Федор Булгаков
Процесс маленького человечка с большими последствиями
Сам лорд обер-судья Элленборо принял на себя обязанности председателя. Гон защищался спокойно и хладнокровно, ни разу не преступив границ порядочности. Он и тут ссылался на сильные прецеденты. Он признавал, что его сочинения могли оказаться весьма неудобными для правящих классов и, с их узкой нелиберальной точки зрения, в высшей степени предосудительными. Но они не заключают в себе ничего противного отечественным законам, которые он чтит, тем менее – чего-нибудь против Божеских законов, перед которыми он умиленно преклоняется. Видимо взбешенный государственный прокурор пытался остановит Гона в его речи, обращался с ним сурово и презрительно. В наставлении присяжным, сочинение, послужившее поводом к обвинению, назвал он богохульным и безбожнейшим порождением жалкого памфлетиста. Но суд присяжных и на этот раз оказался иного мнения: сухо и прямо произнес он свое «невиновен».
Упорствуя в ненависти и злобе, правительство все еще настаивало на своем.
20-го декабря Гон снова должен был защищаться перед судом. Все надеялись напасть таки, наконец, на более податливый состав присяжных. На этот раз Гон, казалось, не мог уже дольше выдерживать всей тяжести неотступного преследования. Он производил впечатление совершенно разбитого человека. Когда ему предложили слово, ему, очевидно, надо было прежде всего успокоиться и перевести дух. Сконфуженно попросил он для себя пять минут времени. Элленборо отказал, насмешливо предложив обвиняемому – буде он находит это уместным – попросить об отсрочке судебного производства. Тут уже обвиняемый вышел из себя и раздраженно ответил:
– Нет, милорд, этого я не прошу.
И вот он вырастает до своего апогея, черты лица его просветляются, глаза горят, и потов красноречия струится с его уст. Он жаловался на жестокое, бесчеловечное обращение, беспримерное со времен безбожного Джефрея – также лорда верховного суда – обращение, с каким английский суд позволяет себе относиться к полноправному гражданину перед лицом присяжных. Надменное выражение «Cimis Romanus sum» внятно раздается в его гордой речи.
