олег не разрешает мне курить. Я потянулся было при нём за сигаретой, он хлясть по пальцам, вмиг покраснели пальцы, лицо.
