Федор Булгаков
Общественное брожение и русская школа
Главная отличительная черта современного образования заключается в том, что последнее чуждается и стоит вдалеке от запросов жизни. И действительно, применяется ли школа у нас к нуждам самого общества и семьи, дает ли она учащимся такие знания, с какими каждый мог бы смело выступить на борьбу с жизненными невзгодами? В дореформенное время оно вполне соответствовало материальному строю обществу: служебный оттенок, приданный нашему образованию Петром Великим, тогда еще не терял своей силы. Большинство нашего образованного общества смотрело на учебное заведение, как на путь к чинам и местам. И государство пропитывало целую массу чиновников; оно же ведало бесконтрольно и школьное дело, а затем, что бы там ни преподавалось в училищах низших, средних и высших – пройти положенный курс было необходимо, иначе нельзя было достать диплом, а без него и попасть на службу. Для какой бы цели ни готовило оно необходимых людей, для какой бы цели ни заводило оно гимназии за свой счет, но каждый знал свое место: и кто не пахал, тот должен был служить, а кто не служил, тот должен был иметь родовое. Можно было, сколько душе угодно, толковать о долге служить обществу, но отыскать себе род деятельности, за невозможностью пахать или служить, оказывалось очень затруднительным. Но вот наступил период преобразований, открылась эра общественного развития, народное хозяйство получило новое направление, а вместе с тем распался и фундамент, на котором держалась экономическая обеспеченность нашей привилегированной семьи, жившей, как у Бога за пазухой, за спиною мужика. Жизнь без труда и забот стала невозможной. Прежние источники её для большинства постепенно закрылись. Ни «служба», ни «ратоборство и храбрость», ни «мужественное ополчение», ни «кровь и смерть предков» – как писалось в грамотах, не выручали. Масса людей потеряла заработок на государственной службе, проела последние остатки наследственного и благоприобретенного. Подрастающее поколение приходилось выводить из четырех стен обеспеченной семьи на вольный воздух трудовой жизни. Вот к чему приводило течение жизненное. Где было искать пропитания, когда государству стало не под силу уже, как прежде, содержать массу? Потребности этих многочисленных и необеспеченных людей слишком важная вещь, чтобы игнорировать их. Куда им деваться – вопрос роковой. А было время, когда тысячи молодых людей стремились принести свои силы на пользу общественную, кто к какой профессии чувствовал влечение: в качестве народного учителя, земского врача, члена управы… В этом стремлении нет и не было ничего удивительного: и до крестьянской реформы уже формировался контингент людей, обойденных фортуною, многие из них получили образование, хотя и не все – в казенной школе. Сытая жизнь без труда и забот не могла составлять их идеала, ибо приходилось слишком близко, воочию, видеть эту жизнь. К тому же и «новые веяния» развили в них своего рода брезгливость и даже отвращение к прежним способам благоприобретения. Они, эти люди, в шестидесятых годах казалось не могли оставаться не у дел; возможность пристроиться так-таки и оставалась в области ожиданий. Опустели воскресные школы, обязанности земского врача, фельдшера, и даже члена управы, свелись к водотолчению, к цифирных дел мастерству. Оставалось пристраиваться к мужику и есть его хлеб-соль без всякого приглашения со стороны хозяина, но тогда получилось бы лишь простое переложение «натуральной на денежную» и, следовательно, часть этой денежной повинности должна бы идти на прокормление народного радетеля-благодетеля… Но может ли быть глупее картина: мужик, почесывая затылок, отдает свою хлеб-соль против собственного желания, а радетель принужден сознаться, что он поставлен в смешное положение «барина» по неволе… Приходилось таким образом убедиться, что положение народного учителя, чиновника средней руки, земского врача, учителя гимназии или прогимназии, и им подобных, не настолько обеспечено, чтобы не позаботиться о том, как воспитать и чему научить сына или дочь, чтобы избавить их от возможности попасть в трагикомическое положение нахлебника поневоле? Но могут ли они довольствоваться той школьной подготовкой, которую дают наши низшие и средние учебные заведения? Удовлетворяют ли существующие программы тем запросам жизни и времени, какие должны быть удовлетворены во что бы то ни стало, под угрозою остаться без куска хлеба? Такие вопросы не раз задавались и в нашей печати. Если же мы поищем ответов на них у массы, мы встретим, без сомнения, далеко не одинаковые указания. В общем же мы получили бы приблизительно следующее: «так называемое гимназическое образование многим – большинству даже – не по карману; в гимназиях учат слишком многому; ребенок завален работою; он сидит над книгою столько же времени, сколько и юноши 17–18 лет; срок ученья слишком продолжителен, а что всего важнее, после 10–11 летнего усидчивого труда, по выходе из гимназии, юноша должен начинать с азов изучение таких предметов как физика, химия, история, не редко даже русский язык…» Таковы жалобы самих родителей. И так юноша, достигши 21 года, но выходе из гимназии, должен еще учиться от четырех до пяти лет, чтобы суметь найти себе заработок. Недостаточно ли уже этого одного, чтобы вызвать недовольство в среде родителей? Затратив 15–17 лет на уловление диплома, большинство все-таки не находит верного заработка. И начинается тогда приспособление к жизненным условиям: служитель чистой математики, или права, поступает к купцу, на железную дорогу, или в банкирскую контору, или начинает заниматься комиссионерством. В этой сутолоке погибает многое множество здоровых и талантливых натур, а еще больше их извращается, нравственно калечится. Прибавьте к этому, что в умственном и нравственном отношении влияние современной школы, по своей мертвенности и, так сказать, голословности, не оставляет по себе прочных следов. Напротив, пошлая рутина, сжимая развитие таких субъектов, не в состоянии, конечно, оказать противодействия, когда, по выходе в жизнь, они делаются ярыми, слепыми противниками именно тех начал, по которым их воспитывали. Тогда они становятся несчастны сами и страшны для общества, которое принуждено гнать их от себя. Глухая и глупая вражда ко всему окружающему рано внедряется и крепко заседает в души одних, не давая им возможности свободно сосредоточиться на работе, бросая их постепенно из одной крайности в другую. Это – безвыходно потерянные в жизни. Их погибло не мало в безмолвном озлоблении против мира, без шума, без следа. Другие же, значительное большинство, напротив, легко искушаются соблазнами жизни, скоро отступают от всяких возвышенных помыслов, какие могут тревожить юные умы и, поглощенные в практических соображениях, считают свою настоящую дорогу в получении «тепленького местечка», навсегда отказываясь от минувших увлечений и заблуждений молодости, если какие и являлись у них раньше. Это – готовый элемент для общественного равнодушие, апатичного бездействия, самоусыпления и упования без дела, без цели.
