Вот тут царь и посылает за Пушкиным.
Вот приходит Пушкин, глянет на эти ихние дела-бумаги, на эти ихние документы разные…
– Тут, говорит, и премудрости особой не требуется. Вот, говорит, дело это так повернуть надобно, а это – вот так.
Ну, они сейчас делают, как он говорит. Смотрят – и верно, все благоразумно выходит. И все тут удивляются. И царь тоже приходит в удивление.
– Ну, говорит, и Пушкин! Золотая у тебя голова, всем головам – голова.
Ну, однако, голова-то голова, а под конец все же окрысился на Пушкина… Положим, по правде сказать, от самого Пушкина начин был: укол на царя сделал, такую шпильку вогнал, что ай-люли!
И возгорелось ему это дело через крестьян… Это тоже вот раз призывает царь Пушкина, тоже не мог сам с делом справиться. А дело и взаправду очень трудное было. Ну, для кого трудное, а как пришел Пушкин, так сразу дал ему ума. Вот направил он дело, стал уходить, да на прощанье возьми и скажи царю:
– А не пора ли, говорит, крестьян на волю отпустить? А то, говорит, помещики совсем заездили их.
А тогда крестьяне помещичьи были. Пушкин и думает: «Дай я за крестьян свое слово замолвлю царю?» Ну, и сказал. А сказал с подковыркою, с усмешечкой. Ну, конечно, эти Пушкина слова царю не сладки были. Эти слова спичка ему в нос: дескать, вот ты царь, а защиты народу от тебя нет… За живое крючком зацепили его эти пушкинские слова. Вот он и закричал:
– Молчать! Это не твоего ума дело!
А Пушкин… Он ничуть не испугался.
– Ежели, говорит, не моего ума дело, так зачем же посылаешь за мной дела твои разбирать? У тебя, говорит, больше ума, вот ты и рассматривай их, а за Пушкиным нечего присылать.
Вот он какой Пушкин был! Другой бы согнулся перед царем и не пикнул бы, а Пушкин напрямик отрезал ему. Тут царь и взбеленился:
– Чтобы твоего духу здесь не было! – кричит.
Ну, Пушкин и пошел. И как ушел, взял и описал эту самую историю, как царь посылал за ним дела разбирать, как он сказал царю свои слова насчет крестьян, и как царь прогнал его. Все подробно описал.
А министры узнали про это писание. Сами-то дознались, или эти легавые, шпионишки подлые донесли – неизвестно. А только они сейчас к царю побежали. Чего им бегать, когда есть кареты, коляски? А это только так говорится, что побежали. Ну, хорошо… Вот приехали к царю…
– А наш, говорят, Пушкин вот какими делами занимается, – и рассказали про это самое пушкинское описание.
Как услышал царь, нахмурился… не по сердцу ему это описание было. «Что же это такое? – думает. – Ведь он на свежую воду меня выведет». И говорит он министрам:
– Пусть пишет, до чего-нибудь допишется. – И тут отдал приказ:
– Посадить Пушкина в крепость. А то, говорит, он такой важный интерес описывает, а ему помеха от людей: шум, да гам, да крик. А в крепости, говорит, никто не помешает, там тихо…
Ну, понятно, насмешку делает. Тоже думает: «Дай-ка подковырну Пушкина…» Вот и подковырнул. Злоба, конечно…
И вот схватили Пушкина, засадили в крепость, на замки заперли, часовых поставили. Все как следует. Боялись, как бы не убежал, а только напрасно. Пушкин и не думал убегать. Он и то в насмешку говорит министрам:
– А вы еще десяток орудий тут поставили бы…
А им нечего на это сказать, они и говорят:
– Ладно, ты вот сиди-посиживай, – вот теперь какое твое занятие.
Конечно, ихняя сила, что тут поделаешь.
Ну, засадить-то царь засадил его, а без него-то дела не так-то шибко идут… Иное-то дело сварганят абы как, лишь с рук долой…
Видит царь – без Пушкина ему плохо, а выпустить его так не хочет, а ему надо, чтобы Пушкин прощения у него попросил. Вот он и закинул удочку, министров спрашивает:
– Ну, как, говорит, Пушкин там сидит? Не просит прощения?
А министры говорят:
– Сидит спокойно, а насчет прощения, говорят, ничего не слышно.
Царь и говорит:
– Ну и пусть сидит, а то он уж очень прыткий, до всего ему дело есть… Вот, говорит, пусть посидит и подумает.
Вот министры и поняли, чего требуется царю. Вот прибежали к Пушкину, строгость такую на себя напустили, испугать думали Пушкина.
– Ты это что же делаешь? – кричат на него. – Почему прощения у царя не просишь?
А Пушкин нисколько не испугался, сам кричит на них:
– Ах вы, аферисты, говорит, кричите, а попусту: мне ли, говорит, вас бояться, такую злыдню! А прощения просить мне, говорит, не за что: я не вор и не разбойник, а ежели, говорит, про царя написал, так написал правду. К тому же, говорит, у меня есть гордость и по этой причине не хочу я просить прощения.